Онлайн чтение книги Прощай, мисс Совершенство Goodbye, Perfect
5

Кэролин явно решила поиграть в понимающую родительницу. Вопреки ожиданиям по дороге домой она не читает мне лекций. Мы едем в тишине, пока у меня не вырывается:

– Я просто хотела помочь.

– Я знаю, – отвечает она, и больше мы об этом не говорим.

Когда мы приезжаем домой, я выхожу в огород. Боб окучивает картошку.

– Привет, солнышко, – здоровается он. – Где была?

– Мы ездили повидать родителей Бонни.

– А, вот оно что. – Боб втыкает тяпку в землю и наклоняет к корням, вздымая горки почвы. – И как все прошло?

Я пожимаю плечами.

Боб улыбается:

– Понятненько.

– Ее мама на меня наорала.

– Правда?

– А я просто хотела помочь.

– Уверен, она в курсе.

Ну конечно, родителям полагается так говорить. Я скептично хмыкаю, и Боб в ответ ухмыляется себе под нос.

– Я бы не принимал это на свой счет. Ей сейчас очень нелегко.

– Мне вообще-то тоже.

Еще одна мягкая, снисходительная улыбка, которая говорит «я старше, мне лучше знать, но тебе об этом не скажу».

Я добавляю:

– Ей необязательно было на мне срываться.

– Я уверен, что она не хотела, Иден. Но откуда нам знать, что творится сейчас у нее в голове. Что чувствует мать, когда пропадает ее ребенок?

– А что бы ты чувствовал, если бы это была я?

Боб молчит, окучивая кусты с красным от напряжения лицом. Наконец он отвечает:

– Я бы подумал, что подвел тебя.

–  Подвел ?

– Да. Что я подвел тебя, что был плохим… – Он медлит, окидывая меня беглым взглядом, а потом опускает глаза на землю. – Что плохо выполнял роль отца.

–  In loco parentis ?[1]Латинское выражение, употребляющееся в законодательстве для обозначения понятия «на месте родителя». – Я улыбаюсь, чтобы он понял, что все хорошо.

Эту фразу я слышала тысячу раз. Мне нравится ее произносить: словно я умная и знаю латынь. Он улыбается.

– Именно. Что был тебе плохим loco [2]Игра слов: на испанском loco – безумный, сумасшедший..

Он крутит пальцем у виска. Боб всегда так осторожен со мной, так добр. Он бы никогда меня не подвел.

– Но почему? – возвращаюсь я к теме разговора. – Это ведь было бы мое решение. Почему бы это ты меня подвел, а не наоборот?

Он молчит и устало хмурится, словно разговор дается ему так же тяжело, как работа в огороде.

– Ты ведь разозлишься, если я скажу, что выбор пятнадцатилетнего подростка в этой ситуации – не то же самое, что выбор взрослого человека?

– Разозлюсь. И мне шестнадцать.

Он смеется, но звучит этот смех как вздох:

– Я знаю, Иден. Я имел в виду, что иногда, когда мы молоды… – Я хочу возразить, но он выставляет вперед палец, останавливая меня. – Иногда нам кажется, что мы принимаем решение, когда на самом деле это не так. Мы не знаем всех фактов, у нас недостаточно сформирована своя точка зрения. И если с нами рядом есть кто-то, кто знает несколько больше нас или обладает авторитетом, иногда такие люди могут воспользоваться своим знанием или властью во зло.

– Так ты… ты считаешь, что он манипулировал Бонни? Мистер Кон?

Я что-то сомневаюсь. Бонни слишком умная и не позволила бы собой манипулировать, так?

И снова пауза.

– Я думаю, когда речь идет о любви, люди иногда делают то, чего не стали бы делать при обычных обстоятельствах. Или еще хуже: когда люди думают, что речь идет о любви. В данном случае, как мне кажется, Джек Кон оправдывает себя тем, что говорит себе, будто любит ее, а она любит его.

– Но ты думаешь, что это его не оправдывает?

– Нет. – На сей раз ни секунды раздумий. – Совершенно не оправдывает.

– А если они любят друг друга?

Лицо Боба странно мрачнеет:

– Слово «любовь» тут не подходит.

Мы немного молчим. Я наблюдаю, как сосредоточенно он окучивает кусты, время от времени протягивая руку, чтобы выдернуть сорняк. Через несколько минут он заговаривает снова:

– Родители хотят, чтобы их дети были в безопасности. И часть работы – это подготовить детей к миру и тому, какие люди могут им попасться. Если бы на месте Бонни оказалась ты, я бы решил, что не справился со своим заданием. Не подготовил тебя.

– Если бы это была я, ты мог бы винить во всем мою жизнь до того, как меня удочерили.

Я хотела пошутить, но Боб хмурится:

– Став твоими родителями, мы взяли на себя и твое прошлое тоже. Я бы не смог винить никакое «прошлое». Я думаю, что от этого бы стало только хуже. Словно я дважды подвел тебя.

– Ты как-то много думаешь о том, что меня подводишь.

На сей раз он смеется от души:

– Ну, такова родительская доля.

Обычно я стараюсь не рассказывать людям, что меня удочерили. Во-первых, не их дело, а во-вторых, часто они реагируют так, словно речь идет не о моей реальной жизни, а о какой-то диковине. Они вечно допытываются, что случилось и как я жила раньше, хотя это тоже совершенно их не касается. Люди думают, что в сиротах есть что-то увлекательное. Может, из-за того, что в фильмах их часто усыновляют богачи, – и потом их ждет жизнь, полная приключений. (Спасибо, Оливер ! Спасибо, Энни!) На самом же деле все, конечно, сложнее. И денег обычно куда меньше. А соцработников, наоборот, больше. Ничего волшебного в усыновлении нет, уж поверьте.

– Так на что это было похоже? – спрашивала раньше Бонни таким тоном, словно сейчас узнает что-то очень важное, поэтому готовилась Очень Внимательно Слушать.

На что это похоже? На соцработников, притулившихся на нашем обшарпанном диване и улыбавшихся мне усталыми глазами. На бесконечную вереницу незнакомых спален и взрослых людей, которые называли меня «Иди» и пытались накормить едой, которую я никак не могла в себя запихнуть. На плач моей оборванной мамы, когда меня вырывали из ее рук и уносили, а потом возвращали, когда она приводила себя в порядок… Когда, словно побывав на автомобильной мойке для людей, она прижимала меня к себе, все еще плача. Это грязная одежда и голод и легочная инфекция из-за плесени в стенах. Это мы с мамой против всего мира – только я и она. Я была ее драгоценной малышкой – но, видимо, недостаточно драгоценной. Я всегда была недостаточно хороша. Это то, как она прижимала меня к себе, когда меня забирали в очередной раз. То, как она держала меня, когда меня возвращали обратно.

– Да я толком и не помню, – отвечала я Бонни. – Я была совсем мелкой.

Моя мама совсем не плохая. Она меня не обижала и не била, но мы с Дейзи росли с ней как сорная трава. Она просто не умела следить за детьми. Некоторым людям такое просто не дается, и это не их вина. Она наркоманка и, по правде говоря, за собой следить тоже совершенно не могла. Она родила меня, когда ей был двадцать один год, и она жила совершенно одна – без родителей, без близких. Мой папа – кем бы он ни был – тоже исчез и ничем ей не помогал.

Я никогда его не видела. Знаю только, что его зовут Луис и что он родом из Бразилии. Вот и все. Я не знаю, как они с мамой познакомились, не знаю, провели они вместе одну ночь или знали друг друга дольше. Не знаю даже, как он выглядит. И маму тоже спросить не могу, разумеется. Но кто знает, может, когда я вырасту и она избавится от зависимости – такое ведь бывает! – мы подружимся и сможем поговорить об этом. Она расскажет, как лукаво и по-доброму он улыбался, как пил пиво «Корона», как, глядя на меня, она вспоминает о нем.

А может, этого не случится. Ну и не страшно. У меня есть Боб, который посадил для меня розовый сад и показал, что семянки львиного зева похожи на маленькие черепа. И Кэролин, которая при помощи карандаша и бумаги создает целые пейзажи. Есть родственники по крови, а есть семья.

И не всегда эти два понятия совпадают по значению.