Онлайн чтение книги Пожиратели огня
XII

Нагарнуки. — Священный огонь. — Церемония посвящения в главные жрецы.

Нагарнуки живут исключительно охотой и рыбной ловлей; они не возделывают земли, хотя и питаются известными кореньями, например, гиньяма и таро, растущими только в Центральной Австралии в окрестностях озера Эйрео. Здесь же встречается и artocarpus, род хлебного дерева, о существовании которого в Австралии долго спорили. Туземцы знают также некоторые сорта трав и листьев, которые они употребляют в пищу, как мы салат и шпинат. Таким образом, пища нагарнуков довольно разнообразна и обильна, что в значительной мере влияет на красоту их телосложения и общее физическое развитие, а наряду с этим и на умственное развитие, как эта обыкновенно бывает.

Как известно, прежде чем заняться какой-нибудь работой, физической или умственной, человек в силу закона природы должен восстановить свои силы, постепенно расходуемые им, посредством пищи. И чем обильнее и питательнее эта пища, тем бодрее и сильнее чувствует себя человек, тем лучше в нем развиваются все его способности; чувствуя в себе избыток сил, человек ищет им применения. Когда же пища недостаточна, человек слабеет и телом, и духом; его организм, нуждающийся в поддержке, уродуется; умственные способности слабеют; человек, вместо того чтобы совершенствоваться, падает все ниже и ниже, опускаясь почти до уровня животного.

Нигде эта истина не подтверждается с такой ужасающей ясностью, как именно в Австралии.

У нагарнуков, находившихся в благоприятных условиях, даже социальные идеи достигали уже известной высоты; так, например, брак, усыновление, родительские чувства и общественные чувства признавались всеми представителями этого племени; даже понятия об обязанностях и чести стояли у них довольно высоко.

Согласно установленному обычаю, совсем не исключительно присущему этому племени, а встречающемуся у весьма многих примитивных народов, молодой воин, получавший посвящение посредством Священного Огня и, следовательно, причисленный уже к взрослым, похищал вооруженной силой себе жену из одного из соседних племен. Но это применение вооруженной силы уже давно являлось у нагарнуков простой символической формальностью; на самом же деле брак устраивался заранее, по обоюдному соглашению между родителями молодой четы.

После похищения и примирения обоих семейств праздновалось бракосочетание; будущих супругов с торжеством отводили в хижину Священного Огня, где Оуэнук, или один из хранителей Священного Огня, сыпал им на голову раскаленные красные уголья и клал по маленькому красному уголечку каждому из них на язык.

Почти та же церемония проделывалась и над новорожденными, с тою только разницей, что угольки, которые им клали на язык, были уже несколько потухшие.

Мы уже видели, какую важную роль играл у них огонь и в похоронных церемониях, и, если бы несчастный Менуали пал неподалеку от своей большой деревни, Виллиго должен был сходить за огнем в хижину Священного Огня и зажечь от него свой факел, которым он поджег бы погребальный костер.

Вообще огонь играл огромную роль во всех явлениях жизни у нагарнуков. Ни одна церемония, ни одно семейное торжество или общественное событие, ни один договор не обходились без содействия Священного Огня, освящавшего все важнейшие моменты жизни и скреплявшего своею силой всякий договор, обязательство и клятву.

Если нагарнук клялся Священным Огнем, то на его клятву можно было смело положиться.

Все это имеет, без сомнения, много общего с обычаями и верованиями огнепоклонников Персии и Индии.

В случае преступлений, когда виновник не был пойман на месте, существовал род Божьего Суда посредством огня. Прежде чем совет старейшин устанавливал степень и род наказания за данную вину, необходимо было, чтобы кто-нибудь из представителей племени выступил в качестве обвиняемого, после чего самый факт виновности устанавливался путем свидетельских показаний и предварительного следствия, затем в назначенный день и час обвинитель и обвиняемый препровождались в хижину, где поддерживался Священный Огонь; оба пребывали там в сокровенной беседе с Верховным Хранителем Священного Огня, после чего, уже в присутствии всей собравшейся толпы Оуэнук или Арэнук — наполнял рот того и другого, обвинителя и обвиняемого, горячими угольями, и те, закрыв рот, должны были продержать их во рту до тех пор, пока верховный жрец не сосчитал дважды пять на пальцах своих рук. После того они должны были раскрыть свои рты, и тот, у кого во рту оказывались ожоги, считался виновным либо в деянии, либо в клевете, а совет старцев присуждал ему соответствующее наказание.

Понятно, что тут возможна была некоторая сделка с огнем, и виновным чаще всего мог явиться тот, кто оказывался менее щедрым во время своего предварительного совещания с Хранителем Священного Огня.

Многоженства вовсе не было у нагарнуков, и брак не расторгался даже в случае смерти одного из супругов. В этом отношении права мужчины и женщины были совершенно равны; ни тот, ни другая не имели права избрать себе второго мужа или вторую жену, кроме как только с особого разрешения верховного совета старейшин, и то только в том случае, если усопший или усопшая не оставили потомства. Тогда вдовец или вдова получали разрешение избрать себе второго супруга или супругу для восстановления потомства умершему, и перворожденный ребенок считался ребенком умершего и его наследником; достигнув возмужалого возраста, он должен был прежде всего отпраздновать тризну по усопшему, и если умерший по каким-либо обстоятельствам предполагался блуждающей душой, то на обязанности наследника лежало доставить ему тело, в котором его душа могла бы представиться в лучшее царство и войти в страну предков. Этот обычай давать сына умершему существовал также в Индии и во многих частях Азии.

Последующие дети считались уже детьми действительного отца и матери. Но любопытно, что брачная церемония посредством Священного Огня происходила лишь после рождения сына, а до того времени новый супруг считался лишь заместителем первого, и первый брак оставался в силе.

Все нагарнуки были хорошие супруги и прекрасные, нежные отцы, любящие и заботливые. На охоту и на рыбную ловлю ходили только одни мужчины, точно так же и для сбора кореньев, съедобных растений и листьев. Женщины же постоянно пребывали дома, заботясь о детях и хозяйстве. При переходах или переселениях матери несли на руках малых ребят, о старших же заботились отцы. Всю домашнюю утварь и имущество также должны были нести на себе женщины, потому что для мужчины считалось унизительным нести что-нибудь, кроме оружия и принадлежностей охоты или рыбной ловли.

Даже когда нагарнук убивал на охоте дичину или налавливал рыбу, он оставлял ее на берегу или в лесу, точно так же и коренья, а женщины его семьи должны были сходить за ними и принести домой.

Когда молодой нагарнук подрастал, он прежде всего начинал охотиться на кенгуру, но охотиться без всякого оружия, так сказать, брать его измором, соревнованием в беге. Он выходил из дома с рассветом и преследовал поднятое им животное без устали и с невероятным упорством; он бежал за животным в продолжение многих часов, иногда в продолжение целого дня, все время по следу животного, как хорошая охотничья собака, до тех пор пока животное, выбившись из сил, не давалось ему в руки.

Тогда молодой воин тотчас же перерезал ему горло своим кремневым ножом и, распластав на ложе из сухих листьев, возвращался домой, попутно делая зарубки на деревьях для того, чтобы женщины могли найти оставленную на месте добычу.

Но если он бежал по следу зверя весь день и все-таки не мог настигнуть или загнать его, то с закатом солнца должен был прекратить свою охоту и вернуться в свою деревню по возможности незамеченным, тихонько войти в родительский дом и, не говоря ни с кем ни слова, лечь на свое ложе, а поутру, с рассветом, должен снова быть на ногах и снова травить зверя до тех пор, пока не затравит его.

Но это требовалось от него лишь в том случае, когда молодой человек готовился для получения звания воина. Это — первое испытание, из которого он должен был выйти победителем. Если бы он отказался от него после целого ряда неудач, то это было бы равносильно позору и посрамлению не только для него, но и для всей его семьи, которая через это утратила бы часть уважения односельчан. После того женщины стали бы закрывать свои лица при встрече с ним, чтобы не видеть лица малодушного человека, и даже малые дети стали бы провожать его насмешками. Вот почему на памяти людей, говорили нагарнуки, никогда еще ни один юноша из их племени не отказывался состязаться с кенгуру в беге.

Второе испытание для каждого юноши, добивавшегося чести быть принятым в ряды воинов, было испытание его искусства владеть бумерангом, которое он обязан был проявить на глазах всего своего племени, и только в том случае, если испытание оканчивалось благополучно, то есть если испытуемый удостаивался похвал и одобрения старейшин, он получал свое первое вооружение и отныне приобретал право носить копье, лук, стрелы и бумеранг.

Бумеранг состоит из куска дерева, плоского с одной стороны и выпуклого с другой; изготовляется он из железного дерева, отличающегося невероятной крепостью и плотностью; выбирается такой кусок, который по изгибу своему походит на полусогнутое колено. С одного конца бумеранг слегка обтачивается, с другого же — оставляется значительно утолщенным. Способ употребления этого оружия чрезвычайно оригинален, и, когда о нем впервые заговорили в Европе, почти никто не хотел верить; многие ученые утверждали, что для того, чтобы изготовить бумеранг, нужно обладать громадными знаниями законов физики и механики и нельзя допустить, чтобы такое орудие могли изготовлять дикари. Между тем это именно так.

Способ употребления бумеранга следующий: туземец крепко схватывает его за середину правой рукой, затем выходит вперед перед той целью, куда он желает попасть, приблизительно на расстоянии в 7-10 сажен, опытный же воин отходит в случае надобности на целых 25 сажен и поворачивает спину к намеченной цели. Обернув голову назад, австралиец измеряет расстояние, какое должен пролететь в воздухе его бумеранг, с минуту размахивает им взад и вперед, затем с силой пускает его вперед. Замечательно, что бумеранг, пущенный таким образом, стрелой пролетев расстояние в том направлении, по которому он был пущен, возвращается обратно с невероятной быстротой и страшной силой, громко гудя в воздухе, и разбивает в осколки тот предмет, куда наметился туземец. Это оружие в руках опытного человека вернее всякого другого.

Третье испытание состоит в упражнениях с копьем, с луком и стрелами, а главным образом с щитом. Под последним словом мы все привыкли обыкновенно разуметь известного вида плоскость, которой воин прикрывает важнейшие части своего тела, защищая себя от неприятельского оружия. Но щит нагарнуков — совершенно иное, ничуть не похожее на то, что мы вообще привыкли называть щитом. Это средней толщины, довольно короткая палица, таких размеров, чтобы ее удобно было вертеть во всех направлениях. Вооружившись этой палицей, соревнователь на звание воина становится в конце арены, и человек десять — двенадцать старых воинов пускают в него стрелы, копья, камни, бумеранги, словом, кто что хочет, а он должен отражать все эти снаряды одним проворным вращением своей палицы. Обыкновенно он с честью выходит и из этого испытания: до того у них развито проворство, ловкость, смелость и верный глазомер.

Четвертым испытанием является испытание быстроты бега: испытуемый должен в известный промежуток времени пробежать определенное расстояние.

Пятое испытание состоит в рукопашной схватке между всеми испытуемыми в этот день юношами. Все допущенные до испытания на звание воина запираются на трое суток в большую пустую хижину, откуда ни под каким предлогом не могут выходить раньше означенного срока; никто также не может в течение этого времени навещать их, а для питания им ставится такое количество пищи, которого, по расчету, должно хватить на трое суток.

Время от времени верховный жрец подходит к дверям хижины, где заперты юноши, и шепчет какие-то заклинания. Когда юношей снова выпускают на свободу, они вступают уже официально в корпорацию воинов путем посвящения и освящения огнем. С горячим углем во рту будущие воины обязаны пробежать расстояние приблизительно с полверсты, и вернуться обратно к месту своего отправления, после чего Оуэнук с помощью раскаленного добела ножа срезает на лбу их маленький кружочек кожи, величиной в грош или серебряный пятачок; рану затирают золой, что впоследствии, когда она заживет, придает этому месту слегка синеватый оттенок. Эта метка на лбу является, так сказать, штемпелем или тавром этого племени.

После этой операции юного, вновь посвященного воина обривают, как мужчину, оставив только на темени пук длинных волос, которые завязываются узлом на верху головы и украшаются орлиными или лебедиными перьями. Затем юные воины поступают в руки татуировщиков, которые начинают с того, что вырисовывают у каждого из них на груди какую-нибудь эмблему — кобунг его семьи: у одного — кенгуру, у другого — какую-нибудь птицу или даже растение; затем уже татуировщик разрисовывает и остальные части тела иероглифическими знаками, так как каждый из изображенных знаков имеет свое специальное и вполне определенное значение; так, например, один молодой воин пожелал изобразить на своем теле всю историю своего племени.

После всего этого остается только дать имя каждому вновь посвященному воину — имя, соответствующее его новому званию и заменяющее то, которое он носил со дня своего рождения по сие время.

Личной собственности у нагарнуков не существует: территории, принадлежащие всему племени, представляют общее достояние всех. Крааль, или хижина, также представляет общую собственность всей семьи, личную собственность воина составляет только его оружие, а у женщины — ее уборы, браслеты и сережки.

Таким образом, все события в жизни нагарнука, начиная с его рождения и кончая смертью, освящаются огнем, — и этот Священный Огонь, без всяких союзников — идолов, фетишей или чего-нибудь в этом роде, — является единственной святыней, единственным символом религиозных верований нагарнуков.

Моту-Уи, или Высший Дух, однажды отрезал край солнца, этого огненного шара, и, загасив этот отрезок, разломал его надвое; один обломок образовал землю, другой — луну. Бог бросил их в пространство, затем дунул на землю, и на ней народились люди; в то же время дуновение его раздуло искру, еще тлевшую в недрах земли. Тогда один из обитателей земли тотчас же воспользовался этою искрой, чтобы разжечь палицу, которую он держал в своей руке; таким образом человек завоевал огонь, который с того времени свято хранится нагарнуками.

Человек, сберегший Священный Огонь, получил предписание от остальных людей вечно блюсти его и не давать ему угаснуть, после чего эта священная обязанность стала наследственной в его семье, переходя преемственно от отца к сыну. Так как человек этот неотступно стерег и поддерживал огонь для общего блага, то остальные люди обязались охотиться для него, ловить рыбу и доставлять ему все необходимое для жизни. Его хижина, особа и вся его семья считались священными и неприкосновенными даже во время войны, и чтились не только нагарнуками, но даже и враждебными им племенами, даже бродячими, кочевыми австралийцами.

Луна была предназначена Моту-Уи служить местопребыванием умерших. Но не все попадали беспрепятственно в это блаженное жилище мертвых. Для того чтобы переселиться туда, тело покойного должно быть сожжено, чтобы очиститься огнем, а душа, витая над погребальным костром, ждет очищения своего тела, чтобы снова войти в него и переселиться в страну предков. Но если покойный жил дурно, то есть совершил в своей жизни какие-нибудь крупные проступки, то он не мог вновь войти в свое мертвое тело; в последнее тогда входила чья-нибудь другая блуждающая душа, окончившая срок своих скитаний, а он был обречен в свою очередь блуждать в пространстве в образе каракула, или призрака, до тех пор, пока не искупит своих вин и не сможет в свою очередь воспользоваться чужим телом.

Посмертные жертвоприношения, совершаемые сыном умершего, обладали свойством в значительной мере сокращать срок скитаний грешной или преступной души; вот почему для каждого нагарнука было чрезвычайно важно не умереть без наследника; отсюда произошел обычай дарить умершему сына, если он не оставил его после себя.

Ежегодно, в день годовщины смерти своего отца, старший сын в семье должен был сооружать небольшой костерок, по образу погребального костра, зажечь его огнем от Священного Огня и исполнить с благоговением весь похоронный обряд, повторяя это ежегодно в день годовщины смерти отца.

В тех случаях, когда умерший был холост, все погребальные обряды над ним по его душе совершал его ближайший родственник, а за неимением родственников мужского пола — его ближайший друг.

После каждого боя, как бы ожесточенна ни была война, обе стороны по соглашению устраивали перемирие, чтобы успеть убрать мертвых и исполнить над ними похоронные обряды.

Как видно, все это не глупо, не смешно и не столь дико, чтобы ставить австралийцев на более низкую степень развития, чем остальных дикарей, и не признавать за ними человеческого достоинства. Напротив, в их верованиях есть даже нечто возвышенное и благородное, чего мы не встречаем у других дикарей. Животные и растения после своей смерти также, по их верованиям, переселяются на луну; отсюда произошло верование в кобунгов.

Кобунг — это добрый друг. Кобунгом, конечно, должен быть каждый человек, вернувшийся из страны предков. Но это совершенно исключительные кобунги, обыкновенно же каждая семья имеет своего кобунга, или своего доброго гения; таковым является первое животное или растение, какое старший сын встретит или заметит в течение первых трех дней после смерти отца. Это кобунг, посланный ему отцом, который, переселившись в блаженную страну предков, куда переселяются и животные, и растения, выбирает для своего сына какое-нибудь из этих животных или растений и посылает его на землю как гения-хранителя своей семье. Отсюда произошло совершенно ошибочное мнение, будто австралийцы боготворили животных и растения. Они не боготворили, а чтили только кобунга своей семьи.

Как уже было сказано, все нагарнуки хорошие мужья и отцы семейств, что довольно редко даже и не у дикарей; еще удивительнее, какое место занимала у них женщина как в семье, так и в общественных делах. Не говоря уже о том, что в семье и в доме она — полновластная госпожа, что она по своему усмотрению воспитывает детей и что право матери на детей признавалось выше прав отца на них, — вообще женщина у австралийцев отнюдь не была рабой, а равноправной гражданкой своего племени. Девушке предоставлялось право избирать себе мужа точно так же, как юноше — избирать себе жену, и лишь после того, как будущая чета входила в соглашение между собой, родители с той и другой сторон вступали в переговоры и решали условия брака, после чего устраивалось похищение якобы вооруженною силой избранной невесты. Женщина-мать считалась более тесно связанной со своими детьми, чем отец, что видно уже из того, что девушка до брака, а юноша до посвящения в воины носили не имя отца, а имя матери; так, например, говорили: сын Угрананы, дочь Упавы и т. д.

Женщины всегда поддерживали друг друга во всем и крепко стояли одна за другую. Так, если случалось, что одна из них подверглась дурному обращению со стороны мужа, что было совершенно исключительным явлением, то все женщины племени брали за руки своих детей и уходили с ними в лес; ни одна не оставалась в деревне, и тогда мужчины принуждены были посылать к ним посольство и подчиниться тем условиям, на каких женщины соглашались вернуться.

Кроме того, существовал еще совет старейшин-женщин, с мнением которого всегда справлялись, когда подымался вопрос о том, чтобы вырыть топор из-под порога хижины, иначе говоря, начать войну. Женщины пели воинственные гимны, возбуждая мужество своих мужей и сыновей; они же воспевали их победы и славу, встречая победителей; наконец, они же казнили и замучивали насмерть изменников, трусов и пленников.

Любопытным является манера объявления войны у нагарнуков; эта манера опять-таки говорит в пользу их умственного развития. Обычными причинами начала военных действий между двумя племенами являлись или захват охотничьей территории одного племени другим, или предательское убийство одного из детей племени. Когда Совет Старейшин, под председательством старейшего из вождей, решал, что оскорбление, нанесенное племени, требовало возмездия, то к врагу отправляли трех послов: один из них нес, вместо знамени, шкуру кенгуру, привешенную к копью, другой — топор, а третий — соты меда. Для их встречи собирался Совет Старейшин враждебного племени и выслушивал их претензии. Несший знамя обыкновенно излагал подробно, образно и красноречиво все вины врага, на которые имели основания жаловаться его соперники, за тем ставил перед Советом мед, клал топор и добавлял одно только слово: «Выбирайте!»

Тогда начинались бесконечные обсуждения и взаимные обвинения, продолжавшиеся иногда двое и даже трое суток. Редко случалось, чтобы племя, к которому явились послы, со своей стороны не имело достаточных оснований жаловаться на сторону, считающую себя оскорбленной, и потому после долгих прений, обыкновенно оканчивающихся ничем, вождь, председательствовавший на Совете Старейшин, избирал в большинстве случаев топор, что означало войну, и лишь в редких случаях мед, что означало, что его племя согласно удовлетворить требования посланных и пойти на те или иные уступки.

Когда постановлялась война, то носитель знамени бросал вызов и назначал день начала военных действий, причем обе стороны честно выжидали указанного срока.

Нагарнуки, подобно краснокожим индейцам Америки, имели обычай снимать скальп, но только с мертвых врагов, а не с живых, что у австралийцев считалось непростительным преступлением. Рабства у них также не существовало, пленных своих они обменивали, и лишь немногие несчастные, которых не на кого было обменять, отводились в деревню, привязывались к столбу пыток и отдавались на поругание и истязание женщинам и детям.

При объявлении войны огонь также играл свою роль: посланный, придя на границу территории враждебного племени, раздавливал на ней горящий уголь, что означало, что впредь между этими двумя племенами не будет обмена огнем.

Много спорили о том, откуда взялось это почитание огня у многих народов. Всего естественнее предположить, что первый человек, случайно открывший огонь, понял всю важность его для различных человеческих нужд и пуще всего боялся утратить его, а потому поручил хранение горящего угля одному какому-нибудь человеку — затем, чтобы все живущие вокруг могли по мере надобности заимствовать огонь от этого неугасимого огня.

Этим объясняется существование хранителей Священного Огня у всех младенческих народов, римлян, греков, индо-азиатов и др. и наказание смертью виновного в том, что огонь угас.

Таковы, в общем, были нравы, обычаи и верования нагарнуков, последние представители которых вскоре переселятся в страну предков; тогда все, касающееся этнографии Центральной Австралии, канет в вечность; ведь через несколько лет на всем Австралийском материке не останется ни одного туземца.

Теперь скажем несколько слов о суевериях и предрассудках нагарнуков для полноты представления о них.

Мы уже говорили об ужасе, внушаемом им каракулами, или приведениями, а также колдунами и кораджи. Но кроме колдунов, которые, по их мнению, могли причинять только зло, у них были еще специальные врачи, занимавшиеся исключительно врачеванием ран и болезней. Но так как понятия их о медицине были очень примитивны, то, в сущности, эти врачи были, скорее, знахарями, и способ их лечения состоял главным образом в возложении рук и заклинаниях. Главными врачебными приемами являлись, попеременно, или глубокий надрез в больной части тела и высасывание крови из этой умышленной раны, причем врач предварительно набирал в рот мелкие камни, шипы, насекомых и даже червей и, высосав известное количество крови из больного, выплевывал эту кровь вместе со всем, что у него было во рту, и говорил: «Видишь, вот что было в твоем теле и что причиняло тебе боль! Я высосал это из тебя; теперь ты здоров!» Слепая вера больного во врача часто действительно приносила облегчение и даже совершенно излечивала больного благодаря самовнушению. Другое, более естественное средство было пиявки, которыми изобилуют все воды Центральной Австралии. Для этой цели знахарь приказывал вырыть небольшую ямку, которую наполняли водой; в эту воду он пускал известное количество пиявок и окунал или сажал в эту яму больного, который оставался в ней до тех пор, пока вода в яме не превращалась в кровь. В некоторых случаях и это лекарство приносило пользу.

Несмотря на то что в общем нравы нагарнуков были мягки и человечны, у них был один чрезвычайно жестокий обычай: если в семье рождались близнецы, то отец семейства должен был задушить одного из двух, так как существовало убеждение, что если он этого не сделает, то не только его семью постигнут всякие несчастья, но и все его племя.

Другим их предрассудком было то, что нагарнуки не употребляли в пищу ни опоссумов, ни особого рода слепого угря, чрезвычайно вкусного и встречающегося в изобилии в местных водах. Они боялись стать трусливыми, как опоссумы, и слепыми, как этот угорь, полагая, что употребляемые в пишу животные имеют известное физическое и моральное влияние на человека.

Нагарнуки приписывают душу не только животным, птицам, каменьям, но и всем неодушевленным предметам. Так, один землевладелец, славившийся в округе своим фруктовым садом, послал десяток яблок соседу со своим слугой, молодым нагарнуком; тот по дороге съел половину яблок, а остальные доставил по назначению. Но так как при посылке было письмо, то нагарнук был уличен в преступлении. Так как нагарнуки не имеют ни малейшего представления о письменности, то вор полагал, что присланное письмо заговорило и выдало его, и когда получивший подарок сосед вручил ему письмо для господина, то нагарнук, полагая, что это то самое, которое наябедничало на него, отойдя на некоторое расстояние от дома, принялся колотить письмо, приговаривая, что если оно еще донесет на него, то он отколотит его вдвое больнее.

Другим, не менее странным представлением нагарнуков является их боязнь перед позволением писать с себя портрет; они уверены, что написать с человека портрет нельзя, не отняв у него части его существа. Один вождь, будучи задарен подарками и прельщен всевозможными обещаниями, согласился было позволить написать с себя портрет в профиль, но, увидав его, пришел в такой ужас, что, зажав голову обеими руками, убежал в лес и пропадал там в продолжение нескольких дней. Он был уверен, что эти пол-лица предвещают, что вскоре у него останется только пол-лица, и успокоился относительно этого только много времени спустя, убедившись, что решительно ничего неприятного с ним не случилось.

Кроме того, нагарнуки не верят в естественную смерть; для них всякая болезнь или несчастный случай, влекущий за собою смерть, являются последствиями колдовства какого-нибудь врага, и это дает повод к возмутительной и ужасной мести. Поэтому, едва только нагарнук серьезно занемогает, он, прежде чем обратиться к знахарю, обращается к колдуну, чтобы тот произнес наговор и накликал болезнь на предполагаемого недруга, и это суеверие представляет собою чуть ли не главный доход колдунов.

Вера в то, что белые люди — это вернувшиеся с луны на землю предки или недавно умершие родственники, давала не раз повод к самым забавным случаям. Так, один молодой американец, путешествовавший для своего удовольствия, случайно зайдя в главную деревню нагарнуков, был принят ими за недавно умершего молодого воина Вахиа-Нуу, оставившего после себя неутешную мать и жену. Увидев молодого американца, мать умершего тотчас же признала в нем своего безвременно погибшего сына Вахиа-Нуу; она с криком радости кинулась к нему на шею, плача от восторга и счастья; все присутствующие при этом одноплеменники также признали в нем умершего воина. Между юным американцем и Вахиа-Нуу было, вероятно, известное сходство, так как вернувшийся с охоты отец также признал в нем своего сына. Побежали к его жене, которая, скорбя по мужу, не выходила со дня его смерти из своего крааля; молодая женщина прибежала и, не помня себя от радости, безумно счастливая, осыпала ласками и поцелуями своего вернувшегося супруга. Сколько ни протестовал молодой американец, ему не верили.

— Я не Вахиа-Нуу, — кричал он, через переводчика, — меня зовут Уильям Дигби! Я — американец! Видите, я не знаю вашего языка, я не понимаю вас!

Но нагарнуки все это отлично знали: он там, на луне, в стране предков, утерял память о земном; он забыл свой родной язык, но может положиться на них, на свидетельство всего племени, на прозорливость материнского сердца и любовь его молодой жены. И все кричали ему радостно со всех сторон.

— Здравствуй, Вахиа-Нуу! Как ты поживаешь, как хорошо, что ты вернулся! Мы снова будем с тобой охотиться на кенгуру и ловить рыбу на озере Эйрео!

— Но я вас не знаю! Я никогда не бывал на луне! Я прибыл сюда из Сан-Франциско!

Но все было напрасно: его окружили со всех сторон и с триумфом понесли в его хижину, впереди шла его жена с младенцем на руках.

Возвратившегося с луны так усердно сторожили потом, что только два года спустя молодому американцу удалось наконец бежать, похитив коня на одной из ближних плантаций. Двадцать раз пытался он бежать от нагарнуков, но те каждый раз всем племенем устремлялись на поиски и каждый раз водворяли его в хижину.

Кроме того, нагарнуки верят еще в счастливые и несчастливые дни и числа. Вы ни за что не заставите нагарнука предпринять что-либо в годовой день смерти кого-нибудь из родственников или даже из друзей, а также в первую или последнюю четверть луны. Так же опасаются нагарнуки и всех нечетных чисел — 3, 5, 7, 9; дальше этого они не идут, так как считают только до десяти, по числу своих пальцев на руке, а затем начинают снова и говорят: десять и один, десять и два, десять и три и т. д., затем — два десять и один и два десять и два, два десять и три. Свыше десяти для них всякая цифра уже есть «неимоверное, громадное число».