Онлайн чтение книги Поумнел
XV

Поезд подходил к Петербургу. В отделении вагона первого класса Антонина Сергеевна ехала одна. Муж ее любил вагоны с креслами. Она проснулась еще до света. И мысль о скором свидании с детьми заставила ее подняться с трипового дивана.

Еще каких-нибудь два-три часа — и она увидит на вокзале Сережу. Он уже большой мальчик, носит треугольную шляпу. Лили не пустят… У них теперь поветрие «свинки» — неизбежная институтская болезнь. Она недавно только оправилась.

Но отчего же в ней нет захватывающей радости?.. Скорее тревога, точно она ждет какой-нибудь беды. Эта поездка случилась ведь гораздо раньше, чем она рассчитывала в начале зимы.

Да; но так понадобилось Александру Ильичу. Он, по утверждении в должности, — ей известно, как он трусил, что его не утвердят, — на радостях решил тотчас же ехать "представляться".

Ей он предложил сопровождать его, повидаться с детьми, с матерью, сестрой, кузиной. В доме кузины, княгини Мухояровой, они и остановятся. Нашлась целая квартира с мебелью, над бельэтажем.

Этой поездке она очень обрадовалась; а теперь вот сидит в полутьме зимнего хмурого рассвета, тревожная и недоумевающая. Она видит вперед, с какими людьми, в каких разговорах она проведет целый месяц. И в кузине она не найдет уже прежней своей Жени, с которой переписывалась годами, — чуткой, способной сочувствовать всем ее заветным идеям и стремлениям. Главный нерв ее души точно оборвался. Все идет мимо ее воли, и она ничего не может ни остановить, ни изменить. Тот человек, кому она отдала всю себя, потому что уверовала в него и через него поняла смысл жизни, "едет в другом вагоне". Это сравнение пришло ей еще вчера, когда она очутилась одна в своем отделении и заперла изнутри дверку. Один поезд мчит их, но едет он, а она только при нем, как какой-то ненужный придаток…

Когда свету прибавилось, она занялась своим туалетом: поправила прическу, освежила голову одеколоном, уложила опять свои вещи в дорожный мешок и сидела у полузаиндевелого окна.

К ней постучались на станции, где последний буфет. Лакей-татарин ей принес чаю, — прислал его Александр Ильич.

Муж перед отъездом был к ней особенно внимателен, с каким-то новым оттенком уклончивой снисходительности, точно он хочет показать ей, что считает ее достойною сожаления истеричною женщиной, с которою он не может уже ставить себя на одну доску.

Вот и Петербург. Поезд замедлил ход, вошел под навес… В вагон ворвались несколько артельщиков.

На платформе ее обняла кузина.

— Жени!.. Милая!..

Жени, в бархатной шубке, с накладкой завитых волос, в открытой шляпе; на вид еще очень молодая, с запахом пудры. Но, обнимая ее, Антонина Сергеевна не чувствовала своей прежней кузины.

Сережа, в шинели с бобрами и треугольной шляпе, бросился сначала к отцу. У нее он поцеловал руку и все тыкал ее своей треуголкой.

Ни мать, ни сестра не выехали ее встретить.

— Grand-maman, — говорил ей Сережа, — не совсем здорова… Tante Lydie[36]Бабушка… Тетя Лидия… (фр.). хотела быть.

Сережа стал похож на отца, волосы его темнели, он смотрел почти юношей; голос у него срывался с низких нот на высокие.

— Как же мы едем? — спросил Александр Ильич, свежий и нарядный в своей ильковой шубе и бобровой шапке.

— Папа, я с тобой! — запросился Сережа. — Мы в парных санях.

Он опять поцеловал руку у матери жестом молодого человека и побежал за отцом. Ее пронизала мысль: "моего в нем ничего нет". И вся жизненная дорога этого мальчика была перед ней как на ладони. Но он прямо начнет с того, чем отец его кончает.

— Как я рада тебя видеть, Нина… Ты утомилась?

Возбужденный голос кузины раздался внутри кареты. Они держали друг друга за руку… Княгиня Мухоярова улыбалась ей. Эта улыбка что-то не согревала ее. Ей бы надо было прильнуть к кузине, но она не могла.

Плакать… изливаться… В чем? Новый, еще никогда ею не испытанный стыд удерживал ее.

— Как я рада, — продолжала говорить княгиня своим тонким, немного простуженным голосом, — как я рада, что вы будете жить у нас! Муж твой — великолепен! Как он еще хорош!.. И какая представительность! Конечно, ему надо было в предводители!

— Ты думаешь? — спросила Антонина Сергеевна и поглядела на кузину.

— Разумеется, милая. Так мало людей с желанием служить обществу… Это надо ценить… Все только кидаются в дела… Вот и мой муж… Никакой роли, никакого высшего честолюбия. Деньги и деньги, биржа, расширение оборотов… Но для этого довольно и купцов, разных спекулянтов, жидов!.. Ах, Нина, — княгиня сентиментально вздохнула, — on finit toujours par un grand vide. Во мне ты найдешь теперь… как это сказать… une crise, vrai!..[37]все кончается всегда суетой сует …кризис, правда!.. (фр.).

Она уже знала, что кузина с некоторых пор изучает какие-то «теофизические» науки, но в своих письмах избегала вдаваться в это, спрашивать ее подробно, что это за науки.

— Une crise? — переспросила она по-французски и поглядела опять на пополневшее и слегка напудренное лицо кузины.

"Неужели и я ударюсь во что-нибудь? — подумала она вслед за тем, — в редстокизм, в буддизм или в столоверчение?"

— Ты еще должна быть счастлива!.. У тебя муж — крупная личность. И мне кажется, Нина, ты к нему начинаешь относиться… слишком односторонне.

— Может быть, — кротко выговорила Антонина Сергеевна.

— Ты как была восторженною девушкой двадцать лет назад, так и осталась.

— Simpliste? — повторила Гаярина. — Проста? — перевела она по-русски.

— Нет, не проста. Но… как это нынче пишут?.. прямолинейна! Voilà le mot![38]Вот слово! (фр.).

Привычка пересыпать русскую речь французскими фразами и прежде водилась за ее кузиной, но теперь это резче бросалось и придавало разговору неприятный ей, суетный оттенок.

— И, наконец, Нина, милая, когда уйдешь душой в такие сферы, откуда все кажется ничтожным и тленным, нельзя никого винить в известных превращениях…

После маленькой паузы княгиня ниже наклонилась к ней и спросила:

— Ты разве не допускаешь возможности перехода существ? Одною жизнью еще не кончается бытие.

"Что это такое? — спросила про себя Гаярина, — шутовство или блажь?"

— Тебе кажется диким, что я говорю?.. Ах, Нина, нельзя быть довольной обыкновенными объяснениями жизни… всего… Ты понимаешь?.. Только ты не подумай, что я хочу тебе что-нибудь навязывать. Я не изуверка!.. Я ищу просвета!.. L'au-delà![39]Вот слово! (фр.). Потусторонние миры! (фр.) .

Княгиня полузакрыла глаза, привлекла к себе Гаярину и поцеловала ее.

В этой ласке опять сказалась ее мягкая натура, но весь ее тон был уже таков, что Антонина Сергеевна не могла заговорить с ней, как с испытанным другом.

— Ты очень обсиделась, — продолжала кузина, — там, в твоем губернском городе. У меня теперь бывает много народу, гораздо больше, чем прежде… Я ведь вроде тебя, была simpliste, нетерпима. А теперь… все это — вопросы направления, цвета не важны… в моих глазах. Везде, и за границей, в Англии, во Франции, мы видим, что общество ищет совсем другого.

— L'au-delà? — спросила Антонина Сергеевна.

— Нина, милая! Нельзя быть без просвета. Надо верить в чудо вселенной. Особенно в наши лета, когда молодость прошла! Il faut la grande synthèse!..[40]Нужен великий синтез!.. (фр.).

Княгиня не договорила, еще раз обняла Гаярину и поглядела в окно.

— Твоя maman… немножко простудилась. Она боится инфлуэнцы… Хочешь к ней заехать сейчас или ты переменишь туалет и немного отдохнешь? Maman очень обрадована! Все повторяет, что ее beau-fils a trouvé son chemin de Damas.[41]зять нашел свое истинное призвание! (фр.). Ты уж ей не противоречь.

— Я никому не противоречу! — сказала Антонина Сергеевна и прибавила: — К maman я поеду перед обедом. Она ведь любит, чтобы я была всегда в туалете… И для нее теперь слишком рано.

Карета, остановившись, прервала их разговор. Швейцар уже высадил Александра Ильича и Сережу.