Онлайн чтение книги Проездом
XI

Часу во втором ночи Вадим Петрович проснулся с болью в правом колене. Ноги его стали было совсем поправляться, но с приезда Леонтины он чувствовал себя гораздо тревожнее и боялся рецидива. Боль была не сильная, и он проснулся не от нее. Через полуотворенную дверь до него доходил довольно громкий разговор обеих француженок. Он не мог схватывать ухом целые фразы, но тотчас же сообразил, что речь идет о нем. Вероятно, Леонтина лежала уже в постели, а ее камеристка стояла или сидела где-нибудь по сю сторону ширм, отделявших кровать от остальной комнаты.

«Наверное, про меня», — подумал Вадим Петрович, и голос служанки был ему еще неприятнее, чем прежде, в Париже.

Он догадался, в чем Марьета убеждает свою госпожу. Завтра Леонтина сделает ему сцену, будет жаловаться на свое двойственное положение, говорить о необходимости обеспечить ее, а может быть, даже и обвенчаться в русской церкви.

Эти две француженки уже овладели его домом. Не дальше как третьего дня, когда Вера Ивановна сидела и читала ему газеты, Леонтина обошлась с нею так, что он должен был извиняться перед Федюковой. Эта умная и добрая девушка все поняла и стала его же успокаивать; но она вправе была считать себя обиженной и прекратить свои посещения.

— Вы, пожалуйста, не думайте, что я на вас в претензии, Вадим Петрович, — говорила она, уходя. — Мое присутствие здесь неловко. Зачем же вам-то расстраиваться?

И он был так слаб, что не разнес Леонтину, не настоял на том, чтобы Федюкова продолжала приходить читать ему. Он ограничился только глупыми извинениями и уверениями, от которых ему самому сделалось тошно.

Без Федюковой он почувствовал себя одиноким, почти беспомощным. Леонтина два дня рыскала по городу и заставляла сопровождать себя Лебедянцева, накупила меховых вещей, заказала себе шубу, ездила осматривать Кремль, возвращалась поздно, и все, что она говорила, казалось Стягину дерзким и нахальным. Еще недавно он сам так презрительно относился к Москве, но когда Леонтина начала, по-парижски, благировать все,[29]Благироватъ — блажить, дурить, упрямиться (устар.). что она видела в соборах, в Грановитой палате, он морщился и потому только не спорил с нею, что боялся рассердиться и физически расстроить себя.

Чтения вслух он был лишен уже два дня, ходить по комнате он еще не мог и целыми часами томился в бездействии. Марьета появлялась к нему без зову, и он каждый раз высылал ее.

И теперь, прислушиваясь к разговору в спальне Леонтины, он отдавался забродившему в нем страху связать свою судьбу с парижскою подругой. Его болезнь и приезд ее сюда показали, что между ними не было и подобия привязанности, из-за которой стоит налагать на себя брачные узы. Она стара, вульгарна, без всякого образования, не чувствует к нему даже простой жалости, приехала сюда только из хищнического расчета, да еще начала ревновать, а он позволил ей безнаказанно обидеть хорошую девушку, сделавшуюся для него необходимой.

Гул разговора Леонтины с Марьетой не прекращался. Стягин порывисто позвонил. Голоса смолкли. Он крикнул им, что они мешают ему спать.

Минуты через две со свечой в руках вошла Леонтина в пеньюаре.

Он пожаловался ей на недостаток тишины. Она ему резко ответила: он капризничает, вымещает на ней досаду за то, что она не позволила ему начать интригу под ее носом.

— Avec cette grosse dindon![30]Avec cette grosse dindon! — Здесь: с этой толстой дурехой! (Фр.)

Она говорила все это, наклонившись над кроватью.

Ее дряблое лицо с остатками пудры, дерзкий рот и злые глаза дразнили его нестерпимо-нахально. Он приподнялся в постели, схватил ее своими еще опухшими от ревматизма руками, точно хотел пригнуть ее и поставить на колени.

Она крикнула и рванулась. Прибежала Марьета, и обе женщины начали разом крикливо болтать. Но он покрыл их голоса и выгнал обеих гневным окриком.

— Il va vous battre, madam![31]Il va vous battre, madam! — Сейчас он вас поколотят, мадам! (Фр.) — донесся до него с площадки возглас камеристки.

На этот шум поднялся Левонтий, спавший в чуланчике, около передней, и неслышными шагами проник в комнату барина.

— Батюшка, Вадим Петрович, — шептал он в полутемноте обширной комнаты, где горел ночник, — никак обижают вас?

Вопрос старика тотчас же смягчил настроение Стягина. Он почувствовал себя так близко к этому отставному дворовому и бывшему дядьке. В тоне Левонтия было столько умной заботы и вместе с тем обиды за барина, что с ним могут так воевать какие-то «французенки», которых он, про себя, называл «халдами».

А француженки не думали еще униматься, и трескотня их возмущенных голосов доносилась еще резче.

— Позвольте, батюшка, им сказать, чтобы они так не галдели, — выговорил старик, — или, по крайности, дверь бы затворили.

Левонтий, волоча ноги, пошел затворять двери, и Стягин услыхал, как он довольно громко сказал по-русски, обращаясь к Леонтине:

— Потише, сударыня!

Вернувшись, Левонтий в дверь спросил барина: не нужно ли чего, не сходить ли в аптеку или не послать ли за доктором. Стягин его успокоил и отправил спать.

Но сон долго не возвращался к Вадиму Петровичу. Он сидел в постели со сложенными на груди руками и мысленно задал себе несколько вопросов.

Прежде всего, почему он не обращался с этою своею подругой так, как она заслуживает, то есть почему не бил ее? Ведь каждая француженка бита кем-нибудь — не мужем, так любовником. Они не понимают мужского авторитета иначе, как этим способом. И ему стали припоминаться сцены из романов и пьес, где мужчина поднимает оба кулака характерным французским жестом, вскрикивает: «Misérable!»,[32]Misérable! — Презренная! (фр.). а женщина падает на колени и защищает свой загривок.

Неужели он не переселит ее завтра же в отель? Соседство этих женщин невыносимо для него, просто опасно, припадки гнева вызовут непременно серьезный рецидив. У него и без того пошаливает сердце. Надо сделать это завтра же. Но ведь Леонтина может упереться? Она теперь в его доме, под одною кровлей с ним; это ей дает новые права.

Есть одно хорошее средство: обратиться к Вере Ивановне, с полною искренностью выразить ей, как она ему нужна своею поддержкой, просить ее стать выше всяких щекотливостей, и пускай — выйдет что-нибудь решительное!..

Писать ей большое письмо он еще не в состоянии. Завтра обещался у него быть Лебедянцев; он, с своей стороны, поспособствует…

И приятель, казавшийся ему таким угловатым и раздражающим, и чтица, вместе со стариком Левонтием, доктором, мальчиком Митей и даже дворником Капитоном составляли одно целое, несомненно свое. На него и надо опереться, иначе не разорвешь с прошедшим.

На женской половине все еще спали на другой день, когда явился Лебедянцев, за которым рано утром посылали дворника.

Вадиму Петровичу не стоило никакого усилия говорить с приятелем в тоне исповеди.

— Ты и Вера Ивановна, — сказал он ему, — должны мне помочь. Одному мне не справиться вот с этим нашествием.

И он указал рукою по направлению к двери.

Он начал просить Лебедянцева передать Федюковой, до какой степени он до сих пор возмущен выходкой Леонтины и какое одолжение она ему оказала бы, если б согласилась опять приходить к нему. А для этого надо переселить Леонтину в отель, и без всякого промедления.

— И ты возлагаешь это на меня? — спросил Лебедянцев, глядя на него пристально.

— Да, на тебя, и не одно это, а вообще ликвидацию моего прошедшего с Леонтиной.

— Вот оно что!

Возглас Лебедянцева не смутил Стягина.

— Никогда не поздно покончить вовремя! — заговорил Стягин, охваченный желанием показать Лебедянцеву, что он не делает никакой гадости, а просто защищает себя и считает такую защиту законной.

— Да ты ей обещевался? — спросил Лебедянцев, впадая в свой шутливый тон.

— Ты хочешь сказать: обещал ли я ей брак? Нет, не обещал, но она сама добивается его, и там, в Париже, мне от него бы не уйти.

— Чудак! отчего же раньше было не разорвать?

— Отчего! Привычка старого холостяка, и там мы не жили никогда в одной квартире. Я только теперь, здесь, в какие-нибудь три дня, распознал, до какой степени мне эта женщина чужда после десятилетнего сожительства. И она меня не любит, а сюда прилетела, испугавшись, что я умру, похлопотать о завещании или обвенчаться со мной «devant un pope russe»![33]Devant un pope russe — перед русским попом (фр.).

— Ха-ха-ха!.. — тихо рассмеялся Лебедянцев. — Известное дело…

— И я убежден, что она уже тебя настраивала, когда вы ездили по магазинам и осматривали Кремль. Ну, скажи, ведь делала подходы?

— Делала.

— И, конечно, жаловалась?

— Больше насчет благородных чувств прохаживалась, говорила мне, что я, как порядочный человек, должен способствовать устройству ее судьбы… Да разве это тебя возмущает? И всякая другая на ее месте, француженка ли, русская ли, стремилась бы к тому же самому. Ты на что же теперь идешь? Добром она отсюда не уедет. Тут нужно отступное…

Об «отступном», они и стали говорить вполголоса, и когда Лебедянцев собрался уходить, Стягин громко вздохнул и сказал ему:

— Смотри, Дмитрий Семенович, я тебе дал carte blanche;[34]Carte blanche — здесь: неограниченные полномочия (фр.). если ты пойдешь на попятный двор, я сам рвану и покончу так или иначе.