Онлайн чтение книги Последняя жатва
24

Люба еще с вечера знала, что отец и Митроша остались в поле. К завтраку она не ждала отца, ради завтрака он не оторвется от дела, тем более такого – начала всей колхозной косовицы, но когда подошло обеденное время, а Петр Васильевич не появился, Люба забеспокоилась, в ней поднялась даже досада: опять с отцом старая история, опять дни напролет он на комбайне? В его ли годы, с его ли здоровьем! Чем же они там пообедают с Митрофаном? Никто больше из комбайнеров в поле не выехал, а для них одних из колхозной столовой не повезут. Значит, весь день всухомятку?

Она сказала в колхозном правлении, что немного задержится в свой перерыв, потому что надо отнести отцу еду, побежала домой – разогреть картофельный суп, налить в термос, и когда суетилась, укладывала в сумку миски, ложки, хлеб, соль в пузырьке, бутылку с молоком, оладьи, что пекла утром для ребятишек, да не поели они, ей стало даже радостно от этих забот, они напомнили ей давнее детство, когда она каждый день носила отцу плетеную корзинку, куда мать ставила глиняный горшочек, толсто обернув его для тепла тряпками, и клала другие харчи. Ей всегда было интересно идти в поле, хотя дорога была не близкая, три, а то и пять километров, но зато она каждый раз видела что-нибудь для себя памятное – полевых птиц и зверушек, цветы и травы, которые вчера еще не росли или она их не примечала, а теперь они ей вдруг открылись среди уже знакомых, привычных. И еще ей была приятна радость отца, с какой он ее встречал. Он издали угадывал ее тоненькую, слабую фигурку с непомерно большой для нее корзинкой, останавливал посреди весеннего поля трактор, глушил мотор. Они садились в прошлогодний бурьян, куда-нибудь в затишье, укрывшись от ветра: проголодавшийся отец вкусно хлебал деревянной ложкой борщ, разминал в молоке крутые куски пшенной каши, расспрашивал Любу – что в школе, по каким предметам ее вызывали, что поставили, делает ли Мишка уроки или опять зря гоняет по улице.

Она ходила к отцу бессменно в продолжение всей той весны, после ликвидации МТС, когда колхозы стали владельцами тракторов и разной другой техники и еще ничего не было оборудовано для механизаторов. А потом в поле появились кухни, колхоз назначил поварих, и носить обеды стало уже не нужно. Но Люба по привычке все-таки ходила иногда к отцу – посмотреть на него, поразговаривать, если позволяла ему работа. Она знала, что отец ее простой тракторист, такой же, как и его товарищи в черных замасленных ватниках, не бригадир, не механик, но она также улавливала, что среди механизаторов он все же занимает какое-то особое, выделенное положение: для окружающих его людей он почему-то выше и бригадира, и механика, все к отцу заметно уважительны, называют по имени-отчеству, с ним, а не с бригадиром или механиком, советуются при всяких сложных поломках, у него спрашивают, как лучше исполнить какую-нибудь непростую работу. Детская ее головенка не понимала тогда, почему это так, ей только было приятно, что у нее такой папа. Потом, став постарше, умней, почитав книги, она поняла, что это и есть то, что называется авторитетом, который совсем не зависит от должности или звания, а только от самого человека, от того, что стоит он на самом деле, каков он в работе, каковы ого действительные знания и каков он товарищ – щедр ли он или нет на поддержку, на помощь другим…

Люба собрала сумку, не забыла папиросы и спички, – а вдруг у отца уже вышли, без курева он не может, будет страдать, – защелкнула на замок дверь и тут подумала – взять с собой Андрюшку и Павлика. Пусть прогуляются. Им любая прогулка в радость. Пусть останется у них в памяти, как ходили они к дедушке в поле, носили ему обед. Пусть посмотрят они на комбайн, потрогают его железные части. Пригодится им это. Хранит она в себе детские свои воспоминания, чем-то дороги они ей, – будут когда-нибудь вспоминать и они.

Она зашла за ребятами в садик. Детей только что покормили, и по расписанию они должны были спать. Они лежали в кроватках во дворе, в тени полосатых тентов, но никто не спал, – разве заснешь в такую духоту? Ребята шалили, сбрасывали с себя простынки, задирали ноги, перекликались; те, что постарше, незаметно от воспитательниц толкали и щипали друг друга и, воткнувшись лицом в подушки, давились смехом. Усыпить их было безнадежное дело, и воспитательница лишь для порядка прохаживалась между койками и одергивала шалунов: пусть хотя бы просто полежат после обеда. Андрюшка мигом вскочил, увидев мать. Павлик тоже увидел Любу, сел на кровати. Люба быстро договорилась с воспитательницей, сказала ребятам: собирайтесь!

– А куда? – весь так и встрепенулся Андрюшка.

– Увидишь.

– Нет, ты окажи – куда?

Объяснять при других детях Люба воздержалась: ее пацаны, конечно, завопили бы от восторга и только бы добавили беспорядка. Сказала им, когда отошли от садика уже на приличное расстояние. Андрюшка тут же заорал и стал скакать по дороге в дикой пляске, вскидывая руки и ноги. Павлик отнесся спокойней: он еще не мог сразу взять в толк, что это значит: навестить в поле дедушку с его комбайном. Но тем не менее и он оживленно и охотно зашлепал своими желтыми сандаликами за братом, бежавшим впереди.

Пыльная дорога вошла в рожь, и сразу же обдало жаркой сушью, настоявшейся в хлебах. В ушах зазвенело от зноя и стрекотания кузнечиков. Мелкая серая птаха, притаившаяся на дороге, в горячей пыли, вспорхнула у Андрюшки из-под самых ног, напугала его внезапным шумом крыльев, стремительным своим взлетом. Андрюшка, пережив секундный столбняк, кинулся за ней вдогон. Следом – Павлик, и у них завязалась игра: Андрюшка убегал, как та птичка, а Павлик торопился его настичь. Андрюшка позволял ему приблизиться и снова убегал из-под его протянутых рук вперед по дороге. Павлик захваченно смеялся, оглядывался на мать. Люба поощрительно улыбалась. Павлик, радуясь поддержке, тому, что мать тоже вместе с ними в этой игре, опять азартно бросался в погоню – с громким криком, смехом, визгом. Любу веселили их визги, тихая радость нежно трепетала где-то глубоко внутри нее.

И вдруг, как никогда не случалось раньше, с силой, даже сжавшей горло, к ней прихлынуло ощущение счастья, которое у нее, несмотря ни на что, все-таки есть. Это счастье – вот эти ее два вихрастых смешных визжащих пацана, вот эта, до каждого своего бугорка и ямочки, знакомая ей дорога среди ржи, которой они идут, с ромашками и васильками у края, окрестный степной простор, ласково обнимающий ее и детей светом и теплом, старый ее отец, чье морщинистое, в загаре, лицо, светлые, серые, бесконечно родные глаза сейчас она увидит…