Онлайн чтение книги Положитесь на Псмита
12. Дальнейшее развитие темы цветочных горшков

В тесном кругу, который только что стал свидетелем сенсационного преступления, чувства индивидов, слагаемых этого круга, по необходимости резко различны в зависимости от того, каким образом и в какой мере указанные нарушения закона затрагивают их личные судьбы. Как ни сильны по-своему эмоции человека, который в тихой улочке видит, как его согражданина бьют по голове мешочком с песком, они все-таки принципиально иные, чем те, которые испытывает вышеупомянутый субъект. И хотя похищение брильянтового колье леди Констанции Кибл потрясло замок Бландингс до самых глубин, на его обитателей оно подействовало отнюдь не одинаково. Они разделились на две четкие философские школы: одна черпала из случившегося материал для уныния и отчаяния, другая видела в нем лишь источник радостного возбуждения.

Ко второй школе принадлежали те вольные юные души, которые накануне изнывали в бессильной злобе, едва стало известно, что в этот богатый событиями вечер их погонят в парадную гостиную слушать, как Псмит будет читать «Песни пакости». Теперь же холодная дрожь пробирала их при мысли, чего они лишились бы, если бы бдительность леди Констанции поугасла и им удалось бы тихонько ускользнуть в бильярдную, о которой они на пороге рокового часа думали с такой тоской. С точки зрения всех Клодов, Реджи, Берти и Арчи, скопившихся под гостеприимным кровом лорда Эмсуорта, случившееся было суперэкстра, мечта идиота и самое оно. Значительную часть жизни они кочевали из одного аристократического загородного дома в другой, и круговращение это казалось им чуточку однообразным. Происшествие вроде вчерашнего одаряло сельское прозябание чудесной искристостью. А когда они вспоминали, что сразу же за этой заварушкой последует бал графства, им тотчас становилось ясно, что все идет прекрасно в этом лучшем из миров. Они вставляли сигареты в длиннейшие мундштуки, собирались тесными группками и щебетали, как скворцы.

Отряд унылых, чьи сердца были налиты свинцом, слушал их веселую болтовню с отвращением. Отряд этот был численно невелик, но отличался избранностью. Его, так сказать, главой и патронессой была леди Констанция Кибл. Утро застало ее в состоянии, все еще близком к агонии. Однако после завтрака, который она вкусила у себя в спальне и который был подслащен беседой с мистером Джозефом Киблом, ее супругом, она заметно повеселела. Мистер Кибл, решила леди Констанция, вел себя с редким благородством. Она нежно его любила, но все же не с такой нежностью, как в ту минуту, когда, воздержавшись от малейшего упрека за упрямство, с каким она отказывалась отдать колье в банк на хранение, он ласково сообщил ей, что купит ей другое, такое же великолепное, как похищенное, и стоящее ровно столько же. В тот же миг леди Констанция дезертировала из рядов унылых и отчаявшихся. Благодарно поцеловав мистера Кибла, она почти с воодушевлением вернулась в вареному яйцу, которое только чуть поклевывала, когда он вошел.

Однако несколько минут спустя средний уровень отчаяния восстановился в связи с тем, что ряды унылых пополнил мистер Кибл. Накануне он возликовал в уверенности, что к исчезновению колье приложил руку кто-то из его агентов -либо Фредди, либо Ева. Тот факт, что Фредди, тайно проинтервьюированный у него в спальне, беззвучно разевая рот, наотрез отрицал свою причастность к случившемуся, его не обескуражил. От Фредди он ничего путного и не ждал. Но когда, расставшись с леди Констанцией, он встретил Еву и выслушал краткое резюме повести, начавшейся с того, как колье оказалось у нее в руках, и мрачно — в духе нынешних литературных произведений — завершившейся исчезновением цветочного горшка с заветного подоконника, он тоже погрузился в тоску и уныние не хуже всех прочих.

Не задерживаясь на Фредди, чья угрюмость вызвала массу предположений в среде золотой молодежи, а также на лорде Эмсуорте, который проснулся в полдень и расстроился, обнаружив, что лишился нескольких погожих часов, которые мог бы провести среди своих возлюбленных клумб, а также на Компетентном Бакстере, которого в двенадцать пятнадцать стуком в дверь пробудил от сна Томас, лакей, чтобы вручить ему записку его патрона с приложением чека и отказом от его дальнейших услуг, мы перейдем к мисс Пиви.

В двадцать минут двенадцатого в это утро, когда произошло столько всего с таким множеством людей, мисс Пиви стояла в Тисовой аллее и грозно смотрела на грибообразное завершение округленной вершины тиса, расположенного на полпути между входом в аллею и западным лесом, куда она уводила. Мисс Пиви, казалось, декламировала монолог — хотя слова срывались с ее губ весьма быстро, вокруг не было никого, к кому они могли быть обращены. Только исключительно зоркий наблюдатель заметил бы, что плотно переплетенные ветки тиса странно подрагивают.

— Нет, ты ответь, безголовая маринованная ты треска, — говорила поэтесса с неотразимой проникновенностью, указывающей на степень кипения благородной и чувствительной натуры, — хоть что-то ты способен сделать, не шлепнувшись в лужу? Всего-то тебя просили пройтись под окном и подобрать горсточку брильянтов, и вот я слышу…

— Но, Лиз! — жалобно пискнуло дерево.

— Все трудное я взяла на себя. А тебе оставалось только то, с чем двухлетний ребенок справился бы, встав на голову. А теперь…

— Но, Лиз! Говорю же тебе, я его не нашел. Был я там, но не нашел.

— Ах, не нашел! — Мисс Пиви нетерпеливо рыла мягкий дерн носком изящной туфельки. — Да тебе, олуху, не найти турецкий барабан в телефонной будке! Даже поискать толком не потрудился.

— Да потрудился я! Ну, честное слово!

— Ну, лежать оно там лежало. Я его бросила, как только погас свет.

— Значит, кто-то добрался туда раньше и подтибрил его.

— Кто?! Все были наверху в гостиной, как и я.

— А это точно?

— Точно? Да я… — Голос поэтессы замер. Она увидела в начале Тисовой аллеи две человеческие фигуры и прошипела: — Тсс! Замри, Эд! Сюда идут.

Двое, чье вторжение вынудило мисс Пиви отложить на время остальные наставления своему нерасторопному помощнику, были разного пола: высокая белокурая девушка и еще более высокий молодой человек в элегантном белом летнем костюме, сиявший на свою спутницу сверху вниз сквозь монокль. Мисс Пиви сосредоточенно в них всматривалась. При виде их ей в голову пришла неожиданная мысль. С тех пор как мистер Кутс открыл ей, что Псмит — самозванец, она прониклась к нему большим недоверием, которое распространилось и на Еву из-за того, что они так часто бывали вместе. Бесспорно, это могла быть совсем новая дружба, завязавшаяся здесь, в замке, но мисс Пиви с самого начала чувствовала, что класть Еве палец в рот отнюдь не следует. И вот теперь, увидев их вдвоем в эту минуту, она вдруг сообразила, что вчера вечером как будто не видела Евы в гостиной перед началом чтения. Правда, людей там было полно, но Ева обычно выделялась в толпе, и, уж конечно, ее она бы не проглядела. А если ее там не было, что мешало ей быть на террасе? Ведь кто-то же на террасе был, это уж точно! Как ни критично держалась мисс Пиви во время недавнего разговора, она, естественно, понимала, что даже такой олух, как Эдди Кутс, нашел бы колье, если бы оно действительно лежало под окном, когда он туда примчался.

— Ах, мистер Мактодд, доброе утро! — проворковала она. — Меня так расстроило это ужасное происшествие. И вас, конечно, мисс Халлидей?

— Да, — ответила Ева, и более правдивого слова она никогда еще не произносила.

Псмит, со своей стороны, был даже еще более бодр и благодушен, чем обычно. Он проанализировал положение дел и нашел, что жизнь прекрасна. Особенно он был доволен тем, что сумел уговорить Еву прогуляться с ним по лесу и осмотреть его хижину. При всем своем бурлящем оптимизме он несколько побаивался, как бы их вчерашний разговор на террасе не сказался губительно на их отношениях. И теперь его переполняла любовь и благожелательность ко всему роду людскому — даже к мисс Пиви. Он удостоил поэтессу ослепительной улыбки.

— Нам всегда следует, — сказал он, — искать светлую сторону в любой беде. Конечно, жаль, что мое чтение вчера было прервано с ущербом тысяч в двадцать для сундуков четы Кибл, но вспомним, что, не случись этой своевременной помехи, я мог бы читать еще час. Я таков. Друзья часто втолковывали мне, что остановить меня, стоит мне заговорить, способно только стихийное бедствие. С другой стороны, у всего есть оборотная сторона, и вчерашняя ламцадриция, быть может, несколько потрясла вашу нервную систему?

— Ах, я ужасно испугалась, — сказала мисс Пиви и, изящно задрожав, повернулась к Еве. — А вы, мисс Халлидей?

— Меня там не было, — рассеянно ответила Ева.

— Мисс Халлидей, — объяснил Псмит, — за последние дни ознакомилась с моими ораторскими способностями и с обычным своим здравым смыслом решила принимать меня лишь в абсолютно неизбежных дозах. Быть может, в ту минуту меня это ранило, но по здравому размышлению я пришел к выводу, что она совершенно права. В разговорах я неизменно тщусь просвещать, возвышать и развлекать, но нельзя отрицать и того, что пуристу определенная доза моей болтовни может показаться более чем достаточной. Таков, во всяком случае, был взгляд мисс Халлидей, и с почтением отношусь к нему… Но вот я вновь разговорился, хотя вы, как замечаю, хотели бы побыть наедине с собой. Мы оставляем вас вашим думам. Наверное, мы прервали ход размышлений, который, если бы не мое вторжение, привел бы к рондо, балладе или иному воплощению поэтического экстаза. Идемте, мисс Халлидей! Жуткий и отвратительный образчик женского пола, — сказал он Еве, едва они отошли на достаточное расстояние, — созданный для цели поистине непостижимой. Мне хочется верить, что у всего в этом мире есть полезное назначение, но чего ради соответствующие власти наградили нас мисс Пиви, превосходит мое понимание. Не будет преувеличением сказать, что для меня она хуже зубной боли.

Мисс Пиви, не подозревая об этой жестокой критике, подождала, пока они не скрылись из вида, и в волнении обернулась к тису, укрывавшему ее союзника.

— Эд!

— А? — отозвался приглушенный голос мистера Кутса.

— Ты слышал?

— Нет.

— О, Господи! — вскричала его замученная партнерша. — Теперь он еще и оглох! Эта… ты не слышал, что она сказала? Она сказала, что ее в гостиной, когда погас свет не было, Эд, а была она на террасе, загребала блестяшки. И если они не спрятаны в сторожке этого Мактодда, я сжую мои ботики.

Ева шла по лесу рядом с весело болтающим Псмитом и не понимала, почему она согласилась на эту прогулку. После того, что накануне вечером произошло между ней и этим молодым человеком, ей следовало бы, думала она, обдать его холодом. Но почему-то обдать Псмита холодом оказалось очень нелегко. Он ободрил ее смятенный дух. К тому времени, когда они вышли на поляну, где ютилось низенькое строеньице с подслеповатыми окошками и облупившейся дверью, ее обычная жизнерадостность уже настолько к ней вернулась, что она почти забыла свои тревоги.

— Какая страшная лачуга! — воскликнула Ева. — Зачем она вам нужна?

— Как смиренный приют, — ответил Псмит, доставая ключ. — Вам известно, сколь необходим уединенный приют человеку с чуткой и утонченной душой. В нынешний стремительный век мыслителю нельзя без убежища, пусть самого скромного, где он мог бы побыть наедине с собой.

— Но вы же не мыслитель!

— Вы ко мне несправедливы. Последние дни я мыслил на всю катушку. И напряжение не прошло бесследно. Бешеный вихрь жизни в Бландингсе изнуряет меня. Мои глаза обведены темными кругами, и я вижу черные пятнышки. — Он открыл дверь. — Ну, вот мы и тут. Не заглянете на минутку?

Ева вошла. Единственная жилая комната вполне гармонировала с внешним видом коттеджа. Стол, накрытый красной тряпкой, стул, три птичьих чучела в стеклянном ящике на стене и небольшой набитый конским волосом диван. Все было пропитано тяжелым запахом, словно здесь недавно в страшных муках испустил дух перезрелый сыр. Ева брезгливо поежилась.

— Мне ясна ваша безмолвная критика, — сказал Псмит. — Вы говорите себе, что лесники замка Бландингс возвели в идеал простой быт и высокую духовность. Это сильные, закаленные мужчины, и они равнодушны к интерьеру своих жилищ. Но можем ли мы их винить? Если бы я значительную часть моих дней и ночей проводил, истребляя браконьеров и приглядывая за местными кроликами, то, думается мне, в часы досуга меня удовлетворил бы любой сарай, была бы у него крыша. И я пригласил вас осмотреть мою хижину в надежде получить совет-другой и придать ей дополнительный уют. Несомненно, тут не хватает нежной и заботливой женской руки. Не взгляните ли вы вокруг и не поделитесь ли своими соображениями? Обои, боюсь, изменениям не подлежат, но во всех остальных отношениях считайте, что вам дана полная свобода рук.

Ева посмотрела вокруг себя.

— Ну, — произнесла она с сомнением, — по-моему…

Она внезапно умолкла, и по коже у нее забегали мурашки. При первом беглом осмотре она кое-чего не заметила. На подоконнике, полускрытый рваной занавеской, стоял большой цветочный горшок с геранью. Горшок был украшен широким мазком белой краски.

— Вы хотели сказать?… — вежливо осведомился Псмит.

Ева не ответила. Она его не слышала. В голове у нее беспорядочно теснились мысли. И складывались в чудовищное подозрение.

— Вы любуетесь растеньицем? — сказал Псмит. — Утром я обнаружил его в замке и уволок. Подумал, что оно добавит художественный штрих к этому интерьеру.

Ева, проанализировав небрежный взгляд, которым он окинул герань, сказала себе, что ее подозрения нелепы. Подобное безразличие не может маскировать грешные помыслы.

— А где вы нашли эту герань?

— На подоконнике в вестибюле, где она чахла, более или менее укрытая от людских глаз. Однако не могу скрыть, что это растение несколько меня разочаровало. Мне казалось, моя хижина оденется веселой зеленью, но я ничего подобного не замечаю.

— Прелестная герань!

— Тут я не могу с вами согласиться, — сказал Псмит. — По-моему, у нее воспаление миндалин, если не что-нибудь похуже.

— Просто ее надо полить.

— К несчастью, водоснабжение этой тихой обители оставляет желать лучшего. Насколько я понял, прежний ее владелец бодро шагал к черному ходу замка и приносил в ведре всю необходимую ему влагу. Если эта чахоточная швабра воображает, будто у меня нет других дел, как бегать взад и вперед, разнося освежающие напитки, она очень и очень ошибается. И завтра отправится в мусорный бачок.

Ева закрыла глаза. Настал решающий миг. Она чувствовала себя, как игрок, который ставит все на одну карту.

— Как можно! — сказала она и не сумела скрыть дрожь в голосе. — Лучше отдайте ее мне. Я о ней позабочусь. Мне очень не хватает цветка у меня в комнате.

— Прошу вас, возьмите ее, — тут же предложил Псмит. — Она, правда, не моя, но прошу, возьмите ее. И разрешите мне упомянуть, сколь много надежд сулит мне ваша милая и простая манера принимать от меня дары. Ибо, как давно известно, ничто столь верно не свидетельствует о пробуждении божественного чувства, то есть любви, — пояснил он, — чем такая готовность брать подарки из рук обожателя. Мои шансы повышаются. И очень.

— Ничего подобного! — возразила Ева. Глаза у нее блестели, сердце пело в груди. Необоснованность недавнего подозрения вызвала в ней прилив дружеских чувств к этому нелепому молодому человеку.

— Прошу прощения, — твердо заявил Псмит. — Но я цитировал непререкаемый авторитет — тетушку Беллу из «Домашнего очага».

— Ну, мне пора, — сказала Ева и крепко прижала к груди горшок с геранью. — Меня ждет работа.

— Работа, работа, работа! — вздохнул Псмит. — Проклятие века. Я провожу вас до вашей темницы.

— Ни в коем случае! — сказала Ева. — То есть я очень вам благодарна за ваше любезное предложение, но мне хочется побыть одной.

— Одной? — Псмит уставился на нее в изумлении. — Когда вам предоставляется возможность побыть со мной? Странная позиция.

— Всего хорошего, — сказала Ева. — Благодарю вас за радушие и щедрость. Я попробую поискать подушки, муслин и еще что-нибудь, чтобы комната выглядела повеселее.

— Для этого вполне достаточно вашего присутствия, — ответил Псмит, провожая ее до двери. — Да, кстати, возвращаясь к теме, которую мы обсуждали вчера вечером. Прося вас выйти за меня замуж, я забыл упомянуть, что умею показывать карточные фокусы.

— Неужели?

— А также вполне пристойно изображать кошку, созывающую котят. Неужто это не повлияет на вас? Но подумайте! Все это очень помогает коротать долгие зимние вечера.

— Но изображать кошек в долгие зимние вечера вы будете без меня.

— Мне кажется, тут вы ошибаетесь. Рисуя в воображении мой маленький семейный очаг, я очень ясно вижу, как вы сидите перед огнем. Ваша горничная одела вас во что-то ниспадающее воздушными складками. Языки пламени отражаются в ваших дивных глазах. После долгого дня, проведенного в магазинах, вы испытываете приятную усталость, но она не помешает вам выбрать карту — любую карту — из колоды, которую протягиваю вам я…

— Всего хорошего, — сказала Ева.

— Ну, раз это суждено — всего хорошего. На данный отрезок времени. В ближайшем будущем я вас увижу?

— Вероятно.

— Чудесно! Буду с нетерпением считать минуты.

Ева удалилась быстрым шагом. Под мышкой она крепко сжимала цветочный горшок и чувствовала себя ребенком, готовым заглянуть в рождественский чулок. Но она еще не успела далеко отойти от хижины, как до нее донесся оклик, и, остановившись, она увидела, что следом за ней грациозным галопом несется Псмит.

— Вы не могли бы уделить мне минуту? — спросил он.

— Конечно.

— Мне следовало добавить, что я умею декламировать киплинговского «Гангу-Дина». Вы это учтете?

— Учту.

— Благодарю вас, — сказал Псмит. — Благодарю! У меня есть предчувствие, что это может склонить чашу весов в мою пользу.

Он приподнял шляпу жестом полномочного посла и тем же галопом унесся обратно.

У Евы не хватило сил ждать. Псмит скрылся из виду, а лес был безлюден и тих. В ветвях щебетали птички, на земле золотились озерца солнечного света. Ева поглядела по сторонам и устроилась за толстым стволом.

Птицы разом перестали петь. Солнце померкло. Лес стал холодным и зловещим. Ибо Ева со свинцовой тяжестью в сердце беспомощно смотрела на горку садовой земли у своих ног, — земли, которую вновь и вновь просеивала сквозь пальцы в поисках колье, которого там не было.

На нее насмешливо щерился пустой цветочный горшок.