Онлайн чтение книги Полное собрание стихотворений
ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЕ РАЗОЧАРОВАНИЯ

1. Я ГРУЩУ

Я грущу не о том, что себя отдала ты другому,

что до встречи со мной ты была не одна, а вдвоем,

что лишь гостьей прошла по убогому нашему дому,-

Не о том… не о том…

Не о том, что уехала в город, что сам я уеду

далеко и надолго в края за Балканским хребтом,

что и впредь без тебя одержу над сердцами победу,-

Не о том… не о том…

А о том я грущу, что два месяца были неделей,

что их нет, что они позади в чем-то мертвом, пустом,

что уже никогда мы с тобой не пойдем на форелей,-

Вот о чем!..

Тойла

23 августа 193О

2. КОГДА ОЗЕРО СПАТЬ ЛЕГЛО

Встала из-за стола,

Сказала: “Довольно пить”,

Руку всем подала,-

Преступную, может быть…

Женщина средних лет

Увела ее к себе,

На свою половину, где след

Мужчины терялся в избе…

Долго сидели мы,

Курили почти без слов,

За окнами – топи тьмы,

Покачивание стволов.

Когда же легли все спать,

Вышел я на крыльцо:

Хотелось еще, опять

Продумать ее лицо…

На часах фосфорился час.

Туман возникал с озер.

Внезапно у самых глаз

Бестрепетный вспыхнул взор.

И руки ее к моим,

И в жестоком нажиме грудь,

Чуть веющая нагим,

Податливая чуть-чуть…

Я помню, она меня -

В глаза – в уста – в чело,

Отталкивая, маня,

Спокойная, как стекло…

А озеро спать легло.

Я пил не вино, – уста,

Способные усыпить.

Бесстрастно, сквозь сон, устав,

Шепнула: “Довольно пить…”

Тойла

Лето 193О

3. РЫБКА ИЗ ПРУДА

Вся сдержанная, молодая,-

Нежно выдержанное вино!-

Она способностями обладает

Грешить, пожалуй что, и не грешно.

Во всяком случае, почти безгрешна

Мозг обвораживающая сеть,

Зло выбираемое столь поспешно,

Что жертве некогда и повисеть.

Но в ограниченности безграничья

Кипящей чувственности столько льда,

Несовместимого ни с чем приличья,

Что эта молодость не молода.

Да, в безошибочности есть ошибка,

И в образцовости сокрыт изъян.

В пруде выращиваемая рыбка

Живет, не ведая про океан.

Тойла 193О

1. БЕЙ, СЕРДЦЕ, БЕЙ…

Бей, сердце, бей лучистую тревогу!-

Увидеть бы

Ту, для кого затрачу на дорогу

Весь день ходьбы…

Я в солнечное всматриваюсь море

И – некий знак -

Белеет в сентябреющем просторе

Ее маяк.

А там, где он, там – светел и бревенчат -

Быть должен дом

Прелестной, самой женственной из женшин,

Кем я влеком.

Спушусь с горы и к вечеру на пляже

Уж буду с ней,

Чтоб целовать уста, каких нет слаже

И горячей!

Тойла

20 сентября l93О

2. ТЫ ВЫШЛА В САД…

Ты вышла в сад, и ты идешь по саду,

И будешь ты до вечера в саду.

Я чувствую жестокую досаду,

Что я с тобой по саду не иду.

О, этот сад! Он за морскою далью…

Он за морскою далью, этот сад!

Твои глаза, налитые печалью,

Ни в чьи глаза – я знаю – не глядят.

Я вижу твой, как мой ты видишь берег,

Но – заколдованы на берегах -

Ты не придешь кормить моих форелек,

А я – понежиться в твоих цветах.

Что море нам! Нас разделяют люди,

И не враги, а – что страшней – друзья…

Но будет день – с тобой вдвоем мы будем,

Затем что нам не быть вдвоем нельзя!

Тойла

193О

3. МАЛЕНЬКАЯ ЖЕНЩИНА

Маленькая женщина с крупными глазами,

Вы во всем случившемся виноваты сами.

Разве интересною можно быть такою

И в глаза заглядывать с вкрадчивой тоскою?

Обладать раздумчивой шелковой походкой?

Быть всегда приманчиво-обреченно-кроткой?

Так карта вить ласково, нежно и наивно

Самое обычное необычно – дивно?

Все о Вас я думаю, мысленно лаская,

Маленькая женщина, славная такая.

Да и как не думать мне, посудите сами,

Маленькая женщина с теплыми глазами?…

Тойла

l2 сентября 193О

4. СОЛНЕЧНЫМ ПУТЕМ

Как ты придешь ко мне, когда седою

Мать покачивает скорбно головой?

Как ты придешь, когда твоей сестрою

Не одобряется поступок твой?

Как ты придешь ко мне? Что скажешь брату

На взор его участливый: “Куда?”

Я обречен на новую утрату:

Не отыскать желанного следа.

Мы не соседи, чтобы мимолетно

Встречаться нам и часто и легко.

Хотела бы… О, верю я охотно,

Но, близкая, живешь ты далеко!

Поля, леса и речки с ручейками

Разъединяют наши две судьбы.

О, женщинам с влекущими глазами,

До этих глаз ведь целый день ходьбы!

Ну я пойду, допустим: что мне стоит

Проделать ежедневный солнца путь,

Чтоб выслушать из уст твоих простое,

Улыбчивое: “Хочешь отдохнуть?”

Но ты оберегаема, и будет

Обидно истолкован мой приход

Во вред тебе. И чей-то взор осудит,

И скосится в усмешку чей-то рот.

Налгать – “уехать на три дня к подруге”-

И очутиться у озер в лесу,

Где будут дни насыщенно-упруги

И выявят предельную красу.

Но – как, когда с минуты на минуту

Проехать должен тот, кому родня

Тебя лелеет, всяческую смуту

От дней твоих заботливо гоня?

И вот, разъединенные лесами,

Тоскуем мы и все чего-то ждем.

О, женщина с влекущими глазами,

В чей дом приходят солнечным путем!

Тойла

2 октября 193О

5. О, ЕСЛИ Б ТЫ…

Что принесет с собой весна

Обворожительного севера?

О, если б ты – “Судьба ясна:

В разлуке я себя проверила…”

О, если б то – “Склонись в траву…

Взгляни, я нежностью охвачена…”

“Так значит, – я тебя прерву,-

Все это было предназначено”.

“А ты не знал? Сбылись мечты…”

Раскрылись, точно центрифолии…

О, если б ты… О, если б ты

Была сама собой – не более!..

Рига

26 октября 1930

1. ЕЕ ПРИЧУДЫ

Ты отдавалась каждому и всем.

Я понял все, я не спросил – зачем:

Ты отдавалась иногда и мне.

Любил с тобою быть наедине

И знал, что в миг, когда с тобою я,

Что в этот миг ты целиком моя.

Вчера ты отказала: “Не могу.

Я верность мужу берегу”.

Я прошептал: “Ты замужем давно.

И уж давно тобою все дано,

И я не понимаю, почему ж

Теперь меж нами возникает муж?”

И смерила ты с ног до головы

Меня в ответ: “Мой друг, ошиблись Вы.

Приснился Вам довольно странный сон”.

Я был ошеломлен, я был смущен:

Та женщина, что каждому и всем…

Но понял вновь и не спросил – зачем.

А завтра ты, о милая, опять,

Я знаю, будешь мне принадлежать

И на руках моих лежать без сил,

Дав все, чего бы я не попросил.

И если я умру, то скажешь: “Да,

Мужчины понимают… иногда…”

Тойла

24 февраля 1932

2. СЕРЕНЬКИЙ ДОМИК

Твой серенький домик мерещился мне

Нередко в далекой балканской стране.

Я в Боснии думал, взирая на Дрину:

“Ее не забуду, ее не отрину…”

В Далмации яркой, смотря на Ядран,

Я думал о лучшей из северных стран,

Которую ты украшаешь собою,

Подруга с прохладной душой голубою.

В Румынии, девушек нежа чужих,

Я думал о родственных ласках твоих

И ночью, читая какой-нибудь томик,

Заглядывал сердцем в твой серенький домик.

В Словении, в замке, при чуждой луне,

Твой серенький домик мерещился мне,

И я променял бы дворец без оглядки

На право с тобою жить в серенькой хатке!

Тойла

28 июня 1934

3. В РЕДКОМ СЛУЧАЕ

В тебе так много обаяния,

И так ты хороша собой,

Что у меня одно желание -

Быть исключительно с тобой.

Мне очень многие наскучили,

Спустя полгода, много – год.

И лишь с тобою – в редком случае!-

Страсть пресыщенья не дает.

Прикосновенья так изысканы,

И так нежны, и так остры.

Живою радостью обрызганы

Глаза изласканной сестры…

Твои слова льнут в душу вкрадчиво

И дремлют в ней, но не уснут.

Удел твой – жизни укорачивать

Обжогом пламенных минут.

Связь наша странно-неразрывная

Седьмой насчитывает год.

В чужих краях, подруга дивная,

Всегда тебя недостает.

Тойла

15 июля 1934

4. ИЗ ОБЛАКА ЧУДЕСНОГО

В громадном зале университета,

Наполненном балканскою толпой,

Пришедшей слушать русского поэта,

Я вел концерт, душе воскликнув: “Пой!”

Петь рождена, душа моя запела

И целый зал заполнила душа.

И стало всем крылато, стало бело,

И музыка была у всех в ушах.

И думал я: “О, если я утешу

И восхищу кого-нибудь, я – прав!”

В антракте сторож подал мне депешу -

От неизвестной женщины “поздравь”.

И сидя в лекторской, в истоме терпкой,

И говоря то с этим, то с другим,-

Я полон был восторженною сербкой

С таким коротким именем тугим.

…Два года миновало. Север. Ельник.

Иное все – природа, люди, свет.

И вот опять, в Рождественский сочельник,

Я получаю от нее привет.

Уж я не тот. Все глубже в сердце рана.

Уж чаще все впадаю я в хандру.

О, женщина с далекого Ядрана -

Неповстречавшийся мне в жизни друг!

Тойла

Ночь под Рождество 1932

1. ПРОХЛАДНАЯ ВЕСНА

Весен всех былых весна весенней

Предназначена мне в этот год:

Девушка из детских сновидений

Постучалась у моих ворот.

И такою свежею прохладой

Вдруг повеяло от милых уст,

Что шепчу молитвенно: “Обрадуй.-

Докажи, что мир не вовсе пуст…”

А она и плачет, и смеется,

И, заглядывая мне в глаза,

Неземная по-земному бьется

Вешняя – предсмертная! – гроза.

Кишинев

5 апреля 1933

2. ГРУСТЬ РАДОСТИ

О, девушка, отверженная всеми

За что-то там, свершенное семьей,

Мы встретимся в условленное время

Пред нашею излюбленной скамьей!

Походкой чуть наклонной и скользящей

Ты пойдешь, проста как виорель.

И скажешь мне: “Единый! Настоящий!

Возможно ли? Послушай… Неужель?”

И болью затуманенные взоры,-

По существу веселые ключи,-

Блеснут так радостно, как из-под шторы

Пробившиеся в комнату лучи.

Ты – точно серна в золотистой дрожи:

Доверчивость. Восторженность. Испуг.

Что может быть нежней и вместе строже

Твоих – не искушенных в страсти – рук?

Что может быть больней и осиянней

Еще не вовсе выплаканных глаз?

Что может быть печальней и желанней

Уст, бредовых не говоривших фраз?

Газель моя, подстреленная злыми!

Подснежник бессарабский – виорель!

Виктория! И грустно это имя,

Как вешняя плакучая свирель.

Кишинев

12 апреля 1933

3. ВЫСОКИЙ ЛАД

Благодарю за незабвенное,

Тобой дарованное мне.

Проникновенно-сокровенное,

Что выявлено при луне.

За обнаженность интонации,

За обостренность чувств и слов,

За красоту предельной грации

Остановившихся часов.

Там, у тюрьмы, у стен кладбищенских,

Изведать было мне дано,

Что в ощущеньях века нищенских

Не все еще умерщвлено,

Что есть, что есть еще крылатое

В земном бескрылии и мгле,

Что не совсем уж все проклятое

На опустившейся Земле,

Что есть такие озарения,

Какие впору тем векам,

Когда нас посешали гении

И радости дарили нам!

Кишинев

14 апреля 1933

4. MHE ЛЮБО

Мне любо, обнявши тебя, приподнять

И, стоя, почувствовать вес твой.

Такой невесомый, что трудно понять,

Как сделался воздух невестой…

Мне любо в налуненном, там, где из мглы

Сквозит лучевая пролаза,

Увидеть, что цвет золотой марсалы

Стал цветом девичьего глаза…

Мне любо, тебя отделив от земли,

Разнежась полетною позой,

Подумать, ну как эти губы могли

Вдруг стать упояющей розой…

Аккерман

23 апреля 1933

5. ВСЕ ЯСНО ЗАРАНЕ

Не надо раздумий, не надо сомнений,

Доверься порыву – и двинемся в путь!

Да разве я мог бы, о день мой весенний,

Когда-нибудь нежность твою обмануть?

Да разве тебе, мотылек златотканный,

Тенеты паучьи любовью совью?

В тебе, искупительно Богом мне данной,

Найду предрешенную гибель свою.

“Ах, нет упоительней творчества в свете.

Стихи твои пьются, как струи Аи!-“

Сказала ты вкрадчиво нежно, и эти

Люблю ненаслышные речи твои.

Упорны в стремленьях своих северяне,

У моря взращенные в крепком лесу:

Ты будешь моею. Все ясно заране.

Погибнуть – погибну, но раньше спасу!

Аккерман

25 апреля 1933

6. МЫ БЫЛИ ВМЕСТЕ…

Мы были вместе до рожденья,

До появленья на земле.

Не оттого ль в таком волненьи

Тебя встречаю, обомлев?

Мне все, мне все в тебе знакомо.

В тебе есть то, чего ни в ком.

Что значит дом? Лишь там я дома,

Где дышишь ты, где мы вдвоем.

Я север брошу, юг приемлю,

Немыслимое восприму,

Твою любить готовый землю

Покорный зову твоему.

Бухарест

8 мая 1933

7. ЧТО НИ ВЕРСТА…

Что ни верста – все отдаленней

Виктория, любовь моя!

Что ни верста – я все влюбленней

И все неотвратимей я!

Что ни верста – мне все больнее,

И дышется уже с трудом.

Что ни верста – все больше с нею,

Все больше с нею я вдвоем.

Невыносимо, невозможно,

Немыслимо быть без нее.

Как бережно, как осторожно

Хранил бы счастье я свое!

Всю жизнь искать, – найти под старость

И вынужденно отложить…

Я чувствую слепую ярость:

Что значит жизнь без права жить?!.

Бухарест – Белград

Симплом-Рапид

10 мая 1933

8. ИМЯ ТВОЕ…

Имя твое означает победу

И знаменует мое бытие.

Я передам невозбранному бреду

Победоносное имя твое.

Имя твое отдает земляникой -

Спелой, просолнечной, земляной.

Ягодой алой подругу окликай -

Свежей викторией, светом хмельной.

Имя твое обессмертил Кнут Гамсун.

Северность в южных таится чертах.

Имени этому сладко предамся,

Боль оставляющему на устах!

Белград

18 мая 1933

9. ВАШИ ГЛАЗА

В недоверчивых Ваших глазах, рассеянно-мягких,

Чуть презрительных, умных глазах

Отражаются мглисто незримые маки

На журчащих безводных ручьях…

Да, забвенье без отдыха, без утоленья

Жажда жуткая – глаз Ваших суть.

Здесь, пожалуй, доха неуместна оленья -

Вас похитив, в нее завернуть…

Я смотрю в глубину безразлично-прохладных,

Скорбно-наглых и злых Ваших глаз,

Иногда золотых, иногда шоколадных,

Постигая, что мир не для Вас.

Слишком дни монотонны, а ночи надрывны,

Пошлость или капризный излом.

Человек не родился, а люди противны

И уж так примитивны при том!..

Кишинев

7 апреля 1934

10. СТИХОТВОРЕНЬЕ ЧЕРЕЗ ГОД

Потому что ты своеобразна

И в поверхностности глубока,

Как мне удержаться от соблазна -

Вознести тебя за облака!

Потому что польскою магнаткой

Выглядишь и в нищенстве своем,

Головокружительной и сладкой

Тщусь мечтою: быть с тобой вдвоем!

Как божественно твое сложенье!

Как узка и как мала рука!

А в глазах такое выраженье,

Что и гибель кажется легка.

Этот жест, как подаешь ты руку,

Свойственный тебе, тебе одной,

Или обрекающий на муку

Этот голос, нежный и грудной!

И во всем изящество такое,-

В слове, в мысли, в шаге, в звуке, – столь

Музыкальное и роковое,

Что я просто ощущаю боль…

Все в тебе сплошное обольщенье

Как ни взглянешь, что ни говоришь.

Я испытываю возмущенье,

Что от этих гор не убежишь.

Ты красноречива и логична

И до исступленности страстна.

Точно колокольчик, мелодична

И в своей веселости грустна.

Но глаза твои порой так строги,-

Есть ли сердце у тебя в груди?

Я могу уйти с твоей дороги,

Только ты с моей не уходи!

Кишинев

10 мая 1934

1. ТАВЕРНА В ДУННИЦЕ

Нам захотелось чаю. Мы в корчму

Заехали. Полна простонародья

Она была, и, ясно, никому

Мест не найти в часы чревоугодья…

Тут встал один, а там встает другой,

С улыбками опрастывая стулья,

И вскоре чай мы пили огневой

В затишье человеческого улья.

Благожелательством и теплотой

Кабак проникся не подобострастно,

Не утеряв достоинства, и в той

Среде себя я чувствовал прекрасно.

Я чувствовал, что все здесь наравне,

Что отношенья искренней и кратче

Не могут быть, и знал, что в стороне

Сочувственно на нас глядит кабатчик.

2. УЩЕЛЬЕ РИЛЫ

Была луна, когда в ущелье влез

Автомобиль и вдоль реки, накренясь,

Стал гору брать. И буковый спал лес,

Где паутина – сетки лаун-теннис.

Путь между гор правел и вдруг левел.

Жужжали вверх и с горки тормозили.

Я вспоминал, как долго не говел,

Чтоб поговеть, не делая усилий.

Уже монастырело все вокруг:

Вода в реке, луна и лес из буков.

И крутизна, и лунный плеск, и бук

Все утишало горечь, убаюкав.

Благословен холодный черный час,

Паломнический путь в автомобиле,

И монастырь, призвавший грешных нас,

Кто в похоти о страсти не забыли.

3. В КЕЛЬЕ

В нагорный вечер сердце не хандрит,

Захваченное звездной каруселью.

Нас у ворот встречал архимандрит,

Приведший нас в натопленную келью.

Нам служка подал крепкий сливовиц,

Зеленоватый, ароматный, жгучий,

Слегка зарозовивший бледность лиц,

Поблекших в колыханьи с круч на кручи.

Сто сорок километров за спиной,

Проделанных до Рилы от Софии.

Я у окна. Озарены луной

Олесенные горы голубые.

Бежит река. Покрыто все снежком.

И в большинстве опустошенных келий

Безмолвие. И странно нам вдвоем

На нашем междугорном новосельи.

4. СКИТЫ

По утреннему мы пошли леску

В далекий скит Святого Иоанна.

И сердце, отложившее тоску,

Восторгом горним было осиянно.

Бурлила речка в солнечных стволах,

И металлически листва шуршала.

Сосульки звонко таяли. В горах

Морозило, слепило и дышало.

Вот церковка. Ее Святой Лука

Построил здесь. Уютно и убого.

И голуби, белей чем облака,

Вокруг летают ангелами Бога.

Вот щель в скале. В ней узко и темно.

Тому, кто всю пролезет, не застрянув,

Тому грехов прощение дано.

Тропа уступами в скит Иоаннов.

Здесь неизменно все из года в года.

Здесь время спит. Во всем дыханье Божье.

…И кажется отсюда ваш фокстротт

Чудовищной, невероятной ложью!

Тойла

31 августа – 4 сентября 1932

1. ЦИКЛАМЕНЫ

Лилово-розовые цикламены,

Прохладно-сладкие, в пять лепестков,

Неизменимые и в час измены

Неизменяемой Маnоn Lescaut,

Вы независимыми лепестками,-

Индейской перистою головой!-

Возникли вечером в лесу пред нами

И изливали аромат живой.

И страстно хочется мне перемены,

Столь неосознанной и смутной столь,

Как увлекающие цикламены,

В чьем свежем запахе восторг и боль.

Замок Hrastovac под Марибором

24 августа 1983

2. ЯБЛОНОВЫЕ РОЩИ

Яблоновые рощи на отлогих зеленых и приветливых

склонах

Говорят о весеннем белорозовом нежном и мятежном

цветеньи,

При таком безразличном в городах безвоздушных

в ваших глупых салонах,

Где есть все, что угодно, кроме радости жизни

и ее упоенья…

Я смотрю из окошка на простую природу, ах, что

может быть проще?

На холмистое поле, на прохладную речку,

на раскидистость буков,

На далекие Альпы и на вас, что повсюду, яблоновые

рощи,

Где цветы облетели, чутко сердце поэта перед сном

отаукав…

Замок Hrastovac

Над р. Пестецей

10 июля 1933

3. ПРОГУЛКА

Блузку надела яркую,-

Зеленую, ядовитую,-

И, смеясь, взяла меня за руку,

Лететь желанье испытывая.

Мы долго бродили по городу -

Красочному старому,

Своей историей гордому,-

Самозабвенною парою.

“Взгляните, как смотрят прохожие:

Вероятно мы очень странные,”-

Сказала она, похожая

На лилию благоуханную.

И в глаза мои заглядывая,

Склонная к милым дурачествам,

Глазами ласкала, и радовала

Своим врожденным изяществом.

Задержались перед кафаною,

Зашли и присели к столику,

Заказали что-то пряное,

А смеха-то было сколько!

Терраса висела над речкою -

Над шустрою мелкой Милячкою.

Курила. Пускала колечки.

И пальцы в пепле испачканы.

Рассказывала мне о Генуе.

О дальнем гурзуфском промельке.

Восторженная, вдохновенная,

Мечтающая о своем томике.

“Но время уже адмиральское,

И – не будем ссориться с матерью…”

С покорностью встал вассальскою,

И вот – нам дорога скатертью…

Болтая о всякой всячине,

Несемся, спешим, торопимся.

И вдруг мы грозой захвачены

Такою, что вот утопимся!..

Влетели в подъезд. Гром. Молния.

Сквозняк – ведь окно распахнуто.

Притихла. Стоит безмолвная.

И здорово ж тарарахнуло!

Прикрыла глаза улыбчиво

И пальцами нежно хрустнула.

Вполголоса, переливчиво:

“Дотроньтесь, – и я почувствую”.

Ну что же? И я дотронулся.

И нет в том беды, по-моему,

Что нам не осталось соуса,

Хотя он был дорогостоимый…

Замок Hrastovac

10 июля 1933

4. ТУАЛЕТ

О, да! ты обладаешь вкусом,

И страсть к оттенкам развита:

К жемчужным тяготенье бусам

И черно-белые цвета.

Хотя бы взять вот шляпу эту,

В которой ты вчера была:

Она подобна менуэту,-

Так легкомысленно мала…

Из лакированной соломки,

Вся черная, и, как бросок,-

При том не броский и не громкий,-

Гвоздики белость на висок.

Я платьем восхищен красивым,

В котором тоже ты вчера:

Оно – как ночь, как ночь с отливом,

И тот отлив из серебра.

Белеет перевязь на темном

То где-то здесь, то где-то там.

Оно – нарядное, но скромным

Покажется в букете дам.

Твой туалет – мотив Пакэна,

Инструментованный тобой.

И потому в нем столько плена,

Что как бы мог я быть не твой?…

Замок Нгаstоvaс

12 июля 1933

5. ПОРТРЕТ

О, золотистые каштаны

Твоих взволнованных волос,

Вы говорите мне про страны,

В которых быть не довелось!

Твой стан… твой стан! Одно движенье,

Едва заметное, слегка,-

И вот уж головокруженье,

И под ногою – облака…

Я пью твой голос. Он живящий

Затем, что был в твоих устах,

Невероятное сулящий,

Дающий больше, чем в мечтах…

Твои уста… В них полдень Явы,

В них тайна русского огня.

Ах, созданы они для славы

И – через славу – для меня!

Твой взгляд восторженно встревожен.

Он нежен, вкрадчив, шаловлив.

Ты та, кем я облагорожен,

Кем счастлив я и кем я жив!

Замок Hrastovac

12 июля 1933

6. ТВОИ СТИХИ

Твои стихи “не по сезону”:

В них дух романтики высок.

Я строгой критикой не трону

Нетронутости милых строк…

В них отзвук рыцарской эпохи:

Роброны, фижмы, менуэт,

Любовь и страсть, мечты и вздохи -

Все то, чего отныне нет.

В твоих стихах слегка жеманно,

Мечтательно, светло, тепло.

Ты нам поешь о чем-то странном,

О том, что навсегда ушло.

Обворожительно и грустно

Становится при чтеньи их:

Ты увлекаешь нас искусно

В века и дел, и чувств иных.

Ты, хрупкая, ценима мною,

И, если знать желаешь ты,

Твои стихи не что иное,

Как очень “хрупкие цветы”…[61]Помещено в виде предисловия при сборнике стихов Валентины Перниковой (примечание автора).

Замок Hrastovac

В словенских горах

13 июля 1933

7. ИСКРЕННИЙ РОМАНС

Оправдаешь ли ты – мне других оправданий

не надо!-

Заблужденья мои и метанья во имя Мечты?

В непробуженном сне напоенного розами сада,

Прижимаясь ко мне, при луне, оправдаешь ли ты?

Оправдаешь ли ты за убитые женские души,

Расцветавшие мне под покровом ночной темноты?

Ах, за все, что я в жизни руками своими разрушил,

Осмеял, оскорбил и отверг, оправдаешь ли ты?

Оправдаешь ли ты, что опять, столько раз

разуверясь,

Я тебе протянул, может статься, с отравой цветы,

Что, быть может, и ты через день, через год или

через

Десять лет мне наскучишь, как все, оправдаешь

ли ты?

Замок Hrastovac

11 июля 1933

8. ФЕЯ СВЕТА

Я жду тебя в замке, седом и старинном,

Которому вскоре шестьсот,

Стоящем в холмистом краю у долины

В преддверьи альпийских высот.

Пока я живу в нем, я замком владею

(Кому и владеть, как не мне?).

Я жду тебя в замке, как добрую фею

Из Боснии черной, извне.

Ты пишешь: “Несу тебе солнце!” Ты пишешь:

“Тебе возрожденье несу!”

И тем, что ты пишешь, мне в сердце колышешь

Отраду в словенском лесу.

Ты слышишь ли сердца растущие стуки,

Скорбь ночью, восторг по утрам?

Ты видишь ли в муке простертые руки

За Дрину, к босанским горам?

Я гибну. Я слабну. Я гасну без света.

Почти ничего уже нет.

Я жду тебя в замке, мне данном на лето,

Как фею, несущую свет!

Замок Hraslovac

13 июля 1933

9. УЕХАЛА

Вот и уехала. Была – и нет.

Как просто все, но как невыразимо!

Ты понимаешь ли, как ты любима,

Какой в душе остался жгучий след?

Переворачивается душа:

Еще вчера – вчера! – мы были двое,

И вот – один! Отчаянье такое,

Что стыну весь, не мысля, не дыша.

Мы все переживали здесь вдвоем:

Природу, страсть и чаянья, и грезы.

“Ты помнишь, как сливались наши слезы?”-

Спрошу тебя твоим же мне стихом.

Ты из своей весны шестнадцать дней

Мне радостно и щедро подарила.

Ты в эти дни так бережно любила…

Я женщины еще не знал нежней!

Замок Hrastovac

27 августа 1933

10. ТЕПЕРЬ…

Теперь о верности не говорят,

Обетов не дают и не ревнуют,

И беспрерывную любовь земную

Меняют на любвей короткий ряд.

Быть может, так и надо. Может быть,

Все это на Земле закономерно,

Где преходяще все и все неверно:

Ведь там, где смерть, бессмертной нет.

Как слышно, стал равниною Синай,

Стал плоскостью, ненужной больше ныне.

…Я не скажу тебе: “Не изменяй”,

Но так же не сказал бы: “Измени мне”.

Замок Hrastovac

1 сентября 1933

11. МЕСТА…

Они тобой проникнуты, места,

С тех пор, как ты уехала отсюда:

Вот, например, у этого куста

Таились от людского пересуда.

Вот, например, по этому пути,

В очарованьи платьица простого,

Ты в замок шла обычно от пяти,

Да, от пяти до полчаса шестого.

Вот, например, растущий на лугу

Поблекший чуть, голубенький цикорий.

На нем гадала ты. “Я не солгу”,-

Он лепетал в прощающем укоре.

Здесь все пропоцелуено насквозь,

И здесь слова такие возникали,

Что, если б влить в бокал их удалось,

Они вином заискрятся в бокале!

Замок Hrastovac

2 сентября 1933

12. ПО РЫЦАРСКОЙ ТРОПИНКЕ

Закатным солнцем озаренная

И солнце озарив закатное,

Влекуще-недоговоренная,

Идет высокая и статная.

Идет тропинкой средь акации

Под ветками ореха грецкого.

И столько романтичной грации

В движеньях тела полудетского.

Тропа все круче между выемки.

Лицо идущей так мечтательно.

И платье бежевое с синеньким

На ней сидит очаровательно.

А я в окно смотрю, трепещущий

И упоенье предвкушающий,

На стан ее, в закате блещущий,

Прикосновений ожидающий…

И вот уж входит бессловесная,

Самоуверенно-смущенная,

Желанная, всегда прелестная

И, может быть, слегка-влюбленная…

Замок Hrastovac

2 сентября 1933

13. ДИВО

Я видел свершенное диво.

Узнав, будешь им пленена.

В той роще, где было правдиво,

Взошли наших чувств семена.

В той роще, куда и откуда

Ходили с тобой по утрам,

Я видел свершенное чудо,

И роща отныне – мой храм.

Ты помнишь ли наши посевы?

Всю искренность помнишь ли ты?

О, все вы, – о, все вы, – о, все вы

Теперь превратились в цветы!

И алостью дикой гвоздики

Покрылась земля, где твоим

Ставал под усладные всклики,

Где двое ставали одним…

И так как все слишком правдиво

Для правду забывшей земли,

Свершилось воистину диво,

И чувства цветами взошли!..

Замок Hrastovac

7 сентября 1933

14. МОГЛО БЫТЬ ТАК…

Могло быть так: лет двадцать пять назад,

Там, на воспетой Пушкиным Неве,

Слегка желтел зеленый Летний сад,

В осенней было небо синеве.

И Мраморный дворец стоял в плюще,

Пустело поле марсовых потех.

Я в мягкой черной шляпе и плаще

Дорожкой проходил с одной из тех…

И бонну с девочкою лет пяти

Мы у Крылова встретили тогда

Дитя у нас сверкнуло на пути,-

Как с неба падающая звезда.

Могло быть так.

…И вот, лаская Вас,

Отделаться от мыслей не могу:

Оно – одно: сиянье Ваших глаз

И – девочка на невском берегу!

Замок Hrastovac

16 сентября 1933

15. ТЫ ОТДАЛАСЬ…

Ты отдалась вчера на редкость мило:

Так радостно, так просто отдалась.

Ты ждущих глаз своих не опустила,

Встревоженных не опустила глаз.

Была скромна. Слегка порозовела.

Чуть улыбнулась уголками губ.

Покорливое трогательно тело,

И вступ в него – упругий, сладкий вступ.

Ты девушкою, женщина, казалась

По некоторым признакам, но все ж

По-женски и со вкусом отдавалась,

Да так, что, вспомнив, вздрогнешь и вздохнешь.

Замок Hrastovac

15 августы 1933

16. В ТЕ ДНИ…

В те дни, отмеченные всходом

Медовых наших двух недель,

Когда цветы нам пахли медом

Затем, что их касался Лель,

В те дни, когда на лов морены

Шел к мельничному колесу,

И засыпали цикламены

Под вечер в буковом лесу,-

В те дни ты мне принадлежала

Так много ярких, острых раз

И губ своих вонзала жало

Мне в губы меж дурманных фраз.

В те дни все пахло оголтело,

Но больше прочих мне сродни

Был запах женственного тела,

Изнеможенного в те дни…

Замок Hrastovac

16 сентября 1933

1. ДОМИК НА ДИВАНЕ

Дом стоит как будто на диване:

Две горы – под домиком и над.

Озеро в предутреннем тумане,

И разлапанный фруктовый сад.

Хлюпкое и мшистое болотко

В чахлой, сохлой поросли сосны.

Днищем вверх повернутая лодка

В яблочном цвету – снегу весны.

Озеро Uljaste

7 января 1936

2. ЕЛКА В ЛЕСУ

Лошадка, что булана и борза,

Домчала нас в избушку в тихий вечер

Рождественский. В ней елочные свечи -

Растягивающиеся глаза.

Рыбак сидел у старых клавесин

И пел слова наивного хорала.

Изба стояла в рощице осин,

Над озером изба его стояла.

Жена сбирала ласково на стол

Колбасы деревенские и студень.

Махровым цветом мир в избушке цвел,

И Праздник был похож на скромный будень.

А мальчики – восьми и десяти -

Старательно и тонко подпевали.

О, Боже, в эту ночь нас посети,

Хоть зрить Тебя достойны мы едва ли!

Озеро Uljaste

5 января 1936

3. НА ГРУСТНОМ ОЗEPE

В этой местности вечно печально,

Уж когда б я в нее ни попал.

Дремлет озеро первоначально

И луны озыбляет опал.

И поросшие соснами горы

(Берега ведь гора на горе!),

Глазки клюквы в болотном просторе

И морошка в живом янтаре,

И к раките подплывшая тихо

И смотрящая из глубины,

Ключевой и прозрачной, лещиха -

Все печальной полно тишины.

Десять лет я на озере не был,

И опять потянуло к нему

От прогорклого в городе хлеба

В зимних сумерек серую тьму.

Озеро Uljaste

4 января 1936

4. НА ЛЬДУ

Плечо к плечу вдоль озера мы шли,

В воде ища забвенья от земли,

Такой никак не подходящей нам,

Нам, преданным без выполненья снам.

Твои глаза таили жизни жуть,

Ты отдохнуть молила где-нибудь,

Уставшая в бессмысленном труде.

Где? Все равно: раз почвы нет – в воде…

Я так тебя жалел, я так скорбел.

Озерный лед лучисто голубел,

И проруби во льду – то здесь, то там -

Об отдыхе нашептывали нам…

О, девочка, постой, повремени:

Еще настанут радостные дни!

Как озера влекущая вода

Весной освободится ото льда,

Так мы избавимся от наших бед,

И будет нами жизни гимн пропет,

И скорбь уйдет из добрых глаз твоих,

И будет целый мир для нас-двоих!

Озеро Uljaste

5 января 1936

5. КЛАВЕСИНЫ

Твоя душа летит к иным долинам:

Она погружена в цветенье лип.

Ты подошла, мечтая, к клавесинам,

И подошел к мечтам твоим Делиб.

В благочестивый вечер под Крещенье

Мы, притаясь в пролесенной глуши,

С тобой испытывали восхищенье

От всей, лишенной города, души!

Рояль твой в городе стоял закрытым,

Твоя душа молчала, как рояль.

Лишь здесь, соприкоснувшись с новым бытом,

Она позванивает, как хрусталь.

Озеро Uljаste

6 января 1936

1

Зеленый исчерна свой шпиль Олай

Возносит высоко неимоверно.

Семисотлетний город дремлет мерно

И молит современность: “Сгинь… Растай…”

Вот памятник… Собачий слышу лай.

Преследуемая охотой серна

Летит с горы. Разбилась насмерть, верно,

И – город полон голубиных стай.

Ах, кто из вас, сознайтесь, не в восторге

От встречи с “ней” в приморском Кадриорге,

Овеселяющем любви печаль?

Тоскует Линда, сидя в волчьей шкуре.

Лучистой льдинкой в северной лазури

Сияет солнце, опрозрачив даль.

Таллинн

11 декабря 1935

2

Здесь побывал датчанин, немец, швед

И русский, звавший город Колыванью.

С военною знавались стены бранью,

Сменялись часто возгласы побед.

На всем почил веков замшелых след.

Все клонит мысль к почтенному преданью.

И, животворному отдав мечтанью

Свой дух, вдруг видишь то, чего уж нет:

По гулким улицам проходит прадед.

Вот на углу галантно он подсадит,

При отблеске туманном фонаря,

Жеманную красавицу в коляску.

А в бухте волны начинают пляску

И корабли встают на якоря.

Таллинн

12 декабря 1935

3

Здесь часто назначают rendez-vous,[62]свидание(фр.).

У памятника сгинувшей “Русалки”,

Где волны, что рассыпчаты и валки,

Плодотворят прибрежную траву.

Возводят взоры в неба синеву

Вакханизированные весталки.

Потом – уж не повинны ль в этом галки?-

Об этих встречах создают молву.

Молва бежит, охватывая Таллинн.

Не удивительно, что зло оставлен

Взор N., при виде ненавистной Z.,

Которой покупаются у Штуде

Разнообразных марципанов груды

И шьется у портнихи cre pe-georgette.[63]Креп-жоржет – мягкая, прозрачная шелковая ткань(фр.).

Таллинн

18 декабря 1935

АЛДАНОВ

Кого бы ни характеризовал,-

Будь то Разумовский иль Бетховен,-

Всегда изображаемый греховен,

И слабостей в нем всяческих завал.

Он ничего ни в ком не прозевал,

Как евнух, желчен и нахмуребровен.

Он людям в душах не простил часовен

Затем, что сам святыни не знавал…

Удушливых и ледяных пустынек

В нем безвоздушный воздух. Скрыт в нем циник,

Развенчивающий любой венец.

Тлетворное его прикосновенье

Губительно. Его грызет сомненье.

Он мудр, как может мудрым быть скопец.

Кишинев. 1 марта 1934

БАЛЬМОНТ

Коростеля владимирских полей

Жизнь обрядила пышностью павлиней.

Но помнить: нет родней грустянки синей

И севера нет ничего милей…

Он в юношеской песенке своей,

Подернутой в легчайший лунный иней,

Очаровательнее был, чем ныне

В разгульно-гулкой радуге огней.

Он тот поэт, который тусклым людям

Лученье дал, сказав: “Как Солнце, будем!”

И рифм душистых бросил вороха,

Кто всю страну стихийными стихами

Поверг к стопам в незримом глазу храме,

Воздвигнутом в честь Русского стиха.

Кишинев. 3 марта 1934

ВЕРТИНСКИЙ

Душистый дух бездушной духоты

Гнилой, фокстротной, пошлой, кокаинной.

Изобретя особый жанр кретинный,

Он смех низвел на степень смехоты.

От смеха надрывают животы

И слезы льют, смотря, как этот длинный

Делец и плут, певец любви перинной,

Жестикулирует из пустоты.

Все в мимике его красноречиво:

В ней глубина бездонного обрыва,

Куда летит Земля на всех парах.

Не знаю, как разнузданной Европе,

Рехнувшейся от крови и утопий,

Но этот клоун мне внушает страх.

Тойла. 1926 г.

А. Н. ИВАНОВ

“Страдание рождает Красоту”:

Перестрадав, стал дух его прекрасным.

Во всем земном – и тщетном и напрасном -

Нельзя считать напрасной лишь мечту.

Мечту и мысль. И я глубоко чту

Его за то, что мудрое со страстным

Он сочетал в себе, оставшись ясным,

И попытался оправдать тщету.

Я не из тех, кто пышными цветами,

Бродя меж полусгнившими крестами,

Бездушный разукрашивает труп.

И, вслушавщись в его живое слово,

Мне радостно почтить его живого,

“Фиалочкой” и – озареньем губ.

Кишинев. 18 февраля 1934 г.

ФЕЛИССА КРУУТ

Ты – женщина из Гамсуна: как в ней,

В тебе все просто и замысловато.

Неуловляемого аромата

Твой полон день, прекраснейший из дней.

Отбрасываемых тобой теней

Касаюсь целомудренно и свято.

Надломленная бурей, ты не смята,

И что твоей глубинности синей?

Ты – синенький и миленький подснежник -

Растешь, где мох, где шишки и валежник,

Цветок, порой поющий соловьем.

И я, ловя форель коротким спуском,

Любуюсь образцовым точным русским

Твоим, иноплеменка, языком.

Кишинев, 7 мая l934 г.

МЕРЕЖКОВСКИЙ

Судьба Европы – страшная судьба,

И суждена ей участь Атлантиды.

Ах, это вовсе не эфемериды,

И что – скептическая похвальба?

Мир не спасут ни книги, ни хлеба.

Все мантии истлеют, как хламиды.

Предрешено. Мертвящие флюиды

От мудрствующего исходят лба.

Философ прав, но как философ скучен.

И вот – я слышу серый скрип уключин

И вижу йодом пахнущий лиман,

Больным, быть может, нужный и полезный.

…А я любуюсь живописной бездной

И славлю обольстительный обман!

Кишинев, 9 марта 1934 г.

ЛЮБОВЬ СТОЛИЦА

Воистину – “Я красками бушую!”

Могла бы о себе она сказать.

Я в пеструю смотрю ее тетрадь

И удаль вижу русскую, большую…

Выискивая сторону смешную,

Старались перлов в ней не замечать

И наложили пошлости печать

На раковину хрупкую ушную…

И обожгли печатью звонкий слух,

А ведь она легка, как яблонь пух,

И красочностью ярче, чем Малявин!

О, если б бережнее отнестись,-

В какую вольный дух вознесся б высь,

И как разгульный стих ее был славен!

Кишинев. 1 марта 1934 г.

ШУЛЬГИН

В нем нечто фантастическое: в нем

Художник, патриот, герой и лирик,

Царизму гимн и воле панегирик,

И, осторожный, шутит он с огнем…

Он у руля – спокойно мы уснем.

Он на весах России та из гирек,

В которой благородство. В книгах вырек

Непререкаемое новым днем.

Его призванье – трудная охота.

От Дон Жуана и от Дон Кихота

В нем что-то есть. Неправедно гоним

Он соотечественниками теми,

Кто, не сумевши разобраться в теме,

Зрит ненависть к народностям иным.

Кишинев. 18 февраля 1934 г.

ХОДАСЕВИЧ

В счастливом домике, мещански мил,

Он резал из лирического ситца

Костюмчики, которые носиться

Могли сезон: дешевый ситец гнил.

За рубежом, однако, возомнил,

И некая в нем появилась прытца:

Венеру выстирать готов в корытце,

Став вожаком критических громил.

Он, видите ли, чистоту наводит

И гоголем – расчванившийся – ходит,

А то, Державиным себя держа,

Откапывает мумии и лику

Их курит фимиам, живущим в пику,

Затем, что зависть жжет его, как ржа.

Кишинев. 9 марта 1934 г.

САВВА ЧУКАЛОВ

Избрал он русский для стихов язык,

Он, сердце чье звенело мандолиной.

Он в Петербурге грезил роз долиной,

Которою прославлен Казанлык.

Он постепенно к северу привык,

Родившийся в тени горы орлиной.

Впоследствии, свершая путь свой длинный,

Не раз душою горестно поник:

О финской целомудренной поляне

Он вспоминал, о северной Светлане,-

О девушке, его согревший май,-

Не все ль равно – о русской иль болгарке?

Дни юности всегда для сердца ярки,

А в дни любви роднее чуждый край.

Тойла. 5 сентября 1934 г.

НИКИФОРОВ-ВОЛГИН

Ему мила мерцающая даль

Эпохи Пушкина и дней Лескова…

Он чувствует Шмелева мастерского,

И сроден духу родниковый Даль.

Деревни ль созерцает, города ль,

В нем нет невыносимо городского:

Он всюду сын природы. В нем морского

Мороза хруст, что хрупок, как миндаль.

В весенне сад, что от дождя заплакан,

Выходит прогуляться старый дьякон

И вместе с ним о горестном всплакнуть,

Такой понятный автору и близкий,

Чтоб, возвратясь домой, слегка чуть-чуть,

Взять водочки и закусить редиской.

Таллинн. 4 марта 1936 г.

ГАНС ЭВЕРС

Его гарем был кладбище, чей зев

Всех поглощал, отдавших небу душу.

В нoчь часто под дичующую грушу

С лопатою прокрадывался Стеф.

Он вынимал покойницу, раздев,

Шепча: “Прости, я твой покой нарушу…”

И на плечи взвалив мечту, – как тушу,-

В каморку нес. И было все – как блеф…

И не одна из юных миловидных,

Еще в напевах тлея панихидных,

Ему не отказала в связи с ним,

Почти обрадованно разделяя ложе.

И смерть была тогда на жизнь похожа:

Невинность, грех – все шло путем одним.

Таллинн. 29 февраля 1936 г.

НИКОЛАЙ ОРЛОВ

Казалось, он молился своему

Мучительно покорному роялю,

К нему припав с восторженной печалью,

В наструненную вслушиваясь тьму.

И понял зал мгновенно, почему

Владеет он недостижимой далью:

Он – Лоэнгрин, стремящийся к Граалю,

Он – чувство, неподвластное уму.

Изысканная судорога кисти

Его руки, – и был ли золотистей

Звук соткан человеческой рукой,

Когда из нот вдруг возникает слово,

Проговоренное р у к о й Орлова

С очаровательностью такой?

Таллинн. 3 октября 1936 г.

СЕЛЬМА ЛАГЕРЛЁВ

“Любовь живет любовью, а не тем,

Что называется благодеяньем”.

О, пусть любовь окончится страданьем:

Так быть должно, тут слова нет: “зачем”.

Пусть сердце будет радостно: не всем

Дано любить и жить хоть миг мечтаньем.

Ты дал любовь – душа полна звучаньем.

Ты отнял дар – дух благодарно нем.

Себя любить заставить – невозможно.

В любви все осторожно, все тревожно.

И изумительно – ее сберечь.

Противодействия она не терпит…

Любовь та, как луна: и на ущербе

Есть прелесть в ней. Дай ей свободно течь.

Таллинн. 15 января 1938 г.