Онлайн чтение книги Ретт Батлер
Глава 5. Послания в бутылках

Гостиница «Оксидентал»

Сан-Франциско, Калифорния

17 мая 1849 года

Дорогая сестренка!

Хотя я уже шесть долгих часов как высадился с парохода «Слава морей», земля все еще шатается у меня под ногами.

Капитан с сыном сам перевез пассажиров на берег на шлюпке, страшась, как бы его «Слава» не присоединилась к сотне судов, оставленных матросами, которые подались в золотоискатели, – невеселый лес мачт брошенных судов высится у Длинной Пристани. На самой пристани стояли шум и гвалт: кругом сновали посыльные всевозможных ресторанов и отелей, всяческих увеселительных заведений. Жулики предлагали купить и продать золото. А один прилично одетый господин смущенно просил милостыню на еду.

Во время плавания вокруг мыса Горн я играл в карты. Собираясь разбогатеть в самое ближайшее время, золотоискатели, эти новые аргонавты, относились с презрением к наличности и вели игру на редкость неблагоразумно, словно любое проявление бережливости могло пагубно сказаться на удаче. Итак, я появился в городе с внушительным кушем (деньгами, которые аргонавту потребны для финансовой поддержки изыскательской деятельности).

За время утомительного плавания вокруг мыса Горн многие рассказывали, что погнало их в опасное путешествие с неопределенными перспективами, оторвав от прежних занятий, друзей и семьи. Представь, все без исключения и вполне искренне они настаивали, что делали это не ради себя. Ни в коем случае! Они отправились в путь ради тех самых жен и детей, которых оставили. Оставили свои семьи ради спасения этих семей!.. По всей видимости, жены и дети американцев не смогут быть довольны, пока «аргонавты» не осыплют их золотом!

Здесь, конечно, не Чарльстон. На улицах, по обеим сторонам деревянных тротуаров непролазная грязь, просто засасывает ноги, я едва не оставил там сапоги. Палатки и деревянные хижины соседствуют с новехонькими кирпичными строениями. Еще три года назад, пока не нашли золото, в Сан-Франциско было всего 800 жителей. Сегодня тут уже целых тридцать шесть тысяч. Повсюду, от пристани до самых холмов, окружающих город, слышится стук молотков и визг пил.

Сюда съехались китайцы, ирландцы, итальянцы, янки из Коннектикута и мексиканцы: новый город кипит новыми людьми и новомодными представлениями.

Хотя я скучаю по тебе и друзьям из Низин, я не изгнанник. Меня словно выпустили на волю после долгого тюремного заключения ярким солнечным утром. Есть масса городов помимо Чарльстона, и там прекрасно можно жить!

Пожалуйста, пиши мне на адрес этой гостиницы. Они передадут мне всю поступившую почту. Расскажи о Шарлотте и бабушке Фишер, но подробнее всего – о своих делах. Из всей прежней жизни, дорогая сестра, мне более всего недостает тебя.

Твой любящий брат Ретт.

12 марта 1850 года

Гудьиарз-Бар, Калифорния

Дорогая сестренка!

Гудьиарз-Бар – выдающийся по степени безобразия лагерь золотоискателей: это безлесная высокогорная пустошь, изрытая землянками, повсюду палатки и бревенчатые хижины без окон, где счастливчики из золотоискателей получают иногда по две тысячи долларов за тележку ценного сырья.

Даже богатые «аргонавты» должны есть, иметь необходимые для работы кирки и лопаты, а нормы приличия (и низкая температура в ночное время) диктуют необходимость приобретать брюки и обувь.

Сестра, я стал торговцем – одним из тех скучных парней, на чьих трудах держатся любые аристократы. За карточный куш я приобрел вместительный грузовой фургон и четырех выносливых мулов. И накупил солонины, виски, муки, лопат и полотна, переплатив вдвое, чем если бы я брал все это в Каролине.

Затем погрузил мулов и товары на пароход, который, пыхтя, поднялся по реке до Сакраменто. Там я какое-то время отирался, пока путь в золотоносные горные края не стал уже почти проходимым. Сестренка, твой торговец брат пробивал дорогу через трехфутовые снежные сугробы, чтобы доставить товары в Гудьиарз-Бар!

Меня никогда не встречали столь радостно. Продовольствие не доставлялось в лагерь с октября, старатели умирали с голоду и увидели в твоем брате истинного спасителя.

У них было золото, но им не на что было его тратить! Не прошло и часа с момента моего появления, а я уже продал все, за исключением револьверов и одного мула.

Я возвращался через те же сугробы, то и дело оглядываясь. Мне было что охранять.

Когда я принес свою добычу в банк «Лукас энд Тернер» и положил ее в банковскую ячейку, даже суровый мистер Шерман, управляющий банком, поднял брови.

Хотя я написал тебе сразу по приезде сюда, ответа до сих пор не получил. Молюсь, чтобы все было в порядке, и жажду узнать твои новости.

А теперь пора принять теплую ванну и лечь спать.

Твой любящий брат Ретт.

17 сентября 1850 года

Отель «Сент-Фрэнсис»

Сан-Франциско, Калифорния

Дорогая сестренка!

Не рассказывай отцу о том, что я стал респектабельным господином. Компания «Батлер дженерал мерчендайз» имеет офис на втором этаже дома на Юнион-сквер и склады в Стоктоне и Сакраменто.

Узнаешь ли ты своего брата в черном деловом костюме, аккуратных гетрах и фуляровом галстуке сдержанного цвета? Я чувствую себя актером, играющим в очень странной пьесе.

Оказывается, у меня есть сноровка добывать деньги. Возможно, поэтому я смотрю на них лишь как на средство – без всякого священного трепета.

Я более не играю в карты. Для того, кто доставлял повозки с грузом в лагеря золотоискателей, подобные Гудьиарз-Бар, Богас-Тандер и Магфаззл (хотя это и не столица, Магфаззл и впрямь существует), покер кажется мелкой игрой. К чему просиживать ночи напролет в душной, прокуренной комнате того лишь ради, чтобы освободить пьяных дураков от денег?

Здешние «аргонавты» обезумели от жадности. Страховые компании отказываются заключать с ними договора. Их косят холера, пьянство и всякого рода несчастные случаи. Поскольку в лагерях закон отсутствует, споры обычно разрешаются с помощью кирки, кулаков или револьверов. Когда людей постигает неудача, нередки случаи самоубийств.

«Аргонавты» так же скоры нарасправу, как и аристократы в Низинах, но причины для драки у них совершенно прозрачны. Здесь нет никакой болтовни о чести.

Говоря о родных местах, мы, калифорнийцы, употребляем выражение «там, в Америке». Умный компромисс мистера Клея [7]Имеется в виду Компромисс 1850 г. и смерть мистера Калхуна [8]Калхун Джон Колдуэлл (1782–1850) – вице%президент США (1825–1832), государственный секретарь США (1844–1845). Один из основателей Демократической партии, защитник интересов южных штатов, сторонник рабства. Последние 20 лет своей жизни боролся против аболиционизма. здесь прошли почти незамеченными.

Местные жители энергичнее, но не мудрее.

Я не получил от тебя ни одного письма и больше не жду ответа. Ты не могла умереть – я бы почувствовал это. Полагаю, отец запретил тебе писать.

Но ситуация может улучшиться, даже в Броутоне, кроме того, само обращение к тебе в письмах оживляет твой милый облик в сердце. Когда я пишу, то чувствую твою любовь и возвращаю ее тебе, умноженную десятикратно.

Твой преданный корреспондент Ретт.

19 июня 1851 года

Отель «Сент-Фрэнсис»

Сан-Франциско, Калифорния

Дорогая Розмари!

«Этой ночью снова крякали сиднейские утки» – так говорят городские умники, когда честных людей грабят, бьют или пристреливают на улицах. В Сан-Франциско всегда хватало парода без особого зазрения совести, а недавно их ряды пополнились иммигрантами, выпущенными из мест заключения Австралии, что сделало город намного более опасным.

Я беспокоюсь не о себе, не о своем бизнесе, не о моих управляющих. У меня репутация (явно незаслуженная) человека жестокого.

Однако, как нас учил мистер Ньютон, каждое действие встречает равное противодействие, и когда меня пригласили на обед с тремя высокопоставленными гражданами города, я отнесся к этому с подозрением.

Банкир У. Т. Шерман старше меня. У него треугольное лицо богомола, короткая бородка и феноменально большие глаза. Считается, что карие глаза свидетельствуют о мягком характере. Глаза Шермана – это два куска льда. Он астматик с очень бледной кожей. Ни он сам, и никто другой не считает, что он долго протянет.

Шерман человек практичный, один из тех, кто при необходимости не дрогнет.

Коллис Хантингтон принадлежит к той породе людей, которые верят, что их собственная праведность дает им право подавлять других. Он конкурент «Батлер дженералмер-чендайз», и мы пару раз уже с ним конфликтовали.

Доктор Райт – последний член триумвирата – нервозный франтоватый господин, считающий, что первым назвал Сан-Франциско Тихоокеанским Парижем. Иных достижений, насколько мне удалось узнать, у него нет.

Мы обедали в отдельном зале ресторана отеля, где после обычного обмена банальностями мне предложили вместе с ними составить ядро «комитета бдительности», который призван, по элегантному выражению Хантингтона, «перевешать всех воров и негодяев на этом берегу залива».

Мистер Шерман сказал, что общественный беспорядок угрожает интересам бизнеса. Он говорил о необходимости действия.

Я напомнил Шерману, что необходимость не всегда справедлива и достойна.

Хантингтон и Райт искренне оскорбились, полагая, что я – их естественный союзник: человек, который способен убивать и не испытывать при этом чувства вины.

Я не сказал им ни да ни нет.

Сестра, я отнюдь не философ, однако в ту ночь я всерьез размышлял о том, кем стал. Какая разница между торговцем, способным повесить вора, чтобы сохранить свой бизнес, и плантатором, отдающим приказание засечь негра до смерти за дерзость?

И я решил, что не буду таким человеком. Не желаю быть повешенным, но и вешателем быть не хочу.

Поэтому я решил попытать счастья в другом месте. Для того, чтобы свергнуть власть испанских наместников на Кубе, добровольцы объединяют свои силы, и, возможно, я подам им руку помощи. Если ты сможешь написать, теперь адресуй письма в Новый Орлеан, до востребования.

Твой растерявшийся брат Ретт.

14 марта 1853 года

Отель «Сент-Луис»

Новый Орлеан

Дорогая сестренка!

Благопристойные чарльстонцы были бы шокированы этим городом. Он такой французский. Граждане Нового Орлеана – добрые католики – заняты преимущественно едой, выпивкой и любовью – не обязательно в означенном порядке. В старой части города Вьё-Карре аромат греха сливается с благоуханием апельсиновых и лимонных деревьев. Каждую ночь я могу выбирать, на какой бал отправиться – званый, незваный, бал-маскарад или на такой, куда стоит приходить только с пистолетом в кармане. Я играю в карты в «Макгартс», «Перритс» или в «Бостонском клубе». Тут четыре ипподрома, три театра и французская опера, где я нередко бываю.

Новый Орлеан – пристанище пиратов. Эти молодые американцы взяли в качестве символа веры «предначертание судьбы» [9]«Предначертание судьбы» – политическая доктрина, выдвинутая в 1845 г. в статье Дж. Салливана об аннексии Техаса. Согласно этой доктрине, североамериканцы являются избранным народом, которому судьба предназначила превратить американский континент в «зону свободы».. Своим предначертанием они, очевидно, считают право покорять и грабить любую нацию Карибского бассейна и Южной Америки, если та окажется слишком слаба, чтобы защищаться. Большинство уверены в том, что Куба могла бы стать первоклассным американским штатом, когда мы прогоним испанцев.

Я вкладывал деньги в несколько пиратских экспедиций – если спрос увеличивает выгоды, ручеек патриотизма вздувается в поток. До сегодняшнего дня меня не соблазняла возможность принять личное участие в походах.

Новый Орлеан – город очаровательных женщин. Городские леди-креолки культурны, терпимы, умны. Они многому научили меня в вопросе любви – чувстве, которое уступает только преклонению перед Богом.

Моя любовница-креолка Диди Гайяр, без сомнения, любит меня. До безумия. После шести месяцев совместной жизни она жаждет стать моей женой, нянчить моих детей, делить мое неопределенное положение. Она воплощает в себе все, чего может желать мужчина.

Но я не хочу ее.

Мое первоначальное увлечение сменилось скукой и легким презрением к себе и к Диди за наше притворство: делаем вид, что мы верим в то, чего – и мы это знаем – нет на самом деле.

Любовь, дорогая сестра, может быть очень жестокой. Я не останусь с Диди из жалости. Жалость еще более жестока, чем любовь.

Чем меньше я люблю ее, тем отчаяннее поведение Диди, и, дабы развязать этот узел, мы должны расстаться.

Недавно мы обедали с Нарциско Лопесом, кубинским генералом, организатором экспедиции. У него уже есть три или четыре сотни добровольцев – и этого, как он уверяет меня, достаточно для того, чтобы одержать победу над испанской армией. Когда мы высадимся, кубинские патриоты пополнят наши ряды. Подмигнув, он сказал мне, что в испанском казначействе хранится золото конкистадоров. Гавана, прибавил он, прекрасный город.

Диди игнорировала поток излагаемых Лопесом доводов. Одетая в парчовое платье с высоким корсажем и изумительную красную шляпку, за столом она ничего не ела. Диди дулась. Омлет был отлично приготовлен, шампанское – в меру охлаждено, но Диди мрачно отмахивалась от посулов генерала. Нет, кубинцы не восстанут. А испанская армия намного сильнее нескольких сотен американских авантюристов.

Лопес, склонный к напыщенности, объяснял, как завоевание Кубы может сделать нас богатыми.

–  Это долг белого человека, Батлер, – заявил он.

–  Стать богатыми?  – поддразнивал я его.

–  Наш долг – превратить примитивную суеверную страну с авторитарной формой правления в современную демократию.

В ответ на такое утверждение Диди разразилась по-французски потоком гневных слов и выражений, точного значения которых Лопес, возможно, не понял, хотя суть, без сомнения, уловил. Он наклонился вперед и сказал, снисходительно усмехнувшись:

– Батлер, неужели вы один из тех глупцов, которым девка диктует, что делать?

Диди встала так резко, что опрокинула ведерко с шампанским, и решительно воткнула шпильки в свою ярко-красную шляпку.

–  Ретт? – твердым голосом произнесла она – Пожалуйста…

– Вы должны простить нас, генерал, – сказал я.

Диди стояла рядом негнущаяся и оскорбленная, опираясь мне на руку. Швейцар позвал нам извозчика.

Грязная нищенка хромала по мостовой, бормоча мольбы о помощи.

Лопес, выйдя за нами на тротуар, извинялся:

– Сеньор Батлер, я не собирался оскорбить вас или вашу очаровательную спутницу…

– Подайте, бога ради.

Нищенка подошла к Лопесу так близко, что тот поморщился от запаха. Она была из тех доведенных до крайности созданий, что обслуживают ирландских грузчиков прямо на набережных. Протянутая рука дрожала.

– Оставь нас! – Генерал замахнулся тростью.

– Нет, генерал! – Доставая из кармана десятицентовик, я вдруг различил под слоем грязи знакомые черты. – Бог мой, ты… ты Красотка Уотлинг?

Да, сестра, это была она – женщина, с которой я и не думал когда-нибудь вновь встретиться. Джон Хейнз дал ей денег, чтобы она уехала из Низин, но я не мог предположить, что она окажется здесь.

Спустя несколько недель Красотка рассказывала мне:

– Я всегда любила море и полагала, что здесь все будет по-другому.

Очевидно, Красотка связалась с шулером, который использовал ее в виде обеспечения, когда карты к нему не шли.

Я попытаюсь улучшить обстоятельства ее жизни, прежде чем мы с Лопесом отправимся на Кубу.

Красотка просит тебя ничего не говорить ее отцу Исайе. Она такая же отверженная, как и я.

Искренне любящий тебя Ретт.

Июль 1853 года

Куба

Любимая сестра Розмари!

Берег в Бахайо-Хондо – самое прекрасное из всего, что я когда-либо видел. Серебристый песок и небесно-голубое море кажутся бесконечными, как вечность, куда меня торопятся переселить испанские офицеры.

Испанские военные силы разбить не удалось. Кубинцы не бросились приветствовать нас как освободителей. Вот так.

Сбежать из объятий Диди под огонь испанского расстрельного взвода явно было не самым умным маневром с моей стороны.

Я привел рулетку в движение и попробую избежать такой участи, но шансы неравны, а времени в обрез.

Капрал обещает отправить это письмо. Подобно матросу, бросающему в море записку в бутылке с необитаемого острова, я молю Бога, чтобы оно нашло читателя.

Как ласков мягкий, теплый песок. Как деликатны кулички на морской отмели. И пусть их век короток, они такие же создания Божьи, как и мы.

Сестра, хочу дать тебе один – единственный совет: живи своей жизнью. Не давай другим прожить эту жизнь за тебя.

Испанцы в качестве развлечения предложили нам выкопать собственные могилы. Как американские джентльмены, мы, естественно, отказались. Ха-ха. Пусть эти мужланы сами делают грязную работу!

Розмари, при всех красотах нашей благословенной земли, я сожалею лишь о том, что оставляю тебя…

Думай обо мне порой.

Ретт.