Онлайн чтение книги Проездом
IV

В кабинете стоит хмурый полусвет. На дворе слякоть, моросит и собирается идти мокрый снег.

Вадим Петрович, полуодетый, сидит на кушетке с ногами, окутанными тяжелым фланелевым одеялом.

Четвертый день он болен, и болен не на шутку. Голова свежее и в теле он не ощущает большой слабости, но в обоих коленах, особенно в правом, образовалась опухоль, да и вся правая нога опухла в сочленениях, и боль в ней не проходила, временами, по ночам и днем, усиливалась до нестерпимого нытья и колотья.

Лебедянцев доставил своего приятеля-доктора — «восходящую звезду», как он его назвал. «Звезда» эта Вадиму Петровичу совсем не понравилась. Он нашел его грубым семинаристом, даже просто глупым, небрежным, с ненужными шуточками над самой медициной, а главное, непомерно дорогим. Этой «звезде» уже платили двадцать пять рублей за визит, и Лебедянцев предупредил его, что рассчитать его меньше, чем по двадцати рублей, нельзя.

— Да это возмутительно! — кричал Стягин. — Даже по нашему отвратительному курсу это выходит пятьдесят франков такому болвану, когда в Париже Шарко[8]Шарко Жан-Мартен (1825–1893) — известный французский врач-невропатолог. можно дать два золотых!..

— Ничего не поделаешь! В Москве гонорары купецкие!

— Все изгажено в твоей вонючей Москве! Дворяне, чиновники, трудовые люди — все нищие, а какому-нибудь лекарю-оболтусу плати двадцать пять рублей, потому что с лабазников и чаепродавцев можно брать сколько влезет.

И теперь, сидя на кушетке с опухлыми коленами, Вадим Петрович раздраженно думал о докторе, о его визите, о бесплодности, быть может, созывать консилиум и платить другим «звездам» уже не лиловенькие, а радужные.

Все расстроила эта внезапная болезнь, которую его врач до сегодня хорошенько не определил. Не то это острый ревматизм сочленений, в чистом виде, не то подагра. Но двинуться нельзя, о поездке в деревню нечего и думать. А сколько придется лежать? Кто это знает?

Осень надвигается, холодная и мокрая. Такого рода болезнь, наверное, затянется.

Не мог он до сих пор и переговорить с тем арендатором, который писал ему в Париж и должен был явиться сегодня. Он его не знает, справиться о нем не у кого было, да болезнь и не давала передышки в эти первые дни. Сегодня в правой ноге жжение как будто поутихло. Надо воспользоваться утренним часом, когда вообще бывает полегче, и принять этого господина.

Зовут его Федор Давыдович Грац. Кто он — еврей или немец, швед или просто настоящий русский, носящий нерусскую фамилию? Вадим Петрович знает про него только то, что этот господин арендует имения в разных уездах губернии, а может, и в нескольких губерниях, рекомендовался в письмах как человек с капиталом и просил обратиться за справками к одному генералу и даже к «светлейшему» князю, у которых арендует имения. Полежаевку, деревню Стягина, он знал хорошо; это видно было по его письмам.

Сегодня надо его принять.

Стягин позвонил.

Из двери высунулось бритое лицо Левонтия.

Из богадельни он временно перебрался к барину и, несмотря на свои большие годы, оказался очень полезным. Вадим Петрович не мог выносить глупого голоса и запаха сапог дворника Капитона. Тот употреблялся только для посылок, в комнаты его не допускали; но у Левонтия хватало ловкости и расторопности делать припарки, укутывать ноги больного, укладывать его в постель. Лебедянцев предлагал сиделку, но больной протестовал:

— Русская сиделка!.. Потная, грязная… Покорно благодарю!.. Лучше нанять лакея.

Лакея еще не нашлось подходящего. Левонтий справлялся со всем один и был этим чрезвычайно доволен.

— Проветрить бы воздух, — сказал ему Стягин.

— Форточку, батюшка, опасно открывать. Нешто уксусом немножко продушить…

— Ну, хоть уксусом.

Только Левонтий не вызывал в нем раздражения. С ним он мирился, как с единственным существом, у которого был «стиль», как он мысленно выражался, воспитанность старого дворового и нелицемерное добродушие.

Левонтий через четверть часа подал ему на подносе карточку.

Это был арендатор.

— Проси! — сказал Вадим Петрович приободрившись, но когда хотел переменить положение правой ноги, то чуть не вскрикнул от боли.

Вошел человек, еще молодой, рослый, вроде отставного военного или агента какой-нибудь заграничной фабрики, рыжеватый, с курчавыми волосами и усами, торчавшими вверх, очень старательно одетый. В булавке его светлого галстука блестел брильянт. Свежесть его щек и приятную округлость бритого подбородка сейчас же заметил Стягин.

— Имею честь представиться! — сказал арендатор, остановившись посередине комнаты, и по-военному раскланялся, стукнув сдвинутыми каблуками. — Прошу великодушно извинить — не мог явиться на той неделе, принужден был скоропостижно отлучиться из города.

Говорил он жестко и отчетливо, но не московским говором.

Стягин пригласил его, ослабевшим голосом, присесть к кушетке и пожаловался на свою внезапную болезнь, мешающую ему и теперь съездить в усадьбу.

— Да это несущественно, Вадим Петрович, — заметил арендатор. — Я ваше имение знаю как свои пять пальцев.

— Однако, — возразил Стягин, — мне самому нужно бы освежить…

Он не мог досказать от боли и сделал гримасу.

— Вам нездоровится? — спросил арендатор неискренним тоном.

— Да, вот напасть налетела в этой тошной Москве…

— Припадок подагры?

— Не знаю-с, — ответил Стягин. — И московский хваленый эскулап не сумел еще определить…

Боль отошла. Стягин воспользовался минутами передышки и приступил к деловым переговорам.

— Как только поправлюсь, — начал он, — я побываю в деревне. Вы будете в тех же краях всю осень?

— Обязательно. Уезжаю отсюда дня через два, через три.

— Инвентарь вам известен… Я отдаю, и усадьбу в полное ваше пользование.

— У меня четыре помещичьих дома, — улыбнувшись, возразил арендатор.

— Вы можете отдавать на лето. Усадьба в пяти верстах от железной дороги.

— Как случится!

Тон господина Граца все менее и менее нравился Вадиму Петровичу. Когда дело дошло до определения суммы, он сам ее не обозначил сразу, а спросил, с желанием сделать уступку, какая будет решительная цена арендатора.

Тот покачал головой, выпятил губы и оправил галстук.

— Не меньше шести лет? — спросил господин Грац.

— Хоть десять, хоть двенадцать!

— Для меня достаточно и шести.

И, сжав губы характерным движением, арендатор небрежно посмотрел вбок и выговорил с расстановкой:

— Первые три года — по пяти тысяч, последние три — по тысяче рублей прибавки: шесть, семь и восемь.

— Пять тысяч! — почти закричал Стягин, и от этого нервного возгласа его боль совсем стихла; он перестал чувствовать, что у него распухли колена.

— Так точно!

— Да вы комик!

Он не мог не употребить это бесцеремонное выражение, и если бы не удержался, то просто крикнул бы господину Грацу: «пошли вон!»

— Может быть, — ответил тот, нисколько не смутившись. — Это прекрасная цена. Вам известно, что цена земель пала чрезвычайно.

— Только не арендная!

— И арендная также. Мужики разбирают по хорошей цене, но при крупных сдачах какая же гарантия и какая будущность самого имения? Ведь это хищническое истощение почвы — и больше ничего! Цены на хлеб пали до смешного. Я второй год не продаю ни ржи, ни пшеницы.

— Но ведь вы мне предлагаете одну треть того, что я могу получить.

— Сомневаюсь. Не получите и десяти, если и сами станете хозяйничать. А вы ведь желаете ликвидировать свои дела.

— Кто вам это сказал? — задорно возразил Стягин.

— Вы, в одном письме из Парижа, сами изволили выразить это желание.

Вадим Петрович выбранил себя, весь покраснел и тут только опять почувствовал в обоих коленах зуд и жжение.

— Все равно! — выговорил он упавшим голосом. — Такая цена невозможна!

«А если никто не будет давать больше, — спросил он себя вслед за тем, — что ты станешь делать? Продавать за бесценок имение?»

И он успел ответить себе: «лучше продать».

— Торговаться я не имею привычки, — выговорил с усмешкой арендатор. — Найдете более выгодную аренду — желаю полного успеха.

— И какова страна! — вскричал Вадим Петрович. — До сих пор нет ипотек![9]Ипотека — ссуда, выдававшаяся под залог недвижимости; залог, служивший обеспечением этой ссуды, не передавался кредитору, а оставался в руках должника. Вся Европа имеет ипотеки, а мы не додумались. Там на все определенная, известная цена. Как калач купить… А у нас…

— То Европа, а то мы! — шутливо сказал арендатор и положил ногу на ногу.

— Это… это…

Возвращение сильнейшей боли прервало его возглас.