Онлайн чтение книги Последняя гимназия
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

1

Утром приехали в город первые вестники переезда. Приехала Эланлюм со свитой уборщиц и кухарок.

Ребят в Шкиде не было. Фока исчез еще вчера, когда Степан засыпал всех в библиотеке, Кубышка с утра пошел хлопотать в фабзавуч, а Иошка с Сашкой побрели просто куда глаза глядят. Бродили они до вечера.

Уже начинало темнеть и накрапывал дождь. По скользким панелям бежали, размахивая газетами, мальчишки. Кричали про Макдональда, кражи и квартплату… На Петергофском шкидцы встретили Кубышку. Кубышка шел взволнованный, заплаканный, с маленьким узелком в руках.

– Приехали! – не сразу заговорил он, когда его остановили. – Приехали с дачи… Шкидцы приехали, потом Викниксор… Степан ему сразу накапал… Потом… – Кубышка всхлипнул и шмыгнул носом:- потом пришел Викниксор и меня выгнал.

Он снова всхлипнул, хотел что-то прибавить, но махнул узелком и пошел.

– Идём! – дернул Иошка Сашку.

Пошли в Шкиду.

– Ну и всыпались вы! – тревожно зашептал дежурный, встретивший ребят на кухне. – Викниксор здесь чуть Кубышку не изволохал!

– Да? – испугался Сашка. – Злой?

– Как чёрт…

– А где он? -

– В учительской наверно…

Викниксор, заслышав разговор, уже шел навстречу. Последний раз ребята видели его простым, спокойным и даже грустным. Сейчас он шел на них медленно, тяжело переставляя ноги и непримиримо заложив руки в карманы пиджака.

– Вот что, – сказал он, поднимая брови и останавливаясь; сказал жестко и раздельно как давно обдуманное и решенное:

– Из школы вы можете убираться. И сделать это я попрошу вас немедленно. Мне воров и негодяев не надо…

– Позвольте…

– Ни слова… Я знаю вашу манеру отпираться. Мне все известно о ваших похождениях.

– Ничего вам неизвестно… Только нахально врут… Врут вам, а вы и поверили.

– Будете скандалить – уйдете с милицией. И потом, – резко крикнул Викниксор: – с вами мне не о чем разговаривать. Дежурный, выпусти вот этого! – Он указал на Сашку, а Иошке через плечо бросил: – Ты можешь переночевать в школе в музее и завтра отправляться куда угодно…

Дежурный выпустил Сашку и, закрывая двери, сказал:

– Надо к кастелянше сбегать, а то из музея одеяла, постель забрали… Ему спать не на чем.

– А это уже роскошь! – прервал дежурного Викниксор, – Можно и без этого. Я и то разрешаю ему

остаться лишь потому, что ночь сегодня холодная, дождливая, можно простудиться… Да… А одеяло – это уже роскошь… Понимаешь?

– Понимаю! – ответил Иошка. – Спасибо…

На другой день он ушел.

2

"Ну, теперь всё! – думал Иошка. – Теперь только одна надежда – техникум. Примут – хорошо. Не примут – гибель. Назад в Шкиду не пойду".

Сашка переночевал эту ночь у матери и тоже с утра спешил в техникум – узнать, принят он или нет. Он пришел туда раньше Иошки, пришел, когда списки только вывешивались. Списки окружила толпа, все кричали, волновались, толкались, толкался и Сашка, забыв привычную вежливость и протискиваясь вперед к спискам, чтобы найти свою фамилию. Его близорукие глаза шарили по листу, торопливо бегали вверх – вниз, налево – направо, но фамилии не было.

– Не принят!…

Он поискал Иошкину фамилию, но тоже не нашел.

– Не принят!

Он вышел на улицу и присел на ступеньки крыльца. Кругом проходили люди. Проходили, разговаривали. Сашка сидел в уголке, подняв воротник, надвинув кепку, и думал.

Сашка думал и, странное дело, не о том, как быть дальше а о том, что делал бы он, если бы его приняли. Он представил, что вначале пойдет в канцелярию и узнает, где общежитие, потом отправится в общежитие и попросит помещение, попросит жратвы, потом подаст заявление в стипендиальную комиссию, потом…

За спиной хлопнула дверь и на плечо опустилась рука. Сашка вздрогнул.

– Поздравляю! – мрачно пробурчал Иошка: – Тебе повезло.

– Факт! усмехнулся Сашка. – Подвезло здорово…

Иошка снял руку с плеча и удивленно посмотрел на приятеля.

– Что ты, очумел? Радоваться, дура, надо, что приняли.

– Кого?

– Тебя! – крикнул Иошка.

Оба замолчали. Сашка таращил глаза и шевелил ртом: говорить он не мог.

– Ах вот что! – понял наконец Иошка. – Ты по слепоте своей фамилии не рассмотрел… Ах, Сашка. Сашка. Сова безглазая… Бить тебя некому!…

Иошка схватил его за руку и потащил обратно в техникум.

– Смотри! – палец лег и пополз под словами: "Список принятых на третий курс". – Видишь?… Теперь смотри здесь! – палец скользнул вниз и пополз под Сашкиной фамилией: – Видишь?…

– Теперь вижу! – улыбнулся Сашка. Он пробовал сохранить серьезность, но широкая, радостная улыбка раздирала рот. Улыбнулся и хмурый Иошка.

– Поздравляю!

А когда Иошка, простившись, ушел, Сашка отправился в канцелярию узнавать, где общежитие.

3

Иошка шел вперед. Шел с одной мыслью: что делать?

Прежде всего хотелось есть, потом надо найти какую-нибудь квартиру. Ни родных, ни знакомых у него не было, и оставалось идти в Губоно. Просить.

В Губоно он прождал почти два часа, пока его приняли. Приняли холодно, с каким-то насмешливым вниманием. Выслушали для проформы, потому что ещё с утра звонил и всё сообщил по телефону Викниксор. Выслушав, написали коротенькую записочку в дефективный детдом на Выборгской стороне.

Иошка пошел опять. Со вчерашнего дня он ничего не ел; денег у него не было, была только одна копейка, медная полустертая монета, которую он нашел по дороге. Не хватало второй, чтобы купить полфунта хлеба. Иошка шел, присматриваясь к земле:

"Если нашел копейку, почему не найти другую?" – рассуждал он.

В детдом он пришел уже вечером. В другое время ему и понравилось бы это низкое, похожее на усадьбу здание, стоящее в глубине густого и красивого сада; понравились бы дорожки, клумбы, беседки, – но Иошке нестерпимо хотелось есть. Он прошел к дверям и даже не поглядел на клумбу, где покачивались под дождем яркие головки астр.

Внутри всё напоминало Шкиду. Низкий темный коридор и запах уборной и карболовки, и тот же шум и беготня, и то же бренчанье расстроенного рояльца. И даже ребята, так похожие на шкидцев, начинали, как принято, скапливаться около вошедшего.

– Где у вас тут халдеи? – спросил Иошка.

– Кто-о?…

– Халдеи… Ну, воспитатели…

– Ишь, чорт! – послышался чей-то восхищенный голос. – Подкусывает как… халдеи!

К Иошке протискался маленький солидно-нахмуренный шкетик и взял его за руку.

– Пойдем… Сведу…

Иошка хотел было спросить у него "пошамать", но шкетик открыл дверь, и они очутились в небольшой светлой комнате, в которой шкидец с ужасом узнал кабинет психо-физиологического и антропологического обследования. За столом сидел упитанный краснолицый мужчина, которому шкетик солидно доложил:

– Новичок!

Иошка показал бумажку. Краснолицый взглянул на новоприбывшего и взял перо. Фамилия? Имя?

Отчество?

Родители?

Сколько лет?

Откуда прибыл?

Где родился?

Потом измерял иошкин череп, лицо, грудь, рост, дыхание, силу, руки, ноги, туловище. Слушал пульс, велел бегать по комнате рысью и вприпрыжку, и опять измерял.

– Слушайте! – не выдержал Иошка: – нельзя ли это всё потом?… Я не ел со вчерашнего дня.

Краснолицый.уставился на Иошку и, что-то сообразив, начал ворошить на столе бумаги; потом пошел из комнаты.

На столе остались лежать бутерброды с сыром.

Когда дверь за краснолицым закрылась, Иошка поглядел на бутерброды и проглотил кислую слюну.

"Пошамаем" – подумал он.

Прошло несколько минут. Резко распахнулась дверь и в комнату влетел краснолицый. Первый взгляд – на бутерброды, потом на Иошку.

– Опыт я ставил! – процедил краснолицый, со злостью спихивая бутерброды в стол. -По педологии… Украдешь ты чего-нибудь или нет?…

Иошка вспыхнул…

– Ты мне, во-первых, не тычь: я тебе не Иван Ильич.

– Что-о-о? – вытянулся краснолицый. – Что ты сказал, шпана несчастная, повтори?…

– Я прошу не издеваться, – закричал Иошка.- Я голоден, понимаете вы это, учёные, чёрт вас побери всех, с вашей педологией!…

Педагог засучил рукава. Иошка схватился за стол. Несмотря на хилость и бледность, шкидец выглядел довольно внушительно:

– Хорошо! – зловеще забормотал краснолицый: – Есть хочешь, значит?: Хорошо, я тебя сейчас угощу!

Он выскочил из кабинета и полетел в учительскую. Оттуда все воспитатели гурьбой повалили за педологом остепенять нового сумасшедшего воспитанника, который требует, чтобы ему говорили "вы".

У кабинета толпа остановилась. Краснолицый педолог еще более засучил рукава, подмигнул, как бы готовя интересное представление, и распахнул двери.

В комнате никого не было.

4

Заколоченная на зиму, всеми оставленная шкидская дача не пустовала. В ней "хазовал" Лепешин.

Вчера он в отсутствие хозяев забрался в один облюбованный заранее дом. Его заметили с улицы… Засада, устроенная павловцами, не удалась: "знаменитый бандит Лепешин-Дубровский" ушел из-под самого носа, бросив вещи и сбив с ног дряхлого подслеповатого сторожа, одного из номеров облавы.

Цепь несчастий обрушилась на Лепешина после этого события… Первая его хаза – в парковом павильоне – была открыта сторожами, вторая – в разрушенной даче около водокачки – имела один выход и при засаде становилась ловушкой… Днем его несколько раз узнавали на улице и устраивали погони. Федька – беглый дефективный из детдома, стрёмщик и наводчик Лепешина, – ушедший было на разведку, больше не возвращался… Лепешин опять переменил место – пятое по счету, – а вечером кинулся на вокзал, чтобы уехать из Павловска. Но и там его ждали. И снова пришлось бежать, слыша за спиной тяжелый топот и страшные крики: "держи"!…

Лепешин метался по Павловску, меняя места, ища выхода из сжавшегося вкруг него кольца. Шкида была последним логовом.

Он стоял на балконе дачи, тяжело, устало опираясь на перила, кутаясь в забрызганное грязью, изорвавшееся в погонях пальто. Бессонная ночь положила синие пятна у ресниц. Губы ссохлись от волнения, покраснели и потрескались.

Вставало белое осеннее солнце. Тяжелая и жёсткая

роса блестела в траве. На клумбах, дорожках, в канавах – всюду кучами лежали сброшенные с деревьев листья, и на них сверху безостановочно сыпались всё новые и новые желтые шуршащие груды. Канавы, полные воды, заросли волокнистой зеленью и были неподвижны.

Вспоминалась Шкида – всё, до последних дней… Вспоминались ребята, халдеи, Викниксор… Ярко представалась в памяти последняя ночь, когда он забрался к Викниксору, чтобы выручить свой велосипед… Вспомнилась и неудача – загремевшие кадушки, поимка, изолятор, и бесповоротное решение бежать, и взломанная кладовка и первая записка, оставленная на месте преступления:

"Здесь был я, знаменитый бандит Лепешин-Дубровский…"

Как давно все это было!… И вместе с тем, как недавно…

Он поглядел на строй дач, столпившийся вокруг Шкиды. Кокетливая их наружность казалась предательской, – он знал, что ему не выбраться из Павловска, что его_ стерегут, ищут и, быть может, нашли…

Он беспокойно прошелся и прислушался. Всюду было тихо. Шкидская дача стояла пустой, с закрытыми дверями, с заколоченными окнами. Лепешин отодвинул доски от балконной двери и вошел внутрь бесконечно усталый и с одним только желанием спать…

Старая толстая лягушка долго смотрела из канавы ему вслед и жалобно всхлипывала…

5

Он проснулся внезапно, как от толчка, от внезапно обрисовавшейся мысли, заворочался на шуршащей груде выброшенного сена и сел… Был уже вечер, комнату наполняла темнота, и в темноте заколоченное досками окно было похоже на тюремную решетку.

Мысль приносила спасение и была простой до смешного: надо уезжать не с Павловского шквала, а с другой

станции, например, с Александровской, которая была дальше других, в стороне и на другой линии…

Лепешии встал с сена и, отряхнувшись, заходил по комнате, рассчитывая и размеряя свой план, – все сходилось и было легко и просто. Мучило одно: приходилось оставить мысль "обработать" красноармейский кооператив "Фронтовик", где всё было высмотрено, приготовлено и где вдобавок было что брать…

И чем больше надвигался вечер, тем настойчивей овладевала эта мысль сознанием. Привычная потребность "работы" стала неотступной…

"Я сделаю дело и уеду в город с фартом, – решительно подумал Лепешин. – Нужно только выдавить стекло и обойти патруль…"

Ночь была темная, с небом, сплошь затянутым облаками… Патруль, охранявший кооператив, прошел за здания казарм, вернулся – опять ушел. Лепешин бесшумно вынырнул из кустов, быстро и ловко наклеил листы "мушиной бумаги" на стекло, выдавил его, и оглянувшись, влез в лавку.

Внутри ему было всё заранее известно; он набил два мешка самым дорогим товаром, опорожнил кассу и, переждав, пока четкие удары солдатских сапог патруля снова не отзвучат вдалеке за казармой, – с прежней бесшумной быстротой вылез с "фартом" обратно… И уже в кустах, волоча тяжелые мешки, вспомнил:

"А записка?"

Лепешин полез обратно и там, в лавке, в темноте, ещё детским неровным почерком он с трудом нацарапал записку, написал знакомые слова, от которых сладко ныло в груди и стучало сердце. Записку он положил на самое видное место, на кассу посреди длинного широкого прилавка.

Вылезая наружу он зацепился рукавом за гвоздь. Отцепиться ему помогли.

Кто то схватил его под глотку и выдернул наружу. Он сунулся к поясу за револьвером, но уже схватили и руки…

– Поймался, супчик! – заревел над головой торжествующий голос. – Нет, врешь! Не уйдешь! Не дрыгай!…

Его подминали на земле сапогами, закручивая за спину руки. Отчаянно свистал патруль, и тот же торжествующий голос ревел:

– Второй день ловим! ревел голос. Пымали… И до чего отчаянный плашкет, – враз за шпалер хватается – бандюга чистый…

Лепешин, скрученный и перекрученный веревками, судорожно извивался на земле, сжимаясь от лениво сыплющихся на тело ударов – и молчал.

6

Иошка проснулся от холода. Все, кто ночевал с ним на барже, уже встали и разошлись. Было часов восемь утра, шел мелкий дождь, и остатки тумана ещё ползали над каналом… Иошка нащупал в кармане копейку, и только одно прикосновение к ней до конца наполнило его сознание мыслью: "надо искать". И он поднялся как привязанный этим решением и пошел.

Он шел по улицам, переулкам, проспектам, шел по садам, площадям, бульварам, шел по рынкам, толкучкам, дворам, – шел и искал. Часто "она" показывалась ему в мусоре, в плевках или окурках, он останавливался и шарил на земле, ковырял, рыл, но там ничего не было, и он шел дальше; шел опустив глаза, ни о чём не думая, забыв про голод, про всё, кроме копейки, которую должен найти и которую найдет.

И в самом деле под вечер, на Калинкином мосту от ноги что-то отскочило, подпрыгнуло и звонко ударилось об камни…

7

Это была та маленькая медная монетка, которую он искал весь день и которая показалась ему теперь похожей на грошик, Иошке захотелось сравнить его

со своей прежней копейкой; он опустил руку в карман, пошарил и – судорожно выхватил обратно.

Он быстро ощупал и вывернул все карманы, разорвал подкладку пальто, разулся и стал перебирать и перетряхивать носки и ботинки.

Там ничего не было.

И он почувствовал, что сейчас наступает конец, он не мог даже думать о том, что нашел свою собственную копейку, которая выпала у него из дырявого кармана, – он не мог думать, что делать дальше, куда идти, кого просить…

Он подошел к перилам, разжал ладонь и бросил монетку в воду.

Перед концом решил написать записку. Потом подумал: "обуюсь", и надел ботинки. Потом вынул карандаш, записную книжку и стал писать.

Перечитал и вдруг вздрогнул: "нет"!…

Карандаш и бумага полетели за перила, а Иошка побежал по улице.

Он вошел в подъезд милиции, на минуту остановился у зеркальной двери, отразившей лохматого шкета в рваном и мокром пальто, потом, решительно толкнувшись, вошел в комнату.

На лавке у барьера разговаривали несколько милиционеров. На вошедшего они не обратили никакого внимания. Иошка прошел вперед и, когда дежурный поднял на него свои равнодушные глаза, заговорил.

– Товарищи! – просто сказал он: – если ваш долг раскрывать преступления, то вы должны и предупреждать их.

– Что? – Под дежурным упала табуретка. Иошка пошатнулся, схватился за барьер и наверное рухнул бы на пол, но его уже держали и куда-то вели…

Очнулся он в большой просторной комнате заполненной книжными шкафами, плакатами и убранной красной материей. Перед ним на столе, на раскинутых

журналах стоял чайник и лежал свежий румяный ситным. Он ел, его никто не расспрашивал, и все молчали…

Рассказывать начал сам Иошка. Рассказал про Викниксора, про дачу, про экзамены, показал документы; рассказал про Губоно, про краснолицего, про копейку; рассказал, как хотел топиться, но испугался и потом пошел в милицию, чтобы наговорить на себя, чтобы его посадили, и дали есть.

Он замолчал – заговорили милиционеры. Заговорили все разом, не обращая на Иошку внимания, но тот чувствовал, что говорят именно о нем…

Потом дежурный дал ему в руки перо и попросил что-нибудь написать, только побольше и поскорей.

"Дактилоскопия?" подумал Иошка и начал писать; когда писал, все сгрудились к нему и смотрели, как бегала его, рука по бумаге. Дописать ему не дали. Дежурный хлопнул Иошку по плечу:

– Хватит!… Молодчина: почерк шикарный, – видать, не даром учился… Значит, вот что мы решили… Как ты есть человек с образованием, ты будешь у нас здесь завклубом, жалованье будешь получать, а жить… пока живи здесь, потом придумаем… Согласен?

Иошка улыбнулся… Все засмеялись, а какой-то бородач, многозначительно подняв палец, проговорил:

– Судьба у тебя, хлопец, индейка, а жизнь – копейка…

– Верно! – ответил Иошка. – Верно – копейка!

И он стал завклубом в милиции.