Онлайн чтение книги Семь смертных грехов
Глава восьмая

Два дня пани Фирлеева не покидала своей спальни. Ожидая прибытия новых пастырей духовных, которые должны были направить ее на путь райского блаженства, она молилась. Доносившиеся из ее спальни стоны свидетельствовали о безутешной скорби старой вдовы, которую иезуиты, вкравшись в доверие, так подло обманули. Придворные дамы скучали без дела; никаких распоряжений от госпожи они не получали, к себе она их тоже не допускала. Поэтому, чтобы наиболее целесообразно использовать время, которое теперь освободилось от молитв и богослужений, они старались проводить его в веселой компании. С тех пор как пани Фирлеева осознала свой грех, она не смела переступить порога часовни. А у остальных и вовсе не было желания просиживать там. Придворные дамы слонялись без дела по замку, заглядывали во все уголки, ходили в слободу, присматривались к полевым работам и впервые в жизни остановили свои взоры на дворовых, не имевших доступа в замок. Однако наибольшее удовольствие дамам доставляло общество брата Макария, настроение которого в результате активного изучения архитектурных особенностей погребов и подвалов с каждым часом улучшалось, а истории, которые он рассказывал, были одна интереснее другой. Его епископский[40]Католический епископ носит облачение фиолетового цвета. совершенно фиолетовый нос утопал в пышной растительности, глаза блестели, как факелы, он то и дело выкидывал какие-нибудь штучки, и все животики надрывали от смеха. То он связывал своим поясом двух дам, отдыхавших на скамье, да так, что, встав, они никак не могли разъединиться. То незаметно подсовывал под крышку блюда зеленую жабу, и та неожиданно выпрыгивала на стол, к великому ужасу дам. То, поймав воробья, выпускал его ночью в женскую спальню, пугая отдыхавших и вызывая страшный переполох. Брат Макарий командовал всем замком, его ценили больше, чем кого бы то ни было.

– Послушай, отец, – покатывались со смеху солдаты, – принимай-ка нас в свой монастырь, мы не раздумывая оставим военную службу. – Они похлопывали квестаря по плечу и отсыпали ему пороху из своих пороховниц на фейерверк в честь какой-нибудь прекрасной панны из числа придворных.

– Отец, – крутил ус управитель, – да мы вдвоем все подвалы перекопали бы, чтобы проверить, не скрыты ли там клады в виде бочек с вином.

– Отец, – рукоплескали дамы, – ведь нам жизнь казалась такой скучной, мы думали, что в ней нет никаких утех. Оставайся с нами, мы тебя выберем королем и будем тебе преданно служить.

Дамы дарили ему венки из полевых цветов, бросали на него томные взгляды, которые у любого храбреца могли вызвать сердцебиение.

А брат Макарий словно помолодел в этом окружении. Ходил, гордо выпятив живот, забавно похлопывая по нему, и никого не пропускал, не сказав веселого словечка. Он поближе познакомился с поварами и, пробуя различные кушанья, рассказывал кухмистерам о том, какие приправы уничтожают дьяволов, избравших пищу своим пристанищем. Его ряса пропиталась запахом лучших вин и настоек и разнообразнейшими ароматами паштетов, сухих грибов, соусов из овощей и заморских кореньев, поджаренного сала и масла. Иногда, желая сделать себе приятное, он вспоминал, что ел накануне; для этого он, закусив ус, обсасывал его и, обнаружив следы кушаний, восклицал:

– Так, так! Вчера была грудка каплуна, политая сбитыми сливками с желтками. Это было неплохо, но та, что будет сегодня, лучше потому, что она еще впереди.

Через два дня вернулся Ясько и сообщил, что отцы-кармелиты уже в пути и вот-вот прибудут в Тенчинский замок. Старая вдова с еще большим усердием стала бить себя в грудь. Придворные дамы старались принять серьезный вид, управитель приказал вычистить оружие до блеска, а повара не покладая рук жарили и варили для пира, который готовился в честь приезда отцов-кармелитов. Брат Макарий приказал переправить бочонок с вином во флигель и поместить в одной из укромных комнат, которую он выбрал для себя.

К вечеру замковые слуги доложили, что по большаку движется какой-то странный возок, который тащат четыре худые клячи. Квестарь, сложив руки на животе, с опущенными глазами и одухотворенным лицом, вышел навстречу приезжим. Облако пыли, поднимавшееся вдали, возвещало о приближении монахов.

Встреча произошла у Тенчинской горы. Из возка, устланного сеном, первым выбрался отец Лаврентий и, расплакавшись от волнения, упал в объятия квестаря.

– Это ты, брат, такое чудо сотворил?

Квестарь скромно потупил глаза и отступил на шаг.

– Не я, – ответил он, глотая слюну, – а ваши труды, молитвы и хлопоты перед небесами.

Один за другим из возка медленно вылезли отцы Гауденций, Поликарп, Ипполит, Гиацинт, Пафнутий и Барабаш. Последним выбрался отец Розмарин.

– Ну, как? – спросил он, схватив квестаря за рукав. – Иезуиты ничего не забрали с собой? Рассказывай, брат, это меня очень беспокоит.

– Все осталось, как было.

– И свинки в хлевах? – настоятель испытующе смотрел на квестаря.

– Все до одной, преподобный отец.

– И коровки, и бычки?

– И те, и другие, и все остальные.

Отец-настоятель возвел взор к небу и, облегченно вздохнув, похлопал квестаря по щеке.

– Умен ты, брат мой, хоть и необразован. Устроил неплохо, хвалю тебя за это. Меня удивляет лишь одно, как это иезуиты не причинили ущерба нашему добру, ведь они народ хитрый и лукавый.

Квестарь озабоченно почесал бороду.

– У них времени совсем не было.

Отцы-кармелиты окружили квестаря и стали расспрашивать наперебой:

– А комнатки здесь удобные?

– Сколько слуг в замке?

– А как амбары, полны?

– А управитель не страшен?

Брат Макарий давал каждому исчерпывающие ответы; эти ответы привели монахов в восторг и вызвали необыкновенную радость. Отцы-кармелиты весело поднимались в гору, напевая песенки, прославляющие мудрое устройство жизни сей.

Отца Розмарина вели под руки его любимец отец Ипполит и квестарь, удостоенный этой чести за исключительные заслуги перед монастырем в деле спасения души бедной пани Фирлеевой, так подло обманутой отцами-иезуитами.

Возок, нагруженный принадлежностями для богослужения и монастырским имуществом, скрипя и громыхая, медленно полз по дороге. Лошади обливались потом, а кучер громко ругался, нимало не стесняясь присутствия преподобных отцов.

Когда прибывшие взобрались на вершину холма, перед ними открылся великолепный вид. Огромный замок был залит лучами заходящего солнца. Ночь уже положила первые тени на темный лес в долине. Перед сторожевой башней плотными рядами стояли солдаты, за ними толпились дворня и крестьяне, успевшие сбежаться из ближайших деревень и хуторов. В воротах на турецком ковре стояла на коленях владелица замка в черном платье, на голове у нее было вдовье покрывало. Она жалобно рыдала, закрыв руками лицо. За ней тоже на коленях разместились придворные дамы. Несколько поодаль находился управитель в панцыре с золотой инкрустацией. Он внимательно наблюдал за порядком.

Отец Розмарин остановился на вершине, полюбовался прекрасным зрелищем и дернул брата Макария за руку.

– Неплохо, брат, неплохо, – причмокивал он, довольный оказанным приемом.

Отцы-кармелиты, подталкивая друг друга, шепотом выражали свое изумление.

В вышине над замком раздался звон колокольчика из часовни. Этот звук нарушил внезапно воцарившуюся тишину. Это разнесло его по склонам холма, по виноградникам, уступами спускавшимся в долину, и дальше по всей слободе.

– Неплохо, брат, неплохо, – бормотал настоятель. – Ну а теперь ты отойди. Пусть для большей торжественности возьмет меня под руку и поведет к воротам отец Гауденций.

Квестарь отошел. В молчании все двинулись к замку, медленно, с достоинством, осторожно. Когда подошли к пани Фарлеевой, отец Розмарин важно поднял руку и благословил старую вдову и всех собравшихся. Пани Фирлеева нарочито громко зарыдала, за ней разревелись вовсю придворные дамы, стоявшие рядом солдаты скрипели доспехами.

– Что ты хочешь от нас, милостивая госпожа? – торжественно заговорил отец Розмарин. – Зачем вызвала нас с такой поспешностью?

– Хочу милости божией и избавления от тяжких грехов.

– Как же случилось, – спросил настоятель, – что ты жаждешь избавления, если твою душу спасали отцы-иезуиты?

– Я впала в грех гордыни, преподобные отцы, а иезуиты поддались проискам сатаны и вовлекли меня в соблазн.

– Как это так? Ведь отцы-иезуиты изощряются в заклинании бесов и легко изгоняют дьяволов. Подумай, милостивая пани, не следует ли тебе вернуть преподобных отцов-иезуитов?

Фирлеева беспокойно заерзала, но от стыда не смогла поднять головы.

– Не хочу и слышать о них.

Отец-настоятель развел руками.

– Ну, раз так, милостивая пани, воля твоя. Встань же и вниди с нами в жилище твое. Мы поможем вознестись твоей душе к вершинам вечного блаженства.

– Поможете?

– Мы даже беднякам не отказываем в царствии небесном.

Отец-настоятель наклонился и коснулся плеча пани Фирлеевой. Старая вдова встала с коленей, почтительно поцеловала руку настоятеля, которую тот подсунул ей под нос. Затем по очереди к его руке приложились придворные дамы. Благословляя направо и налево, народ и стражников, отец Розмарин последовал за вдовой в замок. Позади всех с благочестивой улыбкой шел квестарь.

Отец Пафнутий с лихорадочным блеском в глазах дернул его за рукав.

– Брат, а сады тут есть?

– Оком не окинешь, отец мой, – ответил квестарь.

– Наверное, дьяволы посиживают без помех в яблочках. Уж я до них доберусь, конец их господству, конец, – старичок, забавно подпрыгивая на тонких ногах, начал грозить адским силам.

Принятие духовной власти над Тенчином произошло удивительно торжественно. Часовня была озарена огнями, звучали молитвы, раздавалось песнопение. Началась новая жизнь.

Отцы-кармелиты наложили на владелицу замка тяжелую епитимью, не ограничив ее сроком. Выслушав исповедь пани Фирлеевой, отец Розмарин схватился за голову и долго молчал, пораженный тяжестью содеянных грехов. Старая вдова тем временем для спасения души своей прибавляла одну деревню за другой. Когда земли и всякого добра набралось достаточно, отец-настоятель пообещал, что ей будет испрошена милость в небесах. Начались бесконечные богослужения. Грешница не выходила из часовни, где преподобные отцы, непрерывно сменяя друг друга, служили с особым усердием. Островерхая часовня утопала в цветах и была наполнена тошнотворным запахом ладана и расплавленного воска.

Квестарь тем временем отдыхал, забыв и думать о том, что пора вновь собираться в путь за подаянием.

Ему намекнули, что он не выполняет своих обязанностей и лишает монастырь новых доходов. Однако управитель весьма дорожил его обществом, и брат Макарий не мог пожаловаться на недостаток удовольствий, которые получают любители поесть и выпить. Он ответил отцам-кармелитам, что хочет отдохнуть от пережитых волнений, и повесил мешок на гвоздь.

Отца-настоятеля такой ответ не очень обрадовал.

– Что-то наш квестарь слишком нос задрал, – сказал он отцу Ипполиту, когда об этом зашла речь. – Боюсь, как бы не подложил он нам свинью и не испортил все дело.

– Я тоже так думаю, преподобный отец, – поддакнул отец Ипполит. – Мне что-то не нравится его выражение лица и нос, который с каждым днем становится все краснее и краснее. Ты помнишь, преподобный отец, того замухрышку, который сказал про него верное слово? Ведь подаяние-то брат Макарий в свой кошелек кладет.

– Он подает дурной пример людям, того и гляди взбунтует их, – говорил настоятель, прохаживаясь по комнате.

– Все вино выпьет, – добавил любимец отца Розмарина.

– Нет, с этим надо кончать! – скорбно воскликнул отец-настоятель. – Но как? Придумай-ка, отец мой, я на тебя в этом деле возлагаю большие надежды.

– Надо против него настроить милостивую госпожу.

– Э-э, вдова к нему очень расположена. Он втерся к ней в доверие.

– Обвинить его в безбожии?

– Он для нее святой. Старуху не переубедишь. Надо придумать что-нибудь другое.

Отец-настоятель необычайно оживился, и ничто не напоминало в нем дряхлого, едва волочившего ноги старика. Теперь он шагал по комнате так энергично, что ряса с шумом развевалась за ним.

– Ну, с квестарем мы справимся, – решил он. – Сначала надо придумать милостивой госпоже новую епитимью, чтобы она продолжала умерщвлять свою плоть и не вышла бы из повиновения.

– Это было бы полезно, – ответил отец Ипполит, – только мне ничего в голову не приходит.

Настоятель сел на скамью у окна и погрузился в размышления. Отец Ипполит затаил дыхание, боясь прервать его думы. Когда в комнату настоятеля заглядывал кто-либо из проходящих по двору, отец Ипполит, прикладывая палец ко рту и показывая на сидевшего неподвижно отца Розмарина, требовал тишины. Вошедший удалялся на цыпочках.

Наконец настоятель знаком подозвал к себе отца Ипполита и, подвинувшись, усадил рядом на скамью.

– Послушай-ка, отец мой, – начал он, – скажи, как тебе понравится мысль, которая пришла мне в голову.

– Я знаю заранее, преподобный отец, что мысль эта очень хороша.

– Слушай же внимательно. Как по-твоему, нужно ли подражать хорошим примерам?

– Конечно, преподобный отец. Ведь подражаем же мы житию святых.

– Вот и я так думаю, хотя в данном случае придется нам подражать отцам-иезуитам.

Отец Ипполит молча потер руки и весь превратился в слух.

– Отцы-иезуиты не бог весть какие мудрецы, но некоторые их идеи неплохи. Вот я вспомнил, что они однажды наложили на одну грешницу такую епитимью: совершить паломничество в святую землю, а их провинциал[41]Руководитель католических монастырей провинции. выхлопотал ей в Риме милостивое разрешение заменить эту епитимью паломничеством в другое, им назначенное, место. Затем подсчитали, сколько шагов будет от местожительства грешницы до самого Иерусалима, сколько шагов она пройдет в день, и вышло, что ее путешествие должно продлиться пять лет.

Отец Ипполит, сложив руки, с восторгом слушал речь настоятеля и смотрел на него, как на чудотворную икону.

– Для грешницы сшили дорожное одеяние, проложили тропинки по ольховой роще, и паломничество началось, к великому удовольствию обеих сторон. Это тебе ничего не говорит?

– Только то, что грешница, наверное, была очень довольна таким оборотом дела, преподобный отец.

– И ничего больше?

– Постой, постой, преподобный отец, – хлопнул себя по лбу отец Ипполит. – У меня блестящая мысль.

– Ну-ка, выскажи ее, – улыбнулся благодушно настоятель, взяв молодого монаха за подбородок. – Любопытно, что ты придумал.

– Путь до святой земли далек и очень дорог, преподобный отец. Очень дорог.

– Хорошо, – одобрительно кивнул отец Розмарин. – Что же дальше?

– Можно наложить и такую епитимью, чтобы расходы, предусмотренные на совершение этого паломничества, передать на какие-нибудь благочестивые цели.

– Хорошо.

– Например, на какой-нибудь монастырь.

– Отлично, мой милый.

– И обязать ее творить щедрую милостыню для искупления грехов.

– Хорошо, очень хорошо! А дальше?

Отец Ипполит вскочил со скамейки и начал подпрыгивать, как школяр, который рад похвальному листу, полученному при переходе в следующий класс.

– И чтобы грешница, придя через пять лет в Иерусалим, не получила бы сразу отпущения грехов, а должна была бы для этого проделать обратный путь.

Отец Ипполит упал в объятия отца-настоятеля, и они нежно и трогательно облобызались.

– Я всегда думал, мой милый, что ты будешь моим преемником. Ты сообразителен и нашему монастырю принесешь немалую радость.

Отец Ипполит, развеселившись, как щегол, прощебетал:

– И чтобы подсчитать расходы на всю свиту, ведь такой знатной даме неприлично одной совершать паломничество…

– Очень хорошо, дорогой отец.

– И чтобы этой грешницей была наша милостивая добродетельница, высокородная пани Фирлеева.

– Вот-вот! Попал в самую суть!

– Поэтому приступим сразу к делу. И умереть нашей добродетельнице раньше срока никак нельзя.

– Она, правда, стара, но еще крепка и жилиста и немалый срок протянет.

– Да хранят ее святые ангелы.

– Стало быть, отец мой, ты эту иезуитскую идею одобряешь?

– Смиренно думаю, преподобный отец, что ты обладаешь исключительно проницательным умом.

Отец Розмарин приподнялся и слегка подтолкнул отца Ипполита к дверям.

– А о квестаре, дорогой отец, не беспокойся, мы и на него найдем управу. Ведь когда дело идет об уважении к монастырю и о его благосостоянии, любые препятствия должны быть устранены! У меня есть некоторые соображения, как от него избавиться.

Они расцеловались и разошлись: приближался час молитв и чтения святого писания.

Брат Макарий в это время был у управителя; он сидел на бочке, которую в целях сокращения пути к винному погребу поставили посредине комнаты, и барабанил по ней ногами. Управитель оседлал, как боевого коня, стул, и оба энергично орудовали кубками. Наконец квестарь, стукнув посильнее пяткой в днище бочки, произнес:

– У этой бочки прекрасный характер: она так мило отвечает на наши ухаживания.

Управитель громко расхохотался:

– А по мне, какая-нибудь бабенка была бы лучше.

– Это совсем другое дело. Однако редко какая женщина дарит столько наслаждений.

– Ну, отец, ты говоришь, как слепой, что силится описать восход солнца.

Квестарь спрыгнул, налил себе полный кубок, потом вновь взобрался на бочку.

– Говорю тебе, – продолжал он, – когда одолевает жажда и сосет червяк под ложечкой, то, будь тут самая раскрасивая женщина, ты смотришь не на нее, а на этот чудо-экстракт солнца и думаешь о глотке доброго вина, а красотой любуешься лишь тогда, когда сыт. Отсюда неоспоримо вытекает, что женщина тут никакой роли не играет.

– А я, святой отец, готов заглянуть в женские покои в любое время.

– А все-таки прежде ты осушишь кубок.

– Ну что там – один кубок, – махнул рукой управитель. – Я одного кубка даже не почувствую.

– Отсюда вытекает, что нельзя пить кое-как. Только тогда и жизнь мила, когда налижешься как следует.

– А по мне, говорю, женщина лучше.

Квестарь почесал нос.

– Утверждаю вновь, что хорошая бочка лучше любой женщины, какого бы та ни была рода и положения. – Сдается мне, святой отец, что ты лжешь.

– Если ты взял бочку и попробовал, то содержимое ее до самого дна не переменится и у нее будет все тот же характер. Сладкое вино останется сладким, а хочешь терпкого – возьми бочку с более выдержанным. А с женщиной никогда не сладишь: сегодня она сладкая, завтра – терпкая. А если тебе захочется чего-нибудь иного, как тогда, почтенный управитель? Сосешь лапу и ищешь утехи в другом месте.

– Знавал я женщин добродетельных, которые доставляли мужьям всяческую радость.

– Это, почтенный управитель, самое редкое исключение. Ты, наверное, был очень скуп, вот тебе так и казалось.

– Я скуп?

– Не иначе. Добродетель женщин – результат скупости их любовников.

– Эх, и несешь же ты околесицу, отец мой, – разозлился управитель, – я тебе говорю, что всему на свете предпочитаю женщин – и все тут.

– Ну пусть будет по-твоему, – пожал плечами брат Макарий, – давай-ка, раз нечего перекусить, выпьем по маленькой.

– Неужели мы все сожрали?

– Тем хуже для еды, если мы о ней уже не помним.

– Я тоже перекусил бы, пожалуй. Не заглянуть ли нам в буфет?

– Ты ведь знаешь, почтенный управитель, что я всегда не прочь составить тебе компанию.

– Мне очень приятно слышать это. Я пью лишь с людьми благородными во всех отношениях.

– А человеческое благородство познается по искусству угощения. Кто угощает другого вином – порядочный человек, а кто не угощает – с таким не стоит и знаться.

– У меня от твоих разговоров голова кругом идет, Я не знаю даже, стоит ли мне тебя угощать или нет.

– Угощать всегда стоит: ведь кто хорошо угостит, тому ангелы поставят на печи, что на небе, отметину, и когда он, может случиться, по пьяному делу попадет на тот свет, ему это зачтется. «Ты, ваша милость, угощал?» – спросит архангел Гавриил или какой-нибудь другой небесный виночерпий. «Угощал», – скажут ангелы, посмотрев на печной шесток. А там, братец мой, черточек видимо-невидимо. «Значит, ваша милость, ты добрый человек и от услуг людям не уклонялся, стало быть, можешь прямиком идти в рай», – скажет архангел Гавриил. Так-то, почтенный управитель. Угощение обеспечивает небесное блаженство, как пить дать.

– Ну, раз так – вот тебе бочонок, – сказал управитель, – но теперь поторопимся: я сквозь стену чувствую, что там готовы клецки. А перед ужином о еде забывать не следует.

– Правило хорошее, и его надо соблюдать.

С этими словами они вышли во двор. Собак еще на ночь не закрывали, поэтому квестарь не решался пи на шаг удаляться от управителя, так как при виде серой рясы псы, ощетинившись, глухо рычали.

Прошло несколько дней. Закончились полевые работы, и амбары ломились от зерна. Экономы носились с плетками в руках, раздавая удары за дело и без дела. Пастуха Мацека за то, что недосмотрел за господской коровой, которая упала с кручи и переломала ноги, засекли насмерть. Слуги, встретив в лесу отцов-кармелитов, которые удалялись подальше от людского шума для молитв и работы, жаловались им. Те обещали замолвить слово перед владелицей замка и просить, чтобы она не давала воли своим служащим. Но, вернувшись в замок и плотно поужинав с добрым вином, отцы-кармелиты забывали о чужой недоле.

– Как великодушна наша милостивая пани! – громко говорили монахи и пили за ее здоровье.

Однажды вечером, когда старая вдова, как обычно, исповедовалась перед отцом Розмарином, а управитель в зарослях малины рассказывал одной придворной даме про свои приключения в турецкую войну, когда святые отцы разбрелись по саду, наслаждаясь запахом левкоев, роз и гвоздики, а дамы сидели на террасах и с шутками и смехом вышивали новое облачение отцу-настоятелю, когда квестарь дремал в своей комнате, – у крепостной стены появилась пышная кавалькада. Впереди на белом коне ехал молодой пан, по виду богатый шляхтич, окруженный свитой, одетой в цвета тенчинских магнатов.

Стража поспешила закрыть вход в замок, а навстречу прибывшим вышел усатый солдат.

– Слушай, ты, хам! – закричал вельможа, не слезая с коня, беспокойно переступавшего ногами. – Я приехал в гости к владелице замка. Впускай нас!

Солдат низко поклонился и сложил руки на груди.

– Не впущу. Сюда никому нельзя въезжать без разрешения ясновельможного пана управителя.

– Впусти, а то я тебя плеткой попотчую, – вельможа взмахнул нагайкой, крепко зажатой в руке.

– Сдирай хоть кожу с меня, пан, а сюда не войдешь.

Охрана замка, ощетинившись пиками и алебардами, выстроилась перед подъемным мостом.

Вельможа обернулся к своим и шепотом стал с ними советоваться. Потом он отъехал в сторону, а к солдату приблизился всадник из его свиты.

– Эй, молодец, пойди скажи госпоже, что ее близкий родственник желает засвидетельствовать ей свое почтение…

При этом он бросил дукат прямо солдату в руки.

– Вот это другое дело, – воскликнул усач и побежал через мост, громко стуча сапогами по камням.

В это время управитель, ничего не подозревая, собрался показать своей даме, как турки набрасывают на шею аркан, а потом немилосердно душат; он уже обхватил руками ее шею и прижался губами к пушистым волосам своей любопытной слушательницы. Тут его и обнаружил солдат.

– Господин управитель! Господин управитель!

Шляхтич выругался, убрал руки с шеи дамы и начал рассматривать куст малины, словно он ничего другого не делал, а только любовался очертанием листьев. Наконец проворчал сурово:

– Что там?

– Какой-то пан к нашей милостивой госпоже в гости приехал.

– Гоните прочь!

– Да он говорит, что родственник.

Дама, успевшая оправить юбку и спрятаться за кустом, давала знаки управителю уйти.

Стиснув кулаки, управитель двинулся напрямик через малину. Солдата, который его разыскал, он так стукнул между бровей, что у того шапка слетела с головы.

– Пойдем, собачий сын, посмотрим этого родственника. Да берегись, если обманул, я тебе палками прикажу кости переломать и выбросить на съеденье собакам.

Перепуганный солдат уныло плелся за ним. Управитель направился в покои пани Фирлеевой.

– Не хочу никого видеть, – пискнула вдова.

– Так ведь он говорит – ваш родственник, милостивая пани.

– Эти родственники ждут лишь одного – моей смерти, – запричитала вдова.

– In nomine patris, – с набожным видом перекрестился отец Розмарин.

– Прогони их, почтенный управитель, – приказала пани Фирлеева, – скажи, что я занята молитвами и для мирских дел у меня нет времени.

– Будет исполнено, милостивая пани!

Солдат, приблизившись, зашептал что-то управителю на ухо.

– Он говорит, что всадники одеты в цвета тенчинского герба.

– Тем хуже, – проговорила пани Фирлеева, – они моей смерти хотят.

– In nomine patris, – вновь перекрестился отец-настоятель.

– Что же мне делать? – спросил управитель.

– Прогони их, почтенный.

Управитель поклонился своей госпоже. Отец Розмарин жестом удержал его.

– Сходи-ка, ваша милость, за милым нашему сердцу квестарем. Он человек сообразительный и поможет тебе, а мы тут помолимся за вас.

Управитель склонил голову в знак повиновения.

Квестарь в это время видел сон, будто после долгих поисков он наконец поймал эконома с прекрасной Касей, отхлестал его как следует по заду своей веревкой и сам принялся спасать душу пухленькой девицы; тут брат Макарий вдруг почувствовал, что кто-то тормошит его и оттаскивает от Каси.

– Караул! – в отчаянии закричал он и так замахал руками, что будившие его управитель и солдат испуганно отскочили в сторону.

Квестарь, думая, что появился эконом, который опять хочет тайком снискать расположение Каси, вскочил со скамьи и, полусонный, налетел с кулаками на управителя.

– Отец мой! – кричал, оторопев, управитель. – Отец мой!

– Вот тебе, балбес! Вот тебе, негодяй! Вот тебе, чертов висельник! – Квестарь лупил так крепко, что управитель с солдатом выскочили из комнаты и спрятались за углом башни.

Брат Макарий очнулся лишь во дворе. Он сначала открыл один глаз, потом другой и, осмотрев стены и деревья, небо и землю, пришел наконец в себя. Подбоченясь, он громко расхохотался, а живот его под рясой подпрыгивал, как поросенок, стремившийся вырваться из мешка на волю.

Тут из-за стены вылез управитель.

– Наверное, отец мой, на тебя помрачение нашло, чего это ты на своих друзей бросаешься?

Квестарь умирал со смеху и хлопал от радости в ладоши.

– Хорошо, почтенный управитель, что ты не эконом. Радуйся и благодари создателя.

– Может быть, ты нездоров? – забеспокоился управитель. – Приложи-ка пиявки к головке, они вытянут худые мысли.

– Да ну тебя с пиявками! Мне сон приятный снился, а вы, бессовестные, прервали его.

– В таком случае прости, отец, и пойдем, помоги нам. Мне нужен твой совет.

– Никаких советов не будет. У меня в горле пересохло. Пойду лучше поищу, чем его промочить.

Управитель схватил квестаря за рукав и притянул к себе. Они стояли лицом к лицу и мерили друг друга взглядами. Наконец управитель, не выпуская квестаря, сказал:

– Важное дело, отец. Наша милостивая госпожа приказала…

Брат Макарий рванулся из рук управителя и посмотрел, цел ли рукав.

– Нет дела важнее заботы о здоровье, почтеннейший управитель. А меня мутит, понимаешь, уважаемый?

Взбешенный управитель топнул ногой и крикнул:

– Слышишь, поп, что тебе говорят? Сейчас же идем со мной!

– Не пойду! – брат Макарий тоже топнул ногой. – Я у тебя не служу.

– Собаками затравлю. Ты – трус изрядный, так псы тебе храбрости придадут.

– Не пойду: Давид и львов во рву усмирил.

– Почему не пойдешь?

– А я предпочитаю быть в согласии с брюхом.

– Милостивая госпожа приказала…

– Кланяйся ей, почтенный управитель.

– Отец-настоятель приказал тебе идти.

– Слишком много приказов сразу. Не пойду!

– Не пойдешь?

– Не пойду!

– Ну погоди же. Найдут на тебя управу в тюрьме, – пригрозил управитель.

– Эка! – квестарь погладил бороду. – Лучшие сыны нашей родины по милости шляхты были заключены в тюрьму.

– И головы потеряли! – добавил с угрозой управитель. – Так поглядывай за своей, что-то она у тебя не очень крепко на плечах держится.

– Я знаю одного милостивого пана, он меня в обиду не даст, – многозначительно прищурился квестарь.

– Что же это за пан, который сможет тебе помочь, не считаясь со мной?

– Есть такой!

– Хотел бы я с ним познакомиться, – управитель насмешливо надул щеки. – И он помог бы тебе?

– Помог бы!

– Здесь нет такого.

– Да ты его, ваша милость, знаешь.

– Знаю? – удивился управитель. – Может быть, пан Тенчинский, брат нашей милостивой госпожи, владелицы замка?

– Не угадал.

– Тогда, может быть, сам светлейший король?

– Милостиво царствующий у нас светлейший король Зыгмунт далеко отсюда: он ведет войну с немцами.

– Так кто же? – злобно крикнул управитель. – Ты какую-то чепуху несешь.

Квестарь указал пальцем на управителя,

– Ты, ваша милость!

– Я? – завопил управитель. – Да я тебя в тюрьму упрячу.

– Не разевай рот, почтенный, ты первый не позволил бы сделать мне ничего дурного.

– Да я бы тебе от себя еще кое-что добавил, – управитель поднес кулак к самому носу брата Макария. Но тот отстранил кулак.

– Ты это говоришь сгоряча. Но поскольку, к моему огорчению, жажда у меня прошла, я пойду с тобой. Вижу, что я тебе действительно нужен. Ничего-то вы в этом замке без меня не можете сделать. Надо за вас взяться, да поскорее.

– Ты, вероятно, не в своем уме, – покачал головой управитель. – А теперь пойдем, давно пора. У тех, что за воротами, наверное, колики случились и желчь разлилась, как пить дать.

Брат Макарий пошел за управителем. Пройдя мимо помещений для прислуги, расположенных вдоль стены, по которой прохаживалась стража, они через узкие дворики добрались до ворот. По пути квестарь не умолкал:

– Как же я могу быть глупым, если ты, ваша милость, так охотно проводишь время со мной?

– Потому что ты – шут!

– Самые умные люди в нашей стране забавляли тех, кто был глупее их.

– К тому же ты горький пьяница.

– В Польше каждый выпить не дурак.

– Замолчи! – рявкнул управитель. – Заткни свою глотку. Ты – неотесанный мужик, почтенный поп!

– Да, конечно, я не шляхетского рода.

Сбитый с толку, управитель лишь махнул рукой на болтовню квестаря. Они остановились в воротах одной из башен замка. Управитель стал прихорашиваться, поправил на себе суконную куртку и, плюнув на ладони, пригладил волосы.

– Что же за дело предстоит, почтеннейший, что ты так прихорашиваешься? Ведь мне еще ничего не известно. Может быть, тут замешана какая-нибудь прекрасная женщина?

Управитель сердито смерил его взглядом.

– Какая женщина! Там родственник нашей госпожи ждет.

– Ну и пусть себе ждет. Нам-то какое дело? – квестарь пожал плечами, собираясь вернуться.

– Постой! – закричал управитель. – Надо его отправить восвояси, да поумнее.

– Это меня не касается, – ответил брат Макарий. – Я думал, что кому-нибудь нужна духовная помощь. В святом писании сказано: «Голодного накорми, жаждущего напои», – и некоторые ошибочно полагают, что тут говорится о спасении души. Я думал, что и ты из таких же философов. А если дело обстоит так, как ты говоришь, то это меня не касается.

– Да я не сумею ничего поделать.

– Кишка тонка, почтеннейший? А одна дамочка из придворных, красивая и хорошо сложенная, рассказывала, будто ты уверял ее, что можешь силой с любым померяться.

– Тут нужна хитрость, понимаешь, поп?

– Да ведь я, по-твоему, глуп.

– Это я со зла сказал.

– Когда же тебе верить, почтеннейший управитель?

– Ну, хватит, хватит. От твоих разговоров у меня голова трещит. С тех пор как ты поп, здесь, я только и знаю, что болтаю да болтаю. А мне от этого худо делается. Ну, иди, приказываю тебе.

– Пойду, потому что имею в виду одну красивую и богатую…

– Ага, и тебе согрешить захотелось. Ох вы, монахи проклятые! Другому и подумать не позволите, а сами первые законы нарушаете.

– Да ты не знаешь, о чем я думаю.

– Голову даю на отсечение – о какой-нибудь красотке.

– Если бы мне нужна была твоя голова, она давно была бы у меня. Но мне и собственной хватит. Мне очень нравится одна бочка. У нее такие красивые клепки, что я ее с первого взгляда полюбил.

– Давно бы так сказал. Она будет твоей.

– Verbum nobile?

– Слово потомственного шляхтича.

– Тогда, милостивый управитель, я в твоем распоряжении.

– Ну, пошли. Но помни, на хитрость не скупись. Чем скорее мы отгоним от замка этого родича, тем ближе ты будешь к обещанной бочке. Я ее знаю, в ней прекрасное венгерское. На днище у нее красное клеймо, значит – для гостей.

– Вот о ней-то я и говорю.

– Раз сказал, будет сделано.

– Это придает мне силы и укрепляет дух.

Миновав стражу, они вышли на мост и остановились в конце его. К ним немедленно подскакал всадник в красивом убранстве, гордо выпрямившийся в седле, несмотря на объемистую фигуру.

– Милостивая пани Фирлеева здорова? – спросил он, внимательно разглядывая их.

Управитель поклонился всаднику и попросил прощения за то, что приезжим пришлось долго ждать ответа из замка.

– Я спрашиваю, здорова ли милостивая пани? – повторил всадник, не спуская с них проницательных глаз.

– Здорова-здоровехонька, слава богу, – ответил управитель.

– Мы хотим ее приветствовать и предложить свои услуги к большей славе рода Тенчинских.

Управитель молча опустил глаза и выжидал, надеясь, что квестарь избавит его от ответа.

– Может быть, у вас язык отнялся? – закричал всадник.

Брат Макарий посмотрел на него спокойно и вежливо ответил:

– Милостивая пани больна.

Перепуганный этими словами, управитель судорожно глотнул воздух, словно рыба, вытащенная из воды.

– Что такое? – всадник ударил шпорой коня, который не стоял на месте, стриг ушами и ронял пену. – Один говорит – здорова, другой – больна. Вот я вам покажу, как лгать!

– Ваша милость!… Ваша милость!… – запыхтел управитель, наливаясь кровью от гнева. – Помни, что говоришь.

Брат Макарий молитвенно сложил руки и прикрыл глаза.

– Что вы мне голову морочите? Я шкуру с вас спущу, если сейчас же не скажете мне правду, болваны вы этакие!

Управитель схватился за бок, но сабли там не оказалось, так как на нем была обычная одежда.

– Ты, ваша милость, разговариваешь со шляхтичем! – закричал он. – Возьми свои слова обратно!

Всадник замахнулся нагайкой. Управитель отскочил и рыча, как раненый тур, бросился через мост, расталкивая стражу, с любопытством наблюдавшую за происходящим.

– Говори ты! – придвинул всадник коня к брату Макарию.

Тот отвернулся, спокойно обошел коня и направился к всадникам, стоявшим поодаль.

– Так ведь это же наш поп! – обрадовался пан Тшаска. – Ясновельможный пан, это наш поп, право слово!

Вельможа ласково улыбнулся и, пришпорив коня, подъехал к приближавшемуся квестарю. Брат Макарий учтиво поклонился.

– Я вижу, ты свое слово сдержал, – сказал вельможа, останавливаясь перед квестарем. – Обещанную награду ты получишь.

– Справедливость восторжествовала, – ответил брат Макарий.

– И иезуиты убрались прочь, не так ли?

– Убрались, ваша милость. Обрадованный вельможа громко рассмеялся:

– Ты это сделал?

– Милостью святого Петра.

– Да ты, я вижу, со святыми запанибрата.

– Они меня очень любят.

В разговор вмешался толстый шляхтич:

– Этот поп говорил, что милостивая пани Фирлеева больна.

– Правда? – спросил вельможа брата Макария.

– Сущая правда.

– А почему тот бездельник говорил, что здорова? – не унимался шляхтич.

– Как же так? – удивился магнат.

– Не люблю, когда меня перебивают, – сказал брат Макарий. – Раз меня не слушают, я уйду в замок.

– Я бы его палкой проучил, – посоветовал шляхтич. – Это какое-то мошенничество.

– Успокойся, почтенный, – одернул вельможа своего приближенного. – А ты, отец, рассказывай, что там происходит.

– Да он смотрит на меня так, словно я его отца зарезал.

Вельможа знаком приказал шляхтичу удалиться. Тот пробурчал что-то про себя и, высокомерно задрав нос, отъехал в сторону, повернулся к ним спиной и опустил поводья.

– Рассказывай, отец, я сгораю от нетерпения.

– Начну с начала. Когда я явился во второй раз в этот замок, – квестарь показал на возвышавшиеся позади него толстые стены Тенчинского замка, – иезуиты…

– Ну, говори, что иезуиты?… – спросил возбужденно вельможа. – Ты их выгнал?

Квестарь кивнул печально головой, делая вид, что очень огорчен.

– Ох, выгнал.

– Вот и хорошо. Деревню тебе стоило бы дать за это, но, как я припоминаю, ты мирскими благами пренебрегаешь, значит, бог вознаградит тебя.

– Я тоже так думаю. Так вот, когда я выгнал иезуитов…

Терпение вельможи уже иссякло, ему хотелось скорее попасть в замок. Поэтому он прервал речь брата Макария:

– Доскажешь потом. А теперь веди меня к моей родственнице – пани Фирлеевой. У меня к ней спешное дело: надо одну новость сообщить. Весь Краков знает, что ее избавили от этих жадных монахов. Я сам пожертвовал большую сумму, чтобы отслужили благодарственный молебен, а ей хочу передать одно известие, касающееся семейных дел.

– Ты сможешь, ясновельможный пан, все ей рассказать.

– i Ах, – обрадовался вельможа, – ты, отец, свою награду заслужил. Жаль только, что ты излишне скромен.

– Не будем тратить времени. Госпожа с нетерпением ждала твоего приезда.

– Ты правду говоришь? – радостно воскликнул вельможа.

– Как на исповеди, – заверил квестарь.

Вельможа тронул коня. Брат Макарий пошел у стремени. За ними двигался пан Тшаска, а еще дальше – вспыльчивый шляхтич.

– А вотчины в порядке? – снова спросил вельможа.

– В полном порядке. Урожай богатый.

– А пани Фирлеева ничего иезуитам не отписала?

– Ни одной души.

– Знаешь, – придержал коня вельможа, – надо будет все-таки придумать тебе какую-нибудь награду, Ты молодец из молодцов. Как только я подумаю, что все это, – он показал рукой вокруг, – все эти богатства, прекрасный замок, огромные вотчины будут моими, у меня просто дух захватывает. Ты не понимаешь, отец, что значит – иметь. А я, признаюсь, уже потерял всякую надежду.

В это время послышался звук колотушки, и на мосту появилась траурная процессия. Впереди шел отец Лаврентий с деревянным крестом, за ним, надвинув капюшоны, отцы Поликарп и Ипполит, певшие замогильными голосами молитвы. Позади шли четыре работника, несшие окутанное саваном тело Мацека. Стража расступилась, и процессия, не обращая внимания на всадников и брата Макария, обошла их и направилась к слободе. Колотушка стучала в такт траурной мелодии. Фальшивое пение монахов разносилось по всей околице.

Кони задрожали в испуге. Потрясенный пан Тшаска перекрестился. Вельможа растерянно смотрел на квестаря.

– Что это такое? Похороны? – спросил он после того, как погребальная процессия скрылась за придорожными кустами.

– Да тут один умер.

Пан Тшаска сидел сгорбившись в седле и беспрестанно крестился,

– Плохая примета, ясновельможный пан, – прошептал он, с трудом раскрывая рот. – Ох, плохая примета.

– Э-э, глупости, – крикнул вельможа. – Кто-то умер, вот и все. Наверное, старик какой-нибудь.

– Молодой, еще двадцати лет не было, – объяснил брат Макарий.

– Кто-нибудь побил его. Видимо, непослушным слугой был.

– Его очень любили, – продолжал брат Макарий.

– Что же с ним случилось? – сердито спросил вельможа.

– Да отцы-иезуиты, уходя отсюда, страшное заклятие на замок наложили: что ни день, то кого-нибудь смерть уносит.

Пан Тшаска перекрестился и так рванул повод, что конь чуть не встал на дыбы. Вельможа судорожно глотнул слюну.

– Заклятье? Какое заклятье?

Брат Макарий благоговейно вздохнул:

– Да вот какое: кто не ходил на богомолье в Ченстохов и попадет в этот проклятый замок, тот скоро умрет.

Вельможа беззаботно рассмеялся:

– Ну, я-то в Ченстохове бывал.

– Это еще не все, – сказал отец Макарий. – Уцелеть может лишь тот, кто посещает пани Фирлееву с добрыми намерениями. А если задумает что-нибудь недоброе да скроет это, – обязательно умрет. Пани Фирлеева принимает всех. Нашлось несколько таких удальцов – их трупы и сейчас лежат в часовне, ожидая погребения. Ну, ваша милость, пойдем, а то милостивая пани ждет и, наверное, беспокоится.

– А это кто был? – спросил вельможа.

– Да человек один, хотел было обделать выгодное дельце, но не успел переехать мост, как его горячка хватила. Ну, полежал да и умер.

– Это правда? – побледнел вельможа.

– Правда. Ну, идем, идем, нам пора.

Однако вельможа потерял охоту въезжать на мост. Сняв шапку, словно ему вдруг стало жарко, он вздохнул.

Пан Тшаска, вытаращив глаза, со страхом поглядывал то на мост, что находился в нескольких шагах от него, то на кусты, за которыми скрылась процессия.

– Пошли, пошли, – настаивал брат Макарий. Наконец вельможа принял решение. С гордым видом

он вытянул руку.

– Пан Тшаска, поезжай вперед!

– Боже милостивый, – схватился за голову шляхтич, – за что ты караешь своего сына!

– Пан Тшаска, ты слышал, что я сказал?

– Ясновельможный пан, – захныкал шляхтич, – я никогда не был в Ченстохове.

– Ничего, – возразил магнат, – мы проверим, действует ли заклятье.

Пан Тшаска неловко соскочил с коня и оказался на коленях. Не пытаясь подняться, он ухватил вельможу за ногу:

– Пощади старика, сохрани мне жизнь! Я столько лет тебе верно служу! Столько лет!

Вельможа сердито оттолкнул его:

– Вижу теперь, как ты верно служишь мне.

– Ребенком на руках тебя носил. Учил саблей рубить, аркан бросать.

– Не ной, старик. Слышал мой приказ?

– Песенкам учил тебя, разным штукам… Вельможа выругался, лицо его исказилось от злости.

Сощурив глаза, он в бешенстве взглянул на шляхтича.

– Марш! – крикнул он так, что конь присел на задних ногах и испуганно фыркнул.

Пан Тшаска поднялся с коленей, вскочил на коня, ударил его шпорами, повернул на месте и, что-то выкрикивая, галопом пустился через кусты.

– Стой! – закричал вслед ему вельможа, но не успел и глазом моргнуть, как за паном Тшаской последовал другой шляхтич, не обращая никакого внимания на крики своего господина.

Брат Макарий с невинным видом почесывал бороду.

– Вот еретики! – покачивал он головой, делая вид, что очень огорчен.

– Подлые трусы, – заскрежетал зубами вельможа и поднял коня.

– А ваша милость не пойдет? – спросил квестарь, видя, что и вельможа собирается удирать.

– Прежде съезжу в Ченстохов, – закричал магнат и галопом последовал за своей свитой.

– Так ведь ясновельможный пан был там, – рванулся за ним квестарь.

Вельможа повернулся в седле и погрозил кулаком.

– Вернусь – рассчитаемся!

Квестарь засмеялся, с удовольствием наблюдая, как всадники выехали на дорогу и мчались друг за другом во весь опор, так что пыль поднялась столбом.

На мосту брат Макарий пошутил со стражей,

– Ну как, милые мои, в кости еще играете?

Стражники что-то неразборчиво буркнули ему в ответ. Квестарь, смеясь до слез, направился к воротам. Вдруг раздался конский топот, и к мосту подскакал управитель в доспехах, с саблей в руке. Поравнявшись с братом Макарием, он осадил коня.

– Где этот изменник? Вот я ему покажу!

– Поздно, ваша милость. Этот изменник бежал, как заяц.

– Я ему покажу, как бегать! Увидит, как со шляхтичем дело иметь. Где он?

– Вон где, – квестарь указал на дорогу, что вилась у подножья горы.

– Зачем ты это сделал? – воскликнул укоризненно управитель. – Я бы ему брюхо проткнул.

– Да он сам удрал, я его не трогал.

– Ну, попадись он мне, сто тысяч чертей, я его так обработаю, что родная мать не узнает.

И управитель ударил коня по крупу, который ринулся через кусты. Брат Макарий, приложив руку козырьком, проводил его взглядом, пока тот не исчез. Потом, еле волоча ноги, потихоньку побрел к замку. Ему было весело и легко. Он думал только о бочонке, который ему обещал управитель, и чувствовал непреодолимое желание незамедлительно изучить содержимое этого бочонка.

Проходя через нижний двор, он перебросился несколькими словами со стражей, улыбнулся молоденькой служанке, пошутил с дворовым парнем. Около главной башни брат Макарий свернул в сторону и через малинник добрался до винного погреба. Оттуда исходил аромат, как из райского сада. Он собрался было пролезть в небольшое отверстие, как это делал не раз, но вдруг кто-то потянул его сзади за рясу.

– Да воскреснет бог… – вскочил он, как ужаленный.

Позади стояла придворная дама, которую он обманул в спальне пани Фирлеевой. Квестарь в ужасе поднял руки вверх.

– Нехорошо так преследовать мужчин. Женщина, приложив палец к губам, велела ему молчать. Квестарь, наклонившись, тихонько спросил:

– Что тебе от меня нужно, почтенная?

Дама оглянулась, желая убедиться, что кругом нет никого, и, сложив руки, прошептала:

– Отец, беги! Беги!

Пожалуй, впервые в жизни квестарь был удивлен. Почесав лысину, он шепотом спросил:

– А что за беда такая?

– Отцы-кармелиты оклеветали тебя перед нашей госпожой, и теперь тебе грозит скорая смерть. Они сказали, что ты колдун, заришься на ее богатства, что у тебя в сердце нет веры, а лишь сатанинская хитрость. Ясько получил приказ заключить тебя в «Доротку», а потом предать суду. Беги, отец, мне от всей души жаль тебя.

– А ты не лжешь, не смеешься надо мной?

– Клянусь смертным часом, клянусь последним утешением, не лгу, – била себя в грудь дама. – Я сама слышала, как отец-настоятель наговаривал на тебя нашей госпоже.

– Ну, почтенный настоятель! – крикнул брат Макарий, но тут же закрыл рот рукой.

Женщина умоляюще смотрела на квестаря.

– Беги!

Брат Макарий, увидев у нее на глазах слезы, склонил голову набок и почти весело спросил:

– А по какой это причине ты оказываешь мне такую услугу?

Дама покраснела и, стыдливо опустив глаза, молча перебирала оборку платья.

Квестарь насмешливо свистнул:

– А я, красавица, не верю, чтобы меня отцы-кармелиты так очернили.

– Не веришь? Да они суду тебя предадут, закуют в колодки. Ну и не верь, отец мой. Мне-то какое дело. Я выполняю христианский долг и больше ничего. Не верь. Они говорили, что ты великий грешник.

Брат Макарий взял ее за руку и нежно спросил:

– А ты не боишься с великим грешником говорить?

– Нет, не боюсь.

– За что же такая милость мне?

– Вовсе не милость. То, что о тебе говорили, – неправда.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю – и все тут.

– Да ты умница.

– Отец, беги!

– Ладно, убегу, любопытно лишь, почему ты так за мою жизнь боишься?

Женщина снова покраснела и замолчала.

– Ну-ка, скажи, а то никуда не уйду.

Она умоляюще сложила руки и прошептала с горячей мольбой в голосе:

– Беги же.

– Скажи одно слово. Ну?

– Не могу…

– Ты меня спасаешь, отцов-кармелитов не боишься, а слово сказать стесняешься. Вот здорово!

– Да я…

– Смелей, дорогая, смелей!

– Да я тебя люблю… – и, прошептав это, она, как призрак, исчезла в кустах малины.

Квестарь крякнул, почесал бородавку, которая вдруг немилосердно начала зудеть, и тихо воскликнул со вздохом:

– О боже! Дивны пути твои!

Потом, раздвинув кусты, осмотрелся, не следит ли за ним кто-нибудь, и, успокоенный царящей вокруг тишиной, просунул голову в окно винного погреба, глубоко вдохнул доносившийся оттуда аромат и сказал:

– О проклятая судьба! О обманчивая дружба! Только что я собрался побрататься с тобой, чудесный бочонок, и вот должен уйти, не вкусив твоей любви! О бочка с красной печатью, предназначенная для самых важных гостей, как тяжело уходить, не обняв тебя! Прощай же, и если когда-нибудь к тебе приникнут уста человека справедливого, дай ему удовольствие, какое ты дала бы мне; если же это будет кармелит или какой-нибудь другой монах, наполни уста его горечью, какой наполнен я теперь. Прощай, венгерское! Ты мне будешь сниться по ночам, а днем, как только посмотрю на солнце, мне будет казаться, что я вижу тебя, о бочка, не выпитая до дна!

Осторожно раздвинув кусты малины, квестарь вышел к башне и, внимательно прислушиваясь, пробрался в свою комнату. Недолго думая, он сложил кое-как свое имущество в мешок и, вскинув его за спину, вышел из ворот к подъемному мосту.

Стражники поинтересовались, куда это он собрался на ночь глядя: было уже поздно, и они готовились поднимать мост.

– Иду по грибы, – ответил квестарь.

– Тьфу, – плюнул старый усатый стражник. – Грибы по ночам собирают только колдуны.

– Ты, ваша милость, глуп, – возразил брат Макарий, – собирать грибы при лунном свете лучше всего, они сами так и лезут из-под деревьев прямо в мешок.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – трижды сплюнули стражники. – Да ты не утопленник ли, что не боишься дьяволов по ночам?

– А у меня против них заклятие есть, – потряс квестарь мешком. – Спите спокойно.

У моста брат Макарий встретил отца Поликарпа, возвращавшегося с прогулки в одну деревню, расположенную неподалеку от замка.

– Отец-привратник, – обратился он к монаху, – что-то воздух не по мне в этом замке.

Привратник испуганно оглянулся, но, убедившись, что его никто не подслушивает, шепнул:

– Удирай, брат, пока не поздно. Ты попал в немилость.

Брат Макарий почесал нос.

– По правде говоря, меня должны назначить управителем.

Монах скривил лицо, словно лягушку проглотил.

– Говорю тебе, они придумали штуку получше. Берегись, брат. Я тебя предупреждаю потому, что подружился с тобой.

Квестарь громко засмеялся:

– Трудно изловить вольную птицу.

– И птица попадает в ловко расставленные силки.

– Прощай, отец Поликарп. Тот не попадет в силки, кто сам умеет их расставлять.

Привратник кивнул головой, перекрестился и рысцой побежал к замку. Брат Макарий проводил его взглядом. Потом еще раз окинул весь замок, очертания которого красиво вырисовывались на фоне клубящихся туч, отвернулся и пошел вниз, по направлению к слободе, но, миновав окружавший ее вал, свернул в лес, чтобы не попасть в руки преследователей. Всю ночь он кружил по лесу, пока не проголодался, потом нашел развесистый дуб, улегся под ним на сухих листьях, подложив мешок под голову, и проспал до полудня. Проснувшись, он пошел дальше прямиком, обходя жилье и держа направление на восток. Перед заходом солнца, сам того не ожидая, он очутился около корчмы Матеуша и не мог удержаться от желания проглотить хотя бы ложку каши. Наперекор здравому смыслу он направился к корчме. Живот у него подвело, сухой язык жаждал влаги. Брат Макарий, не задумываясь, переступил порог корчмы. Матеуш почтительно принял его: он помнил, какую беседу с квестарем вел в его заведении магнат. Перед изголодавшимся братом Макарием появилась полная миска горячего кулеша и горьковатое пиво, а в это время на сковороде уже шипело жаркое. Но изумлению корчмаря не было предела, когда, поставив перед братом Макарием объемистый кувшин вина, только что принесенный из подвала и сверкавший капельками влаги, он увидел, что тот отодвинул кувшин и отказался пить.

– Отче! – всплеснул руками Матеуш. – Да ты ли это?

– Не пью, – сказал брат Макарий. Матеуш ущипнул себя:

– Глазам своим не верю!

– Не пью! – повторил квестарь, с жадностью расправляясь с остатками кулеша, – не пью с тех пор, как потерял друга, который ждал меня верно, а я его неожиданно покинул.

– Не горюй, отец мой, не ты первый. У меня тоже была одна женщина, молодуха ладная, но я вынужден был покинуть ее.

– Эх, – махнул рукой квестарь, – тут совсем другое дело.

– Не раз, и не два так случалось со мной. Люблю я женщин, да только иногда они так привяжутся, что никак не разделаешься.

– Не в том дело, брат. А Кася дома?

– Да где же ей еще быть? Э-э, Кася не такая. Я ее вырастил в скромности, на мужика она и не взглянет. Она прошла воспитание у преподобных отцов, и гляди, какая выросла умница. Свое дело знает. Э-э, Кася… Если бы у меня жена была такая, меня не прозвали бы Бабьим угодником, нет. Добродетельная девка и по книжке молиться умеет. Один францисканец говорил, что Кася с ее образованием могла бы стать настоятельницей женского монастыря. Ты знаешь Касю, отец мой?

– Знаю, знаю. Да, она, пожалуй, кое в чем разбирается.

– Утешение мое на старости лет.

– Красивая девка.

– Добрая!

– Стройная!

– Набожная!

– И умеет применять философские принципы.

– А как поет!

– Нас в бараний рог согнуть может.

– При ней я как дурак. Только я Касе не говорю про это, чтобы уважения ко мне не потеряла. Глазами поводит, как какой-нибудь ученый ксендз.

– Правильно делаешь, братец мой. Она образованнее любого ксендза.

Польщенный Матеуш подложил квестарю порядочный кусок жаркого и сел рядом, внимательно присматриваясь к нему.

– Ты что-то не в духе, отец мой. Червь тебя, что ли, сосет? Что это за друг, который такую тоску на тебя нагоняет?

В корчму с шумом ввалился пан Гемба. Увидев квестаря, он протянул руки и радостно закричал:

– Привет, брат! Мне тебя само небо посылает, потому что я в большом огорчении. Привет, король начатой бочки!

Квестарь засмеялся и послал шляхтичу воздушный поцелуй.

– Привет, мастер сабли.

– Ты, отец мой, куда больший мастер, только по другому делу, поэтому твои победы более красивы.

– Садись, уважаемый шляхтич. Если ты опечален, садись и выпей, сколько влезет; если не в ладу с добродетелью придвигайся поближе, избавишь нас от скуки.

– Тебя никто не переговорит, – сказал пан Гемба, усаживаясь на скамье. – Матеуш, черт рогатый, жбан и кубки нам в утешение!

Корчмарь побежал в подвал, подгоняя своего батрака, орудовавшего у вертела и мурлыкавшего себе под нос какую-то длинную и заунывную песню.

– Представь себе, отец мой, – начал пан Гемба, – что на ярмарке в Кшешовицах я встретил этого мерзавца Литеру. Я погнался было за неблагодарным, но он, заметив меня, тут же скрылся.

– Плюнь на него, – посоветовал брат Макарий, – он явно недостоин тебя.

– Да как же, отец мой, ведь без него я как без рук. И поговорить не с кем. С тех пор как моя последняя покойница жена ангельский чин себе избрала, я страдаю от одиночества и вынужден беседовать с самим собой. А что я от самого себя узнаю, отец мой? Совсем ничего.

– Да, это печально, брат.

– Брат? – поперхнулся было пан Гемба, но затем махнул в отчаянии рукой. – А пусть будет брат. Все равно я ни к черту не гожусь, поэтому можешь называть меня братом. Посоветуй, что делать?

Квестарь долго сидел молча, поглаживая бороду.

– Ведь ты хвалился, что все можешь.

– Женись, ваша милость, вот мой совет.

– Седьмой раз? – удивился шляхтич.

– Да кто будет считать. Выдержать семь женщин – это не шутка.

– Была у меня одна на примете, да этот дурак Литера отбил. Ох и хороша была, хоть и косила немного.

– Стало быть, ты ищешь почтенного Литеру, чтобы посчитать ему ребра за девку, или же ты хочешь рассеять скуку?

– По правде говоря, и за тем, и за другим.

– Ну, так ты его не сыщешь.

– Откуда ты знаешь, поп?

– Он боится, как бы ты не зарубил его. У тебя нрав горячий, да и саблей владеешь неплохо.

– Тебе понравилось, как я пана Топора угостил?

– Здорово это у тебя получилось!

Пан Гемба от удовольствия потер руки.

– Расцеловал бы я тебя, поп, будь ты родом получше. Но мои предки, которые по женской линии происходят от самого пана Тромбы, перевернулись бы в гробу, если бы увидели, что я на дружеской ноге с таким оборванцем, как ты. Матеуш, проклятый, дай выпить, а не то я корчму разнесу вдребезги.

Корчмарь поспешно принес новый жбан. Войтек придвинул кубок. Пан Гемба заглянул в жбан, понюхал и приказал хозяину и слуге поскорее убираться.

– Пей, поп, немного радости нам на этом свете осталось.

– Не пью я.

Шляхтич так и ахнул. Перекрестившись, он наставил ухо.

– Повтори, а то у меня с ушами что-то неладно.

– Не пью!

– Ты, наверное, заболел, отец? Беги-ка поскорее к коновалу, пусть он тебе кровь пустит.

– Пить не могу.

– Эй, почтенный поп, ты, я вижу, начинаешь со мной шутки шутить. Будешь пить – это я, пан Гемба, говорю тебе.

Квестарь нежно улыбнулся и развел руками:

– Не могу, путь мне лежит далекий.

– Не позволю! Такой обиды я не допущу.

– Ничего обидного в этом нет. Зато я охотно помогу тебе управиться с жарким.

– Пей из кувшина! Я приказываю! Жрать не дам, пока глотки не промочишь.

– Умру с голоду, а пить не буду.

– Смотри, преподобный, – пригрозил пан Гемба, – у меня есть довольно веские аргументы. Как, бишь, это будет по-латыни? Забыл! Ну-ка, пей, – шляхтич поставил кувшин перед квестарем. – Чтобы мне не пришлось повторять дважды.

Брат Макарий отодвинул вино.

– Не уговаривай, пан. Мне пора.

– Никуда не пойдешь! – рассвирепел пан Гемба.

– Не могу. Я должен бежать, за мной гонятся.

– Со мной тебе нечего бояться. Пан Гемба еще не забыл военного ремесла. – Тут шляхтич вынул саблю и взмахнул ею. – Эта верная подруга охладит каждого, кто не в меру горяч. Пей, брат!

Квестарь встал со скамьи и потянулся за мешком. Шляхтич подскочил к нему и приставил саблю к груди.

– Пей, – закричал взбешенный пан Гемба, подавая брату Макарию кувшин.

Квестарь затянул потуже веревку на животе.

– Да будет исполнена воля твоя, меня принуждают сильными аргументами, – сказал брат Макарий, усаживаясь за стол.

Затем он приложил кувшин к губам и не передохнул до тех пор, пока последняя капля не вытекла оттуда в рот. А пан Гемба все время стоял рядом с угрожающе поднятой саблей. Когда квестарь перевернул кувшин вверх дном в доказательство того, что требование шляхтича исполнено, тот положил саблю на стол и озабоченно спросил:

– Ну как, легче?

– Легче.

– Я так и знал.

Пан Гемба сел и приказал принести новое пополнение. Когда Матеуш выполнил его распоряжение, они вдвоем стали спокойно потягивать вино, и брат Макарий уже больше не уклонялся от наполненных кубков. Съели жаркое, прикончили барашка, специально для них зарезанного, и, кроме того, полакомились еще и уткой под соусом из красного вина.

Шляхтич, распустив пояс, блаженно посматривал в угол, где в объемистой печи с треском горели дрова.

– Я бы теперь съел что-нибудь повкуснее.

– Кто много ест, тот хорошо работает, – заметил брат Макарий.

– Что бы ты сказал, брат, насчет бобрового хвоста?

– Хе! Это такое лакомство, о котором и говорить не приходится.

– Матеуш, хам ты негодный, бобровый хвост есть?

Корчмарь бил себя в грудь, клялся, что бобры давно в округе не водятся, поэтому нет и их жирных хвостов.

– Подлая корчма, – отметил пан Гемба.

– Зато все остальное есть, – начал оправдываться Матеуш, – и птица, и дичь, и свинина.

– Пошел вон! – крикнул пан Гемба. – Смотреть на тебя противно. – Потом он повернулся к квестарю: – Страшные времена настали. Покушать и то нечего. Хвост бобровый стал редкостью. Раньше, бывало, бобров каждый день ели и ничего особенного в этом не видели.

Долго плакались они по поводу упадка Речи Посполитой, и каждое воспоминание спрыскивали из жбана, который без устали путешествовал между погребом и столом. Так они пили несколько часов подряд. Потом, кряхтя и охая, улеглись на скамьи. Пан Гемба поцеловал саблю и положил ее под изголовье. Квестарь удобно устроился на мешке, и оба быстро уснули.

Под утро в корчму ворвались слуги из замка. Перевернув с грохотом столы, они схватили квестаря, который начал кричать что было мочи, призывая на помощь пана Гембу. Но шляхтич спал как убитый. Лишь когда его стукнули скамейкой, он дико закричал:

– Порублю, ей-богу, порублю!

– Пан Гемба, спасай! – закричал упиравшийся квестарь.

– Порублю! – закричал шляхтич, не открывая глаз.

– Саблей их! – торопил брат Макарий, которого слуги тащили во двор, к большой телеге.

Наконец пан Гемба уселся на скамье и стал протирать глаза.

– Кого бьют? – спросил он, еще не придя в себя.

Квестарь рванулся к нему и в отчаянии закричал;

– Спасай, пан!

Шляхтич, видя происходящее, схватился за саблю. Он перепрыгнул через скамью и собрался было нанести удар ближайшему слуге, но в это время из полумрака появился Ясько и схватил его за руку.

– Не бей, ваша милость. Это приказ милостивой пани Фирлеевой.

– Пани Фирлеевой? – отшатнулся в изумлении пан Гемба.

– Так точно, самой пани Фирлеевой!

– Ясько! – радостно закричал квестарь. – Отпусти меня, да поскорее!

Слуга схватился за голову.

– Молчи, отец. Я должен выполнить приказ.

– Ясько, я тебе чертей напущу в брюхо, и ты лопнешь, болван, – переменил было тактику квестарь, но Ясько заткнул уши и, приказав слугам тащить квестаря, выбежал во двор.

– Спаси, пан, спаси! – брат Макарий отбивался ногами и пытался укусить слуг, вязавших его лыковыми веревками.

– Ну, раз пани Фирлеева… – пробурчал пан Гемба и вложил саблю в ножны. Потом он растянулся на скамье, закрыл лицо рукой и отвернулся к стене.

Матеуш из-за печи наблюдал за побоищем, он дрожал всем телом и бормотал вполголоса молитвы, которые должны были спасти его от дальнейших убытков. Слуги, выполняя такие поручения, всегда любили заглянуть в подвалы и выпить вволю. Но сейчас им, видно, было не до того, они быстро укатили, и небеса избавили корчмаря от новых страданий.

Квестаря уложили в телегу, и лошади не спеша тронули с места. Ясько сначала делал вид, будто не слышит, что ему говорит брат Макарий, но дорога была дальняя, рассвет еще не наступил, Ясько стало скучно, и он наконец отозвался:

– Должно быть, ты что-нибудь натворил, отец, милостивая госпожа страшно зла на тебя.

– Я? Овечки и те грешнее меня.

– Наверное, ты дьяволу большой друг, как говорил отец-настоятель.

– Верно, – рассмеялся квестарь, – вот сейчас дьявол тебе ноги повыдергивает, если ты меня не отпустишь, вот увидишь.

Ясько испуганно перекрестился, но отпускать квестаря не собирался.

– Отпусти, – просил квестарь, – будешь служить у меня до конца дней своих.

– Не отпущу, – тупо ответил слуга.

– Получишь все, что захочешь. Полные бочки мальвазии и муската, одет будешь, как воевода. Ну?

– Не отпущу! Жаль мне тебя, отец, но не отпущу.

– Ах ты, баран, висельник эдакий!

Квестарь, видя, что ничего не получается, начал рычать, словно с него кожу сдирали. Тогда Ясько натянул брату Макарию на голову его-же квестарский мешок, выбросив предварительно оттуда содержимое, которое слуги поделили между собой. А в мешке было несколько серебряных монет, кусок жареной баранины, игральные кости и голубая шелковая ряса. Ясько тщательно свернул ее и спрятал в телеге.

Ехали большаком на Кшешовицы – так велела милостивая пани Фирлеева. Ее приказ передал отец-настоятель монастыря кармелитов.