Онлайн чтение книги Прения сторон
7

В конторе к Ильину относились по-разному. Он был самым молодым из старой гвардии, и одно это делало его судьбу заметной. Все знали, что Касьян Касьянович привязан к Ильину, дорожит его мнением и чаще всего поступает так, как он советует. Но одни смотрели на это одобрительно: у Ильина голова хорошая, надежный человек, а другие недовольно пожимали плечами: везунчик…

Когда узнали, что он уходит, все вместе заахали. Строились самые невероятные предположения, вплоть до падения самого Касьяна Касьяновича. Но когда поняли, в чем дело, удивились еще больше. Двадцать лет человек проработал. Им были довольны, да и ему не на что было жаловаться: и положение, и все условия… Перечислялись многие ильинские привилегии. Кто-то даже вспомнил, что у него жена красавица, хотя уж в этом-то, конечно, не было никакой заслуги конторы.

Адвокатура… А это зачем? После того как Ильин привык мыслить миллионами, защищать какого-нибудь карманника?

Кажется, Елена Ивановна Кокорева первая сказала, что давно замечала за Ильиным склонность порассуждать ни о чем. Типичное адвокатское… Но тут мнения разделились. Говорили, что Ильин парень не промах и не из тех, кто меняет шило на мыло. Но другие утверждали, что Ильин всегда был прожектером.

Сам Ильин был слишком занят, для того чтобы обращать внимание на эти пересуды, но Иринка, как всегда, правильно отреагировала (Касьян Касьянович давно прозвал ее «аккумулятором») и сказала, что надо дать отвальную. Ильин попробовал возразить, но уже был и список составлен, и, кажется, даже люди приглашены.

Наступил день прощания с конторой. Ильин обошел все отделы и был искренне тронут: старушки из бухгалтерии преподнесли ему букетик, а в машбюро Татьяна Васильевна пыталась сказать несколько прощальных слов, но заплакала и выбежала из комнаты. Ильины включили Татьяну Васильевну в список приглашенных, но потом решили, что это может поставить ее в неудобное положение: вокруг одни только ее начальники.

Отвальная удалась. Но все заметили, что Касьян Касьянович больше молчал, чем веселился. Он пришел с женой, высокой крупной дамой в шиньоне, отчего она казалась еще выше и крупнее. Была у нее привычка часто встряхивать головой, и в конторе ее давно уже прозвали Конь. Конь развлекалась, как умела, и даже спела старинный цыганский романс под аккомпанемент Мстиславцева. Иринка, почувствовав, что Касьян Касьянович не в духе, подсела, пыталась разговорить, но даже и ей это не удалось. Касьян Касьянович пил боржом и только под конец попросил рюмку водки и пирожок. А на следующий день наблюдательный Мстиславцев сказал, что под стать Касьяну Касьяновичу был и хозяин дома. Подпевал и подливал больше для приличия. Но понять можно. Сказано в романсе, который пела Конь: «Впереди неизвестность пути…»

Мстиславцев не ошибся. Ильин и подпевал, и подливал, как-никак он был хозяином, но отвальная напомнила ему обед у Азимова, только без знаменитого плова. Тогда он сбежал, а теперь бежать было некуда, тогда он клялся Ларе, что начнет новую жизнь с понедельника, а теперь понедельник начинался завтра. И как военачальник, которому предстоит битва, он ждал подкрепления — письма от Лары. Но письма не было.

Он уже привык к окошечку «До востребования», и к тихой очереди, и к молоденькой почтарше, причесанной под «колдунью» и работавшей возмутительно медленно. «Колдунья» начальственно требовала документы, брезгливо кривила аленький ротик, и все покорно ждали, что она шлепнет на прилавок — письмо или пустой паспорт. И казалось, что там, в этих ящиках от «А» до «К» и от «К» до «С», находится что-то запретное. Ильин внутренне клокотал, но не решался шуметь, того только не хватает — привлекать к себе внимание.

— Ильин, имя-отчество?

— Евгений Николаевич…

— Вам пишут!

«Если завтра не будет письма, дам телеграмму», — решил Ильин. Прямо с почтамта он поехал в коллегию адвокатов и был без проволочек принят членом президиума.

— Поздравляю вас, Ильин, вы хорошо прошли, почти все «за», и даже были восклицательные знаки. Жаль, что наш председатель в отпуске… Особенно запомнилось выступление Василия Игнатьевича Штумова.

Ильин промолчал.

— «Мой студент» — это для такого человека, как Штумов, много значит. И хорошо сказал Аржанов, как всегда красочно…

— Да удивительно. Мы совсем не знакомы.

— Ну, за вами стояли сильные люди!

Ильин нахмурился:

— Как это понять?

— Очень просто. Со мной, например, беседовал Касьян Касьянович, и я, конечно же, обещал поддержать. Чем вы недовольны? Не каждого ценят так, как вас там ценили! Ну, к делу: консультация в Старокривинском переулке. Устраивает?

— Как прикажете, — сказал Ильин, чувствуя себя задетым. Начинать с протекции — вот уж чего он не ожидал.

— Не забудьте, — сказал член президиума мягко, — что вы теперь и мой протеже.

— В студенческие времена я в этой консультации проходил практику, и мне приятно…

— Значит, заметано. С Федореевым я еще вчера говорил. Он там заведует.

Подумать только — та самая консультация! До сих пор не забылось студенческое лето… Чем он там занимался? Кажется, ничего существенного, бумаги подшивал, а осталось какое-то удивительное ощущение причастности к делу . И еще фотография Штумова, подаренная Ильину: «От твердо уповающего…» На что он мог уповать тогда? На фотографии Штумов выглядел библейским пророком — величественная борода, огненный взгляд, — а был он человеком простым, общительным, любящим молодежь, любящим пошутить, посмеяться и, кажется, одного только не прощающим — неискренности. На это у него был абсолютный слух.

Та самая консультация! Но узнать ее мудрено. Тогда это был крошечный флигелек, осевший от времени, напротив полуразрушенная церквушка, во дворе какой-то склад, машины, подводы, пахнет стружкой и водочкой, неловко перед людьми…

Но и следа не осталось от старого флигелька. Построен новый дом. Напротив золотые купола — церквушка-то оказалась настоящим сокровищем. От троллейбусной остановки сюда можно пройти и переулком, и новым парком, — беседки, розарий…

И все-таки Москва есть Москва: несколько старых домов повалили совсем недавно, и теперь консультация оказалась в центре строительной площадки, так что с одной стороны благостный экскурсионный репродуктор, а с другой — диспетчер дает указания механизаторам на вполне современном и весьма вольном русском языке.

Федореев встретил своего нового адвоката ослепительной улыбкой. (Благодаря золотым коронкам заведующего консультацией прозвали «Все золото мира».) Ильин никак не мог вспомнить, где они познакомились — то ли на банкете, то ли на похоронах. Всего реже Федореев звучал в судах и всего чаще — на юбилеях и панихидах. К этому уже настолько притерпелись, что никто больше и не говорил: «Как адвокат Федореев — ничто», а просто знали, что он заведует то одной, то другой консультацией, благо в Москве их великое множество.

«Все золото мира» еще раз сверкнул улыбкой и постучал в стенку:

— Готова кабинка для адвоката Ильина?

— В очередь с Пахомовой…

— Вы, кажется, больше цивилист, так я о вас наслышан? — спросил Федореев. — И, полагаю, хотели бы начать с тех дел, которые…

— Я хочу начать с главного, — сказал Ильин и, приоткрыв дверь, показал на адвокатские кабинки. — Мой учитель, Василий Игнатьевич Штумов, говорил, что главное там…

— И совершенно справедливо, — подхватил Федореев. — Но! Но те времена, когда мы слушали курс Василия Игнатьевича, давно прошли, так сказать, канули в Лету. Тогда, действительно, адвокаты искали интересные дела там, — и он сверкнул своей золотой улыбкой в сторону кабинок. — Нынче же интересные дела ждут вас здесь, — и Федореев улыбнулся своей чернильнице. Но, кажется, он сам был несколько смущен остротой и поднял руки, словно сдаваясь.

— Начнем? — нетерпеливо спросил Ильин.

«Все золото мира» снова засверкал, и вслед за ним и Ильин вышел в приемную. «Колтунов Георгий Николаевич», — читал он на дверях кабинок фамилии адвокатов. «Слиозберг Михаил Владимирович», «Васильев Иван Петрович», «Пахомова Варвара Павловна»…

— Ваша напарница, — сказал Федореев. — Вы сами, надеюсь, договоритесь, кто в какую смену… — Он приоткрыл дверь в кабинку. — Прошу!

Крохотная комнатка. За столом пожилая женщина с резкими калмыцкими скулами, напротив нее ерзает сильно накрашенная девица.

— Немедленно закройте дверь! — сказала Пахомова.

— Но я хотел представить вам…

— Потом, потом, — сказал Ильин. — Послушайте, это же неудобно.

Федореев закрыл дверь:

— Честно говоря, характер у нашей Варвары Павловны…

— Я поверчусь здесь и сам потом познакомлюсь.

Вертеться ему пришлось недолго. Раскрашенная девица выскочила, и Пахомова кивнула Ильину.

— Вы там привыкли к своему столу. Ну, а у нас один на двоих. Правая сторона моя, левая — ваша. Есть еще ко мне вопросы?

— Есть. Почему вы со мной так разговариваете? В чем я провинился?

— Но Федореев вам, наверное, уже сказал, что у меня «нестерпимый» характер. О вас он сразу поведал: «А знаете, кто будет теперь работать в нашей консультации?»

— Очень остроумно. А не выпить ли нам где-нибудь по этому поводу кофейку?

— Если вы согласны лазать со мной по задним дворам, то через пять минут мы будем сидеть в «Солнышке».

В кафе Пахомова энергично пробилась к столику, за за которым уже обедали трое.

— Еще два стула, — скомандовала она официантке. — Знакомьтесь, ансамбль «Три мушкетера» — Колтунов, Слиозберг и Васильев. А это тот самый Ильин. Представьте себе, настолько демократичен, что сам предложил выпить кофе.

Мушкетеры торопливо закивали. Они сидели в большом процессе и сюда заскочили в перерыв.

— Ну как? — спросила Пахомова, весело оглядывая «ансамбль». — Люди не именитые, зато работящие…

— Ладно, Варя, — весело сказал Колтунов, и в самом деле напоминая своим атлетическим сложением Портоса. — Мишу Слиозберга в газете пропечатали, а ты говоришь — неизвестные солдаты…

— Вот как! Поздравляю…

— Да уж прямо есть с чем, — сказал Слиозберг, вероятно благодаря своим тонким усикам прозванный Арамисом. — Представляете, — обратился он к Ильину, — городишко, которого и на карте нет. А уж доехать по распутице — разве что вплавь. Ну, я поехал только потому, что старый клиент. Еду, ночую в Доме колхозника, утром судебное заседание, сто пятьдесят четвертая, судья, надо вам сказать, умнейшая женщина, ну и заседатели отнюдь не канделябры — вопросы и все прочее, все мои ходатайства удовлетворяют, ну и, словом, три года, и, представьте себе, без конфискации. Уезжаю в наилучшем настроении, а вдогонку — извольте, — он вынул помятую газету. — Сейчас я вам зачитаю…

— Седьмой раз, Миша, помилосердствуй, — сказал Васильев, который в этой компании, очевидно, был Атосом.

— Вот, прошу: «Возмутители спокойствия». Это заголовок. «В течение ряда лет…», ну это все беллетристика. Вот, пожалуйста: «Все выступление адвоката Слиозберга свелось к выгораживанию преступника…» Каково?

— Да плюнь, береги здоровье, — сказал Портос-Колтунов. — Они бы, конечно, предпочли: «Адвокат Слиозберг в своей блестящей речи поддержал прокурора по всем пунктам и потребовал для подсудимого максимального наказания…»

— А что бы посоветовали вы? — спросил Слиозберг Ильина.

— Наверное, письмо в газету, объяснить функции сторон, ну и потребовать опровержения.

— В газету? — переспросил Васильев-Атос. — Ну, это вы меня рассмешили! Да и кто будет печатать опровержение?.. К тому же у них сейчас сев, и так они еле-еле выделили для суда пятьдесят строчек.

— А я уже послал, — сказал Слиозберг. — Какое мне дело до их сева?.. Не ответят — я в «Соцзаконность» отправлю.

— В этом я вполне вам помогу, — сказал Ильин и вдруг почувствовал, как вокруг замолчали.

— А у вас там что, крепенько? — поинтересовался Васильев.

— Ну, товарищи, если Евгений Николаевич берется… — вмешалась Пахомова.

— И хорошо, и мерси, — сказал Слиозберг, — а сейчас побежали. До завтра!

— Мушкетеры! — весело сказал Ильин, глядя им вслед.

— А вы думали, земля на одном Аржанове держится? Обслужи-ка нас поскорей, — попросила она официантку и прикрикнула на шумевшую рядом компанию.

— Варвара Павловна, ваше здоровье! — За соседним столиком поднялся какой-то парень, похожий на взъерошенного петушка.

— А ну по местам, это еще что!

В «Солнышке» сразу стало тише. Петушку, кажется, еще хотелось высказать что-то задушевное, но он больше не решился.

— Клиентура бывшая и будущая, — засмеялась Пахомова. — Ну, заказывайте. Только учтите — де воляй здесь нет.

Подали гуляш с макаронами, и Ильин сказал:

— Второй раз за сегодняшний день слышу — Аржанов, но так толком о нем ничего и не знаю.

— Еще успеете познакомиться! Хотя, надо сказать, он нас особым вниманием не балует, редко заглядывает в консультацию… Дела берет только избранные. Но для вас, я думаю, тот же порядок заведут!

— Пожалуй, кое-что в этом вопросе будет зависеть и от меня, — сказал Ильин.

— Вы что это надулись? Новичка следует в первый день подразнить!

«Новичок… Первый день», — вспомнил Ильин, спускаясь в метро. Как-то он иначе представлял себе свой первый день. Но, в конце концов, надо же было оформиться, вряд ли в самом оформлении есть что-то увлекательное. И все-таки он иначе представлял себе свой первый день.

«Может быть, я так прирос к своей конторе, что шага без нее не могу сделать? Как сказал бы Касьян Касьянович: «Мы — это государство, а они — свободные художники».

Но мушкетеры Ильину понравились. И Пахомова — тоже. «А вот для них я барин с тросточкой. Слиозберг тянется по распутице к своему старому клиенту, а в это время Ильин тянет коктейль в рижском ресторане. И в то время как Ильин осматривает восточные храмы, Пахомова таскает свой тяжелый портфель, а у нее флебит, этот венозный венчик так и выпирает из чулка».

Но чем же он виноват, что он человек здоровый, а Слиозберг слабак, это видно сразу, — Арамис слабак… Анкета анкетой, а Ильин немало вез на себе. Бывало, что контору крепко покачивало, и тогда приходилось работать ночами. Стелил себе в кабинете и сваливался только под утро.

И вдруг пронзительно остро он увидел свой пустой сейф, и вокзальная суета вчерашнего прощанья коснулась его. А завтра большой день, с Урала прилетел представитель… Все-таки странно, что все это уже его прошлое. И его рабочий стол, и сейф, и уральский поставщик…

«Человечество расстается со своим прошлым смеясь…» — вспомнил Ильин. Неглупо сказано, ох как неглупо. Но сейчас он не чувствовал себя способным ни смеяться, ни радоваться. Какая-то чугунная усталость вдруг навалилась на него. Это несвойственно человечеству в целом, но с отдельными людьми случается часто.