Онлайн чтение книги Рикша
ГЛАВА ШЕСТАЯ

Стояла ранняя осень. Легкий ветерок шевелил листву. Сянцзы поднял голову, посмотрел на Млечный Путь. вздохнул. Вечер был прохладный, но Сянцзы не хватало воздуха. Сердце его наполнилось безысходной тоской. Ему хотелось плакать от горя: его, такого сильного и выносливого, мечтавшего встать на ноги, заставили уйти, выгнали Со Двора, как последнюю скотину! Он возненавидел весь Род Янов!

Выкатив коляску на ярко освещенный безлюдный проспект, Сянцзы еще сильнее ощутил пустоту и растерянность. Медленно, в полном отчаянии тащился он со своей коляской. Трудно было узнать в теперешнем Сянцзы прежнего – неутомимого, полного радужных надежд парня. Куда идти? Разумеется, в «Жэньхэчан».

Торговцы и рабочие люди никогда не боятся остаться без дела,– куда страшнее упустить покупателя или постоянную работу! Обидно, когда посетитель уходит из закусочной или парикмахерской, не воспользовавшись твоими услугами. Обидно, когда теряешь место. Сянцзы хорошо знал, как часто хозяева отказывают рикшам. Что ж, не уживешься с одним, найдешь другого. Но ведь он работал безропотно, унижался ради коляски, и все-таки его выжили как последнего проходимца.

Больно и стыдно возвращаться в «Жэньхэчан» и выслушивать насмешки рикш: «Смотрите, смотрите, Лото Сянцзы, оказывается, тоже поперли!»

Но идти больше некуда. И он решительно направился в «Жэньхэчан».

Главная его постройка, если смотреть с фасада, состоит из трех помещений. В среднем – контора, сюда рикши заходят только для переговоров с хозяином и денежных расчетов, торчать без дела здесь запрещается, справа и слева от конторы размещаются комнаты отца и дочери. К главной постройке с западной стороны примыкают выкрашенные темно-зеленым лаком двустворчатые ворота двора, откуда выкатываются коляски; над воротами на железном крюке болтается яркая электрическая лампочка. Под ней – вывеска с большими золотистыми иероглифами: «Жэньхэчан».

Лампочка освещает и темную зелень лака на воротах и позолоту иероглифов на вывеске. Взад-вперед снуют красивые коляски, покрытые темным или желтым лаком, с белоснежными чехлами – даже рикши ими гордятся,– эти коляски аристократы среди прочих. За воротами, позади главного помещения, широкий квадратный двор, где растет могучий ясень. По обеим сторонам двора тянутся навесы для колясок. В южной постройке и в маленьких комнатах за ней, на заднем дворе, живут рикши.

Был, наверное, уже двенадцатый час ночи, когда Сянцзы увидел яркую, но удивительно одинокую лампочку над вывеской «Жэньхэчан». В конторе и в комнате хозяина было темно, только в комнате дочери горел свет. Сянцзы понял – Хуню не спит. Он решил войти потихоньку, чтобы она не услышала. Именно потому, что она хорошо к нему относилась, Сянцзы не хотелось, чтобы Хуню первая узнала о его неудаче. Но едва поравнявшись с ее дверью, он услышал:

– Ой, Сянцзы, это ты?

Она хотела было пуститься в расспросы, но, взглянув на приунывшего Сянцзы и сверток с постелью, удержалась.

Чего больше всего боишься, то непременно случается. Стыд и тоска в сердце Сянцзы слились воедино, он молча стоял, не сводя глаз с Хуню. Она выглядела как-то необычно. То ли от света лампочки, то ли от пудры лицо ее казалось белее, чем всегда, и как-то добрее. Слегка подкрашенные губы придавали миловидность. Сянцзы удивился: он никогда не видел в Хуню женщину и сейчас, глядя на ее подкрашенные губы, смутился. На ней были светло-зеленая шелковая кофточка и темные штаны. При свете лампы кофточка переливалась мягкими, чуть грустными тонами; она была коротенькая, из-под нее виднелось тело, что еще больше подчеркивало легкость шелка. Ветерок трепал штаны, они словно хотели убежать от предательски яркой лампочки и слиться с темнотой ночи.

Сянцзы в смятении опустил голову, но перед ним назойливо маячила зеленая сверкающая курточка. Хуню – он знал – никогда прежде не одевалась так. Она, конечно, имела возможность ходить в шелках, но целыми днями Пыла занята с рикшами, а потому носила штаны и куртку из простой, иногда цветной, но неяркой ткани. И вот сейчас Сянцзы увидел что-то необычное – хорошо знакомое, но необычное,– и на душе стало тревожно.

Сянцзы надеялся, что Хуню уйдет в комнату или прикажет ему что-нибудь сделать: никогда еще он не испытывал такой мучительной, невыразимой растерянности. Однако Хуню шагнула к нему и тихо произнесла:

– Ну, что ты застыл на месте? Поставь коляску и скорее возвращайся! Мне нужно с тобой поговорить.

Обычно он во всем ей повиновался, но сегодня она выглядела по-другому, и Сянцзы призадумался. Он попытался собраться с мыслями, однако усталость мешала сосредоточиться. Сянцзы вкатил коляску во двор и бросил взгляд на комнаты, где жили рикши,– там было темно, наверное, все уже спали, а некоторые еще не возвратились. Поставив коляску на место, он подошел к комнате Хуню. Сердце тревожно билось.

– Входи же! Поговорим! – сказала она не то всерьез, не то шутя. Он помедлил и вошел.

На столе – еще неспелые груши с зеленоватой кожицей, водка и три фарфоровые рюмочки. На великолепном блюде – цыпленок в соевой подливе, жареная печенка и прочая снедь.

Хуню предложила ему сесть:

– Я уже перекусила, теперь ты угощайся!

Она налила ему водки. Резкий запах спиртного, смешиваясь с запахом жареного цыпленка, дразнил аппетит.

– Выпей и закуси! Не стесняйся! Я уже сыта, знала, что ты вернешься, только что гадала на косточках.

– Я не пью, – сказал Сянцзы, рассеянно глядя на рюмку.

– Не пьешь, так убирайся вон! Я ведь из добрых чувств, а ты не ценишь! Глупый ты, Лото, выпьешь – не умрешь. Я и то могу выпить еще четыре ляна. Не веришь? Гляди!

Она налила почти полную рюмку и, закрыв глаза, залпом выпила.

– Теперь ты! – сказала она, подняв его рюмку. – Не выпьешь, за ворот вылью!

Злоба душила Сянцзы, он готов был ударить Хуню – как она смеет над ним издеваться! Но Хуню всегда была с ним добра, да и со всеми держалась запросто – зачем же ее обижать!

«Не хочешь обижать, – подумал он, – расскажи о своей беде!» Он не был словоохотлив, но тысячи слов готовы были сейчас сорваться с его уст. Хуню над ним не смеется – она угощает его от души.

Он взял рюмку, отпил. Живительная влага медленно разлилась по телу. Сянцзы поднял голову, расправил плечи и вдруг совсем некстати икнул. Хуню рассмеялась. Он с трудом допил рюмку и опасливо покосился на комнату хозяина.

– Отца нет. – На лице Хуню блуждала улыбка. – Он уехал в Наньюань к тетке на день рождения. Его не будет три дня.

Она снова наполнила его рюмку. Сянцзы стало не по себе, в сердце закралось недоброе предчувствие. Но уйти он не мог. Лицо Хуню было так близко, яркие губы улыбались, кофточка сверкала и переливалась. Сянцзы почувствовал какое-то неведомое ему волнение. Хуню не стала красивой, но в ней появилось что-то живое, привлекательное. Казалось, это не она, а другая, незнакомая женщина.

Он не старался понять, что именно в ней изменилось, не мог принять ее сразу такой, но и уйти не хватало сил. Он раскраснелся. Отпил еще глоток для храбрости.

Он даже забыл, что собирался пожаловаться ей на свою судьбу. Он то и дело поглядывал на Хуню и ощущал какую-то смутную тревогу. Наконец он понял, чего ей от него нужно, и желание горячей волной захлестнуло его. Теперь он видел в Хуню только женщину.

Напрасно Сянцзы предостерегал себя, сдерживал. После трех рюмок он забыл об осторожности.

Он смотрел на Хуню затуманенными глазами и удивлялся, почему ему так весело, с чего это он так расхрабрился. Ему хотелось испытать что-то неизведанное, радостное. Он больше не боялся Хуню, она уже не казалась ему свирепой тигрицей, он мог взять ее на руки, как котенка, такой ощущал прилив сил…

Свет в комнате погас.

На другой день Сянцзы проснулся очень рано и тотчас выкатил коляску. В голове шумело, мучила изжога – вероятно, оттого, что впервые выпил, но Сянцзы старался не замечать этого. Наслаждаясь утренним ветерком, он сел на землю и стал размышлять. Головная боль пройдет, а вот душевный покой не скоро вернется.

Сянцзы находился в смятении. Его мучил стыд, сердце сжималось в предчувствии беды.

Почему Хуню так поступила? Оказалось, она – не девица, а ведь Сянцзы уважал ее… Да и никто о ней плохо не отзывался. Говорили только, что она очень сердитая и невоздержанная на язык.

Случившееся ночью казалось нелепым, как дурной сон. Сянцзы последнее время не бывал в «Жэньхэчане», как же она могла его ждать? А может, ей все равно – с кем?…

Сянцзы опустил голову. О женитьбе он пока не думал, но, как у всякого деревенского жителя, у него были на этот счет свои взгляды. Если он обзаведется собственной коляской и наладит жизнь, то поедет в деревню и возьмет в жены молодую, сильную и трудолюбивую девушку, которая умеет и сготовить и постирать. Обычно его ровесники, Даже семейные, тайком бегают по белым домам [9]Белыми донами в старом Китае назывались низкоразрядные публичные дома.. Сянцзы никогда этого не делал: он решил во что бы то ни стало выбиться в люди и не хотел тратить деньги на женщин, кроме того, он знал, как страдают от дурных болезней завсегдатаи публичных домов. А ведь некоторым из них нет и двадцати! Наконец он просто хотел остаться порядочным человеком, достойным своей будущей жены. Он мечтал жениться на невинной девушке и сам желал быть чистым. А теперь… теперь…

Он вспомнил о Хуню. Друг она, может быть, неплохой, но какая она безобразная, старая и бесстыдная! Вспоминать о ней было противнее, чем о солдатах, которые отняли у него коляску и чуть не лишили жизни! И она – его первая женщина! Из-за нее Сянцзы стал распутником…

А что, если пойдут сплетни? Если это дойдет до Лю Сые? Знает ли старик, что его дочь – подпорченный товар? Ведь иначе Сянцзы может оказаться виноватым. А если старику все известно и он махнул на это рукой – что же они за люди? Подонки? А он водится с ними. Значит, и сам он такой! А вдруг его захотят женить? Нет, ему не нужна такая жена. Не важно, сколько у ее отца колясок – шестьдесят, шестьсот или шесть тысяч. Надо немедленно оставить «Жэньхэчан», порвать с ними. Когда-нибудь он купит коляску и найдет себе достойную пару.

Сянцзы приободрился: зачем бояться и печалиться, главное – не жалеть сил, и все желания исполнятся.

Подвернулись два пассажира, но Сянцзы с ними не сговорился, и настроение снова испортилось. Он старался не думать о Хуню, но мысли о ней его преследовали, волновали кровь. Он никогда не переживал ничего подобного. Даже если он порвет с ней, забыть все равно не сможет. Ему казалось, что он осквернил не только тело, но и душу, и этого пятна никогда не смыть. Однако ни ненависть, ни отвращение не могли прогнать мысль о Хуню. Бесстыдная, голая, безобразная и в то же время влекущая, она стояла перед глазами. Сянцзы словно попал в зловонную трясину, из которой не выбраться. Все было грубо, отвратительно, но Сянцзы не мог забыть эту ночь. Воспоминания появлялись сами собой, словно пустили корни в его сердце. Он впервые, познал женщину, и это чувство тревожило, не давало покоя. Сянцзы не знал, как теперь вести себя с Хуню. Он был словно муха, попавшая в паутину.

Мысль о случившемся не покидала его, даже когда ой бежал с коляской, в памяти всплывали какие-то неясные образы, горячечные, бередящие сердце. Ему захотелось напиться до потери сознания – может быть, станет легче, и он избавится от этих мучений! Но он не решился. Нельзя губить себя из-за женщины! Даже мысли о коляске стали туманными, неясными – словно заслоненное тучами солнце.

Вечером, после работы, ему стало еще тяжелее. Но никуда не денешься, придется возвращаться в «Жэньхэчан». Как он встретится с ней? Что скажет? Сянцзы кружил по улицам с пустой коляской, раза три приближался к «Жэньхэчану», но поворачивал и катил куда глаза глядят. Ему было страшно, как школьнику, который впервые сбежал с урока и боится идти домой.

Но при этом, как ни странно, его все сильнее влекло к Хуню. Особенно с наступлением темноты. Он знал, что не должен думать об этой женщине, но разбуженное желание толкало его к ней. Такое же чувство он испытал в детстве, когда разорял осиные гнезда: страшно, а руки дрожат от нетерпения, будто дьявол подстрекает! Вспыхнувшая страсть могла его погубить, но он не в силах был ей противиться.

Сянцзы возвратился к Сианьмэню и решил идти прямо к Хуню. Кровь бурлила. Он помнил лишь об одном: Хуню – женщина.

Уже собираясь войти в ворота, Сянцзы столкнулся с мужчиной лет сорока. Лицо и походка показались знакомыми, но Сянцзы не решился его окликнуть, только машинально спросил:

– Вам коляску? Человек удивился:

– Сянцзы?

– Да, – улыбнулся Сянцзы. – Господин Цао? Господин Цао, тоже с улыбкой, кивнул головой.

– Как дела, Сянцзы? Если у тебя нет работы, приходи. Мой рикша до того ленив, что даже коляску не вытрет, хотя бегает быстро. Ну, что, согласен?

– Как же не согласиться, господин? – Сянцзы от волнения непрестанно вытирал мокрую от пота голову. – Когда можно приступать к работе?

Подумав, господин Цао сказал:

– Послезавтра.

– Хорошо, господин Цао, а сейчас я отвезу вас домой.

– Не стоит. Я вечерами обычно прогуливаюсь. С прежней квартиры я съехал, когда вернулся из Шанхая. Живу сейчас на улице Бэйчанцзе. Так что до послезавтра!

Господин Цао назвал номер дома и на прощанье сказал:

– Возить меня будешь на моей коляске, как и раньше. Сянцзы чуть не запрыгал от радости: словно ливнем

смыло все огорчения этих дней.

У господина Цао Сянцзы работал недолго, но воспоминания сохранил самые теплые. Господин Цао такой симпатичный. И семья небольшая: жена да сынишка.

Когда Сянцзы пришел в «Жэньхэчан», у Хуню еще горел свет. Сянцзы замер.

Он долго стоял в нерешительности, но надо было сообщить, что он нашел постоянную работу, расплатиться за коляску, взять свои сбережения и разом покончить с этим. Всего, конечно, он сказать прямо не сможет, но она сама поймет.

Он поставил коляску, храбро подошел к двери, окликнул Хуню.

– Входи!

Хуню полулежала на кровати, босая, в своей обычной одежде. Не поднимаясь, она лениво спросила:

– Что, понравилось?

Он покраснел как рак, долго молчал, потом медленно произнес:

– Я нашел место. Послезавтра уйду. У хозяина своя коляска…

– Ах, негодяй! Неблагодарный!

Хуню села на постели и принялась его уговаривать:

– У тебя будет все: и еда и одежда. Неужели тебе так хочется проливать свой вонючий пот? Мне надоело ходить в старых девах. Если даже старик заупрямится, у меня у самой кое-что есть про запас. У нас будет несколько колясок – а это значит юань в день, по крайней мере лучше, чем месить грязь на улицах. А я чем плоха? Ну, немного старше тебя. Чуть-чуть. Зато будет кому тебя пожалеть, позаботиться о тебе!

– Но я хочу быть рикшей, – только и мог вымолвить Сянцзы.

– Соломенная твоя башка! Сядь, не съем же я тебя, – осклабилась Хуню, обнажив торчащие вперед зубы.

Сянцзы в смятении сел.

– А где мои деньги?

– У отца. Не бойся, никуда не денутся. Ты пока их не спрашивай. Знаешь ведь, какой он! Вот накопишь на коляску, тогда и бери. А сейчас он тебя обругает – и все, даю слово, – хотя неплохо к тебе относится. Да не пропадут твои деньги, а чего не хватит – вдвойне доложу. Понял, деревенщина? Так что лучше не выводи меня из терпения!

Сянцзы ничего не ответил. Долго рылся в кармане, наконец достал деньги и положил на стол.

– Вот плата за день. – Помолчав, добавил: – Сегодня я сдам коляску, а завтра денек отдохну.

У него и в мыслях не было отдыхать, но так лучше: расплатится и уйдет из «Жэньхэчана». Хуню сунула деньги ему в карман.

– На этот раз и коляска и я – все бесплатно. Тебе повезло! Скажи спасибо…

Она заперла дверь.