Онлайн чтение книги Сенсация Scoop
ГЛАВА V

1

Солнце садилось за эвкалиптами, и первый день советской Эсмаилии завершался пурпурным апофеозом. Опустевший бар «Пинг-понга у Попотакиса» пламенел красками заката.

— Не знаю, как вас и благодарить, — сказал Уильям.

— Прошу вас, — сказал его собеседник, коснувшись рукой руки Уильяма, — не заставляйте меня краснеть. Слова, которые вы только что произнесли, преследуют меня везде, где бы я ни появился. С того самого знаменательного дня, когда вы великодушно позволили мне воспользоваться вашим самолетом, я боялся, что рано или поздно услышу их и от вас. Если память мне не изменяет, я высказал вам это предположение тогда же.

Мистер Попотакис включил свет над пинг-понговым столом и спросил: «Не хотите ли сыграть, мистер Болдуин?» — поскольку новый друг Уильяма предпочитал теперь, чтобы его называли так.

(«Удобное имя, — объяснил он, — простое, британское и, главное, легко запоминающееся. Мне часто приходится действовать под вымышленными именами. Их подбирает мой камердинер Кутберт. Он прекрасно чувствует, какое где подходит, но иногда немного увлекается. Бывали случаи, когда слишком цветистые псевдонимы начисто исчезали из моей памяти в самые неподходящие моменты. Поэтому теперь я просто мистер Болдуин и умоляю не разглашать моей тайны».)

Мистер Болдуин продолжил свой монолог.

— В суете и неразберихе коммерческой жизни, — говорил он, — я пытаюсь воздавать добром за добро. С годами моего добра требуется все больше и больше… однако я убежден, что в вашем случае столкнулся с совершенно бескорыстной помощью, и рад, что ваша карьера обошлась мне недорого.

Должен признаться, что на первый взгляд вы не произвели на меня впечатление человека, который многого добьется в журналистике. Отнюдь! Если быть откровенным до конца, я сомневался, что вы тот, за кого себя выдаете, и, когда вы сообщили мне, куда направляетесь, я заподозрил, что вы преследуете какую-то тайную цель. Если я в начале нашей — смею надеяться — дружбы казался вам несколько замкнутым, прошу меня простить.

Мистер Попотакис предлагает нам сыграть в пинг-понг. Думаю, это может нас несколько освежить.

Мистер Болдуин снял пиджак, закатал рукава крепдешиновой сорочки, взял ракетку и замер в выжидательной позе у своего края стола. Уильям подал. Ноль — пятнадцать, ноль — тридцать, ноль — сорок, гейм. Пятнадцать — ноль, тридцать — ноль, сорок — ноль, гейм.[29]Мистер Болдуин и Уильям играют по правилам большого тенниса.

Мистер Болдуин был вездесущ, меток и играл обеими руками. Он приседал, прыгал, пританцовывал, брал на краю и «гасил» сверху, то зависая над сеткой, то отлетая на пять ярдов назад, то припадая к полу, то взмывая вверх к электрическим лампочкам, ни на минуту не прекращая живой и добродушной беседы, которую вел по-гречески с мистером Попотакисом.

Выиграв очередную партию всухую, он снова надел пиджак и сказал:

— Четверть седьмого. Вам, конечно, не терпится послать второе сообщение…

Ибо личный радиопередатчик был одним из тех удобств, которыми Уильям уже воспользовался в этот день.

С прибытием мистера Болдуина в Джексонбурге — или Марксвилле, как он стал называться с утра, — открылись невообразимые возможности.

— У меня есть здесь маленькое pied à terre,[30]убежище (фр.). — сказал мистер Болдуин, когда Уильям предложил ему пообедать в пансионе Дресслер. — Им занимался мой камердинер Кутберт. Я его еще не видел и хорошего не жду, но у Кутберта чувствительная душа, и он огорчится, если в день приезда я буду обедать не дома. Может быть, вы рискнете и пообедаете со мной?

Они отправились пешком, потому что мистеру Болдуину хотелось размять затекшие во время полета ноги. Держа Уильяма под руку, он шел, уверенно сворачивая в тихие переулки, и подробно расспрашивал его о событиях последних двадцати четырех часов.

— А где ваши коллеги? Я боялся, что они будут мне докучать.

— Они все уехали в горы, искать Смайлза.

— Прекрасно! Вы будете единственным зрителем последнего акта нашей маленькой драмы.

— А что толку? Радиостанция закрыта.

— Ее скоро откроют. А пока вам поможет Кутберт. Они с моим швейцарским помощником установили маленький передатчик, который, как мне кажется, неплохо работает. Я поддерживал с ними ежедневный контакт.

Даже на удаленных от центра улицах они наблюдали приметы нового режима. Дважды им пришлось прятаться, когда мимо с ревом проносились полицейские грузовики, набитые бледными арестантами. Кафе «Уилберфорс»[31]Уильям Уилберфорс (1759–1833) — английский государственный деятель, боровшийся за отмену рабства. было переименовано в кафе «Ленин». Повсюду развевались красные флаги, которые уже дали толчок новой моде, судя по тому, что женщины на рынке щеголяли в искусно закрученных красных тюрбанах.

— Если бы я прилетел вчера, — с досадой произнес мистер Болдуин, — удалось бы избежать всей этой ненужной реорганизации. Господи помилуй, опять полиция.

Они скользнули в какую-то подворотню. Мимо них проехал очередной грузовик, и за спинами солдат пулеметного взвода Уильям разглядел осанистую фигуру Пэра Рассела Джексона.

Наконец они очутились на окраине города, в безликом железнодорожном квартале, где за частоколом из металлических труб и колючей проволоки размещались подъездные пути, склады и товарные платформы. Они отворили металлические ворота и подошли к бунгало.

— Это дом мсье Жиро, — сказал спутник Уильяма. — А вот и сам мсье Жиро, хотя, я думаю, представлять вас друг другу не требуется.

Бородатый контролер почтительно поклонился им с веранды.

— Мсье Жиро работает у меня уже довольно давно, — сказал мистер Болдуин. — Признаюсь, он держал со мной связь и тогда, когда вы имели удовольствие ехать вместе с побережья. Я внимательно и, говоря по чести, с беспокойством следил за кратковременным взрывом общественного внимания к его персоне. Если бы я осмелился слегка покритиковать профессию, которую вы представляете — на сегодняшний день с уникальным успехом! — то сказал бы, что вы, журналисты, пропустили во время путешествия с мсье Жиро прекрасный материал. Я читаю газеты с живейшим интересом. Они редко ошибаются стопроцентно, во всем. Так думает большинство людей, но те, кто в курсе событий, могут обычно разглядеть зародыш правды, частичку факта, как сердцевину в жемчужине, вокруг которой наросли красочные слои вымысла. В данном случае, к примеру, русский агент, замышлявший правительственный переворот, действительно существовал. И мсье Жиро действительно был важным посредником. Но он не был русским. Политика и коммерция очень, очень просты, но все же не так просты, как это изображают ваши коллеги. Мой камердинер Кутберт тоже был в одном поезде с вами. Он мог бы натолкнуть вас на эту мысль, но его было нелегко узнать. Он вел состав. Из-за того, кстати, что он не знал местных порядков, багажный вагон и попал в конце концов в Джексонбург.

— А можно узнать, — робко спросил Уильям, — раз уж вы так много мне рассказали, чьи интересы представляете вы?

— Свои собственные, — просто ответил маленький толстяк. — Я одинокий охотник… Пойдемте посмотрим, что нам наскребли на обед.

На обед им наскребли свежую речную рыбу и потушили в белом вине с баклажанами, а также диковинную местную птицу, сочетавшую в себе нежный вкус куропатки с корпулентностью индейки; ее зажарили, нафаршировав бананами, миндалем и сладким перцем. Еще наскребли новорожденную газель и вскипятили ее в материнском молоке. Еще — блюдо воздушных арабских пирожных и груду экзотических фруктов. Мистер Болдуин тоскливо вздохнул.

— Что ж, — сказал он, — думаю, нам не повредит один раз попробовать и такое. Тем больше мы будем ценить потом радости цивилизации. Прыжок с парашютом разбудил во мне аппетит. Хотя я, признаться, рассчитывал на что-нибудь более интересное.

Он выпил пищеварительные таблетки, похвалил кофе и выразил желание поспать.

— Кутберт в вашем распоряжении, — сказал он. — Дайте ему все, что хотите послать в газету.

Радиопередатчик находился внутри гаража, вернее, под ним. Антенна была искусно замаскирована под эвкалипт. Уильям смотрел, как первые слова его отвергнутого послания понеслись в эфир, к мистеру Солтеру, и затем тоже решил вздремнуть.

В пять часов, когда мистер Болдуин появился вновь, на нем был другой, более изысканный костюм, и он по-прежнему излучал доброжелательность и учтивость.

— Поедем в город, — предложил он, и они, конечно же, оказались у Попотакиса и уселись на закате в пустом баре.

— … Вам, конечно, не терпится послать второе сообщение. Надеюсь, вы окончательно разобрались в здешнем маленьком конфликте?

— М-м… по правде говоря, не совсем.

— Как? Вам еще что-то неясно? Ай-яй-яй, мистер Таппок, специальный корреспондент крупной газеты должен уметь связывать одно с другим сам. Все очень просто. Суть заключается в борьбе за право добычи эсмаильских полезных ископаемых, и, как их владелец, я хочу заметить, что их гораздо меньше, чем предполагалось. Особенно они интересовали правительства Германии и России, которые готовы были заплатить очень дорого. К несчастью для них, товары, которые они предлагали — сокровища императорских дворцов, древесина, игрушки и так далее, — не имеют большого спроса в Эсмаилии, во всяком случае, в президентских кругах. Президент Джексон давно хотел уйти в отставку, предварительно себя обеспечив. По счастью, я оказался в таком положении, что смог предложить ему за золотую концессию золото, и мои соперники встали перед выбором: отказаться от своих притязаний или свергнуть президента Джексона. Оба предпочли второй, более романтический путь. Немцы с поразительной недальновидностью сделали ставку на аборигена преступных наклонностей по имени Смайлз как на будущего диктатора. Его я никогда не воспринимал всерьез. Русские, действуя тоньше, купили Молодую партию Эсмаилии и, как видите, в данный момент торжествуют. Этого, я думаю, вам хватит для статьи.

— Да, — сказал Уильям, — большое спасибо. Мистер Солтер и лорд Коппер будут очень довольны.

— Боже мой, как плохо вы соблюдаете последовательность реплик! Сейчас вы должны были спросить, не хочу ли я передать что-нибудь британским читателям, а я бы ответил, что хочу. Слушайте: «Мощь найдет свое воплощение». Не «сила» — обратите внимание, — а «мощь». В других странах говорят «сила», и только мы, британцы, говорим «мощь». Вернуть порядок может одно: внезапное и жестокое насилие, а еще лучше — наглядная угроза его. В этой маленькой игре я оперирую весьма значительными суммами, а наши соотечественники, к сожалению, проявляют обидное равнодушие к финансовым потерям тех, кто добился большего, чем они. Поневоле вздохнешь о днях Пэма и Диззи.[32]Генри Пальмерстон (1784–1865) и Бенджамин Дизраэли (1804–1881) — британские премьер-министры времен королевы Виктории. Я обладаю некоторым влиянием в политических кругах, но война потребует слишком больших усилий. Видимость же общественной поддержки, которую может обеспечить газета — ваша, например, — придется очень кстати… Я не люблю отягощать свои дела международными проблемами и буду искренне рад, если возникший конфликт удастся эффективно разрешить местными средствами и без проволочек.

Он говорил, а в вестибюле нарастал сильный и непонятный шум: рев мотора, который, как могло показаться в тишине бара, издавал низко летящий самолет, серия мощных ударов, напоминающая взрывы бомб, пронзительные разноязыкие голоса, нечленораздельные от ужаса, и над всем этим — густой бас, распевающий песню, отчасти матросскую, отчасти духовную. Хлипкие стены затряслись от неглубокого фундамента до асбестовой крыши, обитые железом двери распахнулись, и в бар, пятясь, вступили два черных швейцара и надвигавшийся на них гигант верхом на мотоцикле. Он медленно проехал между пинг-понговых столов, поставил ноги на пол и выпустил руль. Мотоцикл вылетел из-под него, врезался в стойку и упал на бок, вращая колесами и чихая выхлопной трубой, а мотоциклист остановился, неуклюже, как медведь в цирке, переступая с ноги на ногу и озираясь по сторонам удивленно, но дружески.

Это был швед. Но швед преображенный, в котором невозможно было узнать кроткого апостола с кофейником и лейкопластырем. Волосы у него на голове стояли дыбом, как копна искусственной соломы. Широкие скулы полыхали багровым алкоголическим румянцем, пустые коровьи глаза налились кровью, на огромной выпуклости лба вздулись вены. Продолжая распевать нордические куплеты, он помахал пустым стульям и побрел к стойке.

При первых признаках опасности мистер Попотакис покинул дом. Перегнувшись через стойку, швед шарил на полке у стены. Уильям и мистер Болдуин завороженно следили, как он подносил к носу бутылку за бутылкой, нюхал и горестно швырял через плечо. Наконец он нашел то, что искал, — шестидесятиградусный абсент, — отбил горлышко и приставил неровный край к губам. Кадык у него на шее заходил вверх и вниз. Освежившись, он вновь огляделся вокруг. Его внимание привлек дымящий, трясущийся мотоцикл на полу, и он добил его одним могучим пинком.

— Мощь, — с уважением произнес мистер Болдуин.

Швед медленно скользнул по нему взглядом, затем уставился на Уильяма, выпучив глаза, прищурился и, надо полагать, узнал. Шатаясь, он пересек комнату и стиснул руку Уильяма в парализующем рукопожатии. Полный радушия, он тыкал ему в лицо разбитой бутылкой и что-то тепло и многословно говорил по-шведски.

Мистер Болдуин ответил. Звуки родной речи в чужой стране потрясли Олафсена. Он сидел и плакал, а мистер Болдуин утешал его по-шведски.

— Иногда бывает необходимо скрывать свою национальность, — пояснил он Уильяму. — Я дал понять нашему другу, что мы с ним соотечественники.

Приступ меланхолии кончился. Олафсен издал вопль и сделал угрожающий выпад бутылкой.

Затем он представил Уильяма мистеру Болдуину.

— Это мой лучший друг Таппок, — сказал он, — знаменитый журналист. Он мой друг, а из меня сделали дурака. Из меня сделали дурака! — с обидой крикнул он. — Банда черномазых. Они послали меня лечить эпидемию, и все надо мной смеялись. Но я пожалуюсь президенту. Он хороший, добрый человек, и он их накажет. Я сейчас же пойду в его резиденцию и все расскажу.

Он встал из-за стола и склонился над бездыханным мотоциклом. Мистер Попотакис выглянул с черного хода и, увидев, что швед по-прежнему в баре, юркнул назад.

— Скажите, — произнес мистер Болдуин, — по мере того как ваш друг пьянеет, он становится более агрессивным?

— Наверное, да.

— Тогда попытаемся достойно ответить на его радушие.

Собственными руками мистер Болдуин снял с полки вторую бутылку абсента и, в соответствии с традициями бара, отколол у нее горлышко. Затем он сделал большой глоток и передал бутылку шведу. Очень скоро они вместе затянули скорбную балтийскую мелодию. Звучный альт мистера Болдуина идеально ложился на мощный бас шведа. В перерывах между песнями они пили, а в перерывах между глотками мистер Болдуин сжато, но с многократными повторами излагал шведу конституционные перемены последних двадцати четырех часов.

— Русские — плохие люди.

— Очень плохие.

— Графы и принцы, а занимают деньги!

— Да.

— Президент Джексон — хороший, добрый человек. Он подарил для моей миссии фисгармонию. Некоторые Джексоны очень глупые, но президент — мой друг.

— Правильно.

— Знаете что, — сказал швед, вставая, — пойдемте к моему другу Джексону.

2

В тот первый и, как выяснилось, последний вечер Советской власти в Эсмаилии президентский дворец был празднично иллюминирован. Его не заливали световые потоки искусно скрытых дуговых ламп, которым отдают предпочтение более зрелые диктатуры. За неимением лучшего он был освещен множеством китайских фонариков, которыми Джексоны увешивали веранду, празднуя свои многочисленные дни рождения. Все фасадные окна, числом десять, были распахнуты настежь, и зажженные в комнатах лампы бросали уютные блики на ноттингемский тюль, портьеры и увеличенные фотографии. Красный флаг на фоне ночного неба казался черным. На центральном балконе стоял доктор Бенито с группой Молодых эсмаильцев. Большая толпа эсмаильцев собралась поглядеть на иллюминацию.

— Что он говорит? — спросил Уильям.

— Объявил об отмене воскресений и призывает добровольцев перейти на десятидневную, десятичасовую рабочую неделю. Не могу сказать, что он выбрал для этого подходящий момент.

Швед, горя мщением, протиснулся вперед. Уильям и мистер Болдуин стояли позади толпы. Люди были настроены вяло. Им нравилось, что дворец ярко освещен. Они благосклонно относились к риторике во всех ее видах, будь то церковные проповеди, просветительские лекции, политические программы, панегирики мертвым или живым, благотворительные воззвания, — все их убаюкивало одинаково. Звуки человеческого голоса им тоже нравились — особенно когда их издавали громко и долго. За свою жизнь эсмаильцы выслушали с этого балкона слишком много невыполненных обещаний, а потому угрозы нового режима оставляли их равнодушными. Вдруг, посреди одного из пассажей Бенито, по толпе пробежал возбужденный шум. Шеи стали вытягиваться. В окне первого этажа появился швед. Бенито, чувствуя неожиданно пробудившийся интерес, повысил голос, закатил глаза и засверкал белыми зубами. Толпа затихла в предвкушении необычного спектакля. Она видела то, чего не видел Бенито, — как швед летаргически, но эффективно разносил внизу холл. Он сорвал портьеры, смахнул с каминной доски четырнадцать декоративных ваз и с грохотом выбросил из окна горшок с папоротником. Публика одобрительно захлопала. Молодые эсмаильцы позади Бенито зашептались, но он, глухой ко всему, кроме собственного красноречия, продолжал будоражить ночь марксистскими заклинаниями.

Для зрителей из задних рядов, которым не были слышны второстепенные звуки, действие разворачивалось с беспечной непоследовательностью первых кинокомедий. Революционный комитет бросил своего лидера и скрылся из виду, но почти тотчас же вновь очутился на балконе, в панике отходя перед наступавшим на них, освещенным огнями шведом, который вращал над головой маленьким золоченым стульчиком.

От балкона до земли было каких-нибудь десять футов. Традиционный неискоренимый страх перед белым человеком в соединении с очевидной и неотвратимой опасностью в виде золоченых ножек решили дело. Единым прыжком соратники перемахнули через балконную решетку и спрыгнули вниз на курчавые макушки слушателей. Последним, призывая к классовой борьбе до последнего вздоха, прыгнул Бенито.

Швед обратился к счастливой толпе по-эсмаильски.

— Он говорит, что ищет своего друга президента Джексона, — пояснил мистер Болдуин.

Речь шведа была встречена радостным ревом. «Джексон» было неувядаемо бодрящим словом эсмаильского лексикона, именем, которое у слушателей с детства было связано с любым волнующим событием эсмаильской жизни. Утром все были приятно удивлены, узнав, что Джексоны оказались в тюрьме. Тем веселее будет увидеть их на свободе! Когда что-нибудь происходило с Джексонами — не важно, хорошее или плохое, — эсмаильцы испытывали цивилизованный интерес к политике. Вскоре все они кричали: «Джек-сон! Джексон! Джек-сон!»

— Джек-сон! Джек-сон! — кричал, стоя рядом с Уильямом, мистер Болдуин. — Что ж, дело идет на лад. Контрреволюция победила.

3

Через час Уильям сидел в своей комнате и пансионе Дресслер и писал сообщение для «Свиста».

С главной улицы, проходящей неподалеку, доносились звуки ликования. Президент Джексон был найден запертым в сарае, и теперь его, ошеломленного и одеревеневшего, носили на плечах по городу. Других членов освобожденной семьи разобрали другие процессии. Порой они сталкивались где-нибудь и между ними происходили бои. Мистер Попотакис забаррикадировал свое кафе, но индийские винные магазины удалось разграбить, и начался настоящий праздник.

— начал Уильям.

— Нет, — произнес за его плечом тихий голос. — Если вы не возражаете против моей помощи, то мне кажется, я могу составить телеграмму, которая доставит большее удовольствие моему старому другу Копперу.

Мистер Болдуин сел к столу Уильяма, придвинул к себе машинку, вставил чистый лист бумаги, закатал рукава сорочки и принялся печатать с бешеной скоростью.

— Тут хватит на пять колонок, — сказал он, закончив. — И газетный опыт подсказывает мне, что все будет напечатано без сокращений. В утренний выпуск это, к сожалению, не попадет, но, с другой стороны, нам не приходится опасаться конкуренции. Льщу себя надеждой, что в обратный путь мы отправимся вместе.

Звуки ликования приблизились к окну и перешли в истошный вопль.

— Боже мой, — сказал мистер Болдуин. — Как неловко. Кажется, меня обнаружили.

Но это был всего лишь генерал Голанц Джексон, которого носили по городу в автомобиле. Топот босых ног смолк в темноте.

Крики восторга утихли.

В дверь постучали.

Кутберт сообщил, что, ввиду нестабильного положения в городе, он взял на себя смелость перенести постельное белье хозяина из бунгало мсье Жиро в пансион Дресслер и готовит ему ночлег здесь.

— Вы поступили правильно, Кутберт… А теперь, если позволите, я пожелаю вам спокойной ночи. У меня был на редкость напряженный день.