Онлайн чтение книги Последняя жатва
26

Алексей Данковцев и приятель его Станислав, хотя и ушли гордо, обиженно, всем видом выражая, что председатель придрался к ним понапрасну, несправедливо, внутренне чувствовали себя совсем не так: каждому было стыдно, донельзя погано, и чем дальше они отходили от того места, где остался комбайн, и горячка их остывала, тем сквернее было у них на душе, и росло сожаление, что случилась эта глупая, вздорная ссора с Василием Федоровичем. Алексей, шатая по дороге, ждал, что сзади раздастся гудок «Жигуля» и он увидит, что Василий Федорович машет рукой, призывая их вернуться. Но гудок не прозвучал. Когда позади послышался нарастающий шум машин, Алексей не обернулся, но у него радостно екнуло в груди: ага, нагоняют! Но председательский «Жигуль» и оранжевый «Москвич» Капустина пронеслись мимо, обдав пылью, и сердце у Алексея упало: все!

Они прошли еще немного по дороге, остановились закурить. Идти было некуда: дальше, в километре, начинался участок, на который переехали комбайны. Там же сейчас и председатель, и парторг. Торчать под взглядами у всех не очень-то приятно. Идти в деревню – тоже не резон: тоже все будут глазеть, удивляться, опрашивать – чего это они тут, а не на работе. И не соврешь. А как признаваться, что их согнали с комбайна, – язык не повернется…

Приятели молча покурили, втоптали в землю окурки. Жара была томительна, паляща. В работе, в движении она еще не так чувствовалась, как на пыльной обочине, в бездействии. Под рубашками покалывало от набившейся мелкой соломенной трухи, тело зудело, чесалось.

Алексей вспомнил, что если напрямую пересечь выкошенное поле, то попадешь на земли уже другого колхоза, и там где-то недалеко в степной балочке должен быть пруд. Если он цел, вода в нем не иссохла, то можно помыться, простирать посеревшие, пропылившиеся рубашки.

Стае немедленно согласился, ему понравилась эта идея – искупаться в пруду, и они пошли через поле. Молчали, – что было говорить друг другу?

Память не подвела Алексея. Кончилось поле – и вправо, в полукилометре, заголубел в лощинке небольшой прудок с черно-рыжими берегами, истоптанными скотиной.

В другое время Алексей и Станислав не стали бы купаться в таком грязном пруду, где глубина была по пояс, а ноги засасывал вязкий черный ил, но тело у каждого было распарено зноем, жаждало прохлады и так хотелось смыть с себя колкую соломенную пыль, что им обоим показалось за благо, величайшее удовольствие залезть в эту лужу и поплескать на себя теплой мутной водой, по которой во множестве на длинных тонких ножках бегали юркие паучки.

Разложив на траве мокрые выкрученные рубашки, приятели растянулись возле них. Вокруг монотонно стрекотали кузнечики, солнечный зной действовал усыпляюще, и они незаметно уснули.

Разбудило их солнце же – немилосердными своими лучами, докрасна опалив их голые тела. Было часа три или четыре, – часы у Алексея стали, а Стас их не имел.

Долго еще до конца дня, до сумерек, когда можно отправиться в деревню, не привлекая внимания, пройти по улицам.

Оба уже проголодались, в кармане Алексеевой стеганки лежал кусок хлеба в бумаге, взятый просто так, на всякий случай. Но что хлеб, ломоть на двоих, наешься им разве?

В душе у обоих было скверно, это состояние так и не проходило, и только одно средство могло бы им сейчас помочь. О нем они, не сговариваясь, и подумали и, без слов поняли друг друга. При Алексее были деньги, он вынул из заднего брючного кармана трояк. Станислав достал свои – тоже трояк, рублевыми бумажками.

– Пошли!

– Туда? – с сомнением на лице кивнул Стас в сторону Бобылевки.

– Зачем туда… Тут до Марьевки недалеко, километра четыре, – указал Алексей через лощину, за пруд. – Там тоже магазин.

Четыре километра они прошли скоро, потому что чувствовали теперь себя живей: хоть такая, но у них появилась цель, появилось что-то вроде дела.

В Марьевке Алексей не был бог знает как давно, лет двадцать, но магазин оказался на прежнем месте и, что совсем обрадовало приятелей, дверь его была открыта.

Молоденькая продавщица в белом халате, одна в помещении, навалившись грудью на разложенные по прилавку бумажки, подбивала какой-то баланс, сосредоточенно передвигая на счетах застревающие кругляши.

– Ну, как дебет-кредит, сходится? – приветствовал ее Алексей, вступая в магазин.

Продавщица переложила еще несколько кругляшей, посмотрела на счеты, потом в бумажки, – лицо ее не просветлело. Дебет-кредит, видать, не сходился.

– Чего вам? – неохотно оторвалась она от своей арифметики.

– Злодейку с зеленой наклейкой, – игриво сказал Алексей.

– Ту самую, которая! – поддержал Станислав.

– Водки нет.

– Как это – нет? Может, ты, дорогуша, ослышалась? Мы ведь не икру черную спрашиваем…

– Говорю, водки нет.

– Вот это номер! С чего бы это?

– Запрещено. До конца уборочной.

– До конца! Почему?

– У начальства опросите.

– Дорогуша! – жалобным, подкупающим тоном почти пропел Алексей. И он, и Стас только сейчас разглядели, что на полках действительно нет ничего крепкого – ни водки, ни коньяка, ни наливок, только девятиградусное «Каберне» да большие, с осеребренными горлышками, бутылки «Донского игристого». – Ну пожалуйста! Ну миленькая, хорошенькая, я тебя расцелую, женюсь на тебе, – бутылочку! Одну всего-навсего!

– Вы ж видите, что нет.

– А ты – оттуда, – показал он глазами на дверь в складское помещение.

– Нету и там ничего.

– Не может быть!

– Проверьте.

– А начальство откуда же снабжается?

– Оно нам про это не докладает.

– Ну-у… – Алексей развел руками, искренне не понимая, как же это может быть с водкой такое неестественное положение.

– Девушка, слово джентельмена, мы ж никому не скажем! – включился Станислав. – Мы люди чужие, проходящие, пить тут не будем, возьмем, за пазуху, и в тот же миг нас нет…

– Вот «Донское игристое» берите.

– «Игристое»! Что им делать? От него только в животе играет.

– Ну «Каберне».

– Сроду не пил. Ты пил, Алексей?

– Что я, чокнутый? От него, говорят, зубы выпадают.

– Кто ж это додумался распоряжение такое издать – на водку запрет?

– Председатель колхоза.

– А он у вас, случаем, не того? – повертел Стае у виска пальцем.

– Да нет, не замечается.

– Надо бы его на медкомиссии проверить…

Тоскующими взглядами Алексей и Станислав еще раз оглядели полки: консервные банки друг на друге, вермишель и лапша в пачках, моршанские сигареты «Дымок»…

– Ну что? – спросил Алексей, с ненавистью глядя на «Донское игристое».

– Пускай его председатель колхоза сам лакает.

– Я тоже так думаю.

Вышли из магазина, постояли. Домики деревни разбросаны, не поймешь даже, есть тут в Марьевке улицы или каждый дом сам по себе. Людей не видно. Но за домами и садочками, на окружающем деревню полевом пространстве – моторный гул. Значит, тоже идет работа, косовица.

Проплыл грузовик с ворохом зерна в кузове. На ток. Навстречу ему, громыхая на рытвинах, поспешно пронесся опорожненный – с тока.

Алексей припоминал забытую им местную географию – какие деревни в какую сторону поблизости от Марьевки. Ближе всего выходила Бобылевка. Вчера там магазин торговал, никаких разговоров, что водку изымут из продажи. Сейчас он уже открыт, действует.

– Пошли! – сказал Алексей, кончая свои раздумья. Ладно, пусть на них глядят в Бобылевке, спрашивают, – наплевать! С кем не случается! Да и не за свою вину они, в общем, страдают. Характер Василия Федоровича в Бобылевке известен – у него и виноватый виноват, и тот, что рядом подвернулся… Если он и у остальных поотбирал талоны – так им даже сочувствие найдется…

Они вновь зашагали по полевой дороге, еще бодрее, чем шли в Марьевку, и через час, никого не встретив на пути, уже входили в двери бобылевского магазина.

Там у них повторился с продавщицей тот же разговор, с той лишь разницей, что в Бобылевке не было даже «Донского игристого» и «Каберне», а только газированная вода «Дюшес». Бобылевская продавщица была более осведомленной, чем марьевская, она сказала, что они могут больше никуда не ходить и не ездить, нигде в сельмагах ничего крепкого не найдут, распоряжение одно, по всему району. Теперь вот ломай голову, сказала она, как план выполнять. Водку сняли, а план остался тот же. За него спросят. А главное, не будет плана – не будет и месячной премии.

– Это же надо! – вконец расстроился Алексей, выйдя со Стасом из магазина. – И ведь, скажи, какую тайну соблюли, гады, – ни звука. Знать бы, я б вчера запас сделал. А теперь вот что?

Они доплелись до Федорова дома. Он был на замке, но ключ лежал в условленном месте. В холодильнике стояли большая кастрюля супа, полный судок нажаренного хека, можно было плотно поесть, но грызла досада, что желание их не осуществлено, а без этого пропадал аппетит, еда не шла в горло. Алексей пошарил во всех тех местах, где Марья могла держать водку и самогон, – и ничего не нашел, все, что было у брата припасено, они выпили за дни своего пребывания в Бобылевке.

– Сейчас я к одной мотнусь, неподалеку тут. У ней должно быть, она припасливая. Если только дома она…

Он ушел, почти убежал, и его долго не было. Появился разочарованный, злой.

– Той я не застал. К другим ходил. Нету ни черта! – сообщил он Стасу. – Да и кто в наше время водку про запас держит, что она, дефицит какой! Везде хоть залейся. И самогонки еще не варят, не из чего пока…

Он опять пошарил в доме по всем укромным уголкам, погремел бутылками за кухонным столиком.

– Слушай, – сказал он Станиславу, – я сейчас возьму мотоцикл, мотанем за Марьевку, в Лозовку. Там одна стерва самогоном всегда промышляла, у ней в любое время, ночь-полночь, бутылкой, а разживешься.

– А права у тебя с собой?

– У меня их вообще нет.

– Рискованно.

– Да я мотоцикл знаешь как вожу?

– А если остановят? Без документов, на чужой машине. Федору неприятности.

– Кто тут остановит? Участкового я знаю, и он меня знает, а другая милиция сюда раз в сто лет заезжает.

Алексей загорелся, его было уже не удержать, да Стас и не пытался. В самом деле, что такого – съездить по соседству за десяток километров? Не пьяные же они!

Алексей выкатил из сарайчика «Иж» с коляской, проверил – есть ли в баке бензин, подкачал его в карбюратор, толкнул ногой заводную педаль. Мотоцикл сразу же завелся, никелированные выхлопные трубы задрожали, выпуская синеватый дымок. Стас сел в коляску, Алексей в седло, крутнул ручку газа – и они лихо вылетели со двора на улицу.

В Лозовке из скособоченной избенки к ним вышла старуха с большими бородавками на лице – над бровью, возле носа и на подбородке. Она была чуть глуховата, и говорить с ней пришлось на ухо; впрочем, еще до разговора она уже сообразила, зачем, по какой нужде появились перед ее хибарой гости на мотоцикле.

– Нету, милые… – оказала она с виноватым видом, что не может услужить. – Стали мене тут прижимать, грозиться, мы тебе, бабка, под суд подведем, статью припишем… Ну я и бросила. Ну их!

– Кто стал-то?

– А эти… дружинники. Молодежь. Им повязки дали, надо им чтой-то делать, когой-то излавливать, а кого им тут излавливать? Вот они, значит, за мене уцепились…

– Неужели и бутылки не найдешь? – Алексей никак не мог поверить, что они ничем не разживутся у этой бабки, которая всегда была для всех прибежищам в таких вот крайних случаях.

– Не, милые, все ликвидировала, и приспособления свои, чтоб никакого даже следа… На одну только растирку себе оставила чуток. Против ревматизьму. Один старичок мене ха-ароший рецепт сказал. Муравьиных яиц горсть, тараканьих яиц горсть, куриного помету тоже горсть, сюргучом горлышко залить, переболтать и бутыль эту в теплое место. Она постоить, запенится, а как запенится – значит, готова. Лучшей любого лекарства помотает, я их все перепробывала… Я тебе отолью, мене не жалко, только как ты ее пить будешь, скус-то у ней не больно сладкий.

– Спасибо, бабуля, за доброту… Таракановку эту ты себе береги. Ладно, прощай!

– Доброго вам пути… А вы б у этой, у тетки Нюры спросили. В Люфаровке. Она, говорят, еще займается, не бросает. Да ей чего бояться, у ей один внук в райпо служит, другой в самом суде кем-то, они ее завсегда выручат…

– Это какая же такая тетка Нюра?

– Да в Люфаровке. Как въедешь, так сразу вправо забирай, там когда-то кузня стояла, да сгорела, а место это ты поймешь, оно бурьянистое, и железо ржавое набросано… А там увидишь, ее дом черепицей крытый, он один такой в Люфаровке…

До Люфаровки надо было ехать еще километров десять за Лозовку. Но, затративши столько усилий, Алексей и Стас уже не могли их прервать, найти водку стало для них чем-то непременным, от чего невозможно было отказаться.

Дорогу в Люфаровку Алексей точно не знал, в степи на развилках они сбились, заехали куда-то совсем не туда, но все же добрались, нашли и сгоревшую кузню, и дом под замшелой черепицей.

Тетка Нюра оказалась такой же старухой, как и та, что направила к ней в Лозовке: малорослой, тщедушной, без передних зубов. Она собирала на огороде с картошки в банку жуков, чтоб потом сжечь на огне. Алексея и Стаса она сразу же завела в дом – с глаз соседок, возившихся на своих огородах.

– Сколько вам? – спросила она.

– Три поллитра, – оказал Алексей. Раз спиртное в таком дефиците, надо прихватить с запасом. Придет вечером Федор, станут они обсуждать конфликт с председателем, – как же вести такой разговор всухую?

Он вынул три рубля, положил на стол.

Тетка Нюра как-то непонятно замялась. Она поглядывала на деньги, но не брала их, похоже, что-то хотела сказать – и не говорила.

– Мало, что ль? – спросил Алексей. – Рубль бутылка, цена известная. Иль у вас тут по-другому?

Продолжая мяться, тетка Нюра сказала, что цена и у них такая же, но за деньги она не хочет, ей это не интересно.

– А как же?

Тетка Нюра сбивчиво, невнятно заговорила, что у нее есть куры, поросенок, кормов не выписывают, не знаешь, где взять. За «этим самым» к ней обращаются, тоже ведь из чего-то делать надо, а еще ничего не поспело, до «буряков» далеко, запасы кончились… Минут пять нельзя было догадаться, к чему она клонит, но наконец Алексей и Станислав уразумели: за самогон она хотела бы натурой – или ячменю, или пшеницы. Алексей прибавил еще рубль, выложил все шесть, сколько у них было, давая двойную цену, но тетка Нюра стояла на своем: деньги ей не нужны, а вот два чувала зерна – и она нальет пять бутылок. Вино ее всем округ известное, хоть знак качества ставь: кто пьет – только хвалит, и запаху нет, и голова после не болит.

Алексей вышел в сени, позвал с собой Стаса.

День снаружи уже погасал, в сени свет пробивался только сквозь щели уличной двери, они почти не видели друг друга в темноте.

– Ну как?

Шепот Алексея был быстрым, жарким.

– Чего – как? – не понял Стас.

– Видишь, как уперлась… Мотанем, пару чувалов насыпем?

– Где? – Стас все еще ничего не соображал.

– Да из бункера! Если комбайн там стоит, не угнали его… Да стоит, куда ему деться, кто им будет заниматься, все занятые… Подождем в логу, стемнеет, подъедем, – это пара минут всего. Мешки она даст.

– А увидят?

– Кто там увидит, в пустом поле, в потемках.

– А если?

– Да брось ты бояться! Чепуха! Подумаешь, пару чувалов! Это ты просто в деревне не жил. Обычное дело! Шофера машинами продают, и то сходит… Ну?

– Лучше до райцентра доехать. Там-то уж найдем где-нибудь…

– Без прав? Ты что? На гаишников нарваться? И номера снимут, и мотоцикл арестуют… Да что ты дрейфишь, никакого риска, я тебе гарантию даю…

Шепот Алексея был решительным, напористым, ломающим всякие колебания.

Станиславу не хотелось показаться трусом, уверенность Алексея увлекала, и он сказал:

– Ну раз так… Тогда давай, проси у ней бутылку, аванс пускай ставит. Для бодрости духа.

Тетка Нюра радостно согласилась на условие, бутылка мигом, точно сама собой, из воздуха, явилась на столе, а с нею – и кусок сала, лук, хлеб. Суетливо торопясь, тетка Нюра стала разыскивать и доставать крепкие мешки.

– Только, упаси бог, к дому не подъезжайте, фарами не светите, скиньте подале, в огороде, я потом средь ночи сама перетаскаю…

Темноты ждать было уже недолго. Эта полчаса Алексей и Станислав пересидели в лоту, возле пруда, в котором купались. Алексей сходил в поле, посмотрел издали – стоит ли комбайн? Комбайн стоял на том же месте, одинокий, темный, посреди пустого пространства. Никого возле него не было. Нигде поблизости ни людей, ни машин. Только отдаленный собачий лай из деревень и слабый рокот все еще где-то работающих комбайнов и тракторов. Да по временам в тусклом небе с редкими звездами нарастал и прокатывался, быстро удаляясь, низкий басовитый гул реактивных лайнеров, и красный мигающий огонек пунктиром прострачивал с одного края на другой глухую небесную бездну.

Сначала дальние, а затем и ближние копны растворились в сумраке, совсем слились с полем, зрения уже не хватало и на полусотню шагов.

Алексей не стал светить фарой, поехали по стерне наугад. Пересекли пожню, выбрались на дорогу. Светлая ее, ровно тянувшаяся полоса была хорошо различима. Алексей из осторожности проехал по дороге сначала в правую сторону, развернулся, разведал и другой край. Дорога была шуста, никаких огней – ни поблизости, ни вдали.

Вернулись к комбайну, подрулили почти вплотную.

Гаечные ключи нужных размеров Алексей приготовил заранее, еще у пруда, выбрав их из сумки с мотоциклетным инструментом.

Пригнувшись у бока комбайна, втиснувшись куда-то в его глубь, он стал быстро отвинчивать какие-то гайки. Станислав не мог разглядеть, что он делает, и не знал, какие именно это гайки, устройство комбайна было известно ему слабо, он всего лишь пару недель походил в городе на курсы помощников штурвальных, да и то с пропусками, но догадывался, что Алексей открывает люк, ведущий в бункер с зерном.

– Давай мешки, – скомандовал Алексей.

Мешки Станислав держал наготове. Расправив горловину, он протянул мешок приятелю. Тот своими руками подвел руки Станислава куда-то дальше, сделал что-то еще – и с шуршанием в мешок хлынуло зерно, быстро наполняя его тяжестью.

– Другой давай, хватит!

Пока Станислав завязывал первый мешок и укладывал его в коляску мотоцикла, Алексей наполнил второй и сам оттащил его в сторону.

– Тьфу, черт! – ругнулся Алексей. – Ключ обронил!

Он опустился на корточки, стал шарить в потемках по земле, на том месте, где возился у комбайна.

– Куда ж он, гад… Как провалился!

– Да ладно, на что он нужен… Поехали! – заторопил Станислав. Самогон не придал ему храбрости, его почти трясло, и хотелось одного – поскорей и подальше убраться.

– Ты что! Они у Федора меченые, керненые… Сразу узнают, чей…

Продолжая ругаться, Алексей рылся в стерне, шлепал о землю ладонями. Станислав присоединился к нему, и сразу же ему под руку попал ключ.

– Вот он!

Алексей обрадовано схватил его, сунул в карман.

– Черт! Я уже хотел свет зажигать!

В коляске Станиславу теперь было не поместиться, он сел позади Алексея. Мотор с первого движения педали мягко, бархатно зарокотал, и Станислава этот звук сразу успокоил.

Алексей круто вывернул из-за комбайна на дорогу. Что-то темное, движущееся мелькнуло перед ними, на пути мотоцикла, отскакивая в сторону. Алексей затормозил, забыв выжать сцепление, мотор заткнулся, смолк. Совсем рядом с собой они услышали громкий, тревожный вскрик:

– Кто это? Алешка, ты?!

Голос был Федора.

Закончив работу, Федор уже в сумерках пригнал комбайн на машинный двор и тут только узнал про дневное происшествие – как испортили сто двадцать гектаров пшеницы и как председатель наказал Алексея.

– Надо комбайн привести, да все некого было послать. Может, сделаешь? – спросил Илья Иванович у Федора. – Нельзя его там на ночь оставлять, Марьевка рядом, могут и «раздеть».

Неприятно взволнованный услышанным, испытывая за Алексея мучительный стыд, Федор, не заходя домой, отправился за комбайном. В ту сторону как раз ехал «газон», подвез большую часть пути, а последний километр Федор шел пешком, напрямую, через поля. Он слышал шум остановившегося у комбайна мотоцикла и встревоженно решил, что так оно и есть, марьевцы, не напрасно беспокоился Илья Иванович.

Федор прибавил шагу, почти побежал. В руках его не было даже палки, но он и не вспомнил про страх, не думал – сколько их там, у комбайна, и что он будет делать один против нескольких человек, захваченных на месте преступления.

Почти уже возле самого комбайна он услышал, как мотоцикл затарахтел снова, и с удивлением, не понимая, как это может быть, узнал звук своего «Ижа», – только у него была такая мягкая отсечка, потому что Федор изменил, улучшил на нем глушитель. А в следующую секунду он разглядел надвигающийся на него из тьмы силуэт, Алешкину фигуру с длинными, расставленными на руле руками.

Вглядевшись, различив в коляске мешки, Федор тут же все понял.

Он растерялся, у него даже задрожали руки, голос.

– Да ты что, Алексей!.. Да что вы удумали, ребята?! Да разве ж это можно, да вы что!..

Первым овладел собой Алексей.

– Подумаешь! – сказал он с каким-то даже вызовом – как будто на нем не было никакой вины и ничего плохого он не сделал. – Да тут и центнера нету… По земле в сто раз больше рассыпано…

– Да как же ты мог, Алешка! Как же ты на такое решился! Я ж ведь просил за тебя, перед Василь Федорычем поручался!..

– Ты чего сюда шел, за каким делом?

– Как – за каким? Комбайн отогнать.

– Ты один?

– Один.

– А чего ты кричишь тогда? Крик поднял – на всю округу…

Алексей слез с мотоцикла, взялся за мешок в коляске.

– Договоримся так: ты нас не видел, нас тут не было… Доказывать же ты не пойдешь, в тюрьму же родного брата за два мешка не засадишь?

Он сбросил мешки на землю, опять сел в седло, запустил мотор, включил полный свет, от которого ярко вспыхнула впереди мотоцикла белая стерня, а окружающая тьма стала черней, рванул на полном газу с места…

В деревне он поставил мотоцикл на дворе Федоровой усадьбы, взял в доме свои и Стаса вещи. Марья доила в сарайчике корову и появления их не заметила.

Окольно, задами, уже в сплошной тьме они вышли на грейдер. Скоро их подобрал попутный автофургон, довез до станции, а в полночь они уже подъезжали к Воронежу, смотрели на городские огни, отражавшиеся в черном зеркале водохранилища, и сговаривались в первое же воскресенье поехать под Рамонь на рыбалку, – как сказал им в вагоне один старик, там снова стали брать на пареный горох крупные лещи.