Онлайн чтение книги Предание о старом поместье
ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Это случилось спустя неделю после Рождества. Ингрид сидела у окна в маленькой гостиной и вышивала гладью. Ее милость, расположившись на диване, как всегда, вязала. В комнате стояла тишина.

Молодой Хеде пробыл дома неделю, и все это время Ингрид с ним не встречалась. Он и в собственном доме жил, как простолюдин, спал в людской, ел на кухне. И он никогда не заходил к матери.

Ингрид знала, что и советница, и юнгфру Става ждали от нее, что она сделает что-нибудь для Хеде или по крайней мере каким-то образом сумеет повлиять на него так, что он останется дома. И она очень страдала из-за того, что никак не может сделать то, чего они хотят. Она была в полном отчаянье от бессилия, которое охватило ее с тех пор, как рухнули ее надежды.

И вот юнгфру Става только что явилась и сообщила, что Хеде укладывает свою дорожную суму и собирается уходить. На этот раз он пробыл дома даже меньше, чем в свои прежние наезды на Рождество, добавила она, бросив укоризненный взгляд на Ингрид.

Ингрид прекрасно понимала, чего они ждали от нее, но была не в силах помочь. Молча продолжала она заниматься своим делом.

После ухода юнгфру Ставы в гостиной сноса воцарилась тишина. Ингрид совершенно забыла, что она не одна, и внезапно впала в странное забытье, причем все ее горестные думы вылились в фантастическое видение.

Ей привиделось, будто она бродит по всему громадному господскому дому. Она шла через множество залов и комнат, где мебель была в серых чехлах, люстры и картины обернуты тюлем, а на полу лежал толстый слой пыли, взлетающей под ее ногами. Но вот наконец она дошла до комнаты, в которой никогда прежде не бывала. Это была совсем маленькая комнатка, а стены и потолок в ней были почему-то черные. Но, приглядевшись, Ингрид увидела, что они вовсе не были окрашены черной краской или задрапированы черной материей. Черной комната казалась потому, что здесь стены и потолок были сплошь заняты висящими на них летучими мышами. Эта комната была не что иное, как гигантское гнездо летучих мышей. В одном из окон было выбито стекло, и становилось понятно, каким образом они проникли сюда в таком невероятном количестве, что смогли заполонить стены и потолок. Они висели неподвижно, погруженные в зимнюю спячку, и даже не пошевельнулись, когда Ингрид вошла в комнату.

Но зрелище это внушило ей такой ужас, что она задрожала с ног до головы. Жутко было наблюдать эту массу тварей, которыми была увешана вся комната. Их черные крылья обернулись вокруг туловищ наподобие плащей, каждая из них вцепилась в стену единственным своим длинным когтем и висела на нем, погруженная в мертвый сон.

Все это Ингрид видела отчетливо, и она думала про себя, знает ли юнгфру Става о том, что летучие мыши заполонили в доме целую комнату.

И ей привиделось, будто она подошла к юнгфру Ставе и спросила ее, была ли она в этой комнате и видела ли там летучих мышей.

— Конечно, видела, — ответила ей юнгфру Става. — Это их комната. Разве вы не знаете, мамзель Ингрид, что у нас в стране в каждом старом поместье одну комнату оставляют для летучих мышей?

— Никогда об этом не слыхала, — ответила Ингрид.

— Поживете с мое на белом свете, мамзель Ингрид, тогда и поймете, что я говорю правду, — сказала юнгфру Става.

— Не понимаю, как можно терпеть в доме эту нечисть, — сказала Ингрид.

— Приходится, — возразила юнгфру Става. — Эти летучие мыши — птицы госпожи Скорби, и она повелела нам приютить их здесь.

Ингрид видела, что юнгфру Става больше не хочет об этом говорить. Она вновь принялась за вышивание, но из головы у нее не шли слова домоправительницы, и она все думала, кто же эта госпожа Скорбь, что забрала здесь в доме такую власть и даже сумела вынудить юнгфру Ставу отдать одну из комнат в доме летучим мышам.

И только она так подумала, как увидела из окна черный санный возок в упряжке черных коней, остановившийся около веранды.

Она увидела, как из дома вышла юнгфру Става и присела в почтительном реверансе. Из возка появилась старая дама в длинном черном бархатном плаще с падающим на плечи многослойным воротником. Она была сгорбленная и передвигалась с трудом. Ей даже тяжело было переставлять ноги, чтобы взойти на ступеньки лестницы.

— Ингрид, — сказала советница, поднимая взгляд от вязанья, — мне кажется, я слышу, что приехала госпожа Скорбь. Это ее колокольчик звенел. Заметила ли ты, что в ее экипаже никогда не бывает бубенцов, а лишь один малюсенький колокольчик? Но он слышен, он слышен! Спустись в прихожую, Ингрид, и попроси госпожу Скорбь пожаловать сюда.

Сойдя в прихожую, Ингрид увидела, что госпожа Скорбь стоит на веранде и беседует с юнгфру Ставой. Ее они не заметили.

Ингрид с удивлением увидела, что сгорбленная старая дама прячет под своим широким многослойным воротником нечто похожее на черный траурный креп. Он был очень тщательно спрятан от посторонних глаз. Ингрид долго пришлось приглядываться, прежде чем она обнаружила, что это была пара больших крыльев летучей мыши, которые госпожа Скорбь таким способом пыталась скрыть.

Девушка еще больше заинтересовалась старой дамой и попробовала разглядеть ее лицо, но та стояла к ней спиной и смотрела во двор, так что это оказалось невозможным. Тем не менее, когда госпожа Скорбь протянула руку домоправительнице, Ингрид увидела, что один палец у нее значительно длиннее других, а на конце его торчит длинный загнутый коготь.

— Ну что, тут в усадьбе все, как прежде? — спросила гостья.

— Да, милостивая госпожа Скорбь, — ответила юнгфру Става.

— И вы не сажали ни цветов, ни деревьев? Не прокладывали мостки? Не очищали аллею от сорняков?

— Нет, милостивая госпожа.

— Так все и должно быть, — сказала милостивая госпожа. — Надеюсь, вы не посмели искать рудную жилу или вырубать лес, который наступает на поля?

— Нет, милостивая госпожа.

— И не чистили колодцы?

— Нет, не чистили.

— Нравится мне это место, — сказала госпожа Скорбь. — Тут мне хорошо. Если так будет продолжаться еще несколько лет, то мои птицы смогут занять весь дом. Вы очень добры к моим птицам, юнгфру.

В ответ на эту похвалу юнгфру Става смиренно поклонилась.

— Ну а как обстоят дела в доме? — спросила госпожа Скорбь. — Как вы отпраздновали Рождество?

— Как обычно, — ответила юнгфру Става. — Ее милость целыми днями сидит у себя в гостиной и вяжет. Она думает только о сыне, а о празднике и не вспоминает. Так что у нас не было ни свечей, ни подарков.

— Ни елки, ни рождественской трапезы?

— Мы даже в церковь не ездили, милостивая госпожа, даже свечей на окна утром не ставили.

— Чего ради станет советница чествовать Сына Божия, если Бог не хочет исцелить ее сына?

— Правда ваша, с какой стати?

— Он сейчас дома, я полагаю. Может, ему лучше?

— Нет, ему не лучше. Он все такой же пугливый.

— И он по-прежнему ведет себя как простолюдин? Не заходит в господские покои?

— Нет, в комнаты он не заходит. Вы ведь знаете, милостивая госпожа, что он боится советницы.

— И он кормится на кухне, а спит в людской?

— Да, так оно и есть.

— И вы не знаете, как излечить его?

— Нет, не знаем, не ведаем.

Госпожа Скорбь немного помолчала. Когда она вновь заговорила, голос ее звучал резко и сурово.

— Все вроде бы очень хорошо, юнгфру Става, и тем не менее я не вполне довольна вами.

В тот же миг она обернулась и пристально посмотрела в лицо Ингрид.

Девушка отпрянула назад. У старой дамы было маленькое морщинистое лицо, сужающееся книзу, так что подбородок был почти не заметен. Зубы ее напоминали зубья пилы, а на верхней губе густо росли волосы. Вместо бровей у нее были кустистые хохолки, а кожа была совершенно коричневая.

Ингрид удивилась, как это юнгфру Става не видит, кто перед ней. Госпожа Скорбь не человек, она просто-напросто зверушка.

Увидев Ингрид, госпожа Скорбь ощерила рот, так что стали видны ее острые зубы.

— Когда вот эта появилась здесь, — сказала она, обращаясь к юнгфру Ставе, — вы решили, что она послана вам. Увидев ее глаза, вы решили, что она послана сюда для того, чтобы спасти его. Она, дескать, умеет обращаться с помешанными. Ну, и что из этого вышло?

— Ничего не вышло. Она ничего не сделала.

— Тут уж я вмешалась в это дело, — сказала госпожа Скорбь, — это моя заслуга в том, что вы не сказали ей, зачем оставили здесь. Если бы она знала это с самого начала, то не питала бы розовых надежд на встречу с тем, кого любит. А если бы она не питала надежд, то не почувствовала бы столь жестокого разочарования. А если бы разочарование не парализовало ее, то, может, она бы и сделала что-нибудь для безумного. А так она даже не смотрит в его сторону. Она ненавидит его за то, что он не тот, кем должен был быть. Это моя работа, юнгфру Става, моя работа.

— Госпожа свое дело знает, — ответила юнгфру Става.

Госпожа Скорбь вынула обшитый кружевами платок и отерла свои обведенные красными кругами глаза. По-видимому, это был жест удовлетворения.

— Нечего притворяться, юнгфру! — сказала она. — Вам не по нраву, что я забрала эту комнату для моих птиц. Вам не по нраву, что я скоро займу весь этот дом. Знаю, знаю! Вы и ваша госпожа думали обмануть меня. Но из этого ничего не вышло.

— Да, верно, — сказала юнгфру Става, — милостивая госпожа может быть покойна. Из этого ничего не вышло. Молодой господин сегодня уходит. Он уже упаковал свою дорожную суму, а это значит, что он наверняка уйдет. Все, о чем мы всю осень мечтали с ее милостью, пошло прахом. Ничего не вышло. Мы думали, что она по крайней мере сумеет хотя бы удержать его дома. Но несмотря на все добро, что мы ей сделали, она ничего не захотела сделать для нас.

— Да, знаю, она поступила дурно, — сказала госпожа Скорбь. — Но, как бы там ни было, ее надо удалить отсюда. Вот об этом я и хотела говорить с госпожой советницей.

Госпожа Скорбь стала с трудом подниматься по лестнице на своих неустойчивых ножках. При каждом шаге она чуть приподнимала крылья, словно надеясь на их помощь. Наверняка ей легче было бы лететь.

Ингрид пошла следом за ней. Ее неудержимо влекло к этой странной особе, она была точно зачарована. Наверное, ни за одной писаной красавицей не шла бы она следом с такой охотой.

Когда Ингрид вошла в маленькую гостиную, госпожа Скорбь уже сидела там на диване рядом с советницей и доверительно шепталась с ней, как с давней и близкой подругой.

— Ты ведь понимаешь, что не можешь оставить ее у себя, — вкрадчиво говорила госпожа Скорбь. — Ты ведь не выносишь, когда у тебя в саду расцветет хотя бы один цветок. Так можешь ли ты терпеть у себя в доме молодую девушку? Присутствие юной особы всегда вносит немного радости и развлечения, а тебе это некстати.

— Да, я как раз об этом думаю.

— Сыщи ей место компаньонки в каком-нибудь другом месте. Но у себя ее не оставляй.

Она поднялась и стала прощаться.

— Это, собственно, все, что я хотела тебе сказать, — заключила госпожа Скорбь. — Ну, а как твое самочувствие?

Каждый день мне в сердце точно нож вонзают, — ответила советница, — я живу только им, живу, лишь пока он дома. Но на этот раз все хуже, чем обычно. Много хуже. Я не в силах этого вынести.

Когда зазвенел колокольчик советницы, Ингрид чуть не подскочила от неожиданности. Она была всецело поглощена своим фантастическим видением, и потому очень удивилась, обнаружив, что они с советницей одни в гостиной, а перед домом нет никакого черного возка

Ее милость позвонила, чтобы позвать юнгфру Ставу, но та не появлялась. Советница попросила Ингрид сойти вниз в комнату домоправительницы и позвать ее.

Ингрид спустилась вниз, но маленькая комната со шторами в синюю полоску была пуста. Девушка решила сходить на кухню, чтобы узнать у служанок, где юнгфру Става, но не успела она открыть дверь, как услышала оттуда голос Хеде. Она остановилась. Встречаться с ним ей было невмоготу.

Потом она все же попыталась перебороть себя. Несчастный ведь не виноват, что оказался не тем, кого она ждала. Надо все-таки попробовать что-нибудь сделать для него. Как-нибудь убедить его остаться дома. Ведь прежде она не чувствовала к нему такого отвращения и он вовсе не казался ей ужасным.

Она наклонилась и заглянула в замочную скважину. Хеде сидел за столом и ел. И здесь, так же как в других местах, служанки болтали с ним, забавляясь его бессвязными речами.

Одна из них спросила, на ком он собирается жениться.

Хеде улыбнулся, он был очень доволен, что ему задали этот вопрос

— Да будет тебе известно, что ее зовут Кладбищенская Лилия, — ответил он.

Скажи на милость, девушка и не подозревала, что у его невесты такое красивое имя.

— А где ее дом?

— Нет у нее дома, нет у нее ни кола ни двора, — ответил Хеде, — она живет в моем мешке.

Девушка подивилась такому странному дому и спросила о родителях его невесты.

— Нет у нее ни отца, ни матери, — сказал Хеде. — Она прекрасна, как цветок, что расцвел в саду.

До этого он говорил более или менее связно. Но когда он попытался описать красоту своей невесты, у него ничего не получилось. Он захлебывался словами, но речи его становились все более путаными, и следить за ходом его мысли стало невозможно. Но сам он упивался своими словами, улыбался во весь рот и сиял от удовольствия.

Ингрид поспешила прочь. Она была не в силах этого вынести. Она ничего не сможет для него сделать. Он ей омерзителен.

Но, не дойдя до лестницы, она остановилась, вновь почувствовав угрызения совести. Здесь ей сделали столько добра, а она не хочет за него отблагодарить.

Пытаясь перебороть свое отвращение, она попробовала мысленно превратить Хеде в знатного господина. Как выглядел он прежде в красивом платье, с откинутыми назад волосами? Она закрыла глаза и попыталась вообразить себе его. Но нет, это оказалось невозможным.

Она не могла представить его себе иным. И в тот же миг она увидела совсем близко от себя очертания любимого лица. Оно маячило в воздухе где-то слева, на удивление отчетливо.

На этот раз лицо не улыбалось. Губы дрожали от боли, непереносимое страдание читалось в резких складках у рта.

Ингрид, застыв на ступенях лестницы, смотрела на него. Вот оно здесь, трепещущее и легкое, неуловимое, как солнечный блик, отражающийся от хрусталика люстры, но столь же явное, столь же реальное. Она вспомнила про свое недавнее фантастическое видение, но здесь было нечто другое. Здесь была реальность.

Немного погодя губы зашевелились, они что-то говорили, но она не расслышала ни звука. И тогда она попыталась прочесть слова по губам, как это обычно делают глухие. И это ей удалось.

— Не давай мне уйти! — говорили губы. — Не давай мне уйти!

И с каким страхом это говорилось!

Если бы кто-то лежал у ее ног, умоляя спасти его жизнь, то и тогда она не испытала бы такого потрясения. Она вся затрепетала от волнения. Ничего более душераздирающего ей не доводилось переживать в своей жизни. Никогда не думала она, что можно молить о чем-то в столь смертельном ужасе.

Губы непрестанно молили:

— Не давай мне уйти! — И с каждым разом страх ощущался все сильнее.

Ингрид ничего не понимала. Она лишь стояла, замерев, охваченная невыразимым состраданием.

Ей показалось, что для того, кто обращается к ней с такой мольбой, речь идет о чем-то более важном, нежели жизнь. Речь идет о спасении души.

Губы перестали шевелиться. Они застыли, полуоткрытые в бессильном отчаянье. И эти полуоткрытые губы, в которых вдруг проступило нечто бессмысленное, заставили ее вскрикнуть от неожиданности. Ингрид узнала лицо помешанного. Оно было именно таким, каким она совсем недавно видела его.

— Нет, нет, нет! — воскликнула она. — Этого не может быть, не может, не может! Невозможно, чтобы это был он.

И в ту же минуту лицо исчезло. Наверное, целый час просидела она на холодной лестнице, рыдая от отчаяния и безнадежности. Но в конце концов в душе ее пробудилась надежда, светлая, окрыляющая надежда.

Все происшедшее означало, что она оказалась здесь для того, чтобы спасти его. Для этого она появилась в усадьбе. И ей суждено огромное, невообразимое счастье — спасти его.

В маленькой гостиной ее милость говорила с юнгфру Ставой. Трогательно и жалко молила она домоправительницу, чтобы та упросила сына остаться хотя бы еще на пару дней.

Юнгфру Става была сурова и неуступчива.

— Просить-то его можно, да только ведь ваша милость знает, что никто не сможет убедить его остаться дома, если он сам того не захочет.

— У нас ведь достаточно денег. Ему больше нет нужды уходить. Может быть, вы, юнгфру Става, скажете ему…

В этот момент в гостиную вошла Ингрид. Бесшумно открыв дверь, она прошла по комнате легкой, летящей походкой. Глаза ее сияли, точно видели вдали нечто прекрасное.

Увидев ее, советница слегка нахмурила брови. Ее охватило желание проявить жестокость, причинить кому-то другому такую же боль, какую испытывала она сама.

— Подойди сюда, Ингрид! — велела она. — Я должна поговорить с тобой о твоем будущем.

Девушка взяла гитару и собиралась выйти из комнаты. Она обернулась к советнице.

— О моем будущем… — сказала она, проведя рукой по лбу. — Мое будущее уже определено, — добавила она с мученической улыбкой и, не произнеся больше ни слова, вышла из гостиной.

Ее милость и юнгфру Става удивленно переглянулись. Затем они стали советоваться о том, куда им отослать девушку.

Но когда юнгфру Става вернулась к себе в комнату, она увидела там Ингрид, которая пела песенки, аккомпанируя себе на гитаре. А напротив нее сидел Хеде и слушал ее с сияющим, как солнце, лицом.