Онлайн чтение книги Ретт Батлер
Глава 8. Бал патриотов

Очень немногие чарльстонцы поверили, что поцелуй Эндрю Раванеля на ипподроме был таким невинным, как впоследствии объявил этот джентльмен, но скомпрометированные участники инцидента благополучно поженились. Ввиду образования новых связей Эндрю с Фишерами Лэнгстон Батлер потихоньку избавился от векселей полковника Джека по пятидесяти центов за доллар.

Супруги Хейнз появлялись в городе в симпатичной синенькой двуколке, запряженной Текумсе. Известно было, что по прихоти невесты Джон Хейнз заплатил за экипаж три сотни.

Ходили слухи, что Ретт Батлер в Нью-Йорке. Капитан английского судна рассказал Джону Хейнзу, что его шурин спекулирует на Лондонской бирже. Однако Тунис Бонно, который стал главным управляющим фирмы «Хейнз и сыновья», говорил, что Ретт в Новом Орлеане.

И хотя Хейнзы оказывали должное уважение родителям Розмари, обмениваясь любезностями после воскресных служб, молодожены сидели в церкви отдельно от Батлеров, и Розмари навещала мать, только когда отец был в отъезде. Мистер и миссис Хейнз тихо обитали на Чёрч-стрит, 46, и в положенный срок Бог подарил им дочь, которую окрестили Маргарет-Энн.

Супруги Раванель принялись обустраивать принадлежащий Фишерам дом на Ист-Бэй. Кредиторов Чарльстона привело в полное смятение известие, что Констанция Фишер не собирается выплачивать долги Раванеля.

Новый слуга Эндрю, Кассиус, сопровождал хозяина повсюду, часами ожидая в игорных домах или салунах. Часто Кассиус вел под уздцы лошадь хозяина домой на рассвете, пока Эндрю клевал носом в седле. Когда Эндрю, Джейми Фишер, Генри Кершо и Эдгар Аллан Пурьер выезжали охотиться, Кассиус готовил для них нехитрую еду, чистил сапоги и подбирал на банджо мелодии повеселее. Генри Кершо утверждал, что временное пребывание Кассиуса на рисовых полях Лэнгстона Батлера благотворно сказалось на его музыкальных способностях. Генри клялся, что музыка Кассиуса стала душевней.

Поскольку бабушка Фишер слишком часто осуждала привычки Эндрю, мистер и миссис Раванель перебрались из особняка Фишеров в обшарпанный городской дом полковника Джека, поселившись бок о бок с ним и его дочерью Джулиет.

В лучшие времена все эти события вызвали бы большой интерес, но времена были беспокойные. О выходе южных штатов из союза уже тридцать лет говорили шепотом, теперь же кричали на каждом углу.

16 октября 1859 года Джон Браун[11]Браун Джон (1800–1859) – американский аболиционист, один из первых белых аболиционистов, защищавших партизанскую борьбу и практиковавших ее с целью отмены рабства. нарушил мир. Джон Браун дискредитировал миротворцев, разделил все семьи на юнионистов и сторонников отделения и развел пресвитерианцев, приверженцев епископальной церкви и баптистов по северной и южной конгрегациям. С горсткой людей, туманными планами, готовый убить кого угодно ради принципов, Джон Браун выбрал для удара городок Харпере-Ферри в Виргинии, намереваясь разжечь восстание рабов. Браун привез тысячу стальных пик, чтобы рабы обратили их на своих хозяев.

Низинные плантаторы до смерти боялись восстаний. Французские беженцы от восстания в Санто-Доминго (среди них были и Робийяры, родители Евлалии Уорд) рассказывали жуткие истории о невинных жертвах, убитых в собственных постелях, изнасилованных женщинах и младенцах, которым разбивали головки о подоконники. Восстания Нэта Тернера и Денмарка Веси были подавлены, но Джон Браун был белым, которого поддерживали белые же. Некоторые янки объявляли этого убийцу святым.

После налета Брауна умеренные во взглядах политики стали не в чести, сепаратисты типа Лэнгстона Батлера контролировали законодательство, а осторожные люди взвешивали каждое слово. Кэткарта Пурьера изгнали из Общества святой Сесилии.

И хотя Джона Брауна арестовали, судили и повесили, в Низинах сформировались группы ополчения: Бригада пальметты[12]Пальметта – вид карликовых пальм, символ штата Южная Каролина., Чарльстонские стрелки, Чарльстонская кавалерия, Легион Хэмптона. Британские корабли доставляли оружие, пушки и обмундирование к чарльстонским верфям. Молодые люди под присягой отказывались от выпивки, и для игорных домов наступили тяжелые времена. Кассиус разучил новые патриотические песни.

Год, прошедший от налета Брауна до выборов Авраама Линкольна, изобиловал дурными предзнаменованиями. Семь черных дельфинов выбросились на берег острова Салливан. Дикие гуси улетели на юг на два месяца раньше обычного. Урожай риса оказался самым богатым на памяти живущих. Негры, занимающиеся магией, что-то невнятно бормотали, предвещая Армагеддон. А Джейми Фишер признался сестре Шарлотте, что чувствует себя точь-в-точь как птица под змеиным взглядом.

Эндрю Раванель был избран предводителем отряда Чарльстонской кавалерии. Когда начался сбор средств на пошив формы для этого элитного боевого отряда, все разногласия были забыты, и Лэнгстон Батлер внес щедрую лепту.

В одно субботнее утро в начале ноября на волнорезе за верфью Эджера был найден убитым полковник Джек Раванель. И хотя тесть Туниса Бонно, преподобный Уильям Прескотт, помянул грешника в воскресной проповеди, кончина старика Джека прошла незамеченной. Внимание Чарльстона было сосредоточено на президентских выборах, назначенных на следующий вторник.

Из четырех выдвинутых кандидатов только один считался настоящим аболиционистом, и, хотя этот человек набрал почти на три миллиона голосов меньше, чем соперники, а в южных штатах – ни одного, его выбрали президентом. Многие белые южане полагали, что единственное различие между президентом Авраамом Линкольном и Джоном Брауном – то, что Джон Браун мертв.

Всего через шесть недель после избрания Линкольна было созвано Народное собрание Южной Каролины, на котором после кратких дебатов единодушно приняли «Постановление о выходе из союза». Звонили церковные колокола, маршировали ополченцы, на улицах трещали костры.

Новообразованные отряды проходили строевое обучение на Вашингтонском ипподроме. Чарльстонские кавалеристы были одеты в серые рейтузы, сапоги и короткие зеленые жакеты с золотыми галунами крест-накрест. У рядовых были серые кепи, у офицеров – черные плантаторские шляпы, украшенные перьями белой цапли.

Эдгара Пурьера и Генри Кершо назначили лейтенантами, а Джейми Фишеру поручили командовать разведчиками.

Чарльстонским дамам, как оказалось, пришлись по душе строевые упражнения легкой кавалерии: левая рука всадника сжимает поводья, правая – саблю, обнаженный клинок вспыхивает серебряной аркой над головой храбреца и в следующий миг обрушивается на соломенного солдата.

Одетые в синюю форму федералов, чучела сжимали метлы-винтовки.

Женщины восторгались юными воинами, которые с презрением отвергли красный, белый и голубой цвета, позорящие славное знамя пальметты.

Розмари Хейнз восхищалась до хрипоты.

Изменился и Эндрю Раванель. Бывший меланхоличный гуляка повеселел; невнимательный прежде к чувствам других, он теперь жаждал проявить заботу. На службе у новой республики Раванель по-королевски пекся о подчиненных.

Чарльстонский гарнизон федеральных войск воровато ретировался в форт Самтер, мощную крепость на острове в самом сердце городской гавани. Жители Чарльстона с негодованием протестовали против этого самовольного захвата собственности штата Каролина, а мистера Линкольна предупредили, что любая попытка снять осаду или снабдить продовольствием форт Самтер будет жестоко пресечена.

Когда Розмари вернулась домой после традиционного утреннего развлечения – смотра кавалерийских учений, ее охватила тоска. Глубоко вздохнув, она попыталась успокоиться: «Меня ждет Мэг». В те дни, когда кавалеристы не выезжали научения, Розмари просыпалась с головной болью и оставалась в постели до полудня.

Миссис Батлер Хейнз понимала, что ей грех жаловаться. Джон Хейнз был хорошим человеком. Но он и не думал вступать в ряды кавалерии; напротив, даже подшучивал над собственным неумением держаться в седле. Если его пальцы испачканы чернилами, так что ж с того? Он торговец, приходится вести расходные книги.

И все же порой, когда муж уходил по делам, Розмари овладевали воспоминания о поцелуе Эндрю Раванеля. Какая пропасть разверзлась между ней и Шарлоттой! Когда давняя подруга заходила навестить ее на Чёрч-стрит, всегда следовал ответ: «Мисс Розмари нет дома», «Мисс Розмари нездорова». Как можно спокойно болтать с подругой, которая делит с Эндрю дом, постель, жизнь и светлое будущее?

Розмари с трудом удавалось отогнать горькое сожаление.

Муж привозил скромные подарки: серебряную вазочку, золотую брошку искусной работы. Но Джон ли виноват, что вазочка была, на ее вкус, аляповатой, а брошка не подходила ни к одному наряду?

Он никогда не говорил о политике и ни разу не присутствовал на учениях легкой кавалерии. Даже защищал немногих оставшихся в Чарльстоне юнионистов: «Разве нельзя придерживаться разных взглядов, не смешивая при этом с грязью честных людей?» Каждый день, кроме воскресенья, Джон шел в свой офис на верфи «Хейнз и сын». И все время был занят переговорами с капитанами судов, перевозчиками, поставщиками и страховщиками. Как-то весенним вечером Розмари стояла у окна, выходящего на парадный подъезд, и увидела мужа, который взбегал по ступенькам с веселой улыбкой. После этого она перестала подходить к окну перед его приходом. И пока муж играл с Мэг перед ужином, Розмари оставалась у себя в комнате.

После трапезы, выслушав простенькие молитвы дочки, они укладывали ее спать. Затем Хейнз читал Розмари отрывки из Бульвер-Литтона или иного достойного романиста.

– Может, дорогая, хочешь чего-нибудь полегче? Из Вальтера Скотта, например?

Каждый вечер Джон завершал молитвами за спасение Чарльстона и всего Юга. Молился о ниспослании мудрости нынешним лидерам, здоровья и счастья – друзьям и родным, называя каждого по имени. Наконец наступало время подниматься в спальни, и Джон Хейнз иногда с надеждой спрашивал, как расположена жена.

– Нет, милый, – бормотала Розмари. – Не сегодня.

Порой чувство вины брало верх, и тогда Розмари отвечала чересчур бодро:

– Сегодня прекрасно себя чувствую, Джон.

Муж проводил ночь с ней и на следующее утро, насвистывая, уходил из дома. Розмари отчаянно хотелось, чтобы он не свистел. От этого у нее болела голова.

Обоих радовала только маленькая дочь.

Отец говорил:

– Когда я возил Мэг в Уайт-Пойнт-парк, она в своей желтой шальке встала в двуколке и помахала солдатам ручкой. Один кавалерист, решив дать ответное приветствие, вытащил саблю; так ее скрежет по ножнам так напугал девочку, что бедняжка расплакалась!

Мать подхватывала:

– А знаешь, что наша проказница сделала со своими голубыми туфельками? Они никогда ей не нравились, и она велела Клео подарить их какой-нибудь бедной девочке. «У меня слишком много туфелек».

Вслед за Южной Каролиной из Союза вышли Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана и Техас.

И хотя январь выдался исключительно холодным – в Пьемонте даже выпал снег, – чарльстонцы не обращали внимания на неудобства при проведении Недели скачек, первой в независимой Южной Каролине.

Джон Хейнз отменил туристические рейсы в Нью-Йорк и Филадельфию, зато стал возить туристов из Ричмонда и Балтимора.

Знатоки лошадей утверждали, что состязание Джиро Лэнгстона Батлера и Альбина Джона Кэнти стало самым захватывающим за сотню лет; поговаривали, будто Батлер поставил на Джиро 25 000 долларов.

Общество святой Сесилии давало бал, и Ирландский зал украсили в патриотических мотивах. На стенах пестрели яркие флаги чарльстонских ополченцев, а над танцевальной площадкой распростерся нарисованный свирепый, чуть косоглазый орел.

В петлице организатора бала Джона Хейнза красовалась белая бутоньерка.

Оркестр Общества был составлен из домашней прислуги, освобожденной от обычных обязанностей. В Чарльстоне ходила шутка, что Гораций, дирижер, не может прочитать ни одного значка в нотах, которые он суетливо раскладывал перед собой на пюпитре. Тем не менее разношерстный оркестр исполнял величавые французские кадрили, а также буйные шотландские рилы, больше нравившиеся молодым – тут отличался Кассиус со своим банджо.

В этот вечер на грани войны чарльстонские дамы были прекрасны, как никогда. Вот за таких грациозных и смиренных юных дев бравые мужчины готовы были сражаться и умирать. Небывалая эта красота запомнилась навсегда.

Кавалеры ощущали гордость ответственности, им выпавшей. Но за видимой бравадой у каждого молодого человека скрывалась отчаянная надежда, что он выдержит испытание, когда настанет час.

Военная лихорадка доводила веселье до истерического возбуждения. Сдадут ли федералы форт Самтер или их придется обстреливать, чтобы заставить капитулировать? Выйдут ли из Союза Виргиния и Северная Каролина? Лэнгстон Батлер с Уэйдом Хэмптоном отправились в Алабаму, где в Монтгомери намеревались принять участие в выборах временного президента новых Конфедеративных Штатов Америки[13]Конфедеративные Штаты Америки – официальное наименование Конфедерации одиннадцати южных штатов.. Тумбе, Янси, Дэвис[14]Уильям Янси, Роберт Тумбе – кандидаты на пост президента от Джорджии. Джефферсон Дэвис – бывший сенатор и военный министр США, кандидат от Кентукки; был избран президентом Конфедеративных Штатов Америки. – кто станет героем дня?

– Джейми, – сказала Розмари, – почему ты не в форме?

– В форме я похож на зазнавшуюся обезьяну, – признался стройный юноша.

Розмари от волнения вспыхнула.

– Мы готовимся к войне, Джейми! Самой страшно это говорить, но надеюсь, что она все же разразится.

– Вот и Эндрю такой кровожадный. – Фишер содрогнулся. – Посмотри на него. Надел шпоры на бал! Ну и ну.

Раванель улыбнулся Розмари.

Но она не встретилась с ним глазами.

– Да что с тобой, Джейми?

Молодой человек пожал плечами.

– Яне отличаюсь воинственностью. Конечно, я буду сражаться, если нужно, но война чертовски неприятная штука… – Его губы скривились в ироничной улыбке. – Во что она превратит наших коней? Волнует ли политика лошадей?

Джулиет Раванель легонько стукнула веером Джейми по локтю. В те дни мисс Раванель была очень востребована, поскольку занималась вышиванием полковых знамен, а новое видное положение смягчило ее характер. Платье из тафты имело эффектный вырез и хорошо сидело; увы, пурпурный цвет совершенно не шел Джулиет.

– Миссис Хейнз, – она насмешливо присела в реверансе, – разве это не настоящий праздник? У вас все танцы расписаны?

– Те, что не взял Джон, разобрали его престарелые родственники. Лысеющие мужчины со вставными зубами и несвежим дыханием жаждут поухаживать за очаровательной родственницей.

Мисс Раванель просмотрела свою карточку.

– Джейми, у меня свободны два вальса и один променад[15]Перерыв между танцами, когда оркестранты исполняют классическую музыку, а публика свободно прогуливается по залу..

– Обещаешь не вести?

Улыбка Джулиет обдала его ледяным холодом.

Джону Хейнзу удавалась кадриль при условии, что партнерша бережет ноги в замысловатых фигурах. Во время танца на губах Розмари застыла улыбка.

– Прости, дорогая, – шептал муж. – О господи, до чего я неуклюжий.

Она чувствовала на спине его руку, плоскую, как блюдо для мяса, а вторую – на талии, тяжело, по-хозяйски обнимавшую ее. Поклонившись после танца, Джон с жаром сказал:

– Розмари, ты самая красивая женщина в зале. А я – самый счастливый муж во всей Южной Каролине.

Розмари боролась с желанием высвободить руку.

– Только в Южной Каролине? – вымолвила она.

– Во всем мире. На каждом континенте этого благодатного мира! – Пухлые теплые губы поцеловали ей руку.

Когда они снова встали в пару для кадрили, в дверях возникло какое-то движение и к ним поспешил служащий с верфи. Джон, наклонив голову, слушал, что тот шепчет ему на ухо.

Хейнз обернулся к жене.

– Дорогая, я должен идти. На берег выгрузили боеприпасы, которые, похоже, предназначались для янки. Отдай мои танцы другим. Не хочу портить тебе вечер.

Розмари пообещала так и сделать.

Спустя десять минут после ухода Хейнза рядом с ней оказался Эндрю Раванель. От него сильно пахло ромом и немного потом. Он чересчур низко склонился.

– Розмари…

– Капитан Раванель, разве мы разговариваем?

Эндрю грустно улыбнулся.

– У тебя есть все основания сердиться. Я самый худший мерзавец во всех Низинах.

– В последний раз, когда мы близко общались, вы скомпрометировали меня, сэр. Полагаю, что своим замужним положением я обязана именно вам.

– И что, стало хуже? Джон Хейнз – муж… неплохой.

Розмари прищурилась.

– Берегитесь, сэр.

Брови Раванеля взметнулись в притворном изумлении.

– Если я вас снова обидел…

– Я еще не простила прежнюю обиду, – перебила Розмари.

– Я сам себя не могу простить! Я глаз не сомкнул, все думая, можно ли как-то рассчитаться за тот безумный поцелуй. Но, Розмари, разве в тот момент мы владели собой? О боже! Никогда не забуду, как… Терпеть не могу иронию. А вы разве нет? Какая ирония, что мое признание в любви разделило нас – обоих отнесло в чужие объятия.

– Признание в любви? Капитан, разве я похожа на дурочку? Думаете, я поверю, будто вы сделали это, чтобы признаться в любви?

Эндрю приложил руку к груди.

– Когда меня смертельно ранят, где-то на далеком поле битвы, последние мысли будут об этом поцелуе. Неужели вы отпустите меня на войну, не станцевав со мной хотя бы вальс?

– В момент смерти, сэр, последние мысли обычно о любимой. Когда вы отправитесь в вечность, перед вашими глазами будет лицо Шарлотты, а не мое. Если, конечно, новая пассия не отодвинет Шарлотту в сторону.

Эндрю вспыхнул, потом рассмеялся так заразительно, что соседние пары улыбнулись. Он вновь прижал руку к сердцу:

– Розмари, верности не обещаю, но гарантирую безраздельное обладание моими последними мыслями.

– В любом случае, войны не будет.

– Будет, милая Розмари. Наши мундиры выглажены, клинки наточены, а пистолеты заряжены… О, музыканты настраиваются! Я не забыл, как ты прекрасно танцуешь.

Танец с Эндрю Раванелем был блистательной, опасной игрой. Эндрю предвидел каждое ее движение и усиливал его.

Музыка – один из вальсов Штрауса на три четверти – кончилась слишком скоро. Пока другие танцоры кланялись своим партнершам, Розмари обмахивалась веером.

– Еще?

Эндрю Раванель станцевал с ней все записанные за Джоном Хейнзом танцы.

Во время первой перемены бабушка Фишер оттащила Розмари в сторону.

– Шарлотта вся в слезах! Розмари, думай что делаешь!

Но Розмари была не в силах думать. Слишком долго она отказывала себе.

В полночь, после кадрили, пары направились в столовую освежиться. Мужчины вышли на веранду покурить, и в душную столовую с высоким потолком донесся аромат табака. Люди, которых Розмари знала всю жизнь, старались не встречаться с ней глазами. Ее будто не замечали.

– Семь бед – один ответ… – пробормотал Эндрю ей на ухо, а потом позвал: – Кершо, эй, ты, прохвост, поужинаешь с нами?

«С нами»? У Розмари не было намерения становиться «нами».

– Нет, – выпалила она, выдернув руку из ладони Раванеля.

Мужчины расступились, когда Розмари сбежала на веранду. По ту сторону улицы, на пороге салуна Гэррити, в круге света от газового рожка пьяные ополченцы горланили песни.

Проклятье!

К ней подошла Констанция Фишер, поплотнее запахнув шаль.

– Деточка, где твоя накидка?

Розмари замотала головой.

– Должна сказать, милая…

Слезы залили щеки Розмари.

– О, миссис Фишер, какая же я глупая. Что я наделала?

Пожилая женщина немного смягчилась.

– Деточка, ты совершенно неразумна.

– Что подумает Джон? А Шарлотта?

– Я бы на ее месте… – начала Констанция.

– О, бабушка Фишер! Что же мне делать? – Розмари судорожно сжала перила.

Миссис Фишер обняла ее за плечи.

– Будешь делать то, что все женщины в Чарльстоне. Принимать маленьких мулатов, которые похожи на своих отцов как две капли воды; просыпаться от шагов пьяного мужа, который едва держится на ногах… и сохранять улыбку на лице, притворяясь, что на все воля Божья и все – абсолютно все – идет как надо.

Остаток вечера Розмари просидела с Констанцией Фишер. Когда Эндрю Раванель попытался подойти, бабка жены отогнала его свирепым взглядом.

Эндрю закружился с самой молодой и самой хорошенькой девушкой на балу. Та не сводила с кавалера восхищенных глаз.

«Он просто как магнит, – подумала Розмари. – А разве магнит думает о последствиях?»

Поздно вечером в дверях засуетились. Джон Хейнз поспешил к жене, сияя от удовольствия. Он отклонил назойливо предлагаемую руку Джулиет Раванель.

– Пожалуйста, в другой раз, Джулиет.

Темноволосый джентльмен, проследовавший за ним в Ирландский зал, отдал свой плащ лакею. Гораций, дирижер, растерялся, и оркестр сбился с ритма. Один за другим танцующие останавливались, оборачивались, пристально смотрели на вошедших.

Розмари ахнула.

Красная гвоздика украшала широкие лацканы бархатного сюртука Ретта Батлера, кружевная манишка сияла ослепительной белизной, запонками служили золотые самородки величиной с горошину. В руках, которые стали гораздо крупнее, чем помнилось Розмари, он держал широкополую плантаторскую шляпу.

– Вечер добрый, капитан Батлер, – сказал Гораций. – Сколько времени не видели вас!

– Добрый, Гораций. А ты… ты, должно быть, Кассиус, на банджо играешь? О тебе слава идет, сынок. О твоей игре уже поговаривают в Новом Орлеане.

Кассиус тронул струны.

– Спасибо, сэр. По-моему, все слышали о капитане Батлере.

Ретт поднял руки.

– Пожалуйста, продолжайте танцевать, не стоит из-за меня прерывать праздник. У нас порядком поводов веселиться. Кто бы мог предвидеть, что бравый Чарльстон разбудит спящего федерального великана? – Батлер поклонился, и его черные волосы блеснули.

– Эдгар Пурьер, вы теперь офицер… А это Генри Кершо? Господи, лейтенант Генри Кершо? И мой старый друг Эндрю…

Эндрю Раванель онемел от изумления.

Морщинки от частого смеха в уголках глаз брата Розмари были такими знакомыми и милыми. Как она могла забыть, что он столь элегантен? Розмари направилась к нему, словно во сне.

Глаза его стали серьезны.

Кассиус, взяв первые нежные ноты пьесы «Спи, моя милая» Стивена Фостера, остановился.

– Малютка Розмари, ненаглядная сестренка! – Глаза Ретта увлажнились, когда он сжал ее руки. – Окажи мне честь, станцуй со мной.