Онлайн чтение книги Рембрандт должен умереть
6. Психованный

Нью-Йорк, 2012

Последние три часа полета Штарк проспал: даже болезненные свердловские воспоминания и мысли о новой встрече с Софьей не смогли отогнать накопившуюся московскую усталость. Отлично, думает Иван: раз уснул, значит, время все лечит. И значит, когда увижу ее, смогу говорить, как с чужой. Про ее краденую картину.

В очереди на паспортный контроль в аэропорту Кеннеди, еще потирая затекшую шею, Иван разглядывает прилетевших с ним пассажиров: кого из них приставил к нему Федяев? Наверняка кого-то очевидного: вот того бритоголового в кожаной куртке или вон усатого, плечистого, в черном пальто. Достаточно очевидного, думает Штарк, чтобы отбить у меня охоту фокусничать.

Он проходит контроль, забирает сданную в багаж сумку и идет регистрироваться на бостонский рейс. Прямо за ним у стойки оказывается кожаный, сверлит взглядом затылок. Не скрываясь, следует за Штарком по пятам до самого выхода на посадку. А перед выходом садится напротив Ивана – только что не подмигивает.

Объявляют посадку: «Дельта», рейс 6366 в Бостон. Но Штарк окопался и никуда не спешит: роется в телефоне, потом настраивает айпад на местную 3G-сеть. Кожаный начинает проявлять беспокойство, только когда все кресла пустеют и они остаются вдвоем по эту сторону зияющего коридора, за которым – самолет. Федяевский посланец ерзает в кресле и уже открыто глазеет на Ивана, будто пытаясь применить к нему телекинез. «Последний вызов на посадку, «Дельта», рейс 6366 в Бостон», – гулко разносится из динамиков.

– Вы что-то хотели спросить? – невинно интересуется у кожаного Штарк.

– Иди на посадку, давай, – срывается кожаный. – Ты че, бл…, самый умный?

Иван поднимается, бредет к выходу, провожатый, ухмыляясь, пристраивается следом.

– Видите этого джентльмена в кожаной куртке? – обращается Штарк к парню со значком «Дельты», невежливо тыча пальцем в сторону кожаного. – Он уже час следует за мной и не хочет садиться без меня в самолет. Я чувствую себя ужасно неуютно.

Парень из «Дельты» удивленно поднимает брови:

– Вы его знаете, сэр?

– Впервые вижу, – качает головой Иван.

Человек из «Дельты» тянется к телефонной трубке. Посланец Федяева, даже если он не очень хорошо понимает по-английски или туг на ухо, уже не может не понимать, что происходит. Он предъявляет посадочный талон и, не оглядываясь, исчезает в коридоре, ведущем к самолету.

– Похоже, вам что-то померещилось, сэр, – улыбается парень со значком и протягивает руку, чтобы взять посадочный у Ивана.

– Большое спасибо, – отвечает Штарк и вместо талона протягивает американцу руку. Тот растерянно пожимает ее и провожает быстро удаляющегося пассажира взглядом: «Может, и к лучшему, что этот чувак не полетел». Тут его грубо отталкивает с дороги несущийся обратно кожаный.

Но Штарк уже затерялся в толпе. Такси он берет у выхода из седьмого терминала, убедившись, что провожатый не ехал с ним в одном автобусе. «Бонд, Джеймс Бонд, – вполголоса произносит аналитик, втискиваясь на заднее сиденье. – Штарк. Иван Штарк. Хм. Не звучит».

Сим-карты из телефона и айпада он вынул еще в автобусе. Обратно потом вставит, когда надо будет, чтобы нашли, – а надо будет обязательно, ведь никаких координат Софьи Федяев ему в Москве не дали. Кроме того, тягаться с профессионалами все равно бесполезно: на этот счет Штарк иллюзий не питает.

Строгий сикх везет Ивана в Челси. Точного адреса аналитик не помнит, так что вылезает наугад на углу Десятой авеню и Двадцать четвертой улицы и бредет на юг – вроде рядом с галереей Макса Финкельштейна был какой-то маленький парк, почти у самого берега Гудзона. С реки дует резкий ветер, Иван ежится даже в московском пальто. Уже восьмой час вечера, и вряд ли Макс будет на работе, – но вдруг повезет?

Повезло. В галерее яркий свет, по-вечернему одетая толпа. Ивана с сумкой и портпледом сперва не хотят пускать, но тут Макс устремляется к нему, расплескивая шампанское.

– Ваня, – кричит он по-русски. – Ну ни хрена ж себе! А чего не позвонил-то? Какими судьбами?

Маленький, масленый, бородатый, вылитый садовый гном, Макс обхватывает Ивана где-то на уровне диафрагмы, все еще держа в левой руке бокал. Иван подавляет желание погладить старого приятеля по лысине. На них оборачиваются.

– Да я, поверишь, нет, только сегодня узнал, что лечу в Америку. Вообще-то я сейчас должен быть в Бостоне. Долгая история, тебе некогда слушать, – произносит Иван смущенно. – У тебя вернисаж тут, я смотрю. Я не вовремя…

– Наоборот, очень даже вовремя, смотри, какая красота! Я тебя сейчас познакомлю… Марсель! Марсель! – И, переходя на пулеметный, хоть и с жутким русским акцентом, французский: – Знакомься, это мой старый друг из Москвы, Иван, он вообще-то художник, но случайно оказался банкиром… Ваня, а это вот Марсель из Монреаля, это его шедевры на стенах. Да брось ты уже где-нибудь свои чемоданы!

И правда, Иван так и стоит с багажом в руках посреди вернисажа. Пока он складывает сумки в углу, Макс уже знакомит Марселя с кем-то из вновь пришедших, а Ивану показывает пухлой ручкой: мол, погоди чуть-чуть, сейчас вернусь. Штарк оглядывает зал. Здесь многолюднее, чем того стоят затейливые, но малопримечательные картинки на стенах: террако-тового цвета фигурки в причудливых позах, сплетающиеся то ли в танце, то ли в какой-то экзотической борьбе. Впрочем, Макс и холодильник эскимосу способен продать, с ним этот Марсель уж точно не пропадет. Иван проталкивается к бару: Финкельштейна сейчас лучше не отвлекать.

За следующие два часа Макс подходит к нему еще дважды. Иван успевает изучить каждый мазок на картинах канадца. От шампанского у него нещадно болит голова. Но наконец толпа начинает редеть – и через двадцать минут галерея пуста, словно гости услышали некий сигнал, переданный на недоступной Ивану частоте.

Макс живет неподалеку, в бывшем мясном районе. Ухватив портплед Штарка, он стремительно катится вперед, пиджачок нараспашку, рубаха выбилась из штанов. Они почти цирковая пара, толстый и тонкий. Кто из них местный, нет никаких сомнений с первого взгляда. Макс вообще везде свой, вот и в Нью-Йорке прижился, и на всех языках трещит.

В лофте на Гансевоорт-стрит, однако, галерист живет совсем один; Штарк даже немного гордится тем, что у него хотя бы есть Фима.

– Настена ушла в прошлом году, – объясняет Финкельштейн, доставая из холодильника две бутылки «Хайнекена». (После шампанского? Да почему бы и нет, хуже вряд ли будет.) – Ну, это был вопрос времени на самом деле. Погляди на меня; я ей, конечно, не пара. Так что это короткая история, давай лучше свою длинную.

С Финкельштейном Штарк познакомился в поезде «Свердловск – Москва». Иван бежал от живописи и Софьи, Макс готовился к штурму столицы. В Москве они даже снимали на двоих квартиру; совсем скоро за нее платил один Макс, который все время чем-то торговал. Его фирма после череды слияний именовалась величественно: «Эмика Плюс Суперброкер Трансконтиненталь», но своего склада у нее не было, потому что заниматься она должна была чистым посредничеством. Это не всегда получалось. Балкон квартиры, где обитали Финкельштейн и Штарк, был то завален гнусной зеленеющей колбасой, то заставлен ящиками с советским полусладким шампанским, которое они, давясь, пили вместо воды, потому что покупатель соскочил. На кухне ночами играли в преферанс, на диване спал дагестанец, прибывший с товаром, о котором не говорили вслух. Иван учил английский, заткнув ватой уши. Макс ни за чем подобным замечен не был, но именно он отвалил в Штаты в 93-м. К тому времени у него была в Москве и своя квартира, и «Фольксваген», но было понятно, что это не его город: Финкельштейн не хотел торговать компьютерами, не интересовался нефтью и углем. Он был артистической натурой и страдал от окружающей грубости гораздо сильнее, чем Штарк, умевший ее игнорировать.

На самом деле оба они были люди девяностых, просто по-разному вросли в это удивительное десятилетие: Макс развил бурную деятельность и, будто акула, не позволял себе ни на секунду остановиться. Иван же вообразил себя камнем в бурном потоке. Течение шевелит его и медленно сглаживает, но не может ни унести, ни изменить его сущность. Он видел, что, если не участвовать, можно оставаться собой, и ему это нравилось.

С тех пор как Макс уехал, они с Иваном виделись раз пять, и всё в Нью-Йорке: аналитик приезжал на какие-то конференции, галерист обживался и строил репутацию в Челси, как раз в 90-е ставшем главным галерейным районом. Макс женился на русской модели на пятнадцать лет младше него. Иван успел и жениться, и развестись. В общем, у каждого была своя жизнь, и они уже почти не были друзьями – скорее так, добрыми знакомыми. Но Штарк знал, что, если понадобится, многое сделает для Финкельштейна. И чувствовал, что тоже может рассчитывать на Макса.

Про «Бурю на море Галилейском» Штарк излагает сжато и деловито, не упоминая о Софье. Он же пока не уверен, что она на самом деле участвует в федяевской афере; по крайней мере, так Иван объясняет самому себе столь важную купюру в рассказе: оставляем только факты.

Если подумать, объяснение напрочь лишено логики: никакой «Бури» он пока тоже не видел. Просто неуютно Ивану говорить о Софье. Макс вообще-то знает его свердловскую историю – услышал ее еще тогда, в поезде: Штарку нужно было кому-то излить душу. Упомянуть Софью сейчас – будет ночь воспоминаний, пока не выпьют все в доме. А времени на самом деле мало, может, и не до утра.

– В общем, я, видишь, впутался в историю с ограблением Музея Гарднер, – заключает Иван. – Скоро федяевские ребята меня найдут, может, даже через несколько часов. Знаешь, было бы здорово, если бы за всем этим кто-то понаблюдал со стороны. В Бостоне. Кто-нибудь разбирающийся. А то всякое может случиться… Ты не в курсе, как бы это устроить?

Финкельштейн не перебивал Ивана, лежал на ковре, подперев голову рукой, будто ему рассказывали сказку на ночь. Теперь он разражается хохотом. Не такой реакции ожидал Иван от старого друга.

– Ты, Ваня, попал в мультик, – сообщает Макс, отсмеявшись. – Не знаю, что себе думают замминистры у вас в Москве, но тут у нас гарднеровское ограбление – это такая попсовая байка, вроде НЛО. Есть целая тусовка маньяков, которые ищут эти картины по блошиным рынкам и гаражным распродажам. Или играют в шерлок-холмсов. Преступление века, а как же! Твой Федяев попался на какую-то такую разводку, сто пудов. Чего ты сидишь с таким серьезным лицом? Это комедия, а не драма. Достань еще пивка, будь другом, а? Главное, ты приехал в гости, хоть и по дурацкому поводу.

Если сказать про Софью сейчас, Макс вообще поднимет на смех.

– Слушай, может, все это и мультик, и разводка, но отшучиваться я уже опоздал, – возражает Иван. – Ты же наверняка всех знаешь, как всегда, может, есть у тебя какой-нибудь знакомый шерлок холмс? Или уфолог? Из… ну, не из самых психических.

– Ну, есть один на самом деле. Я ему сейчас позвоню, раз ты не хочешь просто посидеть со мной, сколько лет уже не виделись? Три, да ведь?

– А не поздно звонить-то? Полночь уже, чай, не Москва, – спохватывается Штарк, хотя за этим и приехал к Максу.

– Пароль «Гарднер». Примчится как ошпаренный. А и время еще детское.

Финкельштейн набирает номер и долго слушает гудки. Похоже, тот, кому он звонит, уже лег спать. Но настойчивость Макса берет верх.

– Том, здорово, чувак, ты что, спал уже, что ли? Тебя мама, что ли, так рано укладывает? Надевай штаны и беги ко мне домой, выпьем пива… Да нет, ты не понял. У меня гость из Москвы. Привез новости по гарднеровскому делу. Давай скорее, пока он спать не свалился! – И обращаясь уже к Ивану: – Я же говорил! Через пятнадцать минут будет, он тоже в даунтауне живет.

В отличие от других знакомых Ивану эмигрантов Макс не смешивает языки и уж если говорит по-русски, то подбирает русские слова даже для чуждых московскому гостю понятий. Но даунтаун есть даунтаун.

Не проходит и четверти часа, как действительно просыпается домофон. Вновь прибывший совсем не похож на Шерлока Холмса: приземистый, смуглый, мускулистый, с шапкой жестких черных волос. Такие бреются дважды в день. Поверх футболки этот брутальный экземпляр накинул армейскую куртку без опознавательных знаков, высокие ботинки не зашнурованы – шнурки просто затолканы внутрь. Торопился.

– Москва, я так и думал. Ну, или Дубаи! – восклицает он еще на пороге.

Все-таки психованный, думает Штарк.

– Том Молинари, – не-шерлок-холмс пытается оторвать ему руку. Иван инстинктивно втягивает голову в плечи.

– Том работает на страховые компании, помогает им вернуть украденные картины, скульптуры, антиквариат всякий, чтобы они денег не платили по страховке, – объясняет Макс по-английски. – У него своя фирма, он и мне помог с парой картин в прошлом году.

Молинари тем временем без спроса лезет в холодильник за пивом, запасы которого почти иссякли, а еще ночь впереди.

– Так вы, мистер Молинари, ищете гарднеровские картины для какого-то страховщика? – интересуется Штарк, которому в этой истории нравятся любые признаки вменяемости и серьезности.

– Если бы, – отвечает Молинари. – Они не были застрахованы. И зови уже меня «Том».

– Разве в Америке так бывает? – Ничего подобного Штарк в Интернете не находил.

– Всякое бывает. Попечители гарднеровского музея решили, что им и на ремонт-то денег не хватает, не то что на страховку. «Пингвины».

– Простите?

– «Пингвины». Застегнутые бостонские джентльмены, делать ни черта не умеют, родились в белых рубашках с запонками. Денег для музея они не собирали, а наследства, которое оставила Изабелла Стюарт Гарднер своему музею, в восьмидесятые перестало хватать. Поэтому они и охранникам платили по шесть баксов в час – чего они ждали? Зато теперь новый директор отлично собирает деньги, в каждом зале по охраннику, а на стенах пустые рамы.

Молинари залпом допивает свой «Хайнекен» и снова лезет в холодильник.

– Макс, так что за новости ты мне обещал? Пока только я здесь что-то рассказываю, – замечает он, выуживая предпоследнюю бутылку.

– Том, то есть вы этим делом интересуетесь, э-э-э, в личном качестве? – продолжает допытываться Иван.

– В самом что ни на есть личном, – кивает психованный, откупоривая бутылку ногтем. Крышка отлетает в угол. – Я вырос в Бостоне. У меня в детстве была жестянка от конфет, а на крышке у нее – «Буря на море Галилейском». Я в ней хранил всякие секреты. И вот однажды мать отвела меня в этот музей показать оригинал. Мне было, может, лет восемь. Я простоял перед «Бурей» минут двадцать, мать оттащить не могла. Мощная штука. А потом какой-то сукин сын вырезал ее из рамы ножом, и теперь мой сын ее не увидит. Пока я не найду.

Некоторое время Иван молчит, прикидывая, с чего начать. Самая лучшая ситуация – это когда нет вариантов. Тогда нет и мучительного выбора.

– Возможно, Том, вы уже почти нашли. Только вам придется отойти на несколько шагов и хорошенько смотреть, что со мной будет происходить в ближайшие несколько дней. Вероятно, придется поехать в Бостон.

– Да хоть в Москву, – серьезно произносит Молинари, глядя ему в глаза. – Еще что-нибудь расскажешь? Хотя, как понимаешь, это и не обязательно.

Пива больше нет. Макс достает бутылку скотча и наливает каждому на два пальца. Во второй раз не упоминать Софью Ивану еще легче: отрепетировал.

Ранним утром Штарк звонит дочери со стационарного телефона Макса. Уже можно; Молинари ушел, пора ненавязчиво дать знать федяевским людям, куда приезжать. А Ирка как раз отучилась в школе.

– Папа, ты что, выпил? – Он едва успел поздороваться.

– Немного. Ир, меня не будет в Москве некоторое время, по работе. Может, не увидимся пару недель.

– А мы и так с тобой не видимся, – голос на другом конце прохладный, спокойный. – Это все, что ты хотел сказать?

– Еще – что я люблю тебя.

– И я тебя, – скороговоркой. – Ну, пока?

У Ивана пропадает всякое желание часто звонить дочери, как он собирался. «Приеду – надо будет сходить с ней куда-нибудь, поговорить, провести побольше времени, – думает он. – А так все равно ничего не получится». Штарк плюхается в кресло и ждет.