Онлайн чтение книги Планировщики The Plotters
Крематорий для домашних животных

В последние дни хоть подыхай от безделья. Вообще нет никакой стоящей работы. Вот каждый день только собак и сжигаю, ничего другого не остается.

Мохнатый бросил на землю недокуренную сигарету. Он весил больше ста килограммов, поэтому брюки, когда он сидел на корточках, натянулись на толстом заде столь туго, что, казалось, вот-вот треснут по швам. Не ответив, Рэсэн вытащил из кармана рабочие перчатки и надел. Мохнатый распрямил массивное тело, отряхнул брюки.

– Говорю же, и сейчас встречаются недоумки, закапывающие труп в лесу. Совсем спятили, да? Ладно, приспичило убить человека, но отправить его на тот свет следует аккуратно, как подобает. Разве можно в наш век закапывать труп в лесу, а? Сейчас даже собаку в лесу не хоронят. Стоит экскаватору ковырнуть раз-другой, как из-под земли трупы так и лезут, один за другим, один за другим. Ничего святого не осталось, совсем ничего. Какой из тебя киллер, если ты пырнул кого-то ножом и был таков? Ты не киллер, а бандюган. К тому же нынче закопать труп в лесу не так-то и легко. Вон в прошлый раз парни из Инчхона поперлись на сопку с чемоданищем, так все разом и попались.

– Попались?

– А то. Если трое мужиков лезут на сопку с лопатами в руках, да еще тащат с собой огроменный чемодан, то ясно зачем. Что подумают деревенские, увидев их? Что недоумки в ночь-полночь удумали перевалить через сопку и пробраться на ту сторону границы? Совсем дурачье, да? Вот я и толкую: не закапывай труп в лесу, лучше обратись в крематорий Мохнатого. Безопасно, чистенько, да и окружающей среде никакого вреда нет. А вот поди ж ты: дела совсем не идут, хоть ты тресни.

Мохнатый, болтая, натянул перчатки. Он не умел держать рот закрытым. Но болтовня этого неповоротливого толстяка была сродни болтовне Винни-Пуха, раздражения она не вызывала. Наверное, потому, что Мохнатый и в остальном походил на этого мультяшного медведя. Или, наоборот, Пух походил на него. У Мохнатого свое предприятие – он сжигает убитых. Легальная сторона у его бизнеса тоже имеется – кремирует трупы домашних питомцев. Сует в печь дохлых кошек и собак. И тайком – мертвецов из людского рода. Интересно, почему у человека, сжигающего трупы, столь располагающее к себе лицо?

– Бывает же такое на свете! Недавно явилась сюда парочка, игуану притащили. Говорят, что зовут этого гада то ли Эндрю, то ли Андрюша какой-то. Что за имя такое для игуаны – Эндрю? Ведь полно всяких хороших имен. Возьми хоть Яльмани или Поппи, чтоб легко было звать. Чем плохо? Ну так вот, подохла игуана, и эта молодая парочка просто убивается. Обнялись и причитают: “Андрюша, прости, мы так виноваты! Андрюша, прости, мы не кормили тебя по расписанию. Андрюша, мы так плохо с тобой обошлись”. В общем, и имечко это дебильное, и видок их придурковатый, все было так… А я стою перед ними, и так жалко мне их вдруг стало, просто до смерти жалко.

Мохнатый все болтал и болтал. Слушая вполуха очередную историю, Рэсэн открыл дверь сарая и спросил:

– Какую тележку брать?

Заглянув внутрь, Мохнатый ткнул пальцем в одну из тележек, сгрудившихся посередке сарая.

– Вот эту?

Мохнатый покивал:

– Да-да, сгодится. Не теленка же перевозить. А машину ты где оставил?

– У леса.

– А что так далеко? Знаешь, как ухайдакаемся тащить оттуда?

Мохнатый покатил тележку, переваливаясь с боку на бок. Ленивая и оптимистичная походка. Рэсэн всегда завидовал этой его походке, не выдававшей ни корысти, ни тревог. Мохнатый не жадничает. И не суетится бездумно из-за того, что у него тут творятся всякие дела. Он просто управляет своим маленьким крематорием, зарабатывает на жизнь. Сжигая трупы, Мохнатый растит двух дочек. Старшая уже и в университет поступила.

– Меньше буду есть – дольше продержусь на этой работе.

Не бывало такого, чтобы он брался за заказ, который был ему не по душе, только из-за того, что срочно потребовались деньги. И за очень выгодные заказы тоже не хватался. Потому на этом помойном дне, где средняя продолжительность жизни человека слишком коротка, Мохнатый держался уже много лет.

Рэсэн открыл багажник. Увидев два черных мешка, Мохнатый спросил удивленно:

– Почему два? От Енота я слышал, что будет один.

– Человек и собака.

– Здесь собака? – спросил Мохнатый, указывая на мешок поменьше.

– Нет, человек. Собака в большом.

– Что это за псина такая – побольше человека?

Как будто не поверив Рэсэну, Мохнатый раскрыл мешок. Внутри лежал старый Санта. Между зубцами разошедшейся молнии проглянул длинный собачий язык.

– Мать твою до печенок! Чего только нынче не тащат. А собаку-то нахрена прикончил? За яйца тебя цапнула, что ли?

– Просто показалась мне слишком старой, чтобы найти себе нового хозяина, – спокойно ответил Рэсэн.

– Вы, господин, без нужды в чужие дела суетесь. Давайте не о собаке думать, а о наших с вами делах беспокоиться. Сейчас наша судьба складывается так, что не до переживаний о псинах, – с чувством сказал Мохнатый.

Закрыв молнию, Рэсэн на мгновение замер. И правда, почему он убил пса? В полной растерянности пес стоял подле лежавшего на земле старика. Рэсэн, в спину которого светило солнце, смотрел на собаку. А старый пес смотрел на него. В помутневших карих глазах немало пожившего пса отражалось солнце. Пес не зарычал на Рэсэна, не набросился. Он лишь удивлялся неподвижности хозяина. Рэсэн все смотрел на собаку, слишком она стара, чтобы привыкать к новой жизни. Оседлав верхушку горы, осеннее солнце заливало нежным светом мир вокруг.

– Теперь в этом тихом прекрасном лесу нет того, кто станет кормить тебя. И ты слишком старый, чтобы рыскать по сопкам в поисках еды. Понимаешь, о чем я?

Пес лишь растерянно смотрел на человека грустными глазами. Рэсэн потрепал старого пса по холке. Вскинул винтовку и выстрелил ему в голову.

– Старик, а такой тяжелый, – пропыхтел Мохнатый, пытаясь приподнять мешок.

– Говорю же, собака это. Старик в другом мешке, – раздраженно сказал Рэсэн.

Мохнатый помотал головой, признавая, что вечно он все путает.

– А, ну и тяжела скотина эта мудистая!

Погрузив мешок в тележку, Мохнатый привычно осмотрелся вокруг. В два часа ночи окрестности крематория были погружены в тишину. Если подумать, то по-другому и быть не могло. Никто не заявляется в ночи кремировать своего питомца.

Перегрузив мешки с трупами в печь, Мохнатый открыл газовый клапан, поджег. Как только огонь ворвался в камеру, черные полиэтиленовые мешки в одну секунду скукожились, точно старая кожа слезла со змеи. Полиэтилен расплавился, открыв тела старика и собаки. Старик лежал на спине, а собака, примостившись рядом, положила голову на живот хозяина. Жар заполнил камеру, сухожилия натянулись, и тела дернулись. От этой картины – старик словно пытался за что-то ухватиться в этом мире – всколыхнулась в Рэсэне какая-то внезапная жалость. Однако тут же исчезла. Через два часа от старика останется лишь пыль. А пыль в этом мире есть только пыль.

Рэсэн безучастно смотрел на скрюченный труп старика. Во времена, когда страной правили военные, старик был генералом. Составлял для властей расстрельные списки, а затем являлся в библиотеку к Еноту и на деньги налогоплательщиков заказывал убийства политиков. А сейчас и сам угодил в этот список. Иначе и быть не могло. Хорошие времена рано или поздно, но заканчиваются, и ради самосохранения слабеющая власть вынуждена избавляться от потенциальной угрозы, пусть даже эфемерной. Потому что однажды время опишет круг и ударит в незащищенное место.

Когда Рэсэну было одиннадцать, в Собачьей библиотеке появился старик в военной форме. Мундир его производил впечатление. Подойдя к мальчику, старик спросил:

– Что читаешь?

– Софокла.

– Интересно?

– У меня нет отца, поэтому мне некого попросить разъяснить.

– А где твой отец?

– В мусорном ящике у женского монастыря.

Генерал, на фуражке которого сверкали две звезды, улыбнулся и потрепал Рэсэна по голове. С того дня прошло более двадцати лет. Мальчик все помнил, а вот старик вряд ли сохранил в памяти ту мимолетную встречу с мальчиком, читающим Софокла.

Рэсэн достал сигарету. Мохнатый поднес ему огонь и закурил сам. Вместе с табачным дымом Мохнатый выдал свист. Вышел вперевалку из крематория, чтобы еще раз проверить, нет ли кого поблизости. Рэсэн все смотрел на трупы старика и собаки, соединившиеся в огне в одну горящую груду костей.

Многие из тупоголовых заблуждаются, думая, что совершили идеальное убийство, если самолично сожгли труп. Прихватив канистру бензина, едут они на безлюдный пустырь. Однако, вопреки ожиданию, мертвое тело не желает сгорать дотла. Если поджечь мертвеца, на пустыре останется огромный кусок горелого мяса, распространяющий вокруг себя зловоние. И по этому куску мяса криминалисты, изучив зубы и кости, смогут определить возраст, пол, рост, внешность сожженного человека. Чтобы уничтожить труп без следа, нужно поместить его в герметичную печь и более двух часов сжигать при температуре выше тысячи трехсот градусов. А такой температуры достичь можно лишь в печи крематория, в печи для обжига керамики, для производства древесного угля или в металлургической домне. Вот поэтому Мохнатый со своим крематорием для домашних животных и процветает. После сжигания оставшиеся кости нужно раздробить на мелкие осколки. Всего по трем частям тазобедренной кости криминалисты способны определить возраст, пол, рост, а то и способ убийства. Кроме того, нужно разобраться с пеплом и зубами. Из измельченных в пудру костей можно добыть достаточно сведений, дающих ключ к разгадке, а зубы даже пройдя огонь сохраняют информацию о человеке. Зубы следует разбить молотком и для спокойствия растолочь в пыль. Только в таком случае будет невозможно узнать об этой смерти.

Рэсэн достал новую сигарету, закурил и посмотрел на часы. Десять минут третьего. С делами покончит и вернется домой лишь под утро. Шею и плечи вдруг свело от усталости. Ночь в дороге, ночь в доме старика и ночь на предприятии Мохнатого. Третью ночь он проводит не дома. У кошек, наверное, закончился весь корм… Рэсэн подумал о двух сиамских кошках, сидящих голодными в темной комнате… Одной он дал имя Пюпитр, а второй – Лампа. Удивительно, но животные соответствовали данным им именам. Пюпитр обожала играть с листами бумаги, а Лампа, любившая смотреть в окно, всегда сидела на подоконнике, слегка вытянув шею и силуэтом напоминая настольную лампу.

Вернулся Мохнатый – с бутылкой водки и котелком картошки, сваренной в мундире. Он протянул картофелину Рэсэну. Надо же – снова картошка. Дар старика – шесть картофелин – все еще лежит в машине. Рэсэн был голоден, но отказался.

– Не хочешь? Картошка аж из провинции Канвондо, вкуснятина.

Мохнатый мотнул головой, не понимая, как можно отказываться от подобного деликатеса, и запихал в рот картофелину целиком. Прожевав, вылил в себя половину небольшой бутылки.

– Недавно сжег директора Кима, – сообщил он, довольно отирая рот.

– Директора Кима из Пхучжу?

– Его самого, из Артели мясников.

– Чьих рук дело?

– Вроде как Тухо с вьетнамскими парнями провернул все. В последнее время на вьетнамцев ух какой спрос. Уж больно дешевы, собаки. Да если бы только на вьетнамцев. И китайцы при делах. И перебежчики из Северной Кореи, и выпускники школ спецназа, даже филиппинцы не скучают. Представляешь, иные берут всего пятьсот тысяч[2]В одном долларе примерно 1200 южнокорейских вон, то есть речь идет о сумме примерно в 400 долларов. вон за то, чтобы убить человека. Нынче киллеру – ссаки блошиные цена. Вот все и стараются как могут. А что до директора Кима, так я, глядючи, как этот господин гундливый выебывается, давно уже думал, что недолго ему осталось.

Рэсэн выпустил длинную струю дыма. Мохнатому нет резона переживать за киллеров, получающих ссаки блошиные в качестве гонорара. Неважно, кто убивает, вьетнамцы или филиппинцы, – чем больше трупов, тем ему выгоднее. Просто болтает, и настроение ему Рэсэн не собирался портить. Мохнатый сжевал еще одну картошку, глотнул водки. Потом заговорил снова:

– А знаешь, тут одно необычное дело замутузилось. После того как тело директора Кима сгорело, я вдруг глянь, а в пепле блестит чевой-то, бусинки какие-то. Думаю, что там за мутотень такая? Глянул, а это рингселы[3]Разноцветные бусины, оставшиеся в пепле после кремации Будды, его ближайших учеников, великих комментаторов Учения Будды, выдающихся буддийских лам и прочих важных людей в буддизме.. Бусинок этих размером с соевое зернышко я нашел аж тринадцать штук, представляешь?

– Ну что за чушь! С чего бы вдруг из тела директора Кима вышли рингселы? – Рэсэн и не подумал скрыть недоверие.

– Да я зуб даю! Показать? – Лицо Мохнатого налилось обидой.

– Не надо. – Рэсэн махнул рукой – мол, надоела ему болтовня.

– Говорю ж, правда взаправдашняя. И мне не верилось. Помнишь, какая кликуха была у этого господина? Директор Окей. Потому как он все без разбору греб себе под жопу. Уж как он хапал все, что видел, как из кожи лез вон, лишь бы выгоды не упустить! Так и кончил. Но как из этого гнилого тела могут выйти рингселы, как… Мать твою до селезенок! Да еще целых тринадцать штук! Я-то думал, что рингселы выходят из человека достойного, постигшего истину, подавившего желания, воздержанного во всем. А тут получается, что эти бусинки – просто как счастливый лотерейный билет.

– Это и в самом деле рингселы? – спросил Рэсэн недоверчиво.

– Говорю ж, самые что ни на есть взаправдашние! – закричал Мохнатый и передернул мощными плечами для пущей убедительности. – Я показал их монаху Хечхо из монастыря Вольчонам, так он долго-долго рассматривал, стоял и смотрел, вот так заложив руки за спину. А потом, видно, жадность его обуяла, говорит – а продай мне.

– Зачем монаху Хечхо понадобились рингселы директора Кима?

– А потому что пиздоглист этот до девок слабость имеет, в азартные игры не дурак деньги все спустить, а уж водку жрет кажный день так, что за ушами трещит. Да к тому же и жаден не в меру, поганец мухоебистый. И вечно беспокоится, что люди будут шептаться, если после его кремации рингселов не найдут. А так бы он их заглотил перед смертью, и после его сожжения с десяток бусинок в пепле гарантированы, ловко, да?

Рэсэн рассмеялся. Мохнатый запихал в рот картофелину и запил водкой. Видно было, что ему неловко есть в одиночку, он снова протянул картошку Рэсэну. Тот смотрел на картофелину в мясистой ладони Мохнатого, и вдруг ему вспомнились и цветы, и старый пес, и мясо кабана на вертеле в камине, и картошка, укрытая золой, и рассказы старика . Поскольку пришел дорогой гость, то и ты, картошечка, должна хорошо испечься, чтобы гостю вкусно было . В ушах зазвучал монотонный тихий голос старика. Рэсэн подумал, что это от одиночества старик разговаривал со всем, что его окружало. Так же одинока жизнь зимних деревьев, которые стряхнули с себя все листья, и остались у них только голые ветки, похожие на сетку кровеносных сосудов в организме человека.

Мохнатый все еще протягивал ему картофелину. Неожиданно Рэсэн ощутил зверский голод, он взял картошку и откусил. Он жевал и молча смотрел на огонь в печи. В тлеющих, подернутых дымом костях уже нельзя было различить, кому они принадлежат, старику или собаке.

– Ну что, вкуснятина?

– Вкуснятина, – согласился Рэсэн.

– Да, кстати. А чего так дорого-то в университете учиться? Ты знаешь, моя старшенькая в университет поступила. Учеба и жилье для нее, комната отдельная, мне в пять трупов вышли. Но где взять-то пять трупов в наши дни? То ли ситуация в экономике такая, что убивать стали меньше, то ли мир в праведность впадает, уж не знаю. И в самом деле, жизнь сейчас совсем не та, что в старые добрые времена. И как в этих условиях выживать таким, как я?

Мохнатый скривился, показывая, как тошно ему от этого впавшего в праведность мира.

– Подумай о своих дочерях-красавицах и прямо с сегодняшнего дня начни жить честно. Зарабатывай кремацией исключительно животных.

– Видишь ли, на животине-то особо не зажируешь. Прежде чем засунуть дохляка в печку, его взвешивают, и деньги платят за вес. А все эти зверушки такие мелкие, смех один. Да чего там говорить! Из прибыли надо вычесть плату за газ, налоги, выложить деньги за электричество, одно, другое, третье, и что остается? Хотел бы я жить в такое время, когда люди будут держать жирафов или слонов. Вот тогда я точно богачом заделаюсь.

Мохнатый встряхнул бутылку и вылил в рот остатки водки. Потянулся. На лице его было написано, насколько опротивела ему такая жизнь.

– Может, продать? – спросил он неожиданно.

– Что продать?

– Забыл, что ли? Да рингселы директора Кима.

– Ну и продай. Что толку держать их, – ответил Рэсэн раздраженно.

– Этот проныра дает триста тысяч вон, но у меня такое ощущение, что зря я с ним связываюсь. Пусть эти бусинки вышли из тела Кима, грязного, как говенная половая тряпка, но все равно – это не просто камешки какие-то, а что-то такое священное.

– Да какое там священное. Ерунда все это, – сказал Рэсэн.

– Может, пятьсот стребовать с ханыги?

Рэсэн не ответил. Он устал, и настроение не располагало к обмену шутками. Он молча смотрел на огонь, а Мохнатый, конфузливо повертев в руках пустую бутылку, направился за следующей.

Из трубы поднимался белый дым. Каждый раз, когда здесь сжигался труп, Рэсэна посещали несуразные мысли о душах убитых, которые, задыхаясь от дыма, вылетают через эту трубу. Много убийц сгорело в этой печи. Это их братская, всеми забытая могила. Здесь обратились в пепел убийцы, совершившие ошибку, убийцы, попавшие под прицел полиции, вышедшие в тираж убийцы, а также убийцы, сами почему-то угодившие в список приговоренных к смерти.

Для планировщиков убийств наемники, устраняющие политических деятелей, сродни одноразовым батарейкам. И в самом деле, зачем им нужны престарелые киллеры? Для планировщиков убийцы-пенсионеры – своего рода набухшая мозоль, досадливая неприятность, хранители опасной информации, источники улик. Так что все закономерно. В этом мире никого не волнует судьба одноразовых батареек, из которых утекло электричество.

В этом крематории Рэсэн сжег своего старого друга Чу. Тот был старше его на восемь лет, но они ладили между собой. С того дня, когда он сжег друга, Рэсэн почувствовал, что в его жизни что-то начало меняться. Вдруг в один прекрасный день привычные вещи стали казаться ему незнакомыми. Вот его стол, на нем ваза, водительские права. Но ощущение, будто он видит их впервые. Это чувство отчужденности было очень неожиданным. Однажды он даже попробовал разыскать мужчину, настоящего владельца водительских прав, которыми он пользовался. Соседи рассказали, что этот человек пропал восемь лет назад, – добросердечный отец троих детей, порядочный, на жизнь зарабатывал честным трудом, высококлассный сварщик. Должно быть, по какой-то причине и он угодил в список смертников. Может, труп этого добросердечного сварщика закопан в лесу или, замурованный в бочке, покоится на дне глубокого моря. А может, его сожгли в крематории Мохнатого, кто знает. Прошло уже восемь лет, однако семья все еще ждала пропавшего отца. Возвращаясь домой, Рэсэн издевался над собой: “Вот почему твоя машина до сих пор перевозит трупы”. Пришло ощущение, что он сам живет как труп, что он превратился в зомби. Крайне непривычное чувство.

Чу не стало два года назад. Он был наемным убийцей, как и Рэсэн. Однако, в отличие от него, не входил ни в какую организацию и выполнял работу, скитаясь по разным местам. Есть у мафиози такая поговорка: самый опасный враг – это идиот, страха не ведающий. Человек, думающий, что ему терять нечего; человек, не желающий людям ничего дурного, ничего не требующий для себя; человек, чьи поступки невозможно предугадать; человек, тихо живущий по своим странным правилам и твердым убеждениям, в которые трудно поверить и которые еще труднее понять, – такой человек даже перед самой могущественной силой не испытывает никакого страха. Чу был именно таким.

Ввязавшись в противостояние с человеком, думающим, что ему нечего терять, рискуешь огрести немало проблем. И наоборот – с теми, кто боится что-то потерять, справиться легко. Такие люди – самый лакомый кусочек для планировщиков убийств. Их конец ясен как день. Они умирают, до самого своего последнего момента не желая признать, что не смогут удержать в своих руках нажитое. Чу отличался от всех. Он словно доказывал всем, что если нет у него никаких желаний, то мир, даже обладая огромной, неистовой силой, не справится с ним. Человеком он был жестким, но работу выполнял аккуратно, без каких-либо последствий, поэтому Старый Енот часто поручал ему сложные дела. Он хотел, чтобы Чу работал только на Библиотеку.

– Даже лев, покинувший свой прайд, становится добычей бездомных собак, – сказал как-то Старый Енот.

Чу бросил на старика насмешливый взгляд и ответил:

– Да я-то что? Я не собираюсь жить так долго, трясясь от страха, как вы.

Таким он был человеком.

Не входя ни в одну из группировок, Чу тем не менее трудился убийцей уже двадцать лет. Двадцать лет он выполнял грязную работу, не вникая, кто стоит за заказом – власти, корпорации или мелкие подрядчики из Артели мясников. Для киллера он продержался долго: двадцать лет – изрядный срок.

Однако четыре года назад заводная пружина Чу дала сбой. Никто не знает, почему так получилось. И даже сам Чу признался Рэсэну, что он не понимает, отчего механизм, работавший без отдыха целых двадцать лет, вдруг в одночасье вышел из строя. Чу вернулся с очередного дела, оставив в живых заказанную женщину. Это была дорогая проститутка, двадцати одного года. А вскоре газеты сообщили о самоубийстве члена парламента К., который бросился вниз с крыши, – он оказался в безвыходной ситуации из-за обвинений в коррупции и сплетен о сексуальных домогательствах к школьницам. Сомнительно, чтобы столь низкий тип, любитель малолеток, покончил с собой из соображений чести, давным-давно уже обратившейся в половую тряпку. Разумеется, планировщики первым делом подумали о Чу. А тот не собирался на этом останавливаться, он вознамерился отыскать и убить планировщиков, готовивших убийство проститутки. Однако поиски его ни к чему не привели. Не только Чу, но вообще никто во всем свете не смог вычислить планировщиков, а уж тем более подобраться к ним. В то время Чу был уже в бегах. К тому же планировщиков заботил не только контроль над убийствами, прежде всего они стремились сами остаться в тени, заготовив пути отступления на случай провала.

Мир планировщиков убийств – это огромный картель. Устранить Чу они решили вовсе не потому, что в них вдруг взбрыкнуло попранное достоинство. На этом дне таких понятий, как достоинство и самоуважение, попросту не существует. Убить Чу решили ради будущих клиентов – ради потребителя. Как и в прочих сообществах, в мире планировщиков есть свои правила и представления о дисциплине. Если правила нарушаются, то рушится рынок, а если рушится рынок, то потребители исчезают. Это должен был знать и Чу. Задумав спасти ту женщину, он этим совершил самоубийство. И все же Чу обменял свою жизнь на жизнь женщины легкого поведения, родившейся под несчастливой звездой.

Не прошло и двух месяцев, как сыскари из Артели мясников обнаружили женщину, которую Чу пожалел. Она пряталась в маленьком портовом городке. Прежде дорогая проститутка, принимавшая очень важных персон в люксах фешенебельных отелей, теперь она обслуживала матросню в вонючих номерах дешевых клоповников у порта. Если бы она не вышла на промысел на улице красных фонарей, а тихо укрылась бы себе на каком-нибудь заводе или фабрике, то, возможно, ищейкам понадобилось бы больше времени на ее поиски. Но нашли они ее быстро, в самом грязном и вонючем месте, какое только можно вообразить. Должно быть, у нее закончились деньги. Покидая Сеул, она не смогла ничего взять с собой, поэтому и одежда, и жилье вряд ли отвечали ее запросам. К тому же была зима. Если человек страдает от холода и голода, то страх его перед абстрактной угрозой притупляется. Наверное, ее посещали мысли о том, что какая разница, где умереть, здесь или там. После всего этого стоит ли говорить о ее неразумности. Ей вряд ли нравилось жить в провинциальном портовом городишке, работать дешевой проституткой, отсасывать пьяным матросам. Однако какой у нее был выбор? Достаточно было взглянуть на ее руки, чтобы все понять. Руки у нее были изящные, тонкие, красивые. Обладательница таких рук и вообразить-то не могла, каково это – по десять часов подряд закручивать ими винты, что движутся на бесконечной ленте конвейера, или в зимнем море вылавливать морскую капусту и сортировать устриц. Появись она на свет в благополучной во всех отношениях семье, наверняка стала бы пианисткой. Но родилась эта женщина в семье так себе и с пятнадцати лет зарабатывала на жизнь проституцией.

О том, что на улице красных фонарей никто долго не выдерживает, она наверняка знала. И все же вышла на нее. Нам не дано покинуть землю, на которой оставлены следы наших ног, пусть земля эта – грязь и мерзость. Кто-то не способен сбежать от нее из-за бедности или работы, которая кормит. Другие же… Мы возвращаемся в родные грязь и мерзость, ибо они привычны нам, они наша плоть и кровь. Ибо мерзость и грязь куда менее страшны, чем неведомый мир и одиночество, внутри и снаружи.

Когда поступил новый заказ от планировщика, Старый Енот вызвал в библиотеку Рэсэна. Войдя в кабинет, Рэсэн увидел, что старик изучает какие-то бумаги. Очевидно, то была информация для очередного убийства: фотография, адрес, вес объекта, сведения о работе, увлечениях и людях, с кем объект поддерживал связь. А кроме того, указания, каким именно способом умертвить или воздействовать на объект, если понадобится выбить из него какую-то информацию.

– Всего тридцать восемь килограммов. Сломай ей шею. Работа легкая, как на лягушку наступить. И такое дело заказом называют и деньги платят.

Енот говорил, не глядя на Рэсэна, небрежно толкнул к нему конверт – будто швырнул. Но разве наступить на лягушку так уж легко? Рэсэн покачал головой. Он знал эту склонность Енота к циничным шуткам, когда тому хотелось скрыть досаду. Непонятно, то ли ему было неловко от того, что нынче приходится заниматься особой двадцати одного года, да еще и весящей всего-то тридцать восемь кило, то ли была задета его честь, раз из-за упадка в отрасли приходится браться за столь дешевые заказы, не требующие особых усилий.

Рэсэн рассеянно просмотрел бумаги. Женщина на фотографии походила на солистку одной из популярных японских идол-групп. В двадцать один год она выглядела совсем как пятнадцатилетняя девчонка. Рэсэну до сих пор не приходилось убивать женщину. Не потому что он принципиально не хотел убивать женщин и детей, просто не довелось получить подобный заказ. У Рэсэна вообще не имелось никаких принципов.

Не иметь никаких принципов. Вот его единственный принцип.

– А как быть с трупом? – спросил Рэсэн.

– Само собой, сжечь в крематории Мохнатого. Или собираешься повесить на воротах Кванхвамун рядом с королевским дворцом? – раздраженно ответил Енот.

– От городка М. до крематория Мохнатого немалое расстояние. А если по дороге с трупом в багажнике наткнусь на полицейский контроль?

– Если не нажрешься до пьяных барсуков и будешь вести машину тихо, как котенок, то на кой черт полиции проверять тебя? Делать им больше нечего.

Голос его сочился насмешкой. Эту глумливую улыбку Енот натягивал в тех случаях, когда хотел скрыть обиду и злость. Рэсэн продолжал стоять перед ним с потерянным видом, и старик махнул рукой, как бы прогоняя его с глаз долой. Затем выбрался из-за стола, вытащил с полки с энциклопедическими словарями один том и положил на подставку для книг. Словно показывая, что Рэсэна для него уже не существует, Енот раскрыл книгу и принялся читать вслух. Кабинет наполнился искаженными немецкими словами – старик выучил этот язык самостоятельно. Выходя из библиотеки, Рэсэн пробормотал:

– Немцы не поняли бы ни единого слова.

Старик давно уже покупал для своей библиотеки исключительно словари. Последние десять лет Енот читал только их. “Словари – лучшие книги. Нет в них ни раздражающей чуши, ни сентиментальщины, и нравоучений никаких нет, а главное – нет этого мерзкого авторского самолюбования”. Вот почему Енот не читал никаких других книг.

Портовый городишко, в котором скрывалась женщина, был непригляден, как запаршивевшая курица. Когда-то давно, во времена японского правления, процветавший благодаря порту, через который шли поставки провианта и предметов первой необходимости в действующую армию, теперь этот городок все глубже погружался в трясину разрухи. Выглядел он так, что уже никакая сила не могла бы остановить этот упадок. Выйдя из автобуса-экспресса, Рэсэн прямиком направился на подземную стоянку автовокзала и отыскал место 2847. В самом углу парковки его ждал старый внедорожник. Рэсэн достал из кармана ключ, открыл дверь и сел в машину. Включил зажигание, на панели загорелись лампочки.

– Вот говнюк, даже не заправил!

Рэсэн зло ухмыльнулся и адресовал неведомому тупому планировщику проклятье.

Скоро он добрался до подземной стоянки дешевого мотеля. Планировщик определил место для парковки машины в третьем отсеке, рядом с запасным выходом, но там уже стоял дорогой седан. Рэсэн посмотрел на часы. Час двадцать пополудни. Кто знает, то ли владелец дорогого седана прибыл в мотель накануне ночью и пока не собирается уезжать, то ли напился с утра и сейчас пустился во все тяжкие. Ничего не оставалось, как приткнуть машину вплотную к стене. Выйдя из машины, он осмотрелся. В столь дряхлом и запущенном мотеле камеры наблюдения вряд ли есть. Рэсэн открыл багажник и достал большой чемодан и водонепроницаемый мешок.

Как и указывалось в инструкции, в мотеле за стойкой никого не было. Настенные часы показывали 13:28. Рэсэн нашел в ящике ключ с биркой “303” и направился в номер. Перед дверью он надел кожаные перчатки и только затем открыл.

Мотель был очень старый. Кровать под грязным покрывалом, с виду не стиранным никогда, на полке – остаток рулона туалетной бумаги, металлическая пепельница и восьмиугольная спичечница. Обои на стенах выцвели настолько, что невозможно было определить их цвет. Торчавший из окна кондиционер, по форме похожий на немецкий ламповый радиоприемник, выглядел как рухлядь, которую следовало выбросить еще тридцать лет назад, – казалось, включи его, и из него выскочит нечто ужасное. Между матрасом и кроватью торчал презерватив с подсохшими следами спермы и прилипшим кучерявым волосом, неведомо – женским или мужским. Тусклый свет едва пробивался из висевшего в прихожей плафона, забитого черной пылью и древними останками насекомых, и комната напоминала кадр из черно-белого триллера тридцатых годов.

– М-да, ну и мерзость.

Рэсэн поставил чемодан и кейс “Самсонайт”, с которым прибыл из Сеула, в угол комнаты и сел на край кровати. Покрывало было таким грязным, что ему чудился восторженный вопль миллионов микробов, достигших своего рая. Рэсэн вытащил сигарету, сунул в рот, достал из восьмигранной коробки спичку и зажег.

– Надо же, до сих пор еще выпускают. – Он покачал головой, глядя на коробку.

Когда часы показали ровно два часа, Рэсэн позвонил по номеру из инструкций.

– Прибыл в комнату. Номер 303.

На другом конце мужчина три секунды молчал в трубку. Доносилось только прерывистое дыхание. Затем раздались короткие гудки. Рэсэн растерянно посмотрел на телефон.

– Тоже мне, строит из себя…

Он открыл окно и, глядя в узкий кривой проулок, примыкавший к задней стороне автовокзала, выкурил еще одну сигарету. В два часа пополудни в этом месте, несмотря на скопище самого разного рода заведений, стояла тишина. Прошло еще два часа, прежде чем появилась женщина. Она вошла, бросила равнодушный взгляд на Рэсэна и сказала:

– Привет.

Это было неискреннее, высокомерное приветствие, что в порядке вещей у женщин, уверенных в своей неотразимости. На первый взгляд не старше шестнадцати лет, рост около 160 сантиметров, внешность, притягивающая взгляды проходящих мимо мужчин, легкая тень печали на лице – словно картинка с опавшими листьями гинкго на настенном календаре.

– Раздевайтесь, – сказала женщина и сама быстро скинула платье, лифчик и трусики.

Не прошло и пяти секунд, как она уже стояла перед Рэсэном обнаженная. А он в растерянности сидел на кровати и смотрел на нее. Большие груди на хрупком теле выглядели странно, вызывая образ девочки-женщины из японских порнографических комиксов. Несмотря на то что она уже давно занималась проституцией, кожа у нее была по-детски гладкой и нежной.

Точно никто не знает, что происходило в комнате члена парламента К. Однако, что бы там ни происходило, какое отношение к нему имела эта женщина? Все ее прегрешение заключалось в том, что она ублажала вялый член старого хрыча, питающего нездоровую страсть к молоденьким девочкам. К тому же она и больших денег на этом не смогла заработать. Да, старики выкладывают довольно приличные суммы, чтобы вкусить запретный плод, но большая часть денег обычно уходит сутенерам. А этой женщине была уготована еще и незавидная судьба. Хотя и несчастливая судьба – часть жизни.

– Вы не будете раздеваться? – спросила женщина, недоуменно глядя на Рэсэна.

Он все так же молча смотрел на нее. Выждав, женщина вздохнула и сказала с легким раздражением:

– Вы не могли бы побыстрее? Я, знаете ли, тороплюсь.

Лицо ее выражало презрение. Не отрывая взгляда от этого лица, Рэсэн медленно сунул руку во внутренний карман кожаного пальто. Пистолет или нож? Что нужно вытащить, чтобы женщина не заорала истошно, не сделала какую-нибудь глупость? Говорят, по статистике, нож вызывает больший ужас, чем пистолет. Странно. Ужас ведь всегда иррационален. Рэсэн решил достать пистолет. Но еще до того, как он его вытащил, взгляд женщины застыл.

– Можно мне одеться? – спросила она дрожащим голосом.

– Какой в этом смысл? – холодно сказал Рэсэн.

– Не хочется умирать раздетой.

Женщина посмотрела Рэсэну прямо в глаза. Без злости, без ненависти. Это был взгляд измученного человека, который узнал слишком много об этом мире за слишком короткое время и научился предугадывать ситуацию. Абсолютная пустота зрачка парализованных страхом глаз, уже не желающих ничего видеть.

– Раздетой ты не умрешь, – сказал Рэсэн.

Однако женщина по-прежнему стояла перед ним голая и не двигалась.

– Одевайтесь.

Фамильярное “ты” Рэсэн решил сменить на вежливые манеры.

И только после этого она принялась одеваться, подбирая с пола одежду. Руки, державшие миленькие трусики с Микки-Маусом, сильно дрожали. Когда она оделась, Рэсэн встал, взял ее за плечи и усадил на кровать. Затем закрыл дверь на ключ. Женщина достала из сумочки пачку тонких сигарет “Вирджиния”, зажала одну губами и собралась прикурить, но из-за трясущихся рук никак не могла высечь огонь. Рэсэн достал свою зажигалку и дал ей огня. Женщина слегка склонила голову в знак благодарности, глубоко затянулась и, словно тяжелый вздох, выпустила долгую струю дыма. Она пыталась держаться спокойно, как будто много раз репетировала про себя эту сцену, которая должна была когда-то разыграться, но худые плечи ходили ходуном.

– Я не хочу, чтобы на теле остались раны. Вы можете так сделать? – спросила женщина тихим голосом.

Она не умоляла о пощаде. Лишь просила убить ее, не обезображивая тело. Вдруг вспомнился Чу. Что в этой женщине заставило остановиться заводную пружину в Чу? Худое тело, пробудившее сочувствие? Ее внешность японской девчушки из порнокомикса? Печать тревоги и страдания на лице, вызвавшие жалость и угрызения совести? Нет. Все это смешно. Чу не из тех, кто из-за романтической ерунды готов запороть дело.

Рэсэн медленно повторил слова женщины. Я не хочу, чтобы на теле остались раны… Не верилось в искренность этой женщины, готовой к смерти, главное – чтобы без ран на теле. Он медленно поднял голову и как можно спокойнее сказал:

– На теле не будет ран.

На лице женщины тут же проступил страх. Словно она только сейчас поняла, зачем в углу стоит огромный чемодан. То ли от страха, то ли от нарисовавшейся в ее голове сцены с чемоданом она затряслась всем телом.

– Вот в этом чемодане вы вынесете мой труп?

Она не запиналась, но ужас в голосе был отчетлив. Рэсэн кивнул.

– И куда вы его денете? Бросите на свалке или где-нибудь в лесу?

Надо ли ей говорить? Рэсэн на минуту задумался. Нет, незачем ей знать об этом. В то же время, говори или не говори, все равно ничего не изменится.

– Ни на свалке, ни в лесу. Тело кремируют. Нелегально, разумеется.

– Значит, никто не узнает, что я умерла. И ничего похожего на похороны не будет.

Рэсэн опять кивнул. Все это время державшая себя в руках женщина разрыдалась. Разве на пороге смерти так важно знать, что станется с твоим трупом? Однако сейчас ее больше беспокоила не сама смерть, а то, как она будет выглядеть после смерти. Почему женщина в двадцать один год думает об этом? Она сжала зубы, ладонью вытерла слезы и решительно посмотрела на Рэсэна. Ее взгляд говорил: “Такому, как ты, я больше не покажу своих слез и о пощаде просить не буду”.

– Ну и как же вы убьете меня?

Впервые за пятнадцать лет киллерской жизни ему задали такой вопрос, и Рэсэн немного растерялся.

– Это вы меня спрашиваете?

– Да.

Согласно плану, следовало сломать ей шею. Свернуть тонкую шею женщине, весящей меньше тридцати восьми кило, не составляет труда. Если жертва не будет шумно сопротивляться, все закончится тихо и страдать ей почти не придется. Однако если начнет сопротивляться, то шейные позвонки могут выскочить, пробив кожу. Бывают случаи, когда шея у человека свернута, но сам он еще в сознании, и тогда приходится несколько мучительных минут душить его изо всех сил, пока не испустит дух.

– А как вы предпочли бы умереть? – Вопрос прозвучал сухо.

Рэсэн и сам почувствовал его неестественность. “Как вы хотите умереть?” Он что, официант и принимает заказ на стейк? Как вообще возможен такой диалог? Женщина опустила голову и несколько минут молчала, размышляя. Но казалось, она вовсе и не обдумывает ответ, а взвешивает решение, принятое уже давно.

– У меня есть яд, – сказала она.

У меня есть яд . До Рэсэна не сразу дошел смысл этих слов, он раздельно повторил их про себя. Женщина уже думала о самоубийстве. И решила уйти из жизни, приняв яд. Неудивительно. Если просмотреть статистику самоубийств, мужчины предпочитают застрелиться или броситься с высоты вниз, а женщины выпивают яд или вешаются. Как правило, женщины не хотят умирать покалеченными. Однако, вопреки досужим представлениям, смерть от легкодоступных химических препаратов и удобрений обычно мучительная и медленная, да и процент неудачных самоубийств достаточно высок.

– Вы же разрешите мне это? – спросила женщина, настойчиво глядя на Рэсэна.

Не желая встречаться с ней взглядом, он отвернулся. Нужно свернуть ей шею, упаковать в чемодан и отвезти в крематорий к Мохнатому. Планировщики больше всего не любят, когда киллер самовольно меняет детали проекта. И это не из-за самолюбия. Если что-то пойдет не по плану, то придется сдвигать время для тех, кто ожидает указаний в разных местах, и тогда к чертям полетит весь утвержденный проект. А если из-за этой путаницы дело провалится или кто-то наследит, что приведет к фатальным последствиям, то для уничтожения оставленных следов, возможно, придется убить еще кого-то. И на месте этого “кого-то” может оказаться сам киллер. Поэтому изменение указаний – дело не только сложное, но и опасное.

Рэсэн поднял голову и посмотрел на женщину. Она все так же не сводила с него горящих глаз. Ведь она не пощады просит. “Вы же разрешите мне это?” – кричали ее глаза. И в самом деле, разве нельзя разрешить ей это? Разве он не должен позволить ей это? Рэсэн сжал пальцами переносицу.

Если она примет яд, то даже после кремации в пепле останутся его составляющие. В машине или на одежде найдут ДНК, и тогда все эти весомые улики могут обернуться против убийцы. Однако такие повороты обычны в кино, а не в реальной жизни. Склонность планировщиков к сложным методам объясняется вовсе не их стремлением к совершенству, а желанием доказать свое превосходство. Нет разницы – сломать шею или позволить выпить яд. В любом случае тело будет предано огню, а прах осядет на дне реки.

– Что за яд у вас? – спросил Рэсэн.

Она достала что-то из сумочки. Он протянул руку. Она нерешительно отдала ему пакетик. Рэсэн слегка встряхнул полиэтиленовый кулек и рассмотрел его содержимое, повернув к окну. Порошок белого цвета был похож на цианистый калий.

– Это цианид калия? – спросил Рэсэн.

Женщина кивнула, продолжая смотреть ему в глаза.

– Вы что-нибудь знаете об этом яде?

Она покачала головой, как будто не понимала, о чем он спрашивает.

– Знаю, что точно умру, если выпью его. Разве этого недостаточно? – В ее голосе смешались вызов и раздражение.

– Где вы это купили?

– Одна знакомая достала, чтобы покончить с собой, а я украла.

Рэсэн улыбнулся. Ей эта улыбка могла показаться издевательской, но на самом деле то была улыбка почти сострадания. Рэсэн сжал губы. Он так делал всегда, если не знал, что сказать.

– Если эта знакомая купила яд по интернету или у наркодилера, то вероятность того, что это подделка, весьма велика. Тогда не оберешься головной боли от проблем. Допустим, яд настоящий, но цианид калия – это не такой уж и романтический яд, как вы думаете. И смерть от него не наступает мгновенно. Наверняка вы имели в виду яд, что глотают шпионы, чтобы в считаные секунды покончить с собой. Но это в капсулах, жидкий концентрат цианистого калия, а не порошок.

Будто отшвыривая окурок, Рэсэн бросил на пол пакетик с белым порошком. Женщина тут же упала на колени и подобрала его, как драгоценность. И посмотрела на Рэсэна, словно не веря в происходящее.

– Значит, я не могу умереть от него?

– Обычно достаточно двухсот пятидесяти миллиграммов, чтобы умереть. Однако это очень мучительная смерть. Все мышцы парализуются, внутренности каменеют, глотка и язык пересыхают, и смерть от удушья наступает не сразу, а длится от нескольких десятков минут до нескольких десятков часов. Зависит от организма, может и больше времени занять, но случается, что кто-то выживает. К тому же тело человека, умершего от цианида, – не то, на что хочется смотреть.

У женщины поникли плечи. Ее лицо выражало полное отчаяние. Она повернулась к окну, уже не плакала и не дрожала. Пустыми глазами отрешенно посмотрела в небо. Рэсэн взглянул на часы. 16:30. Мотель нужно покинуть до темноты. Как только зайдет солнце, эта улица мгновенно заполнится размалеванными проститутками, мужчинами, пьяными от водки и вожделения.

– У меня есть подходящий яд, – сказал Рэсэн и взглядом указал на черный кейс. Женщина быстро посмотрела в угол.

– Это удобный яд. От него человек не страдает так, как от цианистого калия или отравы для крыс, и его тело не будет изуродовано. Он будет выглядеть, словно просто спит. Яд относится к барбитуратам, а создал его в середине девятнадцатого века Адольф фон Байер, разрабатывая успокоительное и снотворное. Название яд получил по имени его подруги Барбары. На самом деле препарат принимают и в наши дни как успокоительное. Он успокаивает, действует как снотворное, может вызывать легкие галлюцинации. Праматерь таких современных препаратов, как барбитал и люминал. Во всем мире его применяют при эвтаназии.

Выслушав пространное объяснение Рэсэна, женщина кивнула. Лицо ее ничего не выражало.

– Если вы ответите на один вопрос, я дам вам это лекарство. И тогда вы умрете спокойно, как хотели.

Женщина подняла голову и в упор посмотрела на Рэсэна. В глазах ее читалось: “Спрашивайте, если вам нужно что-то узнать”.

– Вы помните высокого мужчину, что пришел убить вас?

Она кивнула.

– Почему этот мужчина оставил вас в живых?

Женщина немного подалась назад. Словно вспоминая Чу, она поднесла руку ко лбу. Должно быть, вновь переживала события того дня, и на лице проступали то недоумение, то ужас.

– Я не знаю. Он просто смотрел на меня с полчаса, а затем встал и ушел.

– И ничего не делал?

– Ничего не делал. Просто тихо сидел и смотрел на меня.

– Какие-то слова говорил?

– Сказал: “Не появляйся ни в одном знакомом тебе месте. Если и вправду у тебя счастливая судьба, то, может, и будешь жить”.

Рэсэн кивнул.

– Этот мужчина умер? – спросила женщина.

– Пока еще жив. Но скоро, наверное, умрет. Если попадаешь в список приговоренных, трудно остаться в живых.

– Он умрет из-за меня?

– Может быть. Но не только из-за вас.

Рэсэн посмотрел на часы. Затем бросил на женщину взгляд, означающий, что время пришло. Она никак не отреагировала. Он открыл кейс и достал пузырек. А также бутылку “Джека Дэниэлса”. Молча наблюдавшая за его действиями женщина вдруг сказала:

– Если вы тайно сожжете мой труп, то никто не узнает о моей смерти, да? А моя мама все будет ждать меня.

Рэсэн на пару мгновений застыл. Женщина плакала. Беззвучно. Хорошо, что не рыдает в голос, подумалось ему. Он ждал, когда она перестанет плакать. Может, именно этот беззвучный плач и сломал пружину внутри Чу? Рэсэн не знал ответа. Минут через пять он легко коснулся плеча женщины, давая понять, что пора. Она нервно сбросила его руку, словно говоря, что знает об этом и без него.

– Можно я напишу маме короткое письмо?

На лице Рэсэна появилось замешательство.

– Мне все равно, даже если вы не передадите его.

Глаза женщины все еще были полны слез. Рэсэн посмотрел на часы и кивнул. Она достала ручку, ежедневник и начала писать.

Мама, прости меня.

И папу, ушедшего на небо, тоже прошу простить меня.

Я хотела скопить денег, выучиться и выйти замуж, но не получилось.

Прости, что ухожу раньше тебя.

Не беспокойся за меня. То, как я ухожу, не так уж и плохо.

Моя жизнь и вправду была похожа на нищенскую судьбу.

Слеза упала на слово “небо”, и чернила растеклись. Женщина вырвала листок и протянула Рэсэну.

– Красивый почерк, – сказал он, посмотрев на письмо.

Он сам не понимал, почему произнес эти слова. Она сунула ежедневник обратно в сумочку. Он подумал, что она собирается достать носовой платок, чтобы вытереть слезы, однако она извлекла косметичку. В ее взгляде стоял вопрос: “Можете дать мне еще несколько минут?” Рэсэн приподнял ладони, показывая, что не возражает. Не меньше десяти минут она тщательно приводила в порядок свое лицо, а он все это время стоял как истукан, не сводя с нее глаз. Что это за желание такое – выглядеть лучше, чем есть на самом деле? Рэсэн покачал головой. Женщина закончила макияж, положила косметику в сумочку и закрыла ее. Замок громко щелкнул.

– Вы побудете со мной, пока я не перестану дышать? Мне немного страшно, – сказала она с улыбкой.

Рэсэн кивнул и достал таблетку. Женщина около трех секунд смотрела на яд, лежавший в его ладони, затем тонкими пальчиками взяла таблетку и положила в рот. Рэсэн подал ей стакан, наполненный до половины виски, и она выпила залпом.

Он хотел уложить ее на кровать, но она отвела его руку и легла сама. Затем сложила руки на груди и остановила застывший взгляд на потолке. Примерно через две минуты у нее, похоже, начались галлюцинации.

– Какой алый ветер. И синие львы. А с ними такие милые белые медведи цвета радуги. Это и есть рай?

– Да, это называется раем. Вы сейчас на пути в рай.

– Спасибо вам за эти слова. А вы отправитесь в ад.

– Значит, мы больше с вами не увидимся. Потому как вы, без всякого сомнения, окажетесь в раю, а я, несомненно, буду гореть в аду.

Женщина послала Рэсэну улыбку. Из ее улыбающихся глаз текли слезы.

И даже после смерти женщины Чу продержался еще два года.

Как подобает очень способному убийце и безумцу, от которого у планировщиков одни проблемы, Чу ускользал от упорного и маниакального преследования. Истории о том, как убийцы, ослепленные вознаграждением за поимку Чу, выслеживали его, а затем сами попадались в расставленные им сети, передавались из уст в уста, раздувались подробностями, искажались и будоражили Артель мясников. Рэсэн полагал, что ничего необычного в этом нет. Чу был не из тех, с кем могли справиться киллеры-простофили из Пхучжу или старые сыскари, выслеживающие проституток. Но правдивы ли все слухи, узнать не представлялось возможным. Неважно, кто убит, ищейка или киллер, – в их мире убийства всегда сокрыты в тени. И все же, верны были все эти истории, возникавшие, точно пузыри на воде, или нет, Чу пока не поймали.

Через год после начала преследования Чу явно изменил свою стратегию. От обороны он перешел к нападению, отыскал нескольких планировщиков, убил их, а затем отправил на тот свет и нескольких подрядчиков и брокеров. А однажды Чу преспокойно объявился в самом центре Пхучжу и разнес до основания офис одного из подрядчиков смерти. Однако убитые планировщики не имели никакого отношения к заказу на ту проститутку. Более того, на самом деле они даже профессионалами не являлись, так, дилетанты. По каким соображениям Чу творит такое, никто в толк взять не мог. Но если он нацелился на тех, кто в действительности вершил дела в мире планировщиков смерти, то к ним он и приблизиться бы не сумел.

После того как Чу превратил офис одного из членов Артели мясников в руины, а затем похитил какого-то типа, совершенно, кажется, ему не нужного, к Старому Еноту явились важные люди. Был среди них и Хан, директор охранной фирмы, под вывеской которой скрывалась большая киллерская компания, он контролировал изрядный кусок рынка смерти, к нему стекались деньги от предприятий помельче. Компанию Хану составили деляги из Пхучжу, коих он воспринимал как банальных бандитов, и такое соседство со всей очевидностью указывало на то, сколь сильно Чу вывел из себя планировщиков. Хан устроился в кресле с таким выражением, словно ему в рот запихнули пригоршню дерьма.

Енот уселся за стол, и деляги из Пхучжу принялись излагать наболевшее.

– Да с ума же спятить! Да вообще этот Чу, щенок этот, чего он хочет? Да надо узнать, чего он хочет, тогда и усмирить как-то можно, приманку подкинуть. Да надо же что-то делать, а?

– Я вот о чем. Почему этот требух засратый ничего не говорит? Он чё, немой? Если нужны бабки, пусть так и скажет – бабки нужны; если чем-то обидели, пусть скажет – так и так, обидели меня, мудозвоны; если злится, пусть скажет – так и так, злюсь я. Пусть хоть что-то скажет. А то ишь, припадочный, пиздохуй шелудивый, выеживается, ни слова не сказамши.

– У меня из-за этого долбоебины Чу не просто убыток. Из моих ребят уже трое копыта откинули. И на этом, думаете, все? На то, чтоб обработать мертвяков, опять вынь да положь кругленькую сумму. Только Мохнатому и радость, мать вашу в растопырку! И ваще, почему эта блядюга только мне палки сует? Тут до хренищи более крутотянских, чем я.

– У тебя дома что, зеркала нет? Где ты видишь тут крутотянистей себя?

– А может, ты этому Чу вексель выписал, а, козлина? Надо было бабки наличными сунуть, наличными! Чу от этих ценных бумаг больной на всю голову делается.

Старый Енот взирал на этот балаган с выражением крайней заинтересованности на лице. Чем же настолько заинтересовался он, что состроил такую физиономию? А ведь может и так случиться, что Чу заявится в библиотеку и воткнет нож ему в брюхо.

– Говорят, во времена династии Чосон среди ученых-конфуцианцев бытовало такое выражение: “Никто не знает, в какую сторону прыгнут Хынсон[4]Корейский принц-регент, с 1863 по 1873 г. правил Кореей вместо малолетнего сына, отличался непредсказуемостью своих действий. и лягушка”. Как раз подходит к нашей ситуации, – проговорил Енот, тонко улыбаясь.

– Однако что, по вашему мнению, этот Чу думает себе? Как вам кажется, господин Енот? – спросил мясник Чхве, крутивший свой дешевый бизнес с незаконными эмигрантами корейского происхождения из Китая.

– Откуда мне знать, что у него в башке? Меня решил придушить или тебя надумал за шею схватить.

Тихо сидевший в углу Хан впервые подал голос:

– Давайте поднимем сумму за его поимку до ста миллионов. И тому, кто сообщит точную информацию о его местонахождении, тоже надо дать денег. Тогда быстрей шевелиться будут. Да и сыскари тоже засуетятся. Вот так, может, и поймаем.

– Деньги? Мы что, должны скинуться? – спросил мясник Чхве.

– Да вы что! Как это – скидываться, когда масштаб бизнеса у всех разный, а? Мое хозяйство все порушено, ущерб нешуточный! – недовольно сказал Минари Пак, пострадавший от нападения Чу, украдкой покосившись в сторону Хана.

– Деньги внесу я.

Хан сказал это не для того, чтобы выставить себя в лучшем свете, и не для того, чтобы показать, кто тут главный. Он словно бы хотел одного: чтобы это тоскливое собрание жалких людишек закончилось как можно скорее. Его высокомерное заявление дельцы из Пхучжу восприняли с недовольными физиономиями, однако про себя, конечно, вздохнули с облегчением.

– Говорят, желание помочь беднякам возникает в амбаре, полном зерна. Так и ты, Хан, – с язвительной усмешкой произнес Енот.

– Да что там! Мы не различаем людей и делами не считаемся, как и вы, наш почтенный господин. Лишь по вашему велению трудимся преданно, смиренно, усердно. – Хан вернул улыбку Еноту.

Как бы иронично это ни звучало, но с окончанием эпохи военных диктатур киллерский бизнес в Корее пошел в гору. До этого он сводился к тайным операциям, в которых были завязаны лишь несколько планировщиков и киллеры, прошедшие профессиональную подготовку в органах и армии, а также опытные и надежные наемники. Действовали они крайне скрытно. А операции были не столь масштабными, чтобы зваться бизнесом. Знавших об этом убийственном мире или имевших к нему какое-либо касательство было немного, и в услугах киллеров мало кто нуждался. Военные, если им требовалось устранить неугодного, обходились своими силами. Это было время невежества, безразличия и произвола, когда людей, мешавших властям, военные хватали на глазах у близких, запихивали в джип, отвозили в подвалы на горе Намсан, избивали до полусмерти и отпускали домой инвалидами. И никто пикнуть не смел. Поэтому ни военным, ни властям, что было суть одно и то же, не требовались никакие планировщики, чтобы организовать чью-то смерть.

Взлет киллерского бизнеса был связан с приходом к власти новой силы, которой захотелось придать своему правлению добродетельный вид. Представители новой власти выдвинули лозунг: “Уважаемые граждане, будьте спокойны. Мы не военные”, – и, очевидно, думали, что этим обманут народ. Но в какие бы новые одежды ни облачилась власть, сущность ее осталась прежней. Как сказал Дэн Сяопин, неважно, какого цвета кошка, черного или белого, повадки у всех кошек одинаковы.

Проблема, с которой столкнулась власть, желавшая выглядеть благородно, заключалась в том, что старые методы правления не годились. Ненавистных оппозиционеров, говоривших обо всем прямо и откровенно, теперь не смели избивать в подвалах на горе Намсан. Поэтому, чтобы своими действиями не мозолить глаза народу и прессе, чтобы уйти от сложной бюрократической системы, свойственной государственному механизму, чтобы надежно замести следы и чтобы уклониться от ответственности, если впоследствии с них спросят за происшедшее, новая власть пошла на контакт с профессиональными убийцами. И в сфере политических убийств началась эпоха аутсорсинга. Властям было дешевле и проще заказать убийство подрядчику, нежели провернуть его своими руками. И, что важнее всего, это избавляло от опасных последствий. Даже если из-за какой-то ошибки исполнители попадали в руки следователей, заказчики оставались в стороне. Наемного убийцу отправляли в тюрьму, а представители власти изображали перед телекамерами растерянность и удивление, невинно бормоча: “И как такое могло случиться?.. Это воистину ужасная история, вызывающая большое сожаление!”

Киллерский бизнес развивался стремительно благодаря тому, что у государственной власти моду на убийственный аутсорсинг переняли всевозможные компании. У них-то забот было побольше, чем у государства. И вскоре главными клиентами киллерского бизнеса стали не государственные органы, а частные компании. Когда убийство конкурентов превратилось в обыденность, за услугами повалили бизнесмены помельче. Постепенно Пхучжу – а именно Артель мясников – стал прибежищем для профессиональных убийц, отошедших от дел, бандитов всех мастей, отставных военных и бывших полицейских из отдела по борьбе с организованной преступностью, не желавших сводить концы с концами на мизерное жалованье и скудные пенсии. Хан, как затаившийся в засаде крокодил, тихо и внимательно наблюдал за всеми этими изменениями и ждал своего часа. Пока Енот, не чувствовавший духа времени, пятнадцать лет медленно двигался к своему упадку, этот элегантный джентльмен со степенью магистра в области делового управления, полученной в Стэнфордском университете, тайно готовил наемников и планировщиков смерти в стенах своей вполне легальной охранной компании.

Принципы рыночной экономики не изменились со времен ее возникновения. Выигрывает тот, кто предлагает лучшие услуги по минимальной цене. Хан знал об этом. Пока Енот просиживал штаны в библиотеке за своими энциклопедиями и вспоминал сладкие моменты, пережитые в тени диктатуры, пока жадные до денег киллеры низкого пошиба из Артели мясников небрежно выполняли заказы, после чего оказывались в тюрьме, Хан налаживал связи с политиками и крупными бизнесменами, нанимал специалистов из различных сфер и курировал планировщиков самого высокого уровня. Мир планировщиков убийств, напоминавший грязный и беспорядочный уличный базар, Хан преобразил в чистый и удобный гипермаркет. Просто напрашивается представить этот новый мир в таком свете: красивая сотрудница радостно приветствует вас словами “Добро пожаловать, уважаемый клиент! Какую смерть вы предпочли бы для вашего объекта?” – а затем вежливо предлагает консультацию. В любом случае, что бы ни болтали мелкие подрядчики из Артели мясников, всем было ясно: наступила эпоха Хана.

Тоскливое заседание затягивалось. Казалось, все видели выход из сложившейся ситуации только в увеличении суммы вознаграждения за поимку Чу. Собрание свелось к обсуждению беглеца и выражению негодования по поводу его вопиюще наглого поведения. Рэсэн поднялся и вышел из кабинета. Когда он закурил, вышел и Хан.

Рэсэн предложил ему сигарету.

– Я бросил курить, – отказался Хан. – Мне теперь не нравится все, что пахнет.

Рэсэн покачал головой, слова эти показались ему любопытными. Хан вытащил из кармана позолоченный футляр с визитками и протянул одну карточку Рэсэну:

– Звони. Как-нибудь пообедаем вместе. Ведь мы с тобой почти что братья.

Рэсэн долго смотрел на белые и длинные пальцы Хана и наконец взял визитку. После этого Хан направился к выходу из библиотеки. Рэсэн не мог понять, почему тот неожиданно назвал его братом, ведь никакое родство их не связывает. Если что их и связывает, так только библиотека Енота, в которой оба выросли. Но в разное время. Когда Рэсэна впервые привели в библиотеку, Хан уже учился в американском университете.

Вознаграждение за убийство Чу увеличили, однако его так никто и не поймал. Время от времени возникали какие-то слухи, порхали в воздухе осенними листьями и растворялись. Енот не принимал никакого участия в этом деле. Целыми днями он сидел в своем кабинете при библиотеке и читал энциклопедический словарь. Енот ничего не делал, поэтому и Рэсэн тоже ничего не делал. Рэсэн воспринимал нынешнее безделье как удачу. От одной лишь мысли, что с таким человеком, как Чу, он по разные стороны баррикад, его одолевал ужас. В тот период Рэсэну часто снилось, как он сталкивается с Чу. Во сне его трясло от страха. Он видел узкий, загроможденный чем-то переулок, из которого, казалось, нельзя выбраться, а в конце него как вкопанный стоял жуткий убийца по имени Чу. И во сне, и наяву Рэсэн точно знал, что победить Чу он не сможет. Если такой, как он, вздумает убить Чу, то у него лишь один способ – незаметно бросить в спину противника дротик, подобно придурковатому Парису.

В то лето каждый день шел дождь. Люди в шутку поговаривали, что фронт муссонных дождей застрял на Корейском полуострове, ибо всем ведь известно, что нет удачнее места для доброй выпивки. Когда не было работы, Рэсэн обычно с самого утра пил пиво, слушал музыку, рассеянно глядя в окно, или играл с кошками. Бывало, кошки засыпали, используя друг друга в качестве подушки, и тогда Рэсэн ложился на кровать и читал. Книги о величии и падении Римской империи, книги о потомках Чингисхана, который был непобедим, носясь со своими воинами по степям, без устали продвигаясь вперед, но как только оказался в стенах крепости, вдруг утратил всю свою мощь и обратился в обычного непримечательного человека. Были еще книги по истории, о кофе, сифилисе, пишущих машинках. Иногда, перевернув очередную страницу, отсыревшую от тяжелого влажного воздуха, Рэсэн терял интерес к книге, откладывал ее в сторону и, глотнув пива, засыпал. Так прошло лето.

В последний день сентября в дверь его квартиры постучали. На улице снова лил дождь. Когда Рэсэн открыл, перед ним стоял насквозь промокший Чу. Из-за его высокого роста – не менее метра девяноста – капли, падавшие с козырька кепки, казалось, зависали в воздухе. За спиной у Чу висел большой рюкзак с привязанным к нему спальным мешком, в руке он держал полиэтиленовый пакет, набитый бутылками.

– Перед смертью решил выпить с тобой, – сказал Чу.

– Входи.

Чу прошел в комнату, оставляя за собой капли на полу, испуганные Пюпитр и Лампа бросились прочь, забрались на самый верх своей башенки и затаились. Чу сильно похудел, хотя и прежде не мог похвастать излишками веса. Широкий в кости, худощавый, в толпе выделяющийся своим ростом – таким был Чу.

Рэсэн подал ему два полотенца. Чу снял кепку, опустил на пол рюкзак, вытер лицо и волосы и, как будто стряхивая пыль, осушил кожаную куртку.

– У тебя нет денег даже на зонт? – спросил Рэсэн.

– Забыл в метро. Хотел купить новый, да что-то жалко стало, – ответил Чу.

– Ему скоро умирать, а он жалеет денег на зонт.

– Да, представь себе. Пусть скоро умру, но на зонт бабки жалко тратить. – И Чу едва заметно усмехнулся.

– Дать тебе одежду? Переоденешься?

– Не надо. Скоро высохнет. Да и одежда на меня вряд ли найдется. У тебя и руки короткие, и ноги.

– Я среднего роста. Это ты слишком длинный.

Рэсэн принес и поставил перед Чу электрический обогреватель и занялся кофе. Чу включил обогреватель и протянул к нему руки. Любопытные кошки выбрались из укрытия и осторожно поглядывали на незнакомца. Чу выставил палец, покачал им. Кошек палец явно заинтересовал, но подойти ближе они не решились.

– Не идут ко мне, – разочарованно сказал Чу.

– А это я научил их не подходить к плохим людям.

Рэсэн передал Чу чашку с кофе, и тот залпом выпил. Затем уронил мокрые полотенца на пол и слегка передернул плечами. Рэсэн налил ему еще кофе.

– Сколько дают за меня?

– Сто миллионов.

– На них можно купить мерс. Я подарю тебе “мерседес”.

Рэсэн усмехнулся:

– Это честь. Если убить тебя, в придачу к бабкам можно еще и славу заработать. Как же – лучшего киллера замочил.

– Кому нужна эта слава? Лучше уж деньги, – сказал Чу.

– Лучше умереть самому и на своих условиях.

Чу, сунувшийся в пакет за бутылками, замер.

– Это ты к чему? Шальные же бабки. Вот и забирай. Тем более я тебе ничего хорошего не сделал.

– Согласен. И правда, не припомню, чтоб ты для меня сделал что-то, – улыбнулся Рэсэн.

– А разве я не угощал тебя чаще, чем ты меня? – сказал Чу обиженно.

– Неужели? Тогда почему я не очень помню, как ты меня угощал?

– А вот это обидно.

Рэсэн принес из кухни лед, стаканы для виски и вяленую говядину. Чу выставил все спиртное на стол: две упаковки “Хайнекена” по шесть банок, две бутылки “Джека Дэниэлса”, одну “Джонни Уокера” с голубой этикеткой и пять бутылок сочжу[5]Традиционный корейский алкогольный напиток крепостью от 20 до 40 градусов в зависимости от марки; сочжу производят из картофеля или злаковых, вкус сладковатый..

– Интересная коллекция, – заметил Рэсэн. – Ты собираешься все это выпить?

– Прикинь, ни грамма не выпил за все это время. – Чу аккуратно выстроил в ряд бутылки и банки.

– Я на твоем месте, наверное, пил бы все, что пьется. Если прячешься, делать-то особо нечего.

Чу не ответил, лишь улыбнулся. Затем взял бутылку “Джека Дэниэлса”, наполнил стакан до краев и опрокинул залпом. Кадык судорожно дергался, когда жидкость стекала по глотке.

– Эх, хорошо! Правда хорошо!

Чу наслаждался действием виски. На лице его появилось трогательное выражение, будто радость при встрече с человеком, с которым расстался много-много лет назад.

Он бросил в стакан два кубика льда и снова налил виски, но теперь до половины. Подняв стакан, Чу долго смотрел на плавающие кубики льда и вдруг улыбнулся.

– Я не пил, потому что боялся. – Густые брови слегка дрогнули.

– Не знал, что такие, как ты, чего-то боятся, – сказал Рэсэн, открывая банку пива.

– Это очень опасно – напиться в месте, где нет ни одного друга, кто мог бы посторожить тебя, – не очень внятно ответил Чу.

Он в один присест проглотил виски, разгрыз лед. Хруст ледышек вызвал у Рэсэна какое-то странное ощущение. Резким движением Чу протянул стакан Рэсэну. Тот растерянно поставил банку с пивом и взял стакан. Чу налил виски почти на три четверти, пальцами подцепил лед, небрежно уронил в стакан. Жидкость в стакане заколыхалась.

– Пей. Настоящие мужики пьют именно “Джек Дэниэлс”.

Чу посмотрел Рэсэну прямо в лицо. Почему-то тон, каким он приказал выпить, был неприятен. Не хотелось соглашаться и с тем, что существуют настоящие мужики, и с тем, что настоящие мужики пьют именно этот виски.

– Слова о виски для настоящих мужиков придуманы производителями виски, чтобы впарить свой товар таким ненастоящим мужикам, как ты.

Чу не улыбнулся в ответ. Он продолжал смотреть на Рэсэна, и лицо его выражало одно желание: чтобы тот одним махом выпил. Смотрел он серьезно и тяжело. Рэсэн перевел взгляд на стакан. Столько виски разом ведь и не осилишь. Он пальцами выловил кубики льда, бросил на стол и влил в себя содержимое стакана.

Выражение на лице Чу сменилось на удовлетворенное, он резко поднялся. Оглядев комнату, подошел к кошачьей башенке и остановился напротив кошек. Робкая Лампа забилась в угол, зато любопытная Пюпитр нерешительно приблизилась к гостю. Чу вытянул руку, и кошка, шевеля кончиком носа, принялась осторожно обнюхивать ее. Чу погладил Пюпитр по голове. Похоже, той понравилось, она пригнулась и заурчала.

Наигравшись с кошками, Чу вернулся к столу, взялся за стакан, но тут же отошел к кровати и сел на край. Затем с напускным интересом начал перебирать книги, беспорядочно сваленные на постели.

– А знаешь, сначала ты мне очень не нравился. Как ни придешь к Еноту в библиотеку, ты там торчишь и читаешь, я почему-то злился из-за этого. Но на самом деле то была зависть. А все потому, что ты выглядел не таким, как все мы, отличался чем-то.

– Обычно я не читал, а только притворялся, будто читаю, когда ты приходил. Чтобы чем-то отличаться от таких, как ты.

– Ты точно отличался. Как бы это сказать?.. Хилый, немного не от мира сего, что ли.

– Если уж так часто тебе приходилось бывать в библиотеке, начал бы тоже читать.

– Да мы с книгами как-то не созданы друг для друга, не тянет меня к ним. Однако вот эту даже я смог бы почитать.

Книга в руках Чу называлась “История сифилиса”.

– Она не о том, о чем ты думаешь.

Чу перевернул несколько страниц и кивнул с улыбкой:

– Да, правда. Такую книгу мне не одолеть. И вообще, в ней же ни одной картинки.

Он отбросил “Историю сифилиса” и взял лежавшего рядом “Голубого волка”.

– Что это за волк? Ты что, надумал свалить отсюда и заняться разведением волков?

Рэсэн холодно усмехнулся.

– Это история восьмерых воинов Чингисхана. В этой книге полно таких животных, как ты. Голубые волки за десять лет завоевали самые большие территории во всем мире.

– И что стало с этими голубыми волками?

– Вошли в крепость и превратились в обычных собак.

Чу принялся заинтересованно листать книгу. Казалось, он старается вникнуть в смысл написанного. Однако интерес его быстро угас, он отбросил и эту книгу. Она со стуком упала на “Историю сифилиса”.

– Да, слышал я, что ты убил женщину, – с равнодушным видом сказал Чу.

Рэсэн ощутил, как вспыхнули мочки ушей. Вместо ответа он молча взял бутылку “Джека” и наполнил стакан на треть. Все так же сидя на краю кровати, Чу пристально наблюдал за его движениями, выражением лица. Рэсэн несколько секунд рассматривал содержимое стакана, затем выпил до дна. Виски на этот раз отдавал сладостью.

– Откуда ты узнал? – спросил Рэсэн. Голос его был спокоен.

– Да так, слышал там и тут, – небрежно сказал Чу.

– И если это знаешь ты, находящийся в бегах, то, выходит, знает и каждый на этом дне.

– На этом дне, вообще-то, слухи так и клубятся.

Чу покачал головой, словно не понимая, какая разница, откуда он узнал.

– Тебе Мохнатый сказал? – спросил Рэсэн, глядя в глаза Чу.

– Мохнатый умеет держать рот на замке, пусть и кажется треплом.

Чу явно желал прикрыть хозяина крематория, отвести от него подозрения, и Рэсэн тут же уверился, что информация утекла именно от Мохнатого. Кроме него, проговориться больше некому. Мохнатый не стал бы рисковать своей жизнью ради Рэсэна. На этом дне никто не пойдет против Чу, никто не станет ему отказывать. К тому же у Мохнатого две дочери, которых он растит в одиночку. Отца можно понять. Будь это не Чу, а сыскарь, Мохнатый молчал бы до конца. Рэсэн все понимал, однако в душе всколыхнулась досада на хозяина крематория. Если информация разойдется, то можно оказаться под прицелом планировщиков убийств.

– Неужели ты думал, что ее можно спасти? – вызывающе спросил Рэсэн.

– Нет, совсем так не думал… Что тут говорить… Нашему брату не до того, чтобы думать, кого убить, кого оставить в живых. Времени нет даже спасти свою шкуру, – насмешливо сказал Чу.

– Тогда получается, что не я странный тип, а ты.

– Да, я странный. А ты сделал то, что следовало сделать.

А ты сделал то, что следовало сделать … Слова эти одновременно и успокоили Рэсэна, и оскорбили.

Чу поднялся с кровати, сел за стол и налил себе виски. Пустую бутылку он поставил на пол. Опустошив стакан, откупорил вторую бутылку и наполнил свой стакан до краев. И снова выпил до дна.

– Очень хотелось мне узнать кое-что. Ты виделся с этой женщиной еще раз? – спросил Рэсэн.

– Нет.

– Тогда почему ты оставил ее в живых? Думал, вернешься, не выполнив заказ, а планировщики похлопают тебя по плечу и скажут: “Ничего, в жизни всякое случается”?

– Если честно, я и сам не знаю почему.

Чу налил себе очередной полный стакан. За два года не взяв в рот ни капли спиртного, он за двадцать минут прикончил бутылку виски. И на лице его, кажется, появились признаки опьянения. Неужто верит, что он тут в безопасности?

– Ты когда-нибудь встречался с планировщиком? – спросил Чу.

– За пятнадцать лет такого не было ни разу.

– И тебе ни разу не хотелось узнать, кто всем рулит? Кто направляет все твои движения, кто переключает светофор, кто решает, когда нажимать на тормоз, когда на газ, когда поворачивать налево, когда – направо, когда надо заткнуться и когда говорить.

– Почему вдруг это стало интересовать тебя?

– Смотрел я на ту несчастную женщину, сплошь кожа да кости, и вдруг подумал: “Кто они такие, эти гады, что называются планировщиками?” Если честно, эту женщину можно было убить одним указательным пальцем. Она так перепугалась, что будто примерзла к полу. Смотрел я, как она трясется от страха, смотрел – и вдруг захотелось проверить, что это за сволочи сидят где-то там за столом, вертят ручку и сочиняют вот такие проекты.

– Вот уж не знал, что ты способен на любопытство столь романтичного толка, – насмешливо заметил Рэсэн.

– Романтика или любопытство здесь ни при чем. Смысл в том, что до меня только в ту минуту дошло, каким тупым, каким дураком, каким идиотом я был все это время, – с раздражением сказал Чу.

– Планировщик такой же убийца, как и мы. Если ему поступает заказ, он разрабатывает план. Над ним сидит другой планировщик, управляющий им. И если подниматься все выше, то, как ты думаешь, кто в конце концов окажется на самом верху? А никто. То, что находится на самом верху, – просто стул, на котором никто не сидит.

Чу возразил:

– На этом стуле точно должен кто-то сидеть.

– На нем никто не сидит. Это просто стул. Стул, на который может сесть любой. И этот пустой стул, на который может сесть кто угодно, решает все.

– Я не понимаю.

– Это система. Ты ведь думал, что все разрешится, если с ножом в руке ты доберешься до того, кто сидит на самом верху, и убьешь его, так? Однако там, наверху, никого нет. Там только пустой стул.

– Я прожил в этой помойке двадцать лет. Скольких старших товарищей убил – не счесть. И друзей приходилось убивать, и младших коллег. Одному из них на первую годовщину дочки я подарил детский костюмчик. И что получается, по-твоему? Что все эти годы я жил, выполняя приказы пустого стула? А ты по его приказу сломал шею женщине, от которой и так остались кожа да кости.

Чу поднял наполненный до краев стакан и резко опрокинул в себя. Рэсэн выровнял дыхание и тоже налил себе. Однако он не стал пить виски, а глотнул пива. Робкое признание, оправдание – что он не сломал шею женщине – поднялось изнутри и уже было готово сорваться с губ, однако вместе с пивом, словно оскользнувшись на нем, опустилось назад.

– Я не могу срать в штаны из-за того, что унитаз грязный, – сдержанно сказал Рэсэн.

Чу насмешливо глянул на него:

– А твоя манера говорить все больше похожа на манеру Енота. Но это нехорошо. Те, кто только и умеет, что складно болтать, всегда получают по затылку.

– То, чем ты занимаешься, напоминает шалости ребенка. Думаешь, ты делаешь что-то хорошее? Но что бы ты ни творил, в этом мире ничего не меняется. Вот взять эту женщину: ты ничего не смог сделать для нее, – уколол Рэсэн.

Чу издал холодный смешок. Издевательский. Потом слегка расстегнул молнию на кожаной куртке. Под мышкой угадывались ножны, переделанные из кобуры. Чу вынул нож и медленно положил на стол. Движения его были спокойны, в них не было ни резкости, ни агрессии.

– Этим ножом я могу убить тебя, мучительно убить. Могу сделать так, что ты долго будешь страдать, кровь станет брызгать во все стороны, твои кости будут скрежетать, когда лезвие ножа заскребет по ним, я могу мучить тебя, пока твои внутренности не вывалятся на пол. Вот тогда я посмотрю, сможешь ли ты трепать языком, болтать о пустом стуле или, как там, о системе, тарахтеть, что ничего не меняется. Нет, не сможешь. Это все брехня собачья. Трепотня тех, кто думает, что им ничто не угрожает.

Рэсэн посмотрел на нож, лежащий на столе. Это был кухонный нож немецкой фирмы “Хенкель”, такие есть на многих кухнях. Лезвие выглядело только что наточенным. Как принято, рукоятка ножа плотно обмотана большим носовым платком. Чу нравились ножи этой фирмы, потому что их легко раздобыть, они прочные, не ржавеют. Те, кто считает нож оружием, доверия к “Хенкелю” не питают, ведь этими ножами орудуют домохозяйки, готовя еду. Но на самом деле это прекрасный нож. Редко ломается, лезвие не зазубривается.

Рэсэн оторвал взгляд от ножа и посмотрел на Чу. Тот был явно рассержен. Однако в глазах его Рэсэн не увидел свирепости ядовитой змеи, которую сам он носил в себе как патент на убийство. Чу казался лишь слегка опьяневшим, хоть и выхлебал уже больше бутылки виски. Рэсэн подумал о своем ноже, лежащем в ящике стола. Он напряг память, припоминая, когда в последний раз вонзил нож в человека. Шесть лет назад или семь? Точно не вспомнить. Успеет ли он достать нож? Если начать двигаться, то Чу наверняка первым схватится за оружие. Но даже если удастся вынуть нож, сумеет ли он совладать с Чу? Есть ли у него шанс? Вряд ли. Рэсэн достал из пачки сигарету и закурил. Чу протянул руку в молчаливой просьбе. Рэсэн достал еще одну сигарету, прикурил и передал. Чу глубоко затянулся, запрокинул голову и уставился в потолок. В такой позе он просидел довольно долго, словно говоря: “Хочешь всадить в меня нож, так давай прямо сейчас!”

Когда Рэсэн докурил сигарету почти до середины, Чу оторвался от созерцания потолка и взглянул на Рэсэна.

– То, что сейчас происходит, в голове не укладывается, да? Чтобы нажиться на моем трупе, вся эта шушера из кожи лезет, пытаясь подобраться ко мне, а я понятия не имею, кого мне следует убить, что вообще мне делать. Ничего не знаю. По правде, меня не интересует твоя болтовня о том, что там на самом верху. Такому тупоголовому, как я, вообще все равно, пустой там стул или кто-то сидит на нем. Такому, как я, – пусть даже умру и воскресну – не дано понять этот сложный и запутанный мир.

– Уезжай за границу. В Мексику, Америку, Францию, Африку… На свете полно мест. Наемники везде требуются. И новая работа защитит тебя.

На лице Чу появилась слабая улыбка.

– Ты говоришь мне то же самое, что я говорил той худышке. Мне следует поблагодарить тебя за совет?

Чу поднял стакан и выпил. Налил до краев и снова выпил. После этого вылил в стакан остатки.

– Не выпьешь со мной? Одному пить тоскливо.

В его словах не было шутливости. Безучастный с виду, на самом деле Чу распространял ощущение одинокости и потерянности. Рэсэн взял свой стакан и выпил. Чу тут же откупорил голубого “Джонни Уокера” и наполнил стакан Рэсэна. Поднял свой, предлагая чокнуться. Звякнуло стекло.

– А мне “Джонни” больше нравится. По сравнению с “Джеком”, который то ли для настоящих мужиков из рекламы, то ли не для них, – с чувством проговорил Рэсэн.

Чу улыбнулся. Эта улыбка свидетельствовала, что высказывание пришлось ему по душе. Пока они не прикончили всю бутылку “Джонни Уокера”, Чу не произнес ни слова. Рэсэну тоже не о чем было говорить, поэтому пили они молча. Чу наполнял свой стакан чаще. Когда виски закончился, Чу встал и нетвердо побрел в туалет. Было слышно, как он мочится, как блюет, как сливает воду. Прошло двадцать минут, а он все не выходил. Только шумела вода из крана. Все это время Рэсэн не сводил взгляда с ножа Чу, лежащего на столе.

Чу не вышел из туалета и через тридцать минут, и тогда Рэсэн подошел к двери и постучал. Дверь была заперта, изнутри не доносилось ни звука. Пришлось отверткой вскрыть замок. Вода переливалась через край раковины и утекала в сток в полу. Чу спал, скорчившись на унитазе, – вылитый старый медведь. Рэсэн завернул кран, доволок Чу до кровати и уложил. Очутившись в постели, Чу разметал ноги и захрапел, словно впервые в жизни уснул с комфортом. Оглушительностью храп вполне соответствовал габаритам Чу. Заинтригованная Пюпитр высунулась из башенки, спустилась вниз, осторожно подобралась к кровати и, почти касаясь носом лица и волос спящего, обнюхала его. Следом и робкая Лампа тоже покинула укрытие и потихоньку начала знакомиться с гостем. Устроившись на диване, Рэсэн опустошил пару банок пива. И, глядя, как кошки, наконец оценившие интересную игрушку, дергают Чу за волосы, ступают по его животу, груди, незаметно для себя уснул.

Когда утром он открыл глаза, Чу не было. Его страхолюдный рюкзак тоже исчез. И только нож с плотно обмотанной носовым платком рукояткой лежал на столе – как подарок.

Спустя неделю труп Чу оказался в крематории Мохнатого.

Когда Енот и Рэсэн прибыли туда, шел дождь, как и в тот день, когда Чу заявился к Рэсэну. Мохнатый раскрыл зонт над Старым Енотом, вылезающим из машины.

– Ну что, уже сжег? – спросил Енот.

– Нет еще, – ответил Мохнатый, удивленный, как такое вообще возможно.

Тело Чу лежало в сарае. В крематории имелось холодильное помещение для хранения трупов, но оно предназначалось для кошек и собак. Для почти двухметрового Чу холодильника не было. Енот расстегнул молнию на непромокаемом мешке. Внутри лежал Чу, глаза закрыты.

– Двадцать девять ножевых ран, – сказал Мохнатый и поежился.

Енот поднял изодранную футболку Чу и провел пальцами по порезам. Если не считать глубокой раны, уходившей от солнечного сплетения к легкому, остальные были нанесены без особой надобности. Убийца мог просто прикончить жертву, однако он, не задевая жизненно важные органы, потихоньку кромсал Чу, играл с ним, как львенок играет с раненой белкой. Правая рука сломана в локте, кости прорвали кожу, а в левой руке Чу крепко сжимал нож фирмы “Хенкель”. Точно такой же, какой он оставил на столе в комнате друга. Рэсэн попытался вынуть нож из пальцев Чу.

– Я уже пробовал, но нож намертво застрял, – сказал Мохнатый.

Енот молча смотрел на труп Чу, затем взмахнул рукой, показывая, что уже довольно, нагляделся. Его рука, зависшая в воздухе, слегка дрожала. Мохнатый застегнул молнию.

– Говорят, Хан нанял крутого головореза. Зовут Парикмахером. Может, вы знаете, что это за тип? – спросил Мохнатый.

– До меня только слухи доходили, – сказал Енот скорбно.

– Его называют чистильщиком. Говорят, безжалостный. И этот чистильщик, я слыхал, убивает только таких, как мы. Вправду жуткий человек. Зачем, спрашивается, нужно было колоть аж двадцать девять раз? Если даже Чу попался ему в лапы и не смог с ним ничего поделать, что уж говорить о таких, как мы… – Мохнатый явно был встревожен.

– Его стоит поблагодарить. Он наводит порядок, вычищая такой мусор, как мы. – И Енот выдал свою особую циничную ухмылку.

Мохнатый погрузил труп Чу на тележку и повез к печи. Там они с Рэсэном подняли тело и попробовали уложить на поддон, стоявший на рельсах. Однако длинные ноги Чу не уместились. Труп окоченел, поэтому Мохнатому пришлось изрядно попотеть, укладывая труп так, чтобы ноги не торчали.