Онлайн чтение книги Прекрасная нивернезка
III. В ПУТИ

Виктор был в пути.

Путь его лежал мимо пригородных деревушек, домики и огороды которых гляделись в реку.

Мимо белой страны меловых гор.

Вдоль шумных бечевников.

Мимо холмов, по направлению к мирно дремлющему каналу Ионны и его шлюзам.

К вечнозеленому, лесистому Морвану.

Прислонясь к рулю, Франсуа, твердо помнивший свой зарок, пропускал мимо ушей приглашения шлюзовых смотрителей и виноторговцев, удивленных тем, что он плывет мимо.

Крепко приходилось держать руль, чтобы помешать «Прекрасной нивернезке» причаливать у кабачков.

Ведь с тех пор, как старая баржа совершала все один и тот же рейс, она знала все пристани и сама останавливалась около них, как лошадь, которая тащит конку.

На носу баржи, опираясь на свою единственную ногу, Экипаж меланхолично орудовал огромным багром, отталкивая водоросли, закругляя на поворотах, цепляясь за шлюзы.

Работа несложная, однако и днем и ночью раздавалось постукивание его деревянной ноги по доскам палубы.

Безропотный и молчаливый, он принадлежал к числу тех, для кого все в жизни складывается неудачно.

Еще в школе товарищ выколол ему глаз, на лесопилке его изувечили топором, а на сахарном заводе кипятком обварили…

Ему пришлось бы нищенствовать и в конце концов умереть с голоду где-нибудь в придорожной канаве, если бы Луво — а ведь у него глаз был наметанный — не взял его к себе в помощники сразу же, как только тот вышел из больницы.

Это даже послужило когда-то поводом к крупной ссоре — совсем как теперь из-за Виктора.

«Женщина с головой» разгневалась.

Луво повесил нос.

А Экипаж в конце концов все-таки остался.

Теперь он входил в состав зверинца «Прекрасной нивернезки» на равных правах с кошкой и вороном.

Папаша Луво так ловко управлял рулем, а Экипаж так хорошо работал багром, что ровно через двенадцать дней после отплытия из Парижа «Прекрасная нивернезка», поднявшись вверх по реке и каналам, стала на якоре для мирной зимней спячки у моста в Корбиньи.

С декабря по конец февраля навигация прекращается. Судовщики чинят баржи и объезжают участки, скупая лес на корню для весенних порубок.

Дрова недороги — в каютах топят жарко, а если осенние сделки удачны, то эта пора безделья превращается в веселый отдых.

«Прекрасную нивернезку» приготовили к зимовке: с нее сняли руль, запасную мачту спрятали в трюм. Верхняя палуба очистилась для игр и беготни.

Как изменилась жизнь найденыша!

Всю дорогу его не покидало чувство растерянности и страха.

Он напоминал выросшую в клетке птичку, которую так ошеломила свобода, что она внезапно потеряла способность и петь и летать.

Хотя он был еще слишком мал, чтобы восхищаться красотами пейзажа, его все-таки поражало великолепие этого путешествия вверх по реке и с обеих сторон убегающие дали.

Мамаша Луво, видя, что он такой угрюмый и молчаливый, твердила с утра до вечера:

— Он глухонемой.

Нет, маленький парижанин из предместья Тампль[3]Тампль — квартал на северо-востоке Парижа. не был немым.

Когда он убедился, что все это не сон, что он никогда уже не вернется к себе на чердак, что, несмотря на угрозы мамаши Луво, ему нечего особенно бояться полицейского комиссара, язык у него развязался.

Так распускается цветок, вынесенный из погреба на солнечный свет.

Теперь Виктор уже не прятался по углам, как дикий, затравленный хорек.

Глаза его, глубоко запавшие под выпуклым лбом, утратили свою беспокойную подвижность, и, хотя личико его по-прежнему оставалось бледным и серьезным, он скоро научился смеяться вместе с Кларой.

Девочка горячо полюбила своего товарища — так, как любят в этом возрасте, полюбила ради удовольствия ссориться и мириться.

Несмотря на то, что она была упряма, как маленький ослик, сердце у нее было доброе; достаточно было заговорить о полицейском комиссаре, чтобы заставить ее слушаться.

Едва прибыли они в Корбиньи, как появилась на свет новая сестренка.

Мимилю только что исполнилось полтора года, и в каюте не было недостатка в детских кроватках, так же как и в работе: при таких расходах нечего было и думать нанять служанку.

Мамаша Луво ворчала так, что своей воркотней способна была повергнуть в трепет даже деревянную ногу Экипажа.

Никто из здешних не сочувствовал мамаше Луво. Крестьяне не постеснялись даже высказать свое мнение местному кюре, который ставил судовщика им в пример.

— Воля ваша, господин кюре, но у этих людей нет ни капли здравого смысла. Подбирают чужих ребят, когда у самих трое…

— Ох уж эти Луво!

— Все это они напоказ, а советов не слушают.

Им не желали зла, но были не прочь, чтобы они получили хороший урок.

Кюре — простодушный и недалекий человек — легко соглашался с чужим мнением и всегда прибегал к цитатам из священного писания или поучений отцов церкви, чтобы убедить самого себя в своих нестойких суждениях.

«Должно быть, прихожане правы», — думал он, поглаживая свой плохо выбритый подбородок.

Не следует испытывать долготерпение божие.

Но все-таки Луво были люди честные, а потому он решил не нарушать своего обыкновения и, исполняя пастырский долг, посетил их как пастырь.

Он застал мамашу Луво за кройкой штанишек для Виктора из старой матросской куртки Луво. — ведь мальчонка явился к ним голодранцем, а она, как хорошая хозяйка, терпеть не могла лохмотьев.

Она придвинула кюре скамейку, и он сразу же заговорил о Викторе, намекая на то, что при милостивой поддержке епископа может устроить Виктора в сиротский приют в Отене.

Мамаша Луво, которая всем без исключения говорила то, что думала, ответила решительно:

— Что ж говорить, господин кюре: малыш для нас обуза. Франсуа, когда привел его ко мне, лишний раз доказал, что он не орел. Но сердце у меня не камень, как и у моего старика, и если бы Виктора встретила я, мне тоже было бы его очень жаль, однако я оставила бы его там, где он был. Но раз мы его уже взяли, то не для того, чтобы от него отделаться, и если нам придется когда-нибудь терпеть из-за него нужду, то мы ни у кого милостыни не попросим.

В эту минуту вошел Виктор с Мимилем на руках.

Карапуз, как бы мстя за то, что его отняли от груди, упорно отказывался ходить.

У него прорезались зубы, и он всех кусал.

Пораженный этим зрелищем, кюре возложил руку на голову найденыша и торжественно произнес:

— Бог благословляет многодетные семьи.

И ушел, очень довольный собою, ибо весьма удачно сумел подобрать подходящее к случаю изречение.

Мамаша Луво не лгала, говоря, что Виктор стал теперь членом ее семьи.

Не переставая ворчать и все время угрожая, что отведет мальчика к полицейскому комиссару, «женщина с головой» привязалась к заморышу, ни на шаг не отходившему от ее юбки.

Когда Луво иной раз замечал, что она слишком много с ним возится, она неизменно отвечала:

— Не надо было брать.

Как только Виктору исполнилось семь лет, она послала его с Кларой в школу.

И уж, конечно, он всегда носил и книги и кораинку с завтраком.

Он храбро дрался с прожорливыми, беззастенчивыми морванскими ребятишками, спасая завтрак.

Но и в учении он проявлял не меньше рвения, чем в драках, и, несмотря на то, что школу он посещал только зимою, когда прекращалась навигация, он знал больше, чем крестьянские ребятишки, шумливые и такие же неуклюжие, как их деревянные башмаки, хотя эти ребятишки круглый год зевали над своими букварями.

Виктор и Клара возвращались из школы лесом.

Им нравилось смотреть, как дровосеки валят деревья.

Так как Виктор был легок и отличался ловкостью, его заставляли влезать на вершины сосен и привязывать веревку, с помощью которой дерево валили на землю. По мере того как он подымался, он казался все меньше, а когда он добирался до самой верхушки, то Клара пугалась.

А храбрец нарочно раскачивался, желая ее подразнить.

Иной раз они навещали Можандра на лесном складе.

Плотник был худой и сухой, как щепка.

Он жил один за деревней, в самом лесу.

Друзей у него не было.

Замкнутость и неразговорчивость этого чужака, пришельца из провинции Ньевр, поселившегося на отлете, долгое время возбуждали любопытство деревенских жителей.

Вот уже шесть лет в любую погоду работает он не покладая рук, словно его заставляет крайняя нужда. А ведь ни для кого не секрет, что у него водятся деньжонки и что он заключает крупные сделки и часто приходит к нотариусу в Корбиньн посоветоваться, куда поместить сбережения.

Когда-то он сообщил кюре, что он вдов.

И это все, что о нем было известно.

Завидев детей, Можандр откладывал пилу и прерывал работу, чтобы поболтать с ними.

Он очень полюбил Виктора и научил его вырезывать ножом лодочки из обрубков.

Как-то раз он сказал ему:

— Ты напоминаешь мне сына, которого я потерял.

Но тут же, как бы испугавшись, что сказал лишнее, поспешно добавил:

— О, это было давно, очень давно!

В другой раз он сказал папаше Луво:

__ Если Виктор когда-нибудь тебе надоест, отдай его мне. У меня нет наследников, я не остановлюсь перед расходами и пошлю его в город, в коллеж. Он выдержит экзамены, поступит в Лесной институт.

Но Франсуа все еще находился под впечатлением своего благородного поступка. Он отказался, и Можандр стал терпеливо ждать того времени, когда постепенное увеличение семейства Луво или денежные затруднения отобьют у судовщика охоту к усыновлению чужих детей.

Судьба как бы пошла навстречу его желаниям.

В самом деле, можно было подумать, что вместе с Виктором на борту «Прекрасной нивернезки» поселилось несчастье.

Все пошло кувырком.

Лес продавался туго.

Перед каждой разгрузкой Экипаж умудрялся нанести себе новое увечье.

И наконец перед самым отплытием слегла мамаша Луво.

От визга ребятишек Франсуа потерял голову.

Он не отличал бульона от лекарств и так раздражал больную своими промахами, что в конце концов решил отказаться от ухода за нею, предоставив это Виктору.

Впервые в жизни судовщику пришлось самому покупать лес.

Как ни окручивал он деревья веревками, как ни снимал раз тридцать подряд одну и ту же мерку, он неизменно ошибался в подсчетах. Помните его знаменитые подсчеты?

— Я умножаю…. умножаю…

Мамаша Луво — вот кто умел это делать!

Кое-как произвел он приемку леса и, крайне озабоченный, отправился в Париж. Там он наскочил на мошенника, который воспользовался случаем и обманул его.

С тяжелым сердцем вернулся он на баржу, сел к больной жене на край постели и сказал с отчаянием в голосе:

— Бедная моя женушка! Пожалуйста, выздоравливай скорее, не то мы погибли.

Мамаша Луво медленно поправлялась. Она боролась с неудачами и делала все возможное, чтобы свести концы с концами.

Если бы у них были деньги на покупку новой баржи, они сумели бы поправить дела, но болевнь поглотила все сбережения, а доход целиком уходил на то, чтобы затыкать дыры «Прекрасной нивернеэки», которая отказывалась служить.

Виктор стал теперь для них тяжелой обузой.

Это был уже не четырехлетний младенец, которого одевали в матросскую куртку и которого ничего не стоило прокормить.

Теперь ему исполнилось двенадцать лет. Ел он не меньше взрослого, но был все такой же худой и нервный, так что пока никто и речи не заводил о том, чтобы дать ему в руки багор, когда Экипаж выбывал из строя.

Дела шли все хуже и хуже. В последнюю поездку они едва добрались до Кламсн.

«Прекрасная нивернезка» протекала то тут, то там — заплаты не помогали. Следовало обшить ее заново, а еще лучше — просто продать на слом и купить новую.

Как-то мартовским вечером, накануне отплытия в Париж, когда расстроенный Луво, рассчитавшись за лес стал прощаться с Можандром, тот пригласил его к себе распить бутылочку вина.

— Мне нужно с тобой поговорить, Франсуа.

Они вошли в дом.

Можандр налил стаканы, и они уселись друг против друга.

— Я, Луво, не всегда жил так одиноко, как сейчас. Когда-то у меня все было, жить бы мне да радоваться: были у меня и деньги и хорошая жена. Все я потерял. По своей вине.

Можандр замолчал, готовое вырваться у него признание застряло в горле.

— Я никогда не был злым человеком, Франсуа. Но у меня была одна пагубная страсть.

— У тебя?

— Я и сейчас от нее еще не освободился. Больше всего на свете я люблю деньги. Это и было причиной всех моих несчастий.

— Что же с тобой, бедняга, случилось?

— Сейчас я тебе расскажу. Вскоре после свадьбы у нас родился ребенок, и мне пришло в голову послать жену в Париж и устроить ее там кормилицей. Это приносит большой доход, а если муж человек толковый, он и сам управится с хозяйством.

Жена не хотела расставаться с мальчишкой. Она сказала мне: «Ведь мы, муженек, и без того зарабатываем немало. А все, что сверх, это проклятые деньги. Они нам впрок не пойдут. Такой заработок простителен бедным семьям, где много детей. Избавь меня от горя, от разлуки с вами».

Я ничего не хотел слушать и заставил ее уехать.

— Ну и что же?

— Так вот, когда моя жена нашла подходящее место, она передала нашего ребенка какой-то старухе, чтобы та привезла его в деревню ко мне. Жена сама проводила их на вокзал. И оба они как сквозь землю провалились.

— А что сталось, бедняга, с твоей женой?

— Как ей об этом сказали, молоко бросилось ей в голову… Она умерла.

Оба замолчали: Луво — потрясенный услышанным, Можандр — удрученный воспоминаниями.

Плотник заговорил первый:

— В наказание я осудил себя на ту жизнь, которую я и веду. Двенадцать лет пробыл я вдали от людей. Больше я не в силах так жить.' Я боюсь умереть в одиночестве. Если тебе хоть немного жаль меня, отдай мне Виктора — он заменит ребенка, которого я потерял.

Луво был в замешательстве.

Виктор стоил им больших денег. Но если они откажутся от него теперь, именно тогда, когда от него уже может быть для них польза, то все жертвы, которые они принесли, чтобы его воспитать, пропадут зря.

Можандр угадал его мысли. "

— Самой собой, Франсуа, если ты мне его отдашь, я возмещу тебе все, что ты на него потратил. И мальчик от этого только выиграет. Всякий раз, когда я вижу в лесу студентов Лесного института, я говорю себе, что и мои мальчик мог бы быть таким же, как они. Виктор работящий, он мне нравится. Ты, конечно, понимаешь, что я буду относиться к нему, как к сыну… Ну, так как же? Сговорились?..

Вечером, когда дети легли спать, предложение Можандра обсуждалось в каюте «Прекрасной нивернезки».

«Женщина с головой» пыталась здраво рассуждать:

— Видишь ли, Франсуа, мы сделали для этого мальчика все, что было в наших силах. Конечно, хорошо бы его оставить. Но раз уж представляется случай расстаться с ним, и для его же пользы, надо на это решиться.

Однако оба невольно поглядывали на кровать, на которой детским сном, спокойным и крепким, спали Виктор и Мимиль.

— Бедный мальчик! — с нежностью в голосе сказал Франсуа.

Было слышно, как вода с тихим плеском бьется о борта баржи да время от времени прорезал ночную тишину гудок паровоза.

Мамаша Луво разрыдалась.

— Будь что будет! Я его не отдам, Франсуа!