Онлайн чтение книги Рембрандт должен умереть
7. Секрет Флинка

Амстердам, 1633

Почти готова у учителя первая марина. Нос рыбацкого суденышка вздернулся на гигантской волне, летит пена, паруса перекрутились, будто не понимая, с какой стороны дует ветер, – и верно, он со всех сторон. Еще не дописаны фигуры матросов-апостолов; мастер все-таки вынужден заниматься и портретами, заказчики налетели в этом году, словно саранча, – вот она, мода. Ну и конечно, учитель много времени проводит с невестой.

Флинк понимает его все лучше, просто не позволяет себе заглядываться на озорную девушку, которая ближе по возрасту к нему, чем к своему жениху. В мастерской Саския шалит, в шутку заставляет Рембрандта хоть немного прибрать разбросанный повсюду реквизит, но сама тут же примеряет заморские плащи и старинные украшения. И улыбается Флинку, как будто у нее что-то на уме. Или это ему только кажется? Флинк запрещает себе думать лишнее. Даже если невеста учителя и не прочь с ним развлечься, так поступить с мастером было бы низко. Не такой победы над учителем хочет Флинк – а он уже не скрывает от себя, что хочет победы.

Он недавно перечитывал в Евангелии от Марка про бурю на Галилейском море; как раз перед тем, как отправиться в плавание, Спаситель говорил ученикам: «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу». И ясно, что имел он в виду не грехи и не преступления, а – свет Истины. Так что если и скрывать что-нибудь, то такое, чтобы, когда откроется, этим гордиться.

У Флинка есть тайна. Вот уже два месяца он прячет ее в комнате в соседнем доме, которую снял за треть своего заработка. Сегодня тайну узнает Фердинанд Бол: его явно раздражают ежедневные отлучки товарища по мастерской. «Я не могу больше тащить на себе всю работу», – прямо заявил он вчера Флинку.

Но Фред все поймет, когда увидит.

Распахивая дверь тайной комнаты перед другом, Флинк волнуется, будто осмелился пригласить Саскию ван Эйленбюрх, будущую ван Рейн, на вечернюю прогулку. Здесь тесно, и кажется, что мольберт с большим холстом занимает половину комнаты. Бол застывает с открытым ртом.

– Господи, Говерт, зачем ты это сделал?

– Фред, ну неужели тебе самому не надоели черные кафтаны и бледные рожи? Антони ван Дейк в Антверпене был полноправным мастером и членом гильдии в восемнадцать! Мне сейчас столько же, сколько было ему! А тебе будет всего через год! Слушай, мы многому научились у мастера ван Рейна, но пора же начинать этим пользоваться. Ты вот чего ждешь? Я ждать не хочу.

Слушая тираду товарища, Бол разглядывает полотно. Это законченная – уже и краска высохла – «Буря на море Галилейском». И отнюдь не копия той «Бури», над которой работает мастер. Хотя, конечно, сходства очень много – начиная с композиции: здесь волна почти так же поднимает лодку, как на незаконченной картине учителя.

– Ты специально так же скомпоновал, как мастер? – спрашивает Бол. Флинк смущается, хотя стесняться ему нечего: почти все стадии работы он прошел первым.

– Знаешь, было бы странно, если бы вышло на него непохоже. Все-таки мы учимся не только писать, как он, но и думать, как он. Нет, я его не копировал.

– Я вижу, ты и новую технику перенял у учителя, – продолжает гнуть свою линию Фред.

Ну да, Флинк использовал жженое льняное масло, тут не отвертишься, этот прием – личное изобретение мастера ван Рейна. Если налить масло в котелок и сильно нагреть, оно само воспламенится; тогда его снимают с огня и, горящее, продолжают помешивать, а тушат – закрывают котелок крышкой – примерно через полчаса. Получается вязкая масса, вдвое меньше по объему, чем первоначально брали масла. Из этой массы обычно делают краску для офортов; мастер ван Рейн, искусный гравер, так и поступал, пока ему не пришла идея добавить немного жженого масла в обычное, сырое, которым пользуется живописец. Чем больше добавляешь, тем лучше замешенная на таком масле краска будет крыть предыдущий слой, тем она будет гуще, а мазки – объемнее. Мастер любит как бы лепить мазками форму: его картина – всегда немного рельеф.

Правда, Флинк подозревает, что со временем краски, замешенные на жженом масле, могут потемнеть. Мастерская Рембрандта ван Рейна производит столько картин, что все в ней живут сегодняшним днем, а о завтрашнем задумываются, только когда замышляют что-то особенное. Флинк – задумался. Он отлично сознает, что, только создав нечто из ряда вон выходящее, сможет доказать свое право на самостоятельность: Флинку пора уже быть не подмастерьем, а как минимум полноправным помощником мастера. Вот и ван Дейк, уже вступив в гильдию, не погнушался пойти помощником к Петеру Паулю Рубенсу. И посмотрите на ван Дейка теперь! Рыцарь, придворный живописец британской короны, богат, знаменит на весь мир…

Однако и задумавшись над долговечностью своей работы, Флинк все же не устоял перед соблазном не только писать, но и немного лепить, как учитель.

– Ну, тут нам с тобой нечего стесняться, верно, Фред? – отвечает Флинк на вопрос Бола. – Если наш учитель изобрел технику, которая не пришла в голову даже Рубенсу, нам повезло, что мы тоже можем ею пользоваться, а ученикам Рубенса – не повезло.

Бол молчит. Он подошел совсем близко к холсту и почти касается его носом и пальцами. Проходит несколько нестерпимо долгих минут, прежде чем он поворачивается к Флинку и говорит, улыбаясь:

– А знаешь, братец, если бы я не знал, что это твоя работа, я бы принял ее за творение мастера ван Рейна. Даже не понимаю, как ты так сумел набить руку на портретах. Ведь эти надутые господа заказчики сидят неподвижно, а здесь у тебя – смотришь на фигуры и видишь, как они только что двигались и что сделают через секунду. Мастер вечно говорит нам, что надо добиваться такого эффекта, но я все не соберусь попробовать, столько работы все время… Из-за тебя! – Бол, продолжая улыбаться, толкает друга в грудь, так что Флинк делает два неловких шага назад и почти упирается в дверь комнатушки.

Он счастлив. Может быть, ради этого момента он рисковал гневом отца, устроившего его сперва учеником к торговцу шелком, и настаивал, что хочет быть художником и никем больше. Бол не завистлив, говорит, что думает, и его слова дорогого стоят, что бы ни сказал, увидев картину, сам мастер ван Рейн. Ведь у него как раз будет повод для недовольства.

Или даже несколько.

На картине Флинка есть одна деталь, над которой он долго раздумывал, прежде чем решиться на нее. Ведь одинаково вероятно, что мастер увидит в этой детали вызов дерзкого подмастерья или выражение безмерного почтения, которое к нему питает благодарный ученик. В лодке, помимо Христа и апостолов, есть некто четырнадцатый. Он смотрит прямо на зрителя, и в чертах его лица легко угадываются черты Рембандта ван Рейна. Он здесь равен апостолам, да – но он не участвует в действии: так решил будущий мастер Флинк.

– И что теперь ты собираешься делать? – спрашивает Бол.

– Показать учителю, конечно. Послушаю, что он скажет. Если рассердится, что ж, попробую добиться чего-нибудь сам по себе.

– Даже не перейдешь к другому мастеру?

Флинк упрямо встряхивает головой.

– Знаешь, вот теперь я уже верю, что и сам чего-то стою. Если учитель не выгонит меня – попробуй сам сделать что-то свое, я прикрою в мастерской. Поймешь, о чем я.

– Глядя на тебя, хочу, конечно, попытаться. – Бол пожимает плечами. – Надо только решиться.

– Давай для начала посмотрим, что скажет учитель.

Стараясь не привлекать лишнего внимания, подмастерья вдвоем переносят «Бурю» к «сестре» в мастерскую. После короткого замешательства решают все же поставить мольберт рядом с незаконченной картиной мастера.

После этого работа у обоих не клеится. Флинк, почти испортив очередное черное купеческое одеяние неестественной складкой, с досады бросает кисть об пол. Бол смотрит в окно, не идут ли мастер с невестой.

– Идет! – наконец кричит он; так, наверное, юнга на мачте восклицает: «Земля!»

Рембрандт действительно возвращается, но не с Саскией, а с ее кузеном, Хендриком ван Эйленбюрхом – он, собственно, владелец дома, в котором разместилась мастерская, и продавец картин мастера ван Рейна, – и еще с каким-то важным господином в черном платье. Заказчик? Сразу видно, что это не амстердамский купец: на нем элегантный пояс, украшенный серебряными пластинами – такие здесь не носят, – и держится он скорее франтовато, чем напыщенно. С виду он ровесник мастера, который что-то рассказывает ему по дороге, оживленно жестикулируя.

Тут Флинку приходит в голову безумная мысль.

– Фред, скорей, помоги мне, – просит он друга. И начинает перетаскивать мольберт со своей «Бурей».

Времени у них – секунды. Будь у него возможность хоть чуть-чуть подумать, Бол вряд ли стал бы помогать Флинку, однако сейчас друг не простит ему промедления. И вот работа Флинка, развернутая изнанкой к двери, стоит теперь посреди мастерской, где только что красовалась незавершенная марина учителя, а та – переместилась в темный угол. Там же оказываются и затаившие дыхание подмастерья за миг до того, как распахивается дверь. Что-то теперь будет?

– Заказов на портреты, синьор Руффо, у меня сейчас намного больше, чем я могу выполнить. – Учитель продолжает начатый на улице разговор. Подмастерья переглядываются: итальянец? В Амстердам за картинами – из страны лучших в мире живописцев, куда еще недавно ездили учиться все уважающие себя голландские художники? – Насколько я понимаю, вы к нам совсем ненадолго, – продолжает мастер. – Для меня, конечно, была бы огромная честь писать вас, я мечтаю, чтобы мою работу увидели в Италии; но, если я еще передвину очередь, мои заказчики совсем рассердятся на меня. Так что я в трудном положении.

Хендрик переводит его слова на испанский, который Флинк немного понимает, и добавляет от себя:

– Да, синьор Руффо, мастер ван Рейн говорит правду – он уже больше чем на месяц задержал портреты двух очень важных людей в нашем городе, и мы рискуем навлечь на себя немилость.

– Да с чего вы вообще взяли, господа, – отвечает гость, оглядывая мастерскую, – что я пришел к вам за портретами? Портретистов полно и в Мессине. Отсюда имеет смысл везти домой только что-то особенное. Если вы, господин ван Рейн…

– Называйте меня Рембрандт, – вмешивается мастер. – Ведь и у ваших художников в ходу только имена.

Руффо хохочет:

– Да, такие амбиции – это по-нашему. Хотя я-то с Сицилии, а у нас принято говорить мало и свои амбиции подтверждать делами. О ваших делах я уже немного наслышан, потому и пришел к вам. Так вот, господин Рембрандт, – тут он отвешивает небольшой иронический поклон, и мастер, не будь дурак, слегка кланяется в ответ, – если вы хотите показать свое мастерство итальянцам, вы наверняка найдете для меня нечто более оригинальное, чем простой портрет. Я возвращаюсь домой через три дня, и было бы прекрасно, если бы у вас была уже законченная картина, которую вы по каким-либо причинам никому не пообещали.

– Синьор Руффо, я как раз заканчиваю одну работу – словно Бог привел вас ко мне, я уверен, это доброе предзнаменование, – я затеял ее без всякого заказа, и вот она почти…

Хендрик переводит, а Рембрандт недоуменно оглядывает изнанку «Бури»: кто это и зачем развернул незаконченную работу? Переставляет ее лицом, немеет, делает несколько неловких шагов назад, не сводя глаз с холста. А сицилиец, напротив, подходит поближе и одобрительно цокает языком, словно перед ним не драматическая сцена из Писания, а обнаженная красавица.

– Смелый замысел, господин Рембрандт, – произносит синьор Руффо, обернувшись к мастеру, который все еще не может говорить, а только растерянно улыбается. – Вы прекрасно передали чувство опасности. И ваши моряки совсем как живые! А это, господин Рембрандт, – уж не вы ли это в лодке?

Итальянец посмеивается в усы, тыча пальцем в четырнадцатую фигуру на картине:

– Право, вы мне нравитесь – вы не стесняетесь ставить себя на одну доску с великими! Однако вы сказали, что как раз заканчиваете эту картину, – она выглядит вполне законченной, хотя художнику, конечно, лучше знать.

Пока Хендрик переводит, Рембрандт обретает наконец дар речи.

– Да, синьор Руффо, здесь осталось совсем немного, собственно, один небольшой штрих. – Он рыщет глазами по мастерской, наконец видит палитру Флинка и вымазанную черной краской кисть. Подойдя к холсту, он выводит на штурвале рыбацкой лодки свою подпись. – Вот так, пожалуй, работа совсем закончена. Я не могу заставлять вас ждать, если она пришлась вам по вкусу.

– Я заплачу вам за нее шестьсот флоринов, – произносит итальянец. – Могу вас заверить, что на моей родине ее увидят и оценят многие.

– При всем уважении, – вмешивается Хендрик, – здесь четырнадцать тщательно выписанных фигур, и посмотрите, сколько труда ушло на эти волны с пенными гребнями! Картина стоит никак не меньше тысячи флоринов, как бы мы ни хотели прославить имя мастера ван Рейна в Италии!

– Семьсот, и будем считать, что это положит начало нашей дружбе, – улыбается сицилиец. – Завтра утром я пришлю человека за картиной, он доставит золото.

Ни Хендрик, ни Рембрандт больше не пытаются торговаться. Флинк и Бол застыли в углу и боятся даже взглянуть друг на друга. Что-то мастер думает сейчас, какая гроза разразится, когда уйдет заказчик?

Проводив итальянца с учтивыми поклонами и всяческими изъявлениями благодарности, Хендрик возвращается домой, а Рембрандт – в мастерскую.

– Флинк, чертов сын, – произносит он, улыбаясь. – Я тебя недооценивал. Сегодня ты заработал двести флоринов. И держать тебя в подмастерьях мне теперь как-то совестно. Нам надо придумать, что делать с тобой дальше. Пока советую тебе следить, как я заканчиваю «Бурю», – я покажу, каких ошибок ты мог бы избежать, если бы посоветовался со мной раньше.

У Флинка подгибаются ноги.

– Спасибо, учитель, – только и может он выдавить. Сияющий Бол обнимает его за плечи. «Ну что, моя очередь?» – шепчет он на ухо другу.

* * *

Отпустив Саскию и перевернувшись на спину – так он всегда засыпает, – Рембрандт чувствует, что сон пока не придет. С одной стороны, подмастерье выручил его: другой готовой картины в мастерской не было, и еще неизвестно, согласился бы Руффо ждать завершения той, другой «Бури» – он явно не хотел договариваться о доставке, а намерен был взять картину с собой. А ведь именно о таком заказчике Рембрандт мечтал: платит без промедления, интересуется не портретами, а историческими сценами, которые как раз и создают настоящую славу художнику. К тому же итальянец! А все настоящие мастера в наше время имеют покровителей или заказчиков вне своей страны, и, что бы ни случилось здесь, в Голландии, такие связи не дадут художнику пропасть.

Но…

Ведь это не его картина!

Вот пообещал он Флинку указать на ошибки, но, если быть с собой честным, это ему самому надо бы теперь кое-что поправить в незаконченной «Буре». Флинк написал более совершенную картину Рембрандта, чем сам Рембрандт. Выходит, мастер ван Рейн – хороший учитель, но не великий живописец? Иначе его не вышло бы так легко сымитировать, даже постигнув все технические секреты, которые он передал ученикам. Потому, собственно, и передал – опять-таки, если быть до конца честным, – что не опасался соперничества с их стороны. Был излишне самоуверен.

Хотя своего-то первого учителя, Якоба Сваненбюрха, Рембрандт перещеголял играючи, еще подростком. Сваненбюрх был одержим мыслями об аде, даже когда-то имел из-за своих адских сцен неприятности с инквизицией в Италии. Но славы из этих неприятностей не выросло. Рембрандт втайне посмеивался над Якобом.

Вот второй учитель, Питер Ластман, был настоящий мастер, хоть и слишком зависимый от итальянского канона. Когда он умер весной этого года, ученики непритворно плакали на похоронах. Рембрандт не может с уверенностью сказать, что превзошел и его, – но Ластман был одним из самых уважаемых живописцев в Голландии.

И вот этот мальчишка, Флинк, так легко бьет учителя его же собственным оружием!

Все-таки с портретной каторгой пора заканчивать и всерьез браться за работу. Он обленился с Саскией, погнался за деньгами, растерял навык. Надо наверстывать упущенное, а то скоро не только Флинк, но и тихоня Бол станет смеяться над ним, как он когда-то над Сваненбюрхом.

– Саске? – зовет Рембрандт тихонько.

– Мм, – сонно отзывается она. Саскию не мучат мысли о слишком ретивых подмастерьях.

– Что ты думаешь про Флинка?

– Он милый, – отвечает Саския, прижимаясь к мужу.

– Он сегодня преподал мне урок.

– Расскажи мне утром, у меня слипаются глаза, – просит Саския. Скоро Рембрандт слышит ее мерное дыхание. Да, утром надо будет решить, что делать с Флинком.