Вообразите себе золотую легенду, прекраснейший в мире гобелен, плачущую принцессу в божественном освещении, и вы поймете, что чувствовал я, Хаим с улицы Налевской, личность непонятная и неопределенная, нелепая и презренная, которому вдруг представилась нежданная возможность.
— Хочу еще такое же! На холме среди оливковых деревьев… Чтобы это было так же красиво… Я сделал шаг вперед:
— Я был бы счастлив, если только я вам подхожу.
Флориан вознегодовал:
— Мазохист! Извращенец! Хаим, валите отсюда, она вас уже достаточно поимела!
Лили внимательно смотрит на меня. Я восхищен. Чувствую: цивилизация обогатится новым достижением.
— К вашим услугам.
Флориан бросает на меня взгляд, полный безмерного отвращения.
— Это же надо! Он на седьмом небе!
— Кажется, я с вами уже имела дело, — промолвила Лили.
— Еще бы! — прошипел сквозь зубы Флориан. — Это принесло шесть миллионов, не считая мыла.
Лили раскрыла мне объятья:
— Но все равно я хочу танцевать с вами. Я обожаю вальс.
Флориан попытался встать между нами:
— Ты уже с ним досыта навальсировалась! Она подошла ближе:
— Да, но я хочу научить его новым па…
— Да они все те же! — заорал Флориан. — Хаим, сматывайтесь отсюда, пока еще не поздно! Надо быть последним мазохистом, чтобы пытаться удовлетворить ее!
А она вся словно бы устремилась ко мне. Можно говорить все, что угодно, но распознать клиента она умеет.
— Позвольте пригласить вас, господин… простите, как?
— Хаим. Чингиз-Хаим, вычеркнутый еврейский комик, к вашим услугам.
— Позвольте, господин Хаим. Это будет наш самый прекрасный, наш последний вальс!
Можете мне верить, можете нет, но принцесса из легенды обняла меня, и в тот же миг в яме, я хочу сказать, в оркестровой яме, заиграли скрипки, и я встал на цыпочки, я приготовился вальсировать…
— «Прекрасный Голубой Дунай», дерьмо собачье! — выкрикнул Флориан. — Да неужто вы позволите еще раз поиметь себя под самый затасканный в мире мотивчик?
— Ближе, еще ближе, — шепчет Лили. — Прижмите меня крепче… Вот так…
Я ощущал непонятную радость, восхитительное опьянение. И вдруг пошатнулся. Голова закружилась.
— Из… извините…
Я отпустил ее, схватился руками за горло: я испытывал удушье…
— Кретин! — рявкнул Флориан. — Недоделок! Гуманист сраный!
— Ничего страшного, — успокоила Лили. — Это «Голубой Дунай», он ударил вам в голову…
Ну уж нет, какой там «Голубой Дунай», это ее духи. Я узнал их.
— Газ… — пробормотал я. — Извините" но от вас пахнет газом!
— Идиот! — бросил мне Флориан. — Я же предупреждал вас! Новые па, как же! Да все те же, ничуть не изменились!
Теперь я танцевал один. И уже не вальс. Это старинный наш танец. Лили аплодирует мне:
— До чего красиво! Как это называется?
— Хора… еврейская хора, — объясняет Флориан. — Это у них чисто естественное, как у кошки на раскаленной плите… Народный танец. Их ему обучили казаки.
Лили хлопает, отбивая ритм:
— Браво! Браво!
Не знаю, что со мной приключилось, но я не могу остановиться. Глаза у меня повылезали из орбит, скрипки наяривают в каком-то безумном, адском темпе, я вижу, что меня окружают нацисты в коричневых рубашках, и все они отбивают ладонями ритм, кроме одного, который со смехом таскает за бороду еврея-хасида, а тот поощряюще хихикает, причем оба они стоят, обернувшись к грядущим поколениям.
— По… помогите! Я не могу остановиться! Вдруг мне показалось, будто меня схватила чья-то могучая рука, встряхнула, и у меня возникло ощущение, что здесь оказался весь Израиль вплоть до последнего сабра и вся страна могучим пинком в зад вышибла меня в прошлое.
— Браво! Отлично сделано! — бросил мне Флориан. — Валите-ка отсюда вместе с вашими народными танцами! Все уже сыты по горло еврейским фольклором!
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления