Онлайн чтение книги Прекрасная нивернезка
II. «ПРЕКРАСНАЯ НИВЕРНЕЗКА»

Мадемуазель Клара всегда просыпалась рано.

В это утро она очень удивилась, не увидев матери в каюте и обнаружив на подушке чью-то голову возле своей.

Она протерла глаза кулачками и, схватив за волосы своего маленького соседа, принялась его трясти.

Бедный Тотор был разбужен самыми причудливыми пытками и мучениями — шаловливые пальчики щекотали ему шею, хватали за нос.

Изумленно посмотрев вокруг, он подумал, что сон его все еще продолжается.

Над ними раздавались чьи-то шаги.

На набережную с глухим грохотом выгружали доски.

Мадемуазель Клару это, казалось, заинтересовало.

Подняв пальчик, она показала приятелю на потолок жестом, который обозначал:

«Что бы это могло быть?»

Начиналась выгрузка. Дюбак, столяр из Ла-Вилетт, приехал в шесть часов с лошадью и тележкой, и папаша Луво с совершенно несвойственным ему усердием сейчас же принялся за работу.

Добряк не смыкал глаз всю ночь, думая, что ему придется отвести обратно к комиссару иззябшего и голодного ребенка.

Он готовился выдержать утром новую бурю, но, по — видимому, голова мамаши Луво была занята чем-то другим и она не заговаривала с ним о Викторе.

Франсуа надеялся выиграть время, отдалив момент объяснения.

Он хотел только, чтобы о нем забыли, старался не попадаться на глаза жене и работал не покладая рук, боясь, как бы мамаша Луво, увидев его праздным, не крикнула ему:

— Эй, ты там! Коли ты ничего не делаешь, отведи — ка малыша туда, откуда ты его взял!

И он работал.

Груды досок заметно уменьшались.

Дюбак уже три раза съездил туда и обратно, и мамаша Луво, стоя на мостике с грудным ребенком на руках, едва успевала подсчитывать выгружаемые доски.

От большого усердия Франсуа выбирал доски длинные, как мачты, толстые, как стены.

Если доска оказывалась слишком тяжелой, Луво призывал на помощь Экипажа.

Экипаж — матрос с деревянной ногой — составлял всю команду «Прекрасной нивернезки».

Его подобрали из милости и держали по привычке.

Инвалид опирался на деревяшку и с трудом поднимал доску, а Луво, сгибаясь под тяжестью ноши так, что пояс на нем чуть не лопался, медленно спускался по трапу.

Ну, можно ли отвлекать такого занятого человека?

Мамаша Луво об этом и не помышляла.

Она расхаживала по мостику, всецело занятая Мимилем, которого она кормила грудью.

Вечная жажда у этого Мимиля!

Как у папаши.

Папаша Луво выпить не прочь! Но уж, конечно, не сегодня.

Работа началась с раннего утра, но о белом вине не было и речи. Не было даже и мысли о том, чтобы передохнуть, вытереть вспотевший лоб, чокнуться с приятелем возле стойки.

Даже когда Дюбак предложил ему выпить стаканчик, Франсуа сделал над собой героическое усилие.

— После, время терпит.

Отказаться от стаканчика!

Хозяйка ничего не понимала — уж не подменили ли ей Луво?

Клару, очевидно, тоже подменили, — вот уже одиннадцать часов, а девочка, которую обыкновенно никак не удержишь в кровати, сегодня и не думает вставать.

И мамаша Луво спешит в каюту — посмотреть, что там происходит.

Франсуа остается на палубе; у него опустились руки и перехватило дыхание, словно он ударился грудью о бревно.

Так и есть! Жена вспомнила о Викторе, она пошла за ним, и сейчас Луво придется идти к полицейскому комиссару…

Но нет, мамаша Луво появляется одна, она смеется и знаками подвывает к себе мужа.

— Пойди-ка посмотри, уж очень забавно!

Добряк не понимает, отчего это она вдруг так развеселилась; он идет за ней, как автомат, от волнения еле волоча ноги.

Оба малыша в одних рубашках сидят на краю кровати, спустив босые ножки.

Они завладели миской с супом, которую утром мать поставила возле них.

У них была одна ложка на двоих, и они ели по очереди, как птенчики в гнезде; Клара, которая всегда капризничала за едой, теперь, смеясь, подставляла ротик.

Конечно, крошки хлеба попали им и в глаза и в уши, но ничего не было ни разбито, ни опрокинуто; оба малыша от души веселились, и сердиться на них было невозможно.

Мамаша Луво посмеивалась:

— Раз они так хорошо поладили, нам нечего о них беспокоиться.

Весьма довольный, что дело так обернулось, Франсуа поспешил вернуться к своей работе.

Обычно в дни выгрузки он после работы отдыхал: это значило, что он обходил все матросские кабачки, от Пуэн-дю-Жур[2]Пуэн-дю-Жур находится на западной окраине Парижа; набережная Берси — на восточной. до набережной Берси.

Зато выгрузка затягивалась обыкновенно на неделю с лишним, и мамаша Луво все время сердилась.

На этот раз ни белого вина, ни лени нет и в помине — Франсуа охвачен желанием сделать все как можно лучше, он неутомимо, не покладая рук работает.

Малыш, словно поняв, что ему нужно завоевать себе место, старался всячески забавлять Клару.

Впервые за всю жизнь девочка провела день без слез, впервые не набила себе синяков и не разорвала чулок.

Маленький товарищ развлекал ее, утирал ей нос.

Он охотно жертвовал своими волосами, чтобы помешать слезам, готовым в любую минуту брызнуть из глаз Клары.

И она запускала ручонки в его густую спутанную шевелюру и дразнила своего старшего друга, как щенок, задирающий большую собаку.

Мамаша Луво издали наблюдала за происходящим.

Она говорила себе, что неплохо иметь эту маленькую няньку.

Пожалуй, можно оставить Виктора у себя до конца выгрузки. Еще будет время отдать его перед отходом баржи.

Вот почему вечером она ни словом не обмолвилась об отправке малыша и, досыта накормив его картошкой, уложила спать, как и накануне.

Можно было подумать, что приемыш, которого привел Франсуа, является членом семьи, а видя, как Клара, засыпая, крепко обнимает его за шею, нетрудно было догадаться, что девочка взяла его под свое покровительство.

Выгрузка «Прекрасной нивернезки» продолжалась три дня.

Три дня каторжной работы без отдыха, без передышки.

Но вот к полудню нагружена последняя повозка, и баржа опустела.

Буксирный пароход должен был прийти за нею на следующее утро, и Франсуа весь день скрывался под палубой, починяя обшивку. Его не переставали преследовать слова, которые вот уже три дня звучали у него в ушах:

«Отведи его к полицейскому комиссару».

Ох уж этот комиссар!

Обитатели каюты «Прекрасной ннвернезки» боялись его не меньше, чем действующие лица балаганного Петрушки.

Он сделался чем-то вроде буки, мамаша Луво злоупотребляла его именем, чтобы усмирить Клару.

Всякий раз, когда она произносила это страшное слово, мальчуган устремлял на нее испуганный взгляд — взгляд ребенка, слишком рано узнавшего, что такое страдание.

Он смутно понимал, чем угрожало ему это слово.

Комиссар! Это означало, что не будет больше ни Клары, ни ласковых слов, ни теплой печки, ни картошки! Вместо этого — возврат к мрачной жизни, к дням без хлеба, к ночам без кроватки, к пробуждениям без поцелуев.

Оттого-то накануне отъезда он и вцепился так крепко в юбку мамаши Луво, когда Франсуа дрожащим голосом спросил:

— Ну, так как же? Отвести его, что ли?

Мамаша Луво ничего не ответила.

Казалось, она подыскивала предлог, чтобы оставить Виктора.

Что же касается Клары, то она, задыхаясь от слез, каталась по полу, твердо решив довести себя до нервного припадка, если ее разлучат с новым другом.

«Женщина с головой» сказала значительно:

— Бедный мой муженек! Ты, конечно, по обыкновению сделал глупость. Теперь за нее надо расплачиваться. Ребенок привязался к нам, Клара без ума от него, всем нам будет тяжело расстаться с ним. Я попробую оставить его, но требую, чтобы вы все мне помогли. В первый раз, как Клара закапризничает или же ты напьешься, я отведу его к полицейскому комиссару.

Папаша Луво просиял.

Итак, решено. Он дает зарок не пить.

Он улыбался, растягивая рот до ушей, и пел на палубе, разматывая канат, в то время как буксирный пароход тащил за собою «Прекрасную нивернезку» вместе с целой флотилией барж.