Онлайн чтение книги Семь смертных грехов
Глава шестая

Едва утренний свет проник сквозь оконца в комнату и завиднелись очертания столов и громада печи, брат Макарий потянулся так, что кости захрустели, отогнал назойливых мух, которые лезли прямо в нос, сел на скамью и протер кулаками глаза. Немного поодаль мощно храпел пан Гемба, и жупан, которым он накрылся, спасаясь от ночной прохлады, надувался, как арбуз, а брюхо шляхтича, казалось, хотело взлететь под потолок. Квестарь всунул ноги в сандалии, пригладил на затылке волосы, зевнул, как медведь, и поднялся с лавки. Скривившись, как тяжело больной человек, и жалобно вздыхая, он дополз до печки. Заглянул в один горшок, в другой, но они были пусты, и ему пришлось оставить мысль о том, чтобы перекусить что-нибудь в это утро. Возле печки он обнаружил эконома, который посвистывал во сне и сердито поводил усами. Квестарь толкнул его в бок. Эконом, ничего не понимая, открыл глаза и, увидев квестаря, упал на колени.

– Не вешай, пан милый! – взмолился он.

Брат Макарий схватил его за чуб и поставил на ноги, но эконом стоять не мог, ноги у него подгибались, словно соломенные.

– Слушай, ты растяпа, – зашептал брат Макарий, приложив палец к губам.

Эконом так и присел от страха. Квестарь показал на пана Гембу, которому снилось, видимо, что-то неприятное: он ворочался с боку на бок, сбивая жупан, натянутый на голову. Приказав эконому взять мешок, квестарь на цыпочках добрался до двери, заскрипевшей под его рукой. Вдруг они оцепенели от страха, так как шляхтич внезапно завопил не своим голосом: «Караул!», вскочил, сбросил жупан, постоял, широко расставив ноги, обвел комнату ничего не видящими глазами и вновь повалился на лавку. Они подождали, пока шляхтич захрапит, и потихоньку вышли во двор. Глухо зарычали собаки, но сильное утомление не позволило им броситься на брата Макария и эконома.

Конь стриг ушами и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Трава возле него была вся выщипана. Увидев эконома, конь заржал; квестарь погрозил кулаком, а эконом похлопал лошадь по крупу. Брат Макарий тем временем проверил бочонок, беспокоясь, не опустел ли он, и, успокоенный, отвязал коня. Они вышли на большак.

Эконом вертелся под ногами и заискивающе посматривал на квестаря. Брат Макарий, однако, не обращал на него никакого внимания. Он был зол: в горле пересохло, а промочить было нечем. Наконец он решился: выбил пробку и присосался к отверстию бочки. Послышалось бульканье, через некоторое время квестарь заткнул пробку, да так ловко, что не пролил ни капли. Он вытер рот и уже бодро посмотрел вокруг.

– А теперь во имя отца… – сказал он, зашагав вперед.

– Отец мой… – начал было эконом, но, заметив недоброжелательный взгляд квестаря, умолк.

– Что тебе?

– Отец мой… что со мной будет?

– Ты – мой пленник и помалкивай.

– Да я боюсь.

– Мне надо уладить кое-какие дела, а затем, хам ты этакий, я пойду к тебе за обещанным вином, которое к тому времени станет более выдержанным и более приятным на вкус. А теперь ступай за мной.

– А мой пан? Ведь если он узнает, то повесит меня обязательно.

– Это было бы неплохо, потому что ты самый настоящий прохвост, но повесить тебя имею право только я. Исповедать тебя и повесить. А раз я подарил тебе твою мерзкую жизнь, то ты не дрожи от страха, я этого не люблю.

– А моего пана ты не боишься?

Квестарь засмеялся: к нему вернулось хорошее настроение.

– Как же можно бояться того, чего нет?

– То есть как это нет?

– Для меня никакого пана нет; поэтому и твоего тоже нет. Это простой логический вывод. А чего нет, того и бояться нечего. Понял?

– Понял.

– Ничего ты не понял. Но это и лучше. На что тебе ум, когда мудрецы без сапог ходят.

– А если бы мой пан тут появился, то его тоже не было бы? Скажи, отец мой.

– Если бы он явился, то для меня его не было бы, а для тебя он был бы, потому что, будучи твоим паном, он здесь был бы паном для тебя, а поскольку он не мой пан, для меня его не было бы. Понял?

– Понял.

– Ничего ты не понял, потому что болван.

– Но мой пан – для всех пан.

– Мелешь, как пузатый капуцин на ярмарке. Говорю тебе: если его нет, то нет и пана. Из этого ясно следует, что поскольку ты есть, то ты и пан. А поскольку я с тобой, то я – твой пан, ибо я есть. А что есть, то есть. Понял?

– Все понял.

– Ох, сдается мне, что ты поглупел еще больше, чем прежде.

Эконом почесал затылок.

– Отец мой, если мой пан нас встретит, то кто будет моим паном? Ты или мой пан?

– Я скажу твоему пану, что я тебя повесил.

– Но ведь я жив.

– Для него ты висишь, а тело твое клюют вороны и пожирают лесные звери.

– А для тебя?

– Для меня, поскольку я тебя не повесил, ты принадлежишь мне, и закрой свою мельницу, мне противна твоя тупость. Птицы начинают петь, нам пора в путь.

Они двинулись по дороге, ведя за собою коня, на котором были привьючены бочка и мешок квестаря. Шли не торопясь. Квестарь бормотал вполголоса какие-то забавные монологи, при этом он улыбался и весело подмигивал. Эконом все время прислушивался, не раздастся ли на дороге конский топот, и заодно высматривал местечко, куда при случае можно было бы дать тягу. Было тихо, но природа поспешно пробуждалась к жизни, и хор пернатых становился все громче.

Квестарь с экономом безмятежно отмерили добрый кусок дороги и вдруг услышали в придорожных кустах какое-то повизгивание, кряхтение, шепот и приглушенный смех. Эконом вздрогнул и вмиг спрятался за лошадь. Квестарь приподнял рясу и отважно полез в кусты. Он раздвинул ветки и даже причмокнул от удовольствия. Затем поманил эконома. Тот осторожно приблизился, дрожа всем телом, готовый улизнуть при первой опасности. Но то, что он увидел, заставило его забыть всякую осторожность. Эконом остановился как вкопанный и разинул рот.

На прогалине в ивняке лежали на траве молодая девушка и отец-францисканец в коричневой рясе. Монах действовал весьма смело, а девица, визжа и захлебываясь от удовольствия, хлопала его по рукам, шарившим с довольно определенной целью. Монах целовал ее в губы, что-то горячо говорил и делал это весьма свободно, не встречая со стороны девицы особого сопротивления. Квестарь смотрел с величайшим удивлением на ее обнаженные бедра, приминавшие траву. Брат Макарий с экономом так и стояли бы как пни, если бы их не заметила девица. Протянув к ним руку, она весело воскликнула:

– Ну и урожай на монахов в такую раннюю пору!

Францисканец, злой оттого, что ему помешали совершить утреннее моление, обернулся и закричал:

– Как вам не стыдно, грешники без чести и совести, подсматривать за молодой девушкой.

– Действительно, это дело позорное, недостойное одеяния, которое я ношу, – ответил брат Макарий, – но мой грех уменьшается троекратно, поскольку предмет греха обладает такими замечательными достоинствами.

– Хорошо сказано, отец мой, – заявил францисканец, – и я с тобой согласен in extenso.[33]Полностью (лат.). То, что так захватывает наши души, возвышает нас, даже если это само по себе и является чем-то греховным.

– Неужели и ты, отец мой, умеешь говорить такие слова? – воскликнула девица. – Так укладывайся рядышком, тогда я буду чувствовать себя совсем как в раю.

– Дело это само по себе стоящее, – ответил брат Макарий. – Меня несколько смущает лишь присутствие отца-францисканца, он, как я вижу, в этих делах большой мастер и с ним соперничать, пожалуй, нелегко.

– Кто от поединка уклоняется, у того сабля ржавеет, – засмеялась девица.

– Эй, Кася! – пожурил ее францисканец. – Кто беззаботно транжирит свое богатство, того ожидают вечные муки.

– Правильно, – добавил брат Макарий, – обладание богатством налагает на нас обязанность скромности.

Девица сложила руки, прикрывая груди, нескромно высовывавшиеся наружу, изогнулась, как горностай, и подмигнула квестарю.

– Странно. Ведь скромность противоположна греху гордыни, который требует самого сурового наказания. А разве это не гордыня относиться с презрением к тому, что может доставить удовольствие другим. Разве можно лишать ближних радости? Разве можно впадать в гордыню из-за того, что дала природа?

– Девица отчасти права, – заключил францисканец, – так как гордыня ведет к эгоизму. Да что бы она одна делала со всем тем, что у нее есть?

– Вот именно, что бы я делала? – засмеялась красавица.

Брат Макарий почесал бородавку.

– Безусловно, это дело достойно одобрения. Меня просто удивляет твоя мудрость, Кася, и то, что ты так смело идешь на самоотречение и возвеличиваешь добродетель, именуемую скромностью. Небо не оставит тебя, и на тебя снизойдут необыкновенные милости. Моя мамаша всегда говорила мне: «Сын мой, смотри никогда не возносись над другими, а что имеешь хорошего – поделись, потому что другим, может быть, как раз этого и не хватает». Умная была у меня матушка, как теперь убеждаюсь.

– А я, – сказал францисканец, – больше всего ценю искусство исследования и не пропускаю ни малейшей возможности, чтобы не изучить чего-нибудь. Вот, например, иду я сегодня, прославляя всевышнего, давшего природе стократ по сто способов проявления его могущества в прекрасном труде созидания, как вдруг вижу Касю, которая прилегла отдохнуть у дороги. Из чисто философских побуждений я начал ее исследовать. Ведь если мы восхищаемся красотами природы, утренним великолепием, алмазной чистотой росы, можно ли пренебречь познанием красоты человека? Нельзя быть пастырем, не зная овечек. И вот моя привычка к философии вдохновила меня предпринять данное исследование, причем я должен признаться, что эта наука оказалась благодарной и полезной.

– Эй, почтенные философы, – крикнула Кася, оправляя юбку, – а не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить?

– Кое-что необходимое в пути у меня найдется, – ответил отец-францисканец.

– А у меня есть чем горло промочить, – добавил брат Макарий.

– Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, приступим к еде, ибо с приходом еще одного мудреца с философией у нас что-то ничего не получается.

– Напротив, – сказал брат Макарий, – поскольку ты, отец мой, познакомился с предпосылками, надо теперь строить самый вывод. Итак, primo,[34]Во-первых (лат.). краса природы полезна человеку; secundo [35]Во-вторых (лат.). , человек есть малая частица прекрасной природы, ergo [36]Следовательно (лат.). , отсюда бесспорно вытекает, что все то, что человек делает, является благом. Таким образом, настойчивость в познании красоты и добра составляет прелесть философии, матери всех наук. И не будет ли дальнейшим проникновением в суть вещей то, что я углублюсь в исследование твоей еды, а ты, отец мой, в изучение моего напитка!

Девица захлопала в ладоши и расцеловала обоих монахов в щеки. Она проделала это так мило, что оба, ухватившись за места, к которым она прикоснулась губами, смотрели на девицу взглядами, полными нежности.

– Вижу, – воскликнула Кася, – что и я, преподобные отцы, многому научусь от вас и стану опытным философом. Давайте же поскорее примемся за эту науку.

Францисканец порылся в своем мешке и скоро извлек на свет божий жареного гуся, две отличные куропатки, подрумяненное кроличье филе и порядочный кусок сыра. Брат Макарий, как следует ознакомившись с научными препаратами отца-францисканца, не заставил себя долго ждать и вместе с экономом принес бочонок водки. Францисканец поднял его, потряс над ухом и, довольный результатами своих исследований, аккуратно положил на траву.

– А ты, отец мой, – спросила Кася, расправляясь с куропаткой, – разве не намерен углубить свои познания? Я с удовольствием стала бы твоим учителем.

– Всю жизнь мечтал о таком наставнике, – сказал квестарь, хлопоча над гусиной грудкой, – однако мое образование пошло другими путями, и боюсь, что сегодня я уже не смогу сделать соответствующих выводов.

– Вот недостаток узкого образования, приводящего к однобокости, – вставил свое замечание и отец-францисканец.

– Я тоже так думаю, но что поделать, если раньше я не встретил людей столь мудрых, какими я позволяю себе считать вас.

– Речь твоя изысканна, – сказала Кася, – если же ты удовлетворишь мое любопытство, я буду считать тебя человеком исключительно любезным. Скажи, кто этот усач, твой товарищ?

Квестарь посмотрел на эконома, сидевшего на корточках под кустом и довольствовавшегося самой тощей частью кролика.

– Это один важный пан, с которым я веду интересные беседы о бренности жизни. Он отказался от высокого поста, чтобы проводить время в дискуссиях со мной.

Кася бросила на эконома многообещающий взгляд и улыбнулась. Тот опустил голову и не подавился косточкой лишь потому, что на помощь ему поспешил квестарь, он стукнул эконома по шее, отчего кость выскочила, не причинив никакого вреда.

– Действительно, – сказала Кася, – в нем с первого взгляда виден пан высокого полета, раз его беспокоят мелкие косточки. Хотела бы я знать, пан, кем вы были У магната: постельничим или камердинером?

Эконом удивленно вытаращил на девушку глаза и жадно хватал воздух ртом, как рыба, вытащенная из воды, но так и не смог выдавить ни единого слова.

– Ни тем, ни другим, – ответил за него брат Макарий. – Кем он был, ему нельзя сказать. Он связан страшной клятвой, и, пока странствует со мной, он не будет этого разглашать, чтобы не загордиться.

– Я сразу увидела, что беседую с человеком выдающимся, – заявила Кася, кокетливо улыбаясь эконому.

– Слава богу, что в азбуке много букв, – прервал их разговор отец-францисканец, увиваясь около бочонка. – Мы познакомились лишь с тремя из них и уже счастливы, а впереди еще так много осталось. Я мог бы даже воспеть это в стихах или посвятить этому краткую речь.

– Лучше будет, преподобный отец, – сказал квестарь, – если тяжесть этого бочонка ты распределишь между всеми нами. Ведь нехорошо, когда один надрывается от тяжести, а другие сидят с пустыми руками.

– Эта тяжесть мне вполне посильна, – сказал францисканец, передавая бочонок квестарю. – Однако я с благодарностью отмечаю вашу добрую волю и искреннее стремление помочь ближнему.

Кася тоже попробовала вес бочонка, а эконом довольно долго возился с ним, воспользовавшись тем, что квестарь с отцом-францисканцем увлеклись обсуждением различных ученых вопросов. Францисканец при этом ссылался на «Великое зерцало примеров» и приводил из него цитаты, столь удивительные и непонятные, что квестарь лишь покачивал головой и в свою очередь припоминал кое-что из ученой книги «Труба громогласная», над страницами которой он дремал в монастыре.

За спором они и не заметили, как красавица Кася, кивнув эконому, шмыгнула в кусты и там преподала ему вступительный урок, в результате которого эконом быстро превратился в заядлого философа.

– Где же Кася? – хватился наконец отец-францисканец, утомленный обменом мнений. – Я охотно приступил бы к делу, потому что предпочитаю абстрактной теории осязательное или, так сказать, эмпирическое познание.

– Измена! – воскликнул брат Макарий. – Девке оказалось мало ученых.

– Не дам ей отпущение грехов, и пропадет, как червь, в пучинах адовых, – рассердился отец-францисканец.

Квестарь рупором приложив руки ко рту, закричал:

– Почтенный эконом! Не злоупотребляй моим терпением!

– Кася, дрянь ты этакая, иди сюда. Я тебе что-то чрезвычайно интересное скажу, – закричал францисканец и потом добавил, обращаясь к квестарю: – Любопытство сгубило уже не одну женщину.

– Вот как нас обманули! – возмутился брат Макарий.

– Меня не удивляет этот факт, – заметил отец-францисканец. – Я уже кое-что заметил, когда этот тип пил водку. Кто обманывает при выпивке, тому нельзя доверять ни в чем другом. Он плохо кончит, так как задел интересы воинствующей церкви. – При этих словах францисканец вытащил из-под рясы короткий меч и помахал им над головой.

Квестарь сердито нахмурился.

– Нас подвела духовная пища, которую мы принимали, – заявил он, – но это ничего. Еще не нашелся человек, который провел бы меня. Спрячь, отец мой, это злодейское оружие: мой пояс будет пострашнее.

Он развязал узловатую веревку, которой подпоясывался, взял ее в руку и, наклонившись, словно гончая над следом, побежал в кусты.

Отец-францисканец успокоился и в одиночестве быстро осушил бочонок до дна, закусив остатком куропатки, валявшимся на земле. Немного спустя он услышал громкий крик: «Вот вы где, ангелочки!» – и многозначительное шлепанье веревкой по спине. Не успел он закончить «Отче наш», как из-за кустов появились беглецы. Брат Макарий с победоносным видом вел Касю за передник.

– Как же это ты, девка, позволила пренебречь ученым спором? – укоризненно спросил францисканец.

– А вот этот мой подлый товарищ собирался углубить установленное святым Фомой Аквинским понятие центра и стать в этом отношении умнее нас, да, к счастью, я помешал этому процессу познания. Однако я должен признать, что эта Кася с милыми ямочками на Щечках оказалась неплохим философом, поскольку в такой короткий срок ввела его в курс науки. Хорошо, что наш народ имеет такое стремление к знанию, но плохо то, что сразу рвется к практике, не познакомившись вначале с теоретическими основами.

– Я на тебя сердита, отец мой, – сказала девица, надувшись и бросая при этом многообещающие взгляды эконому.

– На меня, Кася? – всплеснул руками брат Макарий. – Да разве твой избранник в состоянии оценить столь мудрую философскую систему?

Кася топнула ногой.

–. А я все-таки сержусь на тебя.

– Почему же?

– Ты сам – невежда, которому, кроме пустой болтовни, ничего не надо, а другому, алчущему света, не позволяешь прозреть.

– Так нельзя говорить, – серьезно заявил францисканец. – Наше положение позволяет воспринимать всяческие познания в целях дальнейшего совершенствования. А другим это кружит голову, и они, попробовав сладкого вина философии, не захотят никакой другой деятельности. Поэтому я забираю тебя, Кася, с собой, а отец с приятелем пойдут своим путем и будут продолжать жизнь, достойную подражания.

Брат Макарий погрозил за спиной Каси кулаком эконому и состроил такую мину, что тот, вытаращив глаза, стоял как столб.

– Ну, пора в путь-дорогу, – закончил свою речь францисканец. – Ты, отче, куда теперь направишься?

Квестарь подпоясался веревкой, пренебрежительно толкнул ногой пустой бочонок и велел эконому седлать коня.

– Я пойду в противоположную сторону, – ответил он. – Мне было очень приятно встретить монаха столь умного, что просто удивительно: ведь не будь на тебе рясы, я подумал бы, что имею дело с каким-либо знаменитым профессором Краковской академии.

– Мы расстаемся, а так как страна наша обширна и мы, вероятно, не скоро встретимся, я могу открыть тебе одну тайну. Ты правильно подметил, что для монаха я' слишком хорошо образован, поэтому я расскажу тебе то, чего другие знать не должны. Я квестарь одного монастыря. Однако мне стало известно, что в этой округе я в своей квестарской одежде ничего не добьюсь потому, что тут подвизается ловкач из ловкачей, который ободрал всех до нитки, и при одном виде серой рясы люди закрывают двери на засовы и превращают дома в неприступные крепости. Поэтому я надел рясу францисканца – этот орден здесь мало известен, – чтобы хитростью содействовать распространению добродетели милосердия. А поскольку ты, отец мой, будучи уверен в своих квестарских способностях, направляешься именно в ту сторону, предостерегаю тебя, что этот путь ты избрал напрасно. Нашелся квестарь поумнее нас, большой мастер пить вино, пиво да мед. Я тебе это говорю по дружбе, которую ты завоевал у меня.

Брат Макарий, приложив руку к груди, почтительно поклонился.

– И ты, брат, пришелся мне по сердцу.

Они упали друг другу в объятия. Кася, увидев это, вмиг последовала их примеру и очутилась в объятиях эконома.

– Расскажу тебе, брат мой, еще одну вещь. От умных людей я слышал, что в Тенчинском замке иезуиты такие странные штучки вытворяют с пани Фирлеевой. Я хочу сорвать их замыслы, подстроить им одну штуку. Но это вторая тайна, ты больше никому о ней не говори, потому что отцам-иезуитам каждый охотно подложил бы свинью, и меня могут опередить. А я задумал неплохое дело, но подробности рассказывать еще нельзя.

– Первый раз слышу об этом, – удивился брат Макарий, – правда, я здешних мест почти не знаю, и это обстоятельство как-то прошло мимо моего внимания. Желаю тебе успешно осуществить задуманное, потому что нет ничего приятнее видеть дурацкое выражение на лице иезуита, который попал впросак. Я готов прочитать несколько лишних молитв за успех такого дела.

– Небеса воздадут тебе за это; там по горло сыты жульническими проделками отцов-иезуитов, пачкающих наше доброе имя.

– Ну, прощай, брат!

– Прощай! Пусть на пути твоем не будет камней и ухабов.

Квестари еще раз упали в объятия друг друга и нежно расцеловались.

– Ну, Кася, раз мы так приятно начали наш tri-vium,[37]Курс наук (лат.). будем продвигаться вперед в науке. В ветхом завете Экклезиаст говорит, что всему свое время: и объятиям, и расставанию. Разве я не молод и мое время не пришло? – сказал францисканец.

Кася привела в порядок платье, съехавшее с плеч, потрепала эконома по щеке и не без сожаления сказала:

– Все хорошее скоро кончается. Жаль, что я не повстречала тебя раньше преподобного отца-францисканца. Теперь, однако, я должна получить то, что он мне обещал.

– Постой, постой, Касенька, – воскликнул брат Макарий, – наконец-то я вспомнил, где я тебя видел, душенька моя!

– И я тебя хорошо помню. Ты – та самая бездонная бочка, пугало моего отца, уважаемого корчмаря Матеуша.

– Вот это я и хотел сказать, ловкая девица; предвижу, что ты далеко пойдешь.

– Ну, вы не особенно нежничайте, а то у меня слезы текут в три ручья, как на страстную неделю. А мы должны избегать печали, ибо она не украшает нас. Ну, а теперь – в путь, – проговорил францисканец.

– Прощайте, – помахала рукой Кася и послала воздушный поцелуй эконому, который заговорщически подмигнул ей и лихо подкрутил ус.

Итак, они разошлись в разные стороны. Пройдя несколько десятков шагов, брат Макарий оглянулся, но уже не увидел на дороге ни францисканца, ни Каси. Они, вероятно, опять скрылись в кустах, чтобы погрузиться в изучение природы.

– Ну и девка, – вздохнул умильно эконом, – кровь с молоком.

– Вот видишь, болван, теперь тебе будет легче на суку болтаться.

Квестарь влез на коня, потому что дорога была разбита и приходилось идти по щиколотку в пыли. Они продвигались не спеша, понемногу начало припекать солнце, и жара так донимала их, что они очень скоро устали.

В полдень квестарь выбрал липу поразвесистее, и под ее ветвями они устроили привал. Гудели пчелы, с лугов доносился медвяный запах нагретых солнцем цветов и трав. Брат Макарий растянулся под деревом и, заложив руки за голову, уснул. Время от времени он сгонял с лица докучавших ему оводов и сердито ворчал, посылая эти божьи создания ко всем чертям. А эконом никак не мог забыть Каси. Он то и дело вскакивал, всматривался вдаль и так громко стонал, что квестарь, которому эконом мешал спать, выругал его. Через некоторое время, пользуясь тем, что квестарь уснул, эконом украдкой встал и скрылся в том направлении, откуда они пришли.

Когда брат Макарий проснулся, эконома и след простыл. Хуже того, вместе с пленником пропал и конь, остался лишь мешок, к счастью, нетронутый. Квестарь задумался над изменчивостью дружбы и поклялся, что эконом не минует его рук, но, торопясь по более важным делам, перестал заниматься анализом событий и подбирать точные определения, характеризующие поступок своего спутника; он взвалил мешок на плечи и двинулся пешком в Тенчин.

К вечеру брат Макарий добрался до слободы.

Около замка шум царил необычайный; дворовые следили за тем, чтобы крестьяне закончили работу до захода солнца. В воздухе мелькали плетки, сыпались ругательства и стоны крепостных сливались со щебетаньем ласточек, носившихся между домами. Брат Макарий, делая вид, что собирает милостыню, прошел через калитку в стене, окружавшей слободу. Стражники хохотали до упаду при виде сгорбленного и покрытого пылью квестаря, едва передвигавшего ноги по выложенной камнем мостовой.

– Немного ты унесешь, поп, – кричали ему вслед, – ищи поскорее местечко, где могилу вырыть. Послушай нас, святой человек!

Брат Макарий разводил руками, тяжело дышал и в знак крайней усталости закрывал глаза. Кто-то бросил в него комок глины, кто-то запустил палкой. Квестарь, потешно задрав рясу, побежал, выкрикивая на ходу:

– Ай-ай, люди добрые, что вы делаете?

А вслед ему несся громкий смех стражи да летели словечки, которые обычно отпускают всадники, гарцуя на виду у неприятеля перед боем.

Брат Макарий благополучно миновал виноградники, покрывавшие южный склон холма, и добрался до сторожевой башни. На подъемном мосту сидели алебардщики и играли в кости.

– Эй ты, дьявольское отродье, куда прешь? – закричал кто-то из них, когда квестарь с невинным видом попытался пройти.

Брат Макарий остановился и торжественно благословил стражников.

– Да сопутствует вам счастье в этой игре. Пусть печется о вас святой Мирабон, покровитель игры в кости и других увеселений.

– Ты нам голову не морочь, скажи-ка лучше, что ты тут делаешь?

– Что за бросок! – воскликнул квестарь, подходя к игрокам. – Семнадцать очков! Ведь дурак так не бросит.

Толстый солдат посмотрел на квестаря более дружелюбно, сгреб выигрыш и бросил ему монету. Брат Макарий поймал на лету, дыхнул на нее и спрятал за пазуху.

– Теперь я сел бы играть хоть с самим всемилостивым королем, – хвастливо сказал он. – Подаяние с выигрыша приносит верное счастье.

– Ты зубы не заговаривай, поп, скажи, куда лезешь. Смотри, а то быстро с моим кулаком познакомишься! – сердито закричал один из солдат.

Квестарь сделал вид, что не слышит того, что говорит вспыльчивый стражник, и улыбнулся толстяку.

– Может бросим разок? У меня денег немного, но кое-чем поживиться сможешь.

– А не жаль тебе будет с мешком расстаться? – засмеялся кто-то из охраны.

– Проиграть в кости таким хорошим игрокам никогда не жаль. Ученье большего стоит, в другом месте восполню потерю. Мать моя, женщина удивительно разумная, учила меня с колыбели: «Играй, сынок, лишь с тем, кто играет либо лучше, либо хуже тебя. Если лучшему игроку проиграешь, научишься выигрывать. Если у худшего выиграешь, кошелек набьешь. Не играй с равными: тогда результат неверный и никакой выгоды в игре не будет».

– Я тоже так считаю. Видно, смышленая была у тебя мать. А кстати, она не в королевском ли обозе бывала, не у обозников ли ума-то набралась?

– Возможно. Как мне известно, она побывала на войне со шведами и там, наверное, многое узнала.

– Сразу видно, – кивнул головой толстяк. – Только у солдат жизнь идет с толком. Ты, поп, мне нравишься, и, если хочешь, мы сможем до темноты разок-другой переброситься в кости.

– Пусть сначала скажет, откуда он тут выискался, – настаивал недоверчивый стражник.

– Сиди и помалкивай, – огрызнулся толстяк. – Получить хорошего товарища дороже, чем прозябать в замке. Ну, поп, твоя очередь.

Квестарь взял кости, перемешал и бросил на каменную плиту. Все наклонились над ними, интересуясь результатом.

– Девять! – радостно воскликнул толстяк, подсчитав по пальцам. – Неважно получилось, почтенный!

– Первый блин комом, – возразил брат Макарий, усаживаясь поудобнее около стражников. – Покажи теперь, на что ты способен.

Стражник поплевал на руку, подержал кости и с громким криком выбросил их перед квестарем. Сидя на корточках, он поднимал каждую кость вверх и считал:

– Одиннадцать!

– Значит, я проиграл, – заявил квестарь, почесывая нос. – Не вышло!

– Да, брат, проиграл! – весело воскликнул стражник и протянул руку за выигрышем.

Брат Макарий достал запрятанную было монету и вручил толстяку.

– Ничего не поделаешь, приходится отдавать.

– Теперь я брошу на счастье, – сказал стражник, хлопнув квестаря по спине. Тот тоже не остался в долгу, и они оба рассмеялись так, что даже эхо загудело между стен.

– Еще разок? – спросил стражник. – А казны у тебя хватит?

– На проигрыш всегда хватит. Денег мало лишь тогда, когда милосердные люди хотят узнать, сколько их у меня.

– Молодец, поп. Ну, теперь я попробую.

Стражник перебросил несколько раз кости из одной руки в другую, потом высыпал их на кон.

– Пятнадцать!

Квестарь потеребил бороду, облизнул губы и, высунув язык, бросил кости.

– Всего десять. Опять ты, поп, проиграл.

Брат Макарий, скорчив смешную рожу, полез в кошелек и вытащил оттуда монету в полтора гроша. Стражник от радости хлопнул себя по бокам.

– С сумой пойдешь, – смеялся он над квестарем.

– Не вышло, ну и ладно. Играем до трех раз, – сказал брат Макарий. – Иду на две ставки.

– Вот это игрок! – засмеялся толстяк. – Ладно, сыграем на сколько хочешь.

У квестаря выпало тринадцать очков. Стражник свистнул от удивления и долго мешал кости.

– С каждым разом лучше. Научился, поп, играть.

– Должен же я когда-нибудь выиграть, – серьезно объяснил брат Макарий.

– Посмотрим! – закричал толстяк и с размаху бросил кости.

Стражники, опустившись на колени, принялись считать.

– Семнадцать! Семнадцать! – закричали они хором.

У толстяка от радости на глазах выступили слезы.

– Вот так я тебя обставил, поп! Полезай-ка снова в кошель, а то мой не любит долго ждать того, что ему причитается.

– Не вышло, – горестно простонал квестарь. Он долго почесывал бороду, но все же вынужден был достать монету.

– Еще одну! – потребовал стражник, захлебываясь от смеха.

Квестарь нехотя достал другую монету, долго осматривал ее со всех сторон и наконец протянул стражнику.

– Такая славная денежка была, – громко вздохнул он.

Это вызвало бурю восторга у присутствующих. Толстяк, гордо подбоченившись, торжествующе смотрел на солдат.

– Кто умеет играть, тот не проигрывает, – хвастливо заявил он, похлопывая по кошельку, висевшему у пояса. – А знаешь, поп, почему ты проиграл?

Брат Макарий покачал головой.

– Потому что я всем игрокам игрок. Самый лучший во всем Тенчине, да и на войне второе жалованье костями зарабатывал. Оттого-то у меня такая ловкость и я никогда не проигрываю.

– Эка! – возразил один из стражников. – А вчера Ясько кафтан проиграл.

– Ну, какой там кафтан, – махнул рукой толстяк, видимо, мало считаясь с мнением приятеля. – Он был старый, вот я и решил от него отделаться.

– А как с харчевыми? Наверное, есть не хотел? – насмешливо спросил другой.

– Одна вдова в слободе меня неплохо подкармливает, а мне осточертела эта иезуитская жратва.

– Что ни говори, – вставил квестарь, – а играть ты, почтенный солдат, умеешь, и не мудрено, что кости так и падают в твою пользу.

– Я с удовольствием сыграл бы еще, – оскалил зубы стражник, – а то у меня в кошельке пусто. Что ты на это скажешь, почтенный поп?

– Отчего не сыграть? Сыграем. Ведь я еще не все приемы этой игры усвоил. Но я хочу переменить условия.

– Что, серебра больше нет? Может, заложишь рясу? Я очень люблю преподобных отцов, когда они с голым задом по свету бегают.

– Ошибаешься, почтенный. Ставлю целую серебряную монету, – при этом брат Макарий показал стражникам талер.

Толстяк взял монету и попробовал на зуб, чтобы убедиться, не фальшивая ли. Осмотрев талер со всех сторон, он осторожно положил его на землю и начал шарить в своем кошельке.

– Да ты не ищи, – остановил его брат Макарий. – Если выиграешь ты, – монета будет твоя, если же я, то…

Стражники уставились на квестаря, который пытался придумать, что бы ему хотелось выиграть.

– На замок я играть не буду, – смеясь воскликнул толстяк, видя, что брат Макарий озирается по сторонам, как бы подыскивая подходящую ставку.

– А мне он и не нужен. Это – старая развалина, да, кроме того, в нем иезуиты что-то жгут, и зловонный дым за несколько стай[38]Стая (польск.) – мера длины, равная 1,0668 км. с ног сшибает.

– Что правда, то правда, – согласились стражники, – сказано хорошо. Вонь тут такая, что не продохнешь.

– Вернемся, однако, к делу, – прервал толстяк разговоры. – Выбирай, поп, ставку.

– Очень меня заинтересовала эта вонь, – сказал квестарь. – Поэтому если я выиграю, то пойду посмотрю, Не вошли ли иезуиты в сделку с дьяволами и не поджаривают ли души. Вот моя ставка.

Тощий стражник потряс алебардой и закричал?

– Пусть себе воняют сколько хотят, а я не пущу. Таков приказ управителя.

– Все равно поп не выиграет, – успокоил его толстяк. – Ну, не дурак ли ты? Ведь он со мной играет. Можешь спокойно разрешить.

– А если выиграет? – упирался стражник.

– Не выиграет. Не видел разве, как у него кошель усох?

Вдруг брат Макарий заметил Ясько, который подходил к сторожевой башне со стороны пивоварни. Тогда квестарь быстро изменил условия.

– Ладно, не буду играть на вход в замок. Кто ставит талер против меня, с тем я играю.

– Видишь, дурак, – фыркнул толстяк, бросая злобный взгляд на товарища. – Теперь вот приходится за талером лезть. А выигрыш верный, и говорить нечего.

Два талера заблестели на земле. Кто-то из стражников подбросил еще один.

– Я тоже ставлю!

– И я!

Любители легкого выигрыша набросали кучу серебра.

Тут к мосту подошел Ясько и, увидев квестаря, приветливо помахал ему рукой.

– Отец, – сказал он радостно, – ты будто с неба свалился.

– Постой, я занят тяжелой работой. Потом поговорим с тобой.

Ясько с интересом склонился над играющими.

– Смотри, преподобный отец, – предостерегающе сказал он, – это мастера своего дела. Они многих до нитки обобрали.

– Ну что же, раз взялся, надо играть. Во имя божие, почтеннейшие солдаты. Начинайте и будьте снисходительными к страннику, поставившему на счастье последнее. In nomine patris, что иначе означает: кто самый ловкий, тот жиреет от прибытка.

– Ой, смотри, отец, проиграешь, – печально сказал Ясько, когда один из солдат выбросил шестнадцать очков и, радостно потирая руки, отложил в сторону свою алебарду.

– Не бойся, о бедных бог печется.

Толстяк тоже выбросил шестнадцать очков и, довольный, стал подкручивать усы, посматривая на квестаря. Потом еще у одного выпало пятнадцать, у другого двенадцать очков. Ставка была высокая, искусство игроков соответствовало ей.

Пришла очередь квестаря. За его броском следили затаив дыхание. Брат Макарий собрал кости, вознес очи к небу и медленно растопырил пальцы. Кости упали на землю.

Стражники с такой поспешностью наклонились над ними, что стукнулись лбами.

– Сколько? – спросил квестарь. Самому протиснуться к костям и подсчитать очки ему не удавалось.

– Это работа дьявола, – рявкнул толстяк и откинулся назад.

– Чтоб ты сдох в тюрьме! – выругался тощий стражник.

Когда стало не так тесно, брат Макарий начал неторопливо считать.

– Шесть, шесть и шесть, а вместе восемнадцать, – сказал он, собирая талеры в кошелек. – Ну, на этот раз повезло. Моя матушка не обманула, говоря, чтобы я играл в кости лишь с сильными игроками, потому что тогда можно чему-нибудь научиться.

– Почему же ты, собачий сын, не позволил играть на вход в замок? И сам талер проиграл, и нам игру перебил, – разозлился толстяк на своего приятеля.

Стражники громко ругались, обвиняя во всем тощего солдата, который сердито фыркал и огрызался как только мог. Квестарь встал и подошел к Ясько.

– Ну, я готов теперь побеседовать с тобой, брат мой, – сказал он. – И проделаю это я охотнее, если ты меня угостишь ложкой каши и напоишь водой.

– Так пойдем, преподобный отец. Стражник преградил им путь.

– Не пущу! – грозно тараща глаза, закричал он и выставил алебарду.

– Брось ты свое усердие показывать, – сказал Ясько. – Этот святой отец известен своим благочестием и способностью изгонять злых духов. Сам управитель замка хочет познакомиться с ним и испытать его силу, потому что у нашего управителя в животе сидят девятьсот дьяволов, которые сильно докучают ему.

Стражник разинул рот и отшатнулся в испуге. Ясько и брат Макарий перешли мост, миновали крепостные ворота и направились в людскую. Навстречу им попадалось много солдат, а по стене у бойниц ходили стражники, что-то напевая вполголоса.

Близился ужин, с кухни доносился аппетитный запах жареного мяса и пшенной каши. Слуги бегали во всех направлениях, переругиваясь на ходу. Звенели подковы лошадей о камни мостовой, проносились с грохотом всадники по подъемному мосту. Солдаты в избах при свете лучин чистили оружие и, наверное, рассказывали друг другу какие-нибудь смешные истории, потому что оттуда то и дело слышались взрывы смеха. Из сада доносился запах роз, гвоздик и других цветов и так кружил голову, что брат Макарий с трудом избавился от этого запаха: превыше всего он ценил аромат кухни и готов был вдыхать этот аромат без конца. Квестарь заглянул в широко раскрытую кухонную дверь и, увидев, как слуги суетятся над котлами, причмокнул от удовольствия. Заметив, как один из слуг неосторожно пролил похлебку из чана, брат Макарий не сдержался и крикнул:

– Смотри, болван, что делаешь!

Слуга оглянулся и, увидев обеспокоенное лицо квестаря, нахально показал ему кулак. Тут в дело вмешался Ясько и дал малому хорошую взбучку за то, что тот позволил лишнее в отношении такой уважаемой особы.

Наконец они очутились в людской, где обычно ужинала прислуга. В комнате еще никого не было; брат Макарий с Ясько уселись за стол и завели беседу.

– А ты неплохой игрок, святой отец, если стражников на мосту так ловко обчистил.

– Ну, когда очень захочешь, то выиграешь, – ответил брат Макарий, позвякивая монетами за пазухой. – В этом ничего трудного нет.

– Может быть, ты какое-нибудь чудо свершил? – развел руками Ясько. – Иначе я в толк не возьму. Ведь они ползамка до нитки обобрали.

Квестарь усмехнулся, полез за пазуху и достал кости.

Ясько выбросил всего одиннадцать очков. А брат Макарий – восемнадцать. Во второй раз Ясько выбросил десять, а квестарь опять восемнадцать. Ясько перекрестился.

– Да это колдовство какое-то!

– Какое там колдовство: одна ловкость рук и ничего больше. Сколько тебе выбросить?

Ясько почесал затылок и долго думал.

– Сколько? Выброси шестнадцать.

Квестарь бросил кости на стол. Выпало шестнадцать очков. Ясько в испуге отшатнулся.

– Чудо! Настоящее чудо!

– Какое там к черту чудо. Человек мало-мальски умный, братец мой, всегда облапошит более глупого, который ищет объяснений в чудесах.

– А тебе, преподобный отец, можно в кости играть? Монахи говорят, что это грех.

– Как же это может быть грехом, когда сам господь Иисус Христос играл в кости и у него это неплохо получалось,

– Не верю. Кажется мне, святой отец, что ты богохульствуешь.

– Да нет, сущую правду говорю. И напомню тебе место из священного писания, где рассказывается про этот случай. Во время оно пришел Иисус Христос со учениками своими на гору и стал читать проповедь народу, а святой.Матфей и святой Лука, воспользовавшись тем, что он не смотрит, пошли за выступ скалы и начали играть в кости. И взял кости святой Лука и выбросил семнадцать очков, что в этой игре является хорошим результатом. И взял кости святой Матфей и выбросил восемнадцать очков, что в этой игре является самым лучшим результатом. И стал святой Матфей смеяться над неловкостью святого Луки. И пришел господь Иисус и выбросил девятнадцать очков. И сказал на это святой Матфей: «Господи, только без чудес. Мы тут на деньги играем». Из этого следует, что Иисус был недюжинным игроком и имел большую практику, если такое дело совершил.

– Значит, это было чудо.

– Не иначе. Тебе бы, братец мой, пришлось долго практиковаться, чтобы выбросить восемнадцать очков, а девятнадцати не удалось бы добиться никогда. Мне раз удалось совершить такое чудо, но мои партнеры были пьяны и их было нетрудно заставить поверить в это чудо. Но дело не в этом. Кости – игра благородная и милосердная, поскольку ей Иисус Христос посвятил одно из своих чудес. Так что ты, братец мой, не охаивай эту прекрасную игру, потому что она приносит огромное удовольствие. А кроме того, это игра христианская, она провозглашает равенство между всеми людьми на свете.

Сегодня обогащается один, завтра – другой, все зависит от того, кому в этот день выпадет счастье.

– Мудрый ты, отец мой, слушаю я тебя, ты словно молитву читаешь.

– Мудрый, потому что ты меня слушаешь, а ничто так не помогает мудрости, как человек, который ничего не понимает и хочет чему-нибудь у мудреца научиться. Однако уже стемнело. Неужели мне придется умереть тут от жажды и завалиться спать с пустым брюхом?

– Отец мой, кухни сначала должны обслужить гостей: сегодня в Тенчине большой пир.

– А у вас нет отдельной кухни?

– Как не быть, разве нас станут с господской кухни кормить? Да вот беда, сегодня все наши повара заняты. Отец Игнатий их всех приказал согнать в господскую кухню.

– А тот работник, что так бессовестно пролил похлебку?

– Это конюх, он попал на кухню случайно.

– Ну и порядки же у вас! А я бы такого, что без стыда и совести портит божьи дары, палками как следует угостил и выгнал бы вон да еще собак напустил на него.

– Эх, отче преподобный, был и у нас раньше порядок. Но с тех пор, как в замке появились иезуиты и начали молиться целыми днями, а нашей госпоже пообещали вечное блаженство, все переменилось. Наша госпожа ни за чем не смотрит, всем заправляет отец Игнатий, а он даже управителя замка не слушает. В часовне беспрерывно слышны молитвы, причитания да стоны. Где же тут нашей госпоже думать о порядке? А брата нашей госпожи нет как нет, вот и идет все прахом,

– А ваша госпожа обещала что-нибудь отцам-иезуитам?

Ясько оглянулся, нет ли кого-нибудь поблизости, пододвинулся к квестарю, приложил руку ко рту и прошептал на ухо:

– Ох, обещала, отец мой, немало обещала: Жбик, Седлец, Пачултовицы, Черну. Земли там хорошие и мужики послушные.

Брат Макарий покачал головой.

– Правду говорят, что святыня всегда требует дорогой оправы. А запись она им дала?

– Еще не дала, но пообещала. Я сам слышал на одном пиру. «Молитесь, – сказала она, – благочестивые отцы, за меня, и награда не минует вас. Я приготовила такую запись, которая вас не обидит, вы будете вознаграждены за хлопоты о спасении моей грешной души».

– Ты, брат, не дурак и не какой-нибудь олух, скажи, как ты думаешь, эти молодчики в самом деле святые?

– Если, отец мой, святые много лопают, а еще больше пьют, пляшут, как шуты, и других удовольствий не чуждаются, тогда я скажу: они самые святые из святых.

– Ну, раз небо переполнено такими людьми, то я себе неплохой путь выбрал. Однако служба ваша, должно быть, хороша, если вами распоряжаются люди, столь приблизившиеся к святости.

– Эх, отец преподобный, так хороша, что хуже и быть не может.

– Наверное, это потому, что вы очень распущены?

– Куда там: у нас за любую провинность слуг в «Доротку» сажают. А в этой тюрьме хоть плачь…

Брат Макарий встал и принялся ходить по комнате. Вдруг он остановился рядом с Ясько и хлопнул его по плечу.

– Знаешь, кто я?

– Конечно, знаю: ты монах, умеешь дьявола изгонять, пока он со скрежетом зубовным из тела не выскочит и, задрав хвост, не нырнет в самое пекло.

– Значит, ты меня хорошо знаешь?

– Ох, знаю, хорошо знаю, отец мой. Я о тебе господину управителю рассказал, он тоже хочет с тобой познакомиться и полечиться от болезни, которая мучает его по ночам.

– Так знай же, братец мой, что я прибыл к вам сюда по святому делу. Помоги мне, и ты найдешь покой и радость в жизни. Ты должен еще сегодня до наступления вечера впустить меня в замок: мне надо там навести порядок.

Ясько в испуге осенил себя крестом.

– Что ты стоишь как столб? – крикнул на него квестарь. – Не понял разве, что я сказал?

– Ох, вздуют меня отцы-иезуиты. Без позволения отца Игнатия туда никого не впускают.

– Знаешь, кто такой святой Петр?

– Знаю, привратник райский, самый важный святой на небе.

– Верно. Так вот я пришел с поручением от святого Петра.

Ясько еще больше перепугался. Он дрожал как осиновый лист.

– Неужели ты с неба, отец мой?

– А откуда же, по-твоему, баран ты этакий? Неужели я не похож на посланца небес?

– Похож, отец мой.

– Так ты сейчас же проведешь меня?

– Ладно.

Ясько не переставая крестился.

– А собак утихомиришь?

– Утихомирю.

– Ну, молодец. Обязательно получишь награду. Идем!

– А ужинать?

Брат Макарий похлопал себя по животу.

– Не бойся, братец. Я сегодня поем кое-что повкуснее.

– Управитель приказал провести тебя к нему.

– Я потом и с паном управителем поговорю. Но святой Петр не любит, когда медлят выполнять его приказы. Он, чего доброго, громом меня поразит да еще и задницу пришкварит за нерасторопность. Ну идем, и не мешкая, ведь он нас хорошо сверху видит.

Ясько посмотрел на потолок, вздрогнул с перепугу и прикрыл глаза руками. Потом, отпустив голову, двинулся вперед. Они вышли во двор и направились к воротам, ведшим в замок. Было довольно темно, время от времени по двору пробегали слуги с горящими факелами, оставляя за собой полоску света. Ясько хотел вскинуть за спину мешок квестаря, но тот воспротивился этому.

В воротах их не задержали: Ясько сказал стражникам, что ведет специального посланца к отцу Игнатию.

– Поглядывай за собаками, – напомнил квестарь. – У них нет никакого уважения к святым, а возвращаться на небо искусанным мне не хочется.

– Псари всех собак заперли. Они мешают своим лаем отцам-иезуитам молиться и портят отцу Бертольду «Кредо»[39]Молитва, начинаемая со слова «Credo» (лат.) – я верую..

– Псари умно сделали: собаки не испытывают ни малейшего уважения к христианской религии. Святой Петр еще на небе предупреждал меня: «Остерегайся, говорит, собак; это глупые твари и ни с чем не считаются».

Ясько и брат Макарий остановились перед замком. В окнах верхнего этажа мелькали горящие свечи. Колонны на галерее отбрасывали длинные тени. Из часовни доносился несмолкаемый звон колокольчика. Квестарь надвинул капюшон, из-под которого хитро поблескивали его маленькие глазки.

Вдруг кто-то сбежал вниз по лестнице и принялся кричать:

– Ясько! Ясько!

– Отец Игнатий, – прошептал Ясько, – мне пора. Что же делать?

– Иди по своим делам, – подтолкнул его квестарь, – да чти святого Петра – он привратник райский, от него зависит вход в рай.

– А не знаешь ли, преподобный отец, такой молитвы, которую он особенно любит?

– Конечно, знаю, попозже я тебя и ей научу, и игре в кости, чтобы ты обыграл стражников.

Ясько упал перед квестарем на колени и обнял его ноги.

– Спасибо, отец мой. Уж я до них доберусь.

– Иди, иди и делай свое дело.

– Лечу, отец мой!

Ясько побежал вверх по лестнице, а квестарь укрылся в тени за колоннадой галереи. Там он уселся поудобнее, а так как неподалеку находился винный погреб, то до брата Макария доносились запахи самых лучших вин. Он несколько раз потянул носом, почесал бородавку, которая, как обычно в таких случаях, слегка зудела, выдавая непреодолимое желание отведать прекрасных напитков. Затем он улыбнулся самому себе и, сложив руки на животе, начал крутить большие пальцы один вокруг другого, довольный тем, что все идет, как ему хочется.

– Отцы-иезуиты еще не успели вылакать весь винный погреб, – пробормотал он, зажмурившись. – Бог милостив к бедным. Настал час, когда вы, бочоночки, откроетесь передо мной, как врата, ласкающие взор паломника. И исполнятся слова Экклезиаста: «Итак, иди ешь с весельем хлеб твой и пей в радости сердца вино твое, когда бог благоволит к делам твоим». Ох, бочоночки мои, вы благоухаете, как возлюбленная, которая готовится в первый раз взойти на ложе избранника своего. Ой, бочоночки, ваше содержимое может заставить самые умные головы отказаться от бесплодных размышлений о судьбах человечества. Ой, бочоночки, вы перетягиваете на свою сторону чашу весов победы, и герои преклоняют пред вами колени, как ваши пленники. Ой, пузатенькие бурдючки, вы способны украсить очаровательной улыбкой самые безобразные лица. О, сердце мое сжимается при мысли о том, что много ваших братьев и сестер стали пустыми, а их содержимое исчезло в подлых утробах, вызвав не приятные сновидения, а лишь перепойную мерзость во внутренностях.

Брат Макарий застонал от жалости и, не в силах далее сопротивляться винному аромату, вытащил из своего мешка жбан, приложил его к губам и замер, постепенно запрокидывая голову. Когда жбан опустел, он нежно похлопал несколько раз ладонью по донышку, чтобы не уронить ни одной капли и не осквернить этим благородной жажды.

Потом он вытер усы и бороду и поднял посудину кверху.

– Любезный жбан, – вполголоса сказал он, – я приложился к тебе, как к чистому источнику; ты источаешь влагу прекраснее ключевой воды. Славлю тебя, как восход солнца, обещающий утреннюю свежесть и подающий надежду на щедрый день. Лицо твое прекрасно, как роза Сарона, омытая росой и озаренная лунным светом. Шея твоя изящна, как у горлицы. Мудрое и проницательное око твое взирает на меня из отдаленных погребов юга. Грудь твоя горда и высока, а прикосновение к ней дает радость, превосходящую искушения семи смертных грехов. Голос твой переливается, как ручеек в роще, над которым склонилось древо познания добра. Ароматы твои, сочетающие сто запахов, плод умелых рук. О жбан, если рай не вымощен твоими глиняными сородичами, туда нет смысла стремиться.

Брат Макарий смахнул со щек слезу и бережно запрятал жбан обратно в мешок.

В это время колокольчик в часовне призвал к вечерней молитве. На галерее появились люди. Квестарь напряг слух: раздалось шлепанье монашеских сандалий, дробный перестук каблучков придворных дам, тяжелый топот сапог прислуги. Заметно было, что все спешат принять участие в молитвах владелицы замка. Когда шум смолк, брат Макарий, прячась в тени, подбежал к лестнице. Здесь он остановился и еще раз осмотрелся. Было тихо, лишь из часовни доносилось негромкое чтение молитвы.

Перескакивая сразу через несколько ступенек, квестарь взбежал на галерею, затем, пригибаясь,, прокрался мимо окон в комнату, двери которой были распахнуты настежь. Это была спальня; у стены стояла широкая кровать, посредине – большое деревянное распятие. Тут же находились скамеечка и вместительный шкаф.

Брат Макарий схватился за сердце, громко стучавшее в груди, затем, довольный, облегченно вздохнул и присел на кровать.

– Простите, дорогие отцы-иезуиты, – прошептал он, – но я тоже слуга божий и хочу отведать плодов из сада панов Тенчинских, чье величие всегда прославляли в нашей отчизне. Вы уже поели немало жареных голубков, опорожнили достаточно бочек, нанюхались благовоний, которыми душатся дамы. Я тоже, преподобные отцы, испытываю неудержимое желание пожить подлинно монастырской жизнью. Ибо, как учит святое писание, «увидел я, что нет ничего лучшего, как радоваться человеку делами своими, и это удел его. Кто сделает, чтобы познал он, что после него останется»…

Брат Макарий пыхтя поднял рясу, с трудом справляясь с грубым сукном, снял ее через голову и остался в холщовой рубахе. Он потянулся и зевнул – мягкая постель манила ко сну.

Вдруг на галерее послышались осторожные шаги. Лунный свет, проникая в комнату, освещал ее всю; но квестарь чувствовал себя в безопасности. Он быстро спрятал рясу в мешок и не долго думая завалился в кровать, укрывшись с головой одеялом. В дверях появилась женская фигура.

– Ясько! – послышался тихий голос. – Ясько!

Квестарь замер, прижавшись к стене.

– Ясько, милый, куда же ты спрятался?

«Вот пакостник, – сердито подумал брат Макарий, – устраивает тут свидания в спальне пани Фирлеевой в ее отсутствие». И тут же схватился за нос, чтобы не чихнуть от запаха духов, исходившего от постели.

– Ясько, я пришла.

Женщина, вытянув руки, ощупью искала любовника. Скрипнул шкаф. Скамеечка, которую она неосторожно задела, с грохотом отлетела в сторону. Вот она подошла к кровати. Брат Макарий сжался в комок и забился в самый угол. Женщина, нащупав кровать, стала шарить по ней руками. Наконец она издала тихий возглас радости: в эту самую минуту квестарь почувствовал, что она добралась до него.

– Милый, – шептала она, влезая на кровать, – зачем ты заставляешь мое сердце дрожать от страха, что не встречу тебя?

Брат Макарий поспешно отвернулся и постарался как можно дальше отодвинуть голову от ее лица. «Проклятая бородавка, – подумал он сердито, – как бы она не подвела меня».

– Не бойся, миленький. Сейчас все молятся. Я пробралась сюда тайком, меня никто не видел. Не бойся!

При этом она действовала своими проворными ручками так бесцеремонно, что брат Макарий, который с детства боялся щекотки, чуть не выскочил из кожи.

– Мой, мой, – страстно шептала придворная дама, – я так долго ждала тебя, так долго…

Квестарь стиснул зубы и мужественно сносил все. Он терпел это как возмездие божье, но особенно жаловаться ему не приходилось, а чтобы не совершать греха, называемого эгоизмом, он равной мерой отдавал то, что получал.

– Ты выпил, – сказала женщина, когда брат Макарий мучительно застонал. – Я знаю: ты слишком скромен, а моя любовь совсем лишила тебя смелости. Ведь ты выпил для храбрости, правда, мой милый?

– У-гум.

– Ничего, что я более знатного рода, я ведь люблю тебя. А ты меня любишь?

– У-гум.

– Госпожа велит нам соблюдать девичью чистоту либо питать только святые чувства к тем юношам, которых посылают нам небеса. Но разве можно любить того, кто вернется на небо? Яеько, ведь ты не любишь ни одной святой: ни святой Ядвиги, ни святой Кинги?

– У-гум.

– Мой милый!

– У-гум.

Придворная дама внезапно перестала лепетать, она была охвачена такой страстью, что не могла больше произнести ни слова. Текли минуты, казавшиеся брату Макарию вечностью. Он молча отражал натиск, закрывая рукой нос, который мог его выдать. Неизвестно, сколько бы все это длилось, но шум, донесшийся со двора, встревожил придворную даму. Соскочив с кровати и поспешно приведя себя в порядок, она воскликнула прерывающимся голоском: «Прощай, Ясько!», выбежала на галерею и исчезла во мраке ночи.

Квестарь выбрался из постели и громко чихнул: больше он уже не мог сдерживаться.

– Так-то, отцы-иезуиты, – сказал он, ударив себя в грудь. – Я и это претерпел ради того, чтобы избавить вас от порока, который называют обманом. И мое счастье, что я встретился по дороге со славным квестарем из монастыря францисканцев. Без его уроков дело пошло бы куда хуже.