Онлайн чтение книги Серафита Seraphita
III. Серафита-Серафитус

После паузы — очевидно, пастору нужно было собрать воедино свои воспоминания — он рассказал следующее:

— Эммануэль де Сведенборг родился в Упсале в Швеции. По одним источникам, это было в январе 1688 года, а если верить его эпитафии — в 1689 году. Его отец был епископом в Скаре. Сведенборг прожил 85 лет, дата его кончины в Лондоне — 29 марта 1772 года. Причем я имею в виду лишь его переход в иное состояние. Ведь последователи Сведенборга утверждали, что видели его в Жарвисе и Париже позже этой даты. Позвольте, дорогой господин Вильфрид, — сказал пастор, жестом предупреждая любую попытку прервать его, — я лишь излагаю факты, не пытаясь ни утверждать, ни отрицать их. Сначала выслушайте, а потом можете думать об этом все, что пожелаете. Хотел бы вас предупредить: во всех моих попытках судить, критиковать, обсуждать учения, я буду придерживаться интеллектуального нейтралитета между разумом и Им!

Жизнь Эммануэля Сведенборга делилась как бы на две части, — продолжал пастор. — Между 1688 и 1745 годами барон Эммануэль де Сведенборг был известен в мире как человек широчайших знаний, уважаемый, любимый за свои добродетели, всегда безупречный, неизменно полезный. Занимая высокие должности в Швеции, он в то же время опубликовал между 1709 и 1740 годами много солидных книг, высоко оцененных в мире науки, по проблемам минералогии, физики, математики и астрономии. Сведенборг придумал метод строительства доков для ремонта судов. У него есть труды по самым важным вопросам: от высоты приливов до положения Земли. Он нашел одновременно способы постройки совершенных шлюзов для каналов и более простые приемы добычи металлов. Практически во всех науках, которыми он занимался, был достигнут прогресс. В молодости Сведенборг изучил древнееврейский, греческий, латинский, восточные языки и знал их настолько, что некоторые знаменитые профессора частенько обращались к нему за консультациями; он сумел обнаружить в Татарии следы самой древней книги Священного Писания — Войны Иеговы и Высказывания (книга Браней Господних , о которой Моисей говорит в Числах, 21:14, 15, 27—30), упоминается она также Иисусом Навином, Иеремией, Самуилом. Войны Иеговы были, по мнению Сведенборга, исторической частью, а Высказывания — пророческой частью этой книги, предшественницы книги Бытия. Сведенборг утверждал даже, что Яшар , или Книга Праведника , которую упоминает Иисус Навин, существовала в восточной Татарии вместе с культом Посланий. Говорят, недавно какой-то француз подтвердил предсказания Сведенборга, заявив, что обнаружил в Багдаде несколько частей Библии, неизвестных в Европе. В 1785 году в Париже с участием почти всех европейских ученых состоялась дискуссия по поводу животного магнетизма. В ходе этой дискуссии маркиз де Томе отомстил за Сведенборга, опровергнув утверждения чиновников, назначенных королем Франции, чтобы проверить действие магнетизма. Эти господа заявляли, что никакой теории магнита вообще не существовало, в то время как Сведенборг занимался ею уже с 1720 года. Господин де Томе воспользовался этим случаем, чтобы объяснить причины «забвения», которому самые знаменитые авторитеты предали шведского ученого: уж очень им хотелось порыться в его сокровищах, использовать их для своих работ. «Некоторые из самых прославленных, — говорит господин де Томе, намекая на Теорию Земли Бюффона[6] Жорж Бюффон (1707—1788) — французский естествоиспытатель, автор «Естественной истории»; отстаивал идею изменяемости видов под влиянием среды., — не могут избежать искушения напялить на себя павлиньи перья, даже не воздав должное его памяти». Наконец, он доказал, приводя убедительнейшие цитаты из энциклопедических произведений Сведенборга, что этот великий пророк опередил на несколько веков неспешное продвижение гуманитарных наук: достаточно прочесть его труды по философии и минералогии, чтобы убедиться в этом. В одном из них он выступает предшественником современной химии, объявив, что все продукты органической природы разлагаются и сводятся к двум простым компонентам; что вода, воздух, огонь не являются простыми элементами ; в другом трактате он в нескольких словах доходит до сути загадок магнетизма, отнимая тем самым приоритет этого открытия у Месмера[7] Франц Месмер (1734—1815) — врач, претендовавший на открытие «животного магнетизма», якобы позволяющего изменять состояние организма и служить универсальным средством от всех болезней.. А вот, — господин Беккер указал на длинную полку между печью и окном, на которой стояли книги разных размеров, — вот семнадцать его произведений, одно из них — «Философские и минералогические сочинения», опубликованное в 1734 году, — состоит из трех фолиантов. Эти труды, доказывающие подлинные познания Сведенборга, были переданы мне господином Серафитусом, его кузеном, отцом Серафиты. В 1740 году Сведенборг впал в абсолютное молчание и нарушил его лишь для того, чтобы, оставив мирские занятия, размышлять исключительно о духовном мире. Впервые он получил повеления свыше в 1745 году. Вот как сам Сведенборг рассказывает об этом: однажды вечером, в Лондоне, когда он уже отобедал с большим аппетитом, густой туман распространился по его комнате. Когда туман рассеялся, в углу комнаты возникло нечто, принявшее очертания человека, голос его был ужасен: «Не ешь столько!» И Сведенборг установил себе строжайшую диету. В следующую ночь видение в ореоле повторилось: «Я послан Богом. Он выбрал тебя, чтобы объяснить людям смысл Его Слова и Его творений. Запиши то, что я продиктую тебе» . Видение продолжалось недолго. АНГЕЛ, по словам Сведенборга, был одет в пурпур. В эту ночь глаза внутреннего человека Сведенборга были открыты и направлены в сторону Неба, мира Духов и Ада; в этих трех различных миpax он встретил своих знакомых, уже погибших в их человеческом виде: одни давно, другие недавно.

С этого момента Сведенборг постоянно жил жизнью Духа, ведь он остался в этом мире посланцем Бога. Даже если его миссия и оспаривалась неверующими, поведение Сведенборга явно выдавало в нем существо, стоящее над человечеством. Хотя ограниченные средства и вынуждали его обходиться самым необходимым, в нескольких торговых городах он предоставлял невероятные, явно чрезмерные суммы крупным фирмам — обанкротившимся или на грани краха. Никто из взывавших к его щедрости не уходил неудовлетворенным. Один неверующий англичанин отправился вслед за Сведенборгом, нашел его в Париже и рассказал, что в доме этого великого пророка двери постоянно оставались открытыми. Однажды слуга пожаловался англичанину на эту небрежность, ведь если бы пропали деньги хозяина, могли бы заподозрить в воровстве его. «Пусть не беспокоится, — улыбнулся Сведенборг, — я прощаю ему мнительность, он же не видит сторожа, который следит за моей дверью». И в самом деле, в какой бы стране он ни жил, двери его никогда не запирались, ничего у него не пропадало. Находясь в городе Готембурге, расположенном в шестидесяти милях от Стокгольма, Сведенборг предсказал, еще за три дня до прибытия почты, точный час пожара, разрушившего Стокгольм, и заметил при этом, что его собственный дом не сгорел — все это было правдой. Королева Швеции[8]Королева Луиза-Ульрика — супруга шведского короля Адольфа Фредерика, дочь прусского короля Фридриха Вильгельма I и сестра Фридриха II. рассказывала в Берлине своему брату королю, что одна из ее придворных дам была вынуждена заплатить некую сумму, хотя и знала, что ее покойный муж уже вернул долг. Не обнаружив квитанции, она отправилась к Сведенборгу и попросила того выяснить у ее мужа, где находится документ об оплате. На следующий день Сведенборг показал ей это место; больше того, по ее просьбе он попросил покойного предстать перед женой, тот явился ей во сне в своем домашнем халате, который носил перед смертью, и показал квитанцию, и впрямь спрятанную в месте, указанном Сведенборгом. Однажды в Лондоне, сев на корабль капитана Диксона, Сведенборг услышал, как одна дама спрашивала, много ли запасено провианта. «Много не потребуется, — успокоил он. — Через неделю, в два часа, мы будем в порту Стокгольма». Так и случилось. Состояние провидца, в которое Сведенборг входил по своему желанию, когда речь шла о земных вещах, и которое удивляло всех окружающих своими замечательными свойствами, было лишь слабым проявлением его способности видеть небеса. Среди этих видений весьма любопытны те, в которых Сведенборг рассказывает о своих путешествиях по «Звездным землям», его описания всегда удивляют какой-то наивностью деталей. Человек, чье выдающееся место в науке неоспоримо, который соединял в себе мысль, волю, воображение, мог бы, конечно, выдумать кое-что получше, если бы он выдумывал. Впрочем, фантастическая литература Востока не содержит ничего, что могло бы сравниться с его творчеством — оглушительным и полным внутренней поэзии, если только позволено сравнивать духовное творчество с образцами арабской фантастики. Похищение Сведенборга Ангелом, который служил ему проводником во время его первого путешествия, это совершенство, превосходящее на всем пути, проложенном Богом между Землей и Солнцем, совершенство эпопей Клопштока, Мильтона, Тассо и Данте. Эта, вводная, часть его «Звездных земель» никогда не была опубликована; она принадлежит к традициям устного творчества, завещанным Сведенборгом трем своим любимым ученикам. Господин Силверихм обладает ее письменным вариантом. Господин Серафитус порывался иногда рассказать мне о Сведенборге, но память о Слове его кузена была настолько болезненна, что он тут же замолкал и впадал в задумчивость, из которой ничто уже не могло его вывести. Аргументы, которыми Ангел доказал Сведенборгу, что эти астральные тела не созданы для блужданий и одиночества, опрокидывают, как мне говорил барон, все гуманитарные науки грандиозной божественной логикой. Согласно пророку, жители Юпитера вовсе не развивают науки и именуют их тенями; жители же Меркурия терпеть не могут выражать свои мысли словами, которые кажутся им слишком материальными, у них визуальный язык; жителей Сатурна постоянно искушают демоны; жители Луны похожи на шестилетних детей, они — чревовещатели, передвигаются ползком; жители Венеры — гигантского роста, но глупы и живут разбоем; но и на этой планете есть существа добродушные и доброжелательные. Наконец, он описывает нравы народов, населяющих эти миры, и объясняет общий смысл их существования по отношению к вселенной в более точных терминах; его объяснения настолько соответствуют свойствам их видимых перемещений в общей системе мироздания, что настанет, может быть, день, когда ученые будут черпать из этого кладезя мудрости.

Господин Беккер взял одну из книг и открыл ее там, где была закладка.

— Вот как Сведенборг заканчивает это произведение: «Если кто-нибудь засомневается, что я бывал перенесен во многие звездные земли, пусть он вспомнит мои исследования о расстояниях в иной жизни; они существуют лишь относительно внешнего состояния человека; однако, находясь изнутри, как и ангельские души этих земель, я смог их познать». Обстоятельства, при которых появился в наших местах барон Серафитус, любимый кузен Сведенборга, заставили меня внимательно относиться ко всем событиям его необыкновенной жизни. Недавно некоторые европейские газеты обвинили Сведенборга в обмане. Они обнародовали следующую историю, ссылаясь при этом на некое письмо шевалье Бейлона. Утверждалось, что Сведенборг, узнав от сенаторов о секретной переписке покойной королевы Швеции с принцем Пруссии, ее братом, поведал ей о тайнах, которые эта переписка содержала, и уверил ее в том, что они стали известны ему благодаря сверхъестественным силам. Достойный доверия господин Шарль-Леонар де Шатльхаммер, капитан королевской гвардии и кавалер ордена Меча, ответил письмом на эту клевету.

Порывшись в бумагах в ящике своего стола, пастор нашел наконец газету и протянул ее Вильфриду, тот прочел вслух следующее письмо:

Господин Беккер вновь спрятал газету в ящик стола и добавил:

— Свидетельства, предоставленные Сведенборгом относительно своей миссии по отношению к королевским семьям Швеции и Пруссии, несомненно укрепили уверенность некоторых персонажей этих двух дворов. К сожалению, я не могу поведать вам о всех фактах из его материальной и видимой жизни — ее принципы совершенно несхожи с тем, что было о них известно. Будучи равнодушен к богатству и славе, он жил уединенно и даже выделялся своего рода отвращением к попыткам обращать в свою веру, раскрывался перед немногими и помогал лишь тем, в ком явно обнаруживались вера, мудрость и любовь. С одного взгляда он мог понять состояние души тех, кто соприкасался с ним, превращал в ясновидящих тех, кого хотел тронуть своей внутренней убежденностью. По свидетельству учеников Сведенборга, после 1745 года никто из них не видел, чтобы поступки его подчинялись какому-либо человеческому мотиву. Лишь один человек — шведский священник Маттезиус — обвинил его в безумии. Впрочем, вскоре судьба распорядилась так, что этот Маттезиус, враг Сведенборга и его работ, сам лишился рассудка; всего лишь несколько лет тому назад он еще жил в Стокгольме на пенсию, предоставленную ему шведским королем. Похвальное слово о Сведенборге было составлено в точном соответствии с событиями его жизни и произнесено в 1786 году в большом зале Королевской Академии наук в Стокгольме господином де Санделем, советником Горного колледжа. Наконец, документ, полученный лордом-мэром Лондона, констатирует малейшие детали последней болезни и смерти Сведенборга.

При этом присутствовал господин Ферелиус, шведский священнослужитель самого знатного происхождения. Свидетели подтверждают, что Сведенборг не только не отказывался от своих работ, но постоянно подчеркивал их истинность. «Через сто лет, — сказал он господину Ферелиусу, — моя доктрина будет главенствовать в ЦЕРКВИ». Он очень точно предсказал день и час своей смерти. В тот день, в воскресенье 29 марта 1772 года, Сведенборг поинтересовался, который час. «Пять», — ответили ему. «Настало время, — произнес он. — Благослови вас Господь!» Десять минут спустя, испустив легкий вздох, Сведенборг спокойно скончался.

Простота, скромность в быту, одиночество были характерны для его жизни. Закончив то или иное сочинение, он садился на корабль и отправлялся в Лондон или в Голландию с целью издать свое творение, но никогда не говорил об этом. И таким образом он последовательно опубликовал 27 разных сочинений, написанных, по его словам, под диктовку Ангелов. Правда это или нет, но не так уж много людей, способных выдержать их пламенные речи. Все эти сочинения перед вами, — сказал господин Беккер, указывая на вторую полку, на которой стояло десятков шесть томов. — В семи из них Божий дух проливает самый яркий свет: «Радости супружеской любви», «Небо и ад», «Секреты Апокалипсиса», «Рассуждение о внутреннем смысле», «Божественная любовь», «Подлинное христианство», «Ангельская мудрость всемогущества, ведение, вездесущность тех, кто разделяет вечность и безграничность Бога».

Господин Беккер открыл первый том, лежавший у него под рукой:

— Толкование Апокалипсиса начинается у Сведенборга так: «Здесь нет ничего от меня, я говорил словами Всевышнего, который устами того же Ангела сказал Иоанну Богослову: Не запечатывай слово пророчества книги сей... » (Откровение святого Иоанна Богослова, 22:10).

Затем, посмотрев на Вильфрида, пастор продолжил:

— Зимними ночами, когда я читал потрясающие произведения, в которых этот человек с совершенным простодушием излагает невероятные вещи, трепет охватывал меня. «Я видел, — утверждает Сведенборг, — Небеса и Ангелов. Духовный человек распознает духовного человека намного лучше, чем земной человек узнает земного. Описывая чудеса небес и поднебесья, я повинуюсь приказу, данному мне Всевышним. Ваша воля не верить мне, я не могу привести других в то состояние, в которое Бог привел меня; не в моих силах ни научить их общению с Ангелами, ни совершить чудо — даровать им способность понимания; они сами являются единственными инструментами своей ангельской экзальтации. Вот уже 28 лет я нахожусь в духовном мире с Ангелами, а на земле — с людьми; ибо Всевышний изволил открыть мне глаза Духа, как Он открыл их Павлу, Даниилу и Елисею». И все же у некоторых людей бывают видения духовного мира: благодаря лунатизму происходит полный разрыв между внешней формой человека и его внутренним существом. «В этом состоянии, — говорит Сведенборг в своей работе «Об ангельской мудрости» (№ 257), — человек может быть возвышен до небесного света, так как вследствие исчезновения телесных ощущений небесное влияние на внутреннего человека совершается без помех». Многие люди, уверенные в том, что у Сведенборга вовсе не было небесных откровений, считают, однако, что не все его сочинения отмечены в равной мере божественным вдохновением. Другие требуют абсолютного согласия со Сведенборгом, хотя и признают наличие темных мест в его творчестве; но они верят, что лишь несовершенство земного языка мешало пророку ясно выразить свои духовные видения; впрочем, этот туман рассеивается для тех, кого возродила вера; ведь, как замечательно сказал самый крупный из последователей Сведенборга, плоть — произрождение во вне .

Для поэтов и писателей чудеса плоти безграничны; для ясновидящих все — чистая реальность. Описания этой реальности стали сущим скандалом для некоторых христиан. Нашлись критики, которые высмеяли небесную суть ее храмов, ее золотых дворцов, ее роскошных особняков, где резвятся ангелы; другие насмехались над ее рощами с загадочными деревьями, над ее садами, в которых говорят цветы, где воздух чист, а загадочные драгоценные камни — сардоникс, карбункул, хризолит, хризопраз, халцедон, берилл, а также урим и туммим[9] Урим и туммим — свет и совершенство (Исх. 28:30), посредством которых первосвященник в очень важных случаях вопрошал Бога (Чис. 27:31; Втор. 33:8). — владеют даром движения, выражают небесные истины, им можно задавать вопросы, а они отвечают изменением своей окраски (Истинная религия, 219); многие ученые отвергают его миры, в которых цвета создают изумительные сочетания, где слова пламенеют, где Слово пишется мудреными завитушками (Истинная религия, 278). На самом севере несколько писателей высмеивали двери из жемчуга и бриллиантов, украшающие интерьер домов его Иерусалима[10]«Новый Иерусалим» — концепция «Новой Церкви» Сведенборга с ее собственными откровениями, передающими триумф света Христова над тьмой., где самая мелкая посуда сделана из редчайших веществ земли. «Но, — говорят его ученики, — если подобные вещи рассеяны в этом мире, почему бы им не быть в изобилии в другом? На Земле они земного происхождения, а на небесах имеют небесный вид, соответствующий ангельскому состоянию». Впрочем, по этому поводу Сведенборг любил повторять великие слова Иисуса Христа: «Если я сказал вам о земном, и вы не верите, — как поверите, если буду говорить вам о небесном?» (Иоанн, 3:12) Сударь, я прочел всего Сведенборга, — с некоторым самодовольством заявил господин Беккер. — Говорю об этом с гордостью, потому что сохранил рассудок. Читая его, можно или потерять рассудок, или стать ясновидящим. Хотя я и избежал этих двух безумий, зачастую мною овладевали незнакомые чувства восторга, глубокие потрясения, внутренняя радость, которые даются лишь полнотой истины, ясностью небесного света. Все на земле кажется ничтожным, когда душа пробегает потрясающие страницы cочинений Сведенборга. Невозможно не поразиться при мысли, что за тридцать лет этот человек опубликовал по вопросу об истинах духовного мира двадцать пять томов ин-кварто, написанных по-латыни, самая малая из его книг насчитывает 500 страниц, и все они напечатаны мелким шрифтом. Кроме того, по слухам, он оставил двадцать других томов в Лондоне у своего племянника господина Силверихма, бывшего духовника шведского короля. Конечно, человек, посвятивший сорок лет своей жизни сочинению и публикации этих замечательных произведений, составивших целую энциклопедию, не мог обойтись без поддержки неба, особенно будучи уже в возрасте, когда силы человеческие начинают убывать. В его сочинениях тысячи пронумерованных тезисов, ни один из них не противоречит остальным. Повсюду точность, методичность, присутствие духа проявляются и вытекают из одного — существования Ангелов. «Истинная религия», где изложена вся его доктрина, строгое учение света, была задумана и исполнена в 83 года. Наконец, никто из критиков и врагов Сведенборга не отрицал его вездесущность, всеведение. Тем не менее, даже когда я почерпнул из этого потока небесных лучей, Бог не открыл мне внутреннего взора, и я судил об этих сочинениях с точки зрения невозрожденного человека. Поэтому я часто находил, что вдохновленный свыше Сведенборг иногда, должно быть, плохо слышал Ангелов. Некоторые видения, в которые я должен был, согласно Провидцам, уверовать с восторгом, вызывали у меня лишь смех. Я ведь не выдумал ни кудрявый почерк ангелов, ни их пояса, в которых не так уж много золота. Например, поначалу фраза «Есть одинокие ангелы» как-то странно умилила меня, затем, подумав, я не стал связывать это одиночество с их брачными узами. Я не понял, почему Дева Мария сохраняет на небе свои белоснежные одежды. Я осмелился даже задаться вопросом: почему гиганты-демоны Енакимы[11] Енакимы — потомки гиганта Енака. Предполагают, что Голиаф был одним из Енакимов. и Гефилимы вечно сражаются с херувимами в апокалиптических полях Армагеддона[12] Армагеддон — место битвы нечистых духов с Богом (Откр., 16:16).. Мне непонятно, каким образом демоны все еще могут спорить с Ангелами. Возражая мне, барон Серафитус утверждал, что речь шла об Ангелах, которые оставались на земле в человеческом виде. Зачастую видения шведского пророка испещрены гротескными фигурами. Одно из его «Памятных событий» начинается такими словами: «Увидел души, собранные вместе, на головах у них были шляпы». В другом «Памятном событии» он сообщает, что получил с неба записку, а в ней обнаружил буквы, которыми пользовались примитивные народы: они состояли из ломаных линий с идущими вверх кружочками. Чтобы убедительнее доказать небесное происхождение этой бумаги, ему следовало, возможно, представить ее шведской Королевской Академии наук. Впрочем, может быть, я и не прав, возможно, материальные абсурдности, посеянные в его произведениях, имеют некий духовный смысл. Иначе как объяснить растущее влияние его религии? Церковь Сведенборга насчитывает сегодня больше семисот тысяч приверженцев: в Соединенных Штатах Америки к ней активно присоединяются разные секты, в Англии в одном лишь Манчестере семь тысяч последователей Сведенборга. Люди, известные своими знаниями и своим высоким положением в обществе, будь то в Германии, в Пруссии или на Севере, публично приняли доктрину Сведенборга, еще более утешительную, чем все остальные христианские верования. Теперь я хотел бы вкратце объяснить вам основные пункты доктрины, разработанной Сведенборгом для своей церкви; но такое краткое изложение, сделанное по памяти, неизбежно было бы неточным. Поэтому я позволю себе рассказать вам лишь о секретах, имеющих отношение к рождению Серафиты.

В этом месте господин Беккер сделал паузу, собираясь, казалось, с мыслями, затем продолжил:

— Установив математически, что человек живет вечно в нижних или верхних сферах, Сведенборг называет Ангельскими душами существа, которые, еще в этом мире, подготовлены для неба, где становятся Ангелами. По Сведенборгу, Бог не создал Ангелов специально, среди них нет ни одного, кто не был бы человеком на земле. Таким образом, земля — рассадник для неба. Следовательно, Ангелы не являются Ангелами для самих себя (Ангельская мудрость, 57); они преображаются через внутреннее соединение с Богом, и Бог никогда не отказывает им в этом; Божья суть никогда не бывает отрицательной, она бесконечно активна. Ангельские души проходят через три сущности любви, так как человек может быть преображен лишь последовательно (Истинная религия). Прежде всего — через Любовь к самому себе , высшее выражение этой любви — человеческий гений, чьи творения рождают поклонение. Затем — через Любовь к Миру , порождающую пророков — великих людей, коих Земля принимает за вождей и славит как богов. Наконец — через Любовь к Небу , создающую Ангельские души. Эти души, можно сказать, цветы человечества, которое стремится найти свое выражение в них. Они должны обладать или небесной Любовью, или небесной Мудростью, но, прежде чем обрести Мудрость, они всегда пребывают в Любви. Итак, начальное преображение человека — Любовь . Чтобы достичь первой ступени, ее предшествующие существования должны пройти через Надежду и Милосердие, которые готовят ее для Веры и Молитвы, и, порожденные исполнением этих добродетелей, передаются каждой новой человеческой оболочке, скрывающей метаморфозы Внутреннего существа , так как ничто не отбрасывается, все необходимо: Надежда не бывает без Милосердия, Вера — без Молитвы, четыре грани этого квадрата соответствуют друг другу. «Если какая-нибудь добродетель отсутствует, — говорит Сведенборг, — Ангельская душа напоминает разбитый жемчуг». Каждое из этих существований представляет собой, следовательно, некий круг, в который вписываются небесные богатства предшествующего состояния. Высокое совершенство Ангельских душ происходит из этого загадочного продвижения. В нем ничто не теряется из последовательно полученных качеств, все служит их славному воплощению; в самом деле, при каждом преобразовании они незаметно освобождаются и от плоти, и от своих ошибок. Человек, живущий в Любви, избавляется от всех своих дурных страстей: Надежда, Вера, Милосердие, Молитва, как говорит Исайя, очистили внутренний мир человека, который не должен быть более загрязнен никакими земными влияниями. Отсюда известное выражение святого Луки: Приготовляйте себе... сокровища, неоскудевающие на небесах (Евангелие от Луки, 12:33). И завет Иисуса: Оставьте этот мир людям, он их; очищайтесь и приходите к моему Отцу . Второе преобразование — Мудрость. Мудрость — понимание небесных вещей, к которым Дух приходит через Любовь. Дух Любви приобрел силу, преодолев все земные страсти, он слепо любит Бога; напротив, Дух Мудрости обладает разумом и знает, почему он любит. Крылья первого распростерты и несут его к Богу, крылья второго сомкнуты страхом, который ему внушает Наука: он знает Бога. Один бесконечно желает увидеть Бога и устремляется к нему, другой касается его и трепещет. Союз между Духом Любви и Духом Мудрости приводит создание в божественное состояние, в котором его душа — ЖЕНЩИНА, а тело — МУЖЧИНА, крайнее человеческое выражение, когда Дух берет верх над Формой, а она все еще сопротивляется божественному Духу, ведь форма, т. е. плоть, не ведает, восстает и желает остаться грубой. Это высшее испытание порождает неслыханные страдания, известные лишь небесам, Христос познал их в саду Елеонском[13]Место Гефсимания на горе Елеонской, где Иисус молился перед своим арестом (Мф., 26:30—39)..

После смерти первое небо открывается этой двойной и очищенной человеческой природе. Люди умирают в отчаянии, Дух же умирает в восхищении. Итак, Природное состояние — в нем пребывают существа непреображенные, Духовное состояние — в нем пребывают Ангельские души, и Божественное состояние — в нем остается Ангел, прежде чем сломать свою оболочку. Лишь пройдя эти три ступени существования , человек попадает на небо. Одна из идей Сведенборга убедительно объясняет различие между Природным и Духовным : с точки зрения людей , утверждает он, Природное переходит в Духовное, они рассматривают мир в этих видимых формах и воспринимают его в реальности, свойственной их чувствам . Напротив, с точки зрения ангельского духа , Духовное переходит в Природное, мир рассматривается в его внутреннем духе, а не в его форме . Так, наши гуманитарные науки — всего лишь анализ форм. С точки зрения мира, ученый — нечто чисто внешнее, как и его знание, внутренний мир помогает ему лишь сохранить способность понять истину. Ангельский дух идет гораздо дальше, его знание — мысль, для которой человеческая наука всего лишь слова; он черпает знание вещей в Слове, постигая Связи, соединяющие миры с небесами. Слово Бога было бы полностью написано чистыми Связями, оно покрывает внутреннее или духовное чувство, которое не может быть понято без науки Связей. Существуют, говорит Сведенборг (Небесная доктрина, 26), многочисленные Секреты во внутренней сути Связей. Так, люди, насмехавшиеся над книгами, в которых пророки собрали Слово, были невеждами, подобно людям на Земле, ничего не ведающим о какой-либо науке, но тем не менее осмеивающим ее истины. Познать Связи Слова с небесами, познать Связи между видимыми и весомыми вещами земного мира, с одной стороны, невидимыми и невесомыми вещами духовного мира, с другой, — значит иметь небо в своем разуме . Поскольку все объекты различных созданий исходят от Бога, они непременно содержат некий тайный смысл, ибо, как мудро говорил Исайя: Земля-покрова[14]У автора ошибочная ссылка на Исайю (5:6).. Эта мистическая связь между малейшими частицами материи и небесами составляет то, что Сведенборг именует Небесным Арканом (Секретом) . Так, его сочинение Небесные Секреты , где объясняются Связи Природного с Духовным, представляющие, по выражению Якоба Бёме[15] Якоб Бёме (1575—1624) по прозвищу «тевтонский философ» — немецкий философ-пантеист, автор ряда мистических произведений («О трех принципах божественной сути», «О трех формах жизни Человека», «Аврора, или Утренняя звезда в восхождении» и др.), в которых пытался показать генезис совершенного, божественного существа, формулировал принципы каббалистики, высказывал догадки о противоречивой природе мира., знак всякой вещи , содержит не менее 16 томов и 13 тысяч тезисов. «Именно в отличном знании Связей, дарованном Богом Сведенборгу, — подчеркивает один из его последователей, — суть интереса, вызываемого этими произведениями». «Все в них идет от неба, — утверждает тот же комментатор, — все обращено к небу. Сочинения пророка совершенны и ясны: он вещает на небесах, но так, чтобы его услышали на земле; одной его фразы достаточно, чтобы создать целый том». И этот последователь цитирует одну такую фразу из тысяч других. « Небесное царство , — говорит Сведенборг (Небесные секреты), — царство мотивов. Действие происходит в небе, оттуда распространяется по миру и, по ступеням, по бесконечно малым частям земли; земные последствия, будучи связаны с их небесными причинами, приводят к тому, что все здесь связано и значимо. Человек — средство соединения Природного и Духовного ». Следовательно, Ангельским душам ведомы главным образом связи, соединяющие любую земную вещь с небом, им понятен глубокий смысл пророческих снов, выявляющих превращения Земли. Для Ангельских душ все на Земле имеет свое значение. Малейший цветок — мысль, жизнь, соответствующая определенным чертам Вселенной, постоянно питающей их интуицию. Для них Адюльтер и дебоши, упоминаемые Священным Писанием и пророками, чье слово зачастую искажено так называемыми писателями, означают состояние душ, упорствующих в стремлении испытать в этом мире разные земные влияния и углубляющих таким образом свое расхождение с небом. Тучи — покрова, которыми окружает себя Бог. Светильники, 12 хлебов, лошади и всадники, проститутки, драгоценные камни — все в Священном Писании имеет для них особый смысл и выявляет будущее земных вещей в их отношениях с небом. Все могут убедиться в истине Откровения Иоанна Богослова, которую человеческая наука покажет и докажет материально позже, например, такое откровение, «...вместившее в себя», говорит Сведенборг, «несколько земных наук»: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали» (Откровение, 21:1). Ангельским душам открывается великая вечеря Божия, где пожирают «трупы царей... трупы всех свободных и рабов», на которую их созывает «Ангел, стоящий на солнце» (Откровение, 19:17—19). Им явилось на небе «великое знамение» (Откровение, 12:14) — крылатая «жена, облеченная в солнце» (Откровение, 12:1), и «конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует « (Откровение, 19:11) «...Имя Ему: Слово Божие» (Откровение, 19:13). По Сведенборгу, конь Апокалипсиса есть видимый образ человеческой мудрости, несущей на себе смерть (Откровение, 9:17—19), так как сам по себе разум — носитель принципа разрушения. Наконец, Ангельские души видят народы в потаенных формах, которые непосвященным кажутся фантастическими. Когда какой-нибудь человек готов принять пророческое вдохновение Связей, оно пробуждает и нем дух Слова Божьего; именно тогда он осознает, что творения — всего лишь превращения; это вдохновение оплодотворяет его разум и возбуждает в нем непреодолимую жажду истины, которую можно утолить только на небе. Он представляет себе, в зависимости от степени совершенства своего внутреннего мира, могущество Ангельских душ и, ведомый Желанием (далеко не самое несовершенное состояние непреображенного человека), движется к Надежде, дающей ему ключи от Небес. Кто не пожелал бы стать достойным войти в сферу умов, тайно живущих Любовью или Мудростью? Живя на земле, эти умы сохраняют чистоту; они не видят, не думают и не говорят, как остальные люди. Существуют два вида восприятия: внутреннее и внешнее; у Человека — целиком внешнее, у Ангельской души — целиком внутреннее. Дух идет в глубь Чисел, все они в нем, ему известны их значения. Он обладает движением и соединяется со всеми благодаря своей вездесущности: « Ангел , — согласно шведскому пророку, — является другому, когда пожелает » (Ангельская Мудрость Божественной Любви), — ведь он обладает способностью отделяться от своего тела и видит небеса так, как видели их пророки и как видел их сам Сведенборг. «В этом состоянии, — говорит он (Истинная религия, 136), — душа человека переносится с одного места на другое, тело же его остается на том же месте, то есть в состоянии, в котором я сам пребывал в течение 26 лет». Именно в этом смысле мы должны понимать все места из Библии, говорящие: Дух унес меня . Для Человеческой Мудрости Мудрость Ангельская есть то, что бесчисленные силы природы суть для ее действия, которое едино. Все возрождается, движется, существует в Духе, ибо сам он в Боге; именно это выражают слова святого Павла: In Deo sumus, movemus et vivimus, т. е. «Существуем, действуем и живем в Боге». Земля для Духа не препятствие, а в Слове для него нет загадок. Его будущая божественность позволяет проникать в мысль Бога, скрытую Глаголом, как если бы Духу, живущему своим внутренним миром, был открыт тайный смысл, скрытый во всех вещах этого мира. Наука есть язык Мирского, Любовь — Духовного. Человек больше описывает, чем объясняет, а Ангельский Дух видит и понимает. Наука огорчает человека, Любовь воодушевляет Ангела. Наука продолжает поиск, Любовь уже нашла. Человек судит о природе по своим отношениям с ней; Ангельский Дух — по своим отношениям с небом. Наконец, все общается с Душами. Душам ведом секрет гармонии между созданиями; они находят общий язык с душами звуков, цветов, растений; они умеют расспрашивать минерал, а минерал отвечает на их мысли. Что для них науки и сокровища земли, когда они охватывают их в любой момент своим взглядом; не служат ли миры, которыми столько занимаются люди, всего лишь последней ступенькой для душ, ведущей их к Богу? Любовь неба или мудрость неба проявляются в окружающем их световом круге, видимом лишь избранным. В отличие от невинности детей, у которых она — лишь внешняя форма, их невинность заключается в знании вещей: они одновременно невинны и мудры. «И, — говорит Сведенборг, — невинность небес оказывает такое впечатление на душу, что те, кого она касается, на всю жизнь сохраняют, подобно мне, восхищение ею. К тому же, — добавляет он, — достаточно, наверное, хотя бы в малейшей степени испытать это, чтобы навсегда измениться, пожелать вознестись на небо и войти таким образом в сферу «Надежды». Его учение о браках может быть сведено к следующему: «Всевышний взял красоту, элегантность из жизни мужчины и перенес их на женщину. Когда же в жизни человека отсутствуют и эта красота, и эта элегантность, он суров, печален и жесток; с ними же он радостен, целостен. Ангелы всегда в апогее красоты. Их свадьбы сопровождаются замечательными церемониями. В этом союзе без потомства мужчина породил Рассудок , а женщина — Решимость : они превращаются в одно существо, в единую Плоть на земле; а затем, приобретя небесную форму, восходят на небо. На земле, в естественном состоянии, взаимная склонность обоих полов к сладострастию — следствие , влекущее за собой и усталость, и отвращение; но в своей небесной форме пара, ставшая одной и той же Душой , находит в самой себе бесконечную причину для проявлений сладострастия. Сведенборг был свидетелем такого соединения Душ, при котором, согласно святому Луке, «ни женятся, ни замуж не выходят» (Лука, 20:35) и вдохновляются лишь духовными удовольствиями. Ангел, предложив ему быть свидетелем одного такого соединения, увлек его на своих крыльях (крылья — символ, а вовсе не земная реальность). Он переодел его в свои праздничные одежды, когда же Сведенборг увидел себя облеченным в свет, то спросил: «К чему это?» «В подобных случаях, — ответил Ангел, — наши одежды зажигаются, блестят и превращаются в свадебные» (Delicioe sаp. de am. conj. 19, 20, 21). И тут Сведенборг увидел двух Ангелов: один пришел с Юга, другой — с Востока; Ангел Юга был в колеснице, влекомой двумя белыми лошадьми, их упряжь имела цвета и блеск зари; но когда колесница приблизилась к нему в небе, он не увидел более ни колесницы, ни лошадей. Ангел Востока в пурпуре и Ангел Юга во всем гиацинтовом примчались как два дыхания и слились: один был Ангелом Любви, другой — Ангелом Мудрости. Проводник Сведенборга сказал ему, что эти два Ангела были когда-то связаны на земле внутренней сердечной дружбой. Согласие — суть всех удачных браков на земле — обычное состояние Ангелов на небе. Любовь — свет их мира. Данное Богом состояние вечной восторженности Ангелов позволяет им поделиться своей радостью по этому поводу с самим Всевышним. Эта взаимность бесконечности составляет их жизнь. На небе они становятся бесконечными, участвуя в сущности Бога, которая порождается сама собой. Безграничность небес — обиталища Ангелов — такова, что, если бы человек был постоянно наделен таким же стремительным взглядом, как свет, идущий от солнца на землю, и если бы он мог видеть бесконечно, его глаза не нашли бы горизонта, за которым могли бы отдохнуть. Лишь свет объясняет блаженства неба. «Это, — говорит Сведенборг (Sap. Ang., 7, 25, 26, 27), — пар от божественной добродетели, чистейшая эманация его ясности, рядом с ней даже самый яркий земной день кажется потемками. Свет может все, обновляет все и не поглощается; он окружает Ангела и позволяет ему коснуться Бога, благодаря бесконечным и самоумножающимся радостям. Этот свет убивает любого, кто не готов встретиться с ним. Никто — ни здесь на земле, ни на небе — не может увидеть Бога и жить после этого. Вот почему сказано (см. Исход, 19: 12, 19, 21—23): «Гора, на которой Моисей разговаривал с Всевышним, была объявлена запретной из страха, чтобы тот, кто пришел, дабы прикоснуться к Нему, не погиб бы» . И еще: «Когда Моисей сошел с горы Синая с двумя скрижалями откровения, его лицо сияло лучами так, что ему пришлось положить на него покрывало, чтобы, обращаясь к народу, никого не умертвить» (Исход, 34:29—35). Преображение Иисуса Христа также сопровождалось сиянием, исходящим от Посланца небес, и невыразимыми радостями, которые ощущают Ангелы, ибо постоянно ими преисполняются. « Лицо Его , — говорит святой Матфей, — просияло, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет, облако светлое осенило Его учеников » (Матфей, 17:1—5). И на какой-нибудь звезде жители отказываются повиноваться Всевышнему, если Слово Его не слышат, со всех сторон собираются ангельские души, а Бог посылает Ангела-истребителя, чтобы изменить массу отступнического мира, который для него, в бесконечности Вселенной, подобен бесплодному ростку в природе. Ангел-истребитель, летящий на комете, приближается к планете и заставляет ее повернуться вокруг своей оси: континенты превращаются в дно морское, самые высокие горы становятся островами, а страны, некогда покрытые морскими водами, а теперь прекрасные своей свежестью, возрождаются, повинуясь законам Бытия; Слово Божье снова приобретает свою силу над новой землей, которая сохраняет повсюду свойства земной воды и небесного огня. Свет, принесенный Ангелом с небес, заставляет побледнеть солнце. Тогда, как говорит Исайя: «И войдут люди в расселины скал и в пропасти земли» (Исайя, 2:19). «И закричат они горам: Падите на нас!» (Откровение, 6:1 6), морю: возьми нас! воздуху: спрячь нас от гнева Агнца! Агнец — главная фигура неизвестных и преследуемых на земле Ангелов. Христос также сказал: Счастливы те, кто страдает! Счастливы блаженные! Счастливы те, кто любит! И в этом весь Сведенборг: Страдать, Веровать, Любить. Но чтобы любить по-настоящему, разве не нужно познать страдания, разве не нужно верить? Любовь порождает Силу, а Сила дает Мудрость; отсюда — Разум; ибо Сила и Мудрость несут в себе Волю. В самом деле, обладать разумом — не означает ли это Знать, Хотеть и Мочь, то есть обладать тремя качествами Ангельской души? «Если вселенная имеет какой-то смысл, это самое достойное Бога!» — говорил мне господин Сен-Мартен, с которым я свиделся во время его поездки в Швецию.

Господин Беккер сделал паузу, потом продолжил:

— Но что означают эти лоскуты, вырванные из всего пространства Творения, о котором можно составить себе представление, лишь сравнивая его с рекой света, с волнами пламени? Того, кто погружается в нее, уносит чудовищной силы поток. Поэма Данте Алигьери может показаться лишь точкой тому, кто решится погрузиться в бесчисленные строфы, с помощью которых Сведенборг сделал доступными небесные миры, подобно тому как Бетховен построил свои дворцы гармонии из тысяч нот, как архитекторы воздвигли свои храмы из тысяч камней. Вы передвигаетесь там по бесконечным пропастям, в которых наш разум не всегда служит вам опорой. Конечно! Необходимо обладать высочайшим разумом, чтобы вернуться благополучно из такого путешествия к нашим общественным идеям.

Немного помолчав, пастор снова заговорил-.

— Сведенборг особенно обожал барона Серафитца, чье имя, согласно старому шведскому обычаю, приняло в стародавние времена латинское окончание «ус». Барон был самым странным учеником шведского Пророка, который открыл в нем зрение Внутреннего Человека и подготовил его к жизни, управляемой Сверху. Он искал Ангельскую душу среди женщин. Сведенборг нашел ему ее в одном из своих видений. Его невеста была дочерью лондонского сапожника, в ней, говорил Сведенборг, бурно проявлялась небесная жизнь, она уже справилась с испытаниями, выпавшими ранее на ее долю. После преображения Пророка барон приехал в Жарвис, чтобы совершить небесную свадьбу и сотворить все положенные молитвы. Что касается меня, сударь, я ведь не ясновидящий, я — свидетель лишь земных дел этой пары: ее жизнь — слепок жизни святых обоих полов, чьи добродетели составляют славу романской церкви. Оба они постарались смягчить нищету обитателей Жарвиса, помогли им собрать, хотя и не без труда, определенное состояние, покрывавшее их потребности; люди, жившие рядом с ними, никогда не видели их в гневе или нетерпении, барон и его жена неизменно оставались добросердечными и ласковыми, вежливыми и милосердными, по-настоящему добрыми; их союз был гармонией двух неразлучных душ. Две гаги в едином полете, звук с эхом, мысли в слове передают, может быть несовершенно, образ этого союза. Любовь, которая окружала их здесь, сравнима лишь с любовью растения к солнцу. Жена барона была проста в общении, стройна, прекрасна лицом, всегда светилась благородством, достойным самых августейших особ. В 1783 году, на 26-м году жизни, она зачала ребенка и радостно вынашивала его. А ведь супруги прощались с миром, они сказали мне, что их несомненно ожидает преображение, когда ребенок покинет оболочку из плоти, в которой нуждается, пока не обретет способность существовать самостоятельно. Ребенок родился, это была Серафита, которая занимает нас сейчас. После ее зачатия отец и мать жили еще более одиноко, чем раньше, вознося горячие молитвы к небу. Они надеялись увидеть Сведенборга, и с помощью веры их надежда осуществилась. В день рождения Серафиты Сведенборг явился в Жарвис и наполнил светом комнату, в которой появилось на свет дитя[16]Хотя автор и в дальнейшем избегает слов «девочка», «дочь», использование имени «Серафита» зачастую ставит читателя в тупик, особенно когда речь идет о ее (его) восприятии Минной и окружающими женщинами.. Говорят, он сказал тогда: «Дело сделано, небеса возрадовались!» Обитатели дома услышали странные звуки какой-то мелодии, которая, казалось, была принесена дыханием ветра со всех сторон света. Дух Сведенборга увел барона из дома, привел к фьорду и там оставил. Несколько мужчин из Жарвиса приблизились тогда к нему и услышали, как он произносил сладостные слова Священного Писания: «Как прекрасны на горах ноги Ангела, посланного нам Всевышним!»

Я отправился из дома в замок крестить ребенка, дать ему имя и исполнить другие свои обязанности. Но встретил барона. «Ваши заботы излишни, — сказал он мне, — наш ребенок не может иметь имени на земле. Вы не можете крестить водой земной Церкви того, кто только что был крещен в огненной купели Неба. Этот ребенок останется свежим цветком, вы никогда не увидите его состарившимся, вся его жизнь пройдет на ваших глазах; вы существуете , он живет; у вас внешние чувства, у него их нет, он весь во «внутреннем». Эти слова были произнесены сверхъестественным голосом, который поразил меня еще больше, чем лучезарное лицо барона. Весь его облик соответствовал тому фантастическому образу вдохновленных свыше, который сложился у нас при чтении библейских пророчеств. Но подобные эффекты не так уж редки в наших горах, где селитра вечных снегов производит в человеческом организме удивительные вещи. Я спросил барона о причине его взволнованности. «Мне явился Сведенборг, я вдохнул небесного воздуха», — сказал барон. «В каком виде предстал он перед вами?» — «Как на смертном одре. Одет же он был как в июле 1771 года, когда я видел его в последний раз в Лондоне у Ричарда Шиерсмита, в квартале Голд-Бас-Филд: сюртук из блестящего ратина со стальными пуговицами, закрытый жилет, белый галстук, тот же судейский парик с пудреными локонами по бокам, приподнятые впереди волосы открывали широкий и сияющий лоб, гармонировавший с его крупным квадратным лицом, в котором сквозили сила и спокойствие. Я узнал нос с широкими, полными огня ноздрями; вновь увидел этот вечно улыбавшийся рот, ангельские уста, услышал слова, сделавшие меня счастливым: «До скорого свидания!» И я был осенен сиянием небесной любви».

Убежденность, которой светилось лицо Верона, не позволила мне спорить с ним, я молча слушал его заразительный, теплый голос, согревающий мое нутро; его фанатизм возбуждал мое сердце, как чужой гнев напрягает наши нервы. Так же молча я последовал за бароном. В его доме я обнаружил безымянного ребенка, лежавшего на материнской груди. Мать таинственно укрывала его. Серафита отозвалась на мой приход, повернув голову в мою сторону. Особенно поразили меня глаза необыкновенного ребенка — видящие и уже мыслящие. Детство создания, которому была предначертана особая судьба, сопровождалось необычными обстоятельствами для нашего климата. В течение девяти лет наши зимы были более мягкими, а лето длилось дольше обычного. Редкое явление вызывало много дискуссий среди ученых; их объяснения показались убедительными академикам, но вызвали лишь улыбку у барона, когда я рассказал ему об этом. Никто никогда не видел крошку Серафиту нагой; никогда к ней не прикасались ни мужчина, ни женщина; так и жило невинное дитя на груди у своей матери и никогда не плакало. Старый Давид подтвердит вам все это, если вы захотите расспросить его о хозяйке, которую он обожал так же, как обожал святой ковчег царь, имя которого он носит. С девяти лет ребенок начал молиться: молитва — его жизнь; вы видели Серафиту в нашем храме на Рождество — единственный день, когда она туда приходит; там она держится на значительном расстоянии от остальных прихожан. Близость их причиняет ей страдания. Она редко покидает замок. Из-за такой скрытности подробности ее жизни неизвестны; ее способности, ощущения, все — внутреннее; большую часть времени она погружена в мистическое созерцание — привычное состояние, как говорят католические писатели, для первых христиан-одиночек, сохранивших традицию Слова Христова. Ее рассудок, душа, тело — все в ней девственно, как снег гор. В десять лет она была такой же, какой вы видите ее теперь. Когда Серафите было девять лет, отец и мать ее, назвав час своей смерти, скончались одновременно, без страданий и без видимой болезни. Стоя у их ног, она смотрела на них спокойно, и не было в ней ни печали, ни страдания, ни радости, ни любопытства; отец и мать улыбались ей. Когда мы пришли забрать оба тела, она сказала: «Уносите!» «Серафита, — удивился я, — вас не опечалила смерть отца и матери? Они ведь так любили вас!» «Разве они мертвы? Нет, они навсегда во мне. Это — ничто», — добавила она, безучастно указывая на уносимые тела. Я видел ее в третий раз после рождения. В храме ее трудно заметить, она стоит у колонны, на которую опирается кафедра, в потемках черты ее плохо различимы. Из слуг к этому времени оставался в доме лишь старый Давид, который, несмотря на свои 82 года, вполне справлялся с обслуживанием хозяйки. Некоторые люди из Жарвиса рассказывали замечательные вещи о Серафите. Поскольку их истории вызвали определенное доверие в этой стране, где так популярны таинства, я принялся изучать, стараясь обнаружить факты, аналогичные тем, которые приписываются Серафите, «Трактат о чарах» Жана Виера, а также произведения о демонологии, где собраны якобы сверхъестественные явления в человеке.

— Так вы не верите в нее? — спросил Вильфрид.

— Напротив, — добродушно ответил пастор, — я вижу в ней исключительно капризную девушку, избалованную родителями, заморочившими ей голову религиозными идеями, о которых я только что вам рассказал.

Минна не смогла удержать легкий жест несогласия.

— Бедная девушка! — продолжил пастор. — Родители оставили ей в наследство надменную экзальтацию, сбивающую мистиков с пути истинного, сводящую их, в той или иной мере, с ума. Она держит диеты, огорчающие бедного Давида. Этот добрый старик похож на хилое растение, которое колышется при малейшем ветерке, распускается при малейшем луче солнца. Его хозяйка, чей малопонятный язык стал его собственным, для него и ветер, и солнце; в его глазах ноги ее бриллиантовые, лоб усеян звездами; передвигается она в лучезарной и чистой атмосфере; речь ее сопровождается музыкой; она способна делаться невидимой. Если вы захотите повидаться с ней, старик объяснит, что она путешествует по Звездным землям. Трудно поверить в такие сказки. Вам ведь известно, любое чудо более или менее похоже на легенду о Золотом Зубе[17]В конце XVI века ребенок из одного немецкого города объявил, что обнаружил у себя во рту золотой зуб. Появилось множество «научных» работ. Все кончилось конфузом. Очень напоминает известную современную киноисторию о 33-м зубе.. У нас в Жарвисе тоже есть свой Золотой Зуб. Так, рыбак Дюнкер утверждает, что видел, как Серафита погружалась в фьорд и выходила оттуда в виде гаги либо шла по волнам во время бури. Фергюс, который отгоняет стада на горные пастбища, наблюдал, как во время дождя небо неизменно оставалось ясным над «шведским замком» и всегда голубым над головой Серафиты, когда она выходила. Некоторые женщины слышат звуки гигантского органа, когда Серафита приходит в храм, и вполне серьезно спрашивают у своих соседок, не слышат ли те тоже эти звуки. А вот моя дочь, которую уже два года обожает Серафита, не слышала никакой музыки и никогда не ощущала небесного аромата в воздухе во время их прогулок. Конечно, возвращаясь с таких прогулок, Минна часто и по-девичьи наивно восхищалась красотой северной весны; она приходила опьяненная благоуханием лиственниц, сосен или цветов, которыми ходила надышаться с Серафитой; но такой восторг вполне естествен после нашей длинной зимы. В компании этого демона нет ничего необычного, не правда ли, девочка?

— Его секреты меня не касаются, — ответила Минна. — Рядом с ним я знаю все; вдали от него — не знаю ничего; рядом с ним я — другая; вдали — забываю все об этих чудесных мгновениях. Видеть его — мечта, память о которой остается во мне лишь по его желанию. Когда я была рядом с ним, мне доводилось слышать музыку, о которой говорят жены Банкера и Эриксона, но я забывала о ней вдали от него; рядом с ним я могла ощутить небесный аромат, видеть чудеса — и все забывала здесь.

— Что меня больше всего удивляло с тех пор, как я знаю ее, это то, что она позволила нам быть рядом с собой, — сказал пастор, обращаясь к Вильфриду.

— Рядом! — воскликнул иностранец. — Ни одного поцелуя, ни даже прикосновения к ее руке. При первой же нашей встрече ее взгляд смутил меня; она сказала мне: «Приветствую вас здесь, ведь вы должны были появиться». Мне показалось, что она знала обо мне. Я задрожал. Ужас заставляет меня верить в нее.

— А меня любовь, — сказала Минна, не покраснев.

— А не смеетесь ли вы надо мной? — произнес господин Беккер, добродушно улыбаясь. — Ты, дочь моя, представляясь Духом Любви, а вы, сударь, Духом Мудрости?

Он выпил бокал пива и не заметил странного взгляда, который Вильфрид бросил на Минну.

— Если говорить серьезно, — заявил священник, — я был очень удивлен, узнав, что сегодня, впервые, две эти сумасшедшие якобы поднялись на вершину Фалберга; ну разве это не фантазия девиц, вскарабкавшихся на какой-нибудь холм? Вершина Фалберга недосягаема.

— Отец, — взволнованно запротестовала Минна, — значит, я была во власти демона, ведь я одолела с ним Фалберг.

— Ну, это уже не шутки, — сказал господин Беккер. — Минна никогда не сочиняла.

— Господин Беккер, — снова вмешался Вильфрид, — утверждаю, что Серафита оказывает на меня такое необычайное влияние, что я просто не знаю, как это выразить словами. Она рассказала мне о вещах, которые были известны мне одному.

— Сомнамбулизм! — отпарировал старик. — Впрочем, некоторые эффекты такого рода приводятся Жаном Виером как явления, вполне объяснимые и некогда наблюдавшиеся в Египте.

— Позвольте мне ознакомиться с теософическими сочинениями Сведенборга, — сказал Вильфрид, — хочу погрузиться в его лучезарные пропасти, вы пробудили во мне это желание.

Господин Беккер протянул один из томов Вильфриду, тот принялся тотчас читать. Было около девяти часов вечера. Служанка принесла ужин. Минна приготовила чай. После ужина каждый из них молчаливо занимался своим делом: пастор читал «Трактат о чарах», Вильфрид пытался постичь гений Сведенборга, а девушка шила, погрузившись в воспоминания. Это были типичные норвежские посиделки, мирный, трудовой, полный размышлений вечер, с цветами под снегом. Поглощая страницы пророка, Вильфрид целиком ушел в свой внутренний мир. Иногда пастор полусерьезно, полунасмешливо указывал Минне на Вильфрида, та отвечала почти печальной улыбкой. Минне чудилась голова Серафитуса, она улыбалась ей, плавая на облаке дыма, который обволакивал всех троих. Часы пробили полночь. Внезапно наружная дверь резко распахнулась. Они услышали тяжелые и торопливые шаги испуганного старика в узкой передней между двумя дверями. В гостиную ворвался Давид.

— Насилие! Насилие! — кричал он. — Идите! Идите все! Демоны разбушевались! У них огненные митры. Это Адонисы, Вертумны[18] Вертумн — в римской мифологии бог всяких перемен (во временах года, течении рек, настроениях людей, стадиях созревания плодов)., сирены, они искушают ее, как искушали Иисуса на Горе. Помогите изгнать их.

— Узнаете язык Сведенборга? В чистом виде, — сказал, улыбаясь, пастор.

Но Вильфрид и Минна с ужасом смотрели на старого Давида — разметавшиеся седые волосы, потерянный взор, дрожащие ноги, облепленные снегом, ведь он прибежал без лыж. Давид был так взволнован, что казалось, находился во власти буйного ветра.

— Что случилось? — спросила его Минна.

— Так вот! Демоны надеются и стараются снова завладеть ею[19]В оригинале ошибочно «им»..

От этих слов Вильфрида бросило в жар.

— Вот уже почти пять часов она стоит, обратив глаза к небу, раскинув руки, она страдает, она обращается к Богу. Я не могу пересечь черту, ад поставил Вертумнов часовыми. Они возвели железные стены между ней и ее старым Давидом. А вдруг я ей понадоблюсь, что делать? Помогите мне! Придите, помолитесь!

Было страшно видеть отчаяние бедного старика.

— Божия чистота охраняет ее, но что будет, если она уступит насилию? — убежденно вопрошал он.

— Спокойно! Давид, не несите вздор! Следует все проверить. Мы пойдем с вами, и вы увидите, что у вас нет ни Вертумнов, ни демонов, ни сирен.

— Ваш отец — слепец, — совсем тихо сказал Давид Минне.

Вильфрид, на которого чтение первого трактата Сведенборга — он быстро пробежал его — произвело страшное впечатление, был уже в коридоре и надевал лыжи. Минна тоже мгновенно собралась. Оба не стали дожидаться стариков и устремились к «шведскому замку».

— Вы слышите этот треск? — заметил Вильфрид.

— Льды фьорда ожили, — ответила Минна, — скоро придет весна.

Вильфрид промолчал. Они добрались до двора, но не смели войти в дом.

— Что вы думаете о ней? — спросил Вильфрид.

«Какой свет! — изумилась Минна, подойдя к окну салона. — Вот он! Боже мой! Как он прекрасен! О Серафитус, возьми меня!»

Возглас девушки шел изнутри. Она увидела Серафитуса стоящим, слегка окутанным опаловым туманом, исходившим из его почти фосфорического тела.

«Как она прекрасна!» — также мысленно восхитился Вильфрид.

В это мгновение появился господин Беккер, за ним Давид. Священник увидел дочь и иностранца перед окном, подошел к ним, посмотрел в салон и сказал:

— Ну и что, Давид, она молится.

— Но, сударь, попробуйте войти.

— Зачем мешать молящимся? — возразил пастор.

В это мгновение луч луны, застывшей над Фалбергом, осветил окно. Все обернулись, взволнованные этим естественным явлением, заставившим их вздрогнуть; но когда они вновь повернулись к Серафите, ее уже не было.

— Странно! — Вильфрид был изумлен.

— Я слышу прелестные звуки! — заявила Минна.

— Ну так что? — отозвался пастор. — Она несомненно пошла прилечь.

Давид вошел в замок. Остальные, храня молчание, вернулись домой; все по-разному понимали смысл этого видения: господин Беккер сомневался, Минна восторгалась, Вильфрид желал.

Ему было 36 лет. Его отличали достаточно развитая, но по-своему гармоничная фигура, невысокий рост, как у почти всех людей, возвышенных над прочими; широкие грудь и плечи, короткая шея, как у людей, чье сердце должно быть приближено к голове; черные волосы, густые и тонкие; солнечный блеск темно-желтых глаз выдавал жадность, с которой его натура вбирала свет. Мужественные и эмоциональные черты свидетельствовали об отсутствии внутреннего покоя, присущего безмятежной жизни, в то же время они выдавали неисчерпаемые ресурсы его энергичного характера и аппетиты инстинкта; его движения подтверждали совершенство физического аппарата, гибкость чувств и точность их игры. Этот человек мог схватиться с дикарем, услышать, подобно ему, шаги врагов в самых отдаленных уголках леса, уловить их запах в воздухе, различить на горизонте сигнал друга. Его сон был чуток, как у всех созданий, не любящих попадать впросак, организм быстро приспосабливался к климату стран, куда забрасывала Вильфрида его бурная жизнь. Для искусства и науки эта натура вполне могла бы послужить человеческой моделью; в нем все было гармонично: действие и сердце, ум и воля. На первый взгляд казалось, что он принадлежит к типу существ чисто инстинктивных, без раздумий отдающих предпочтение материальным потребностям; но уже на заре жизни он ринулся в общественный мир, с которым чувства его были не в ладу; учение укрепило его ум, размышление обострило мысль, науки расширили кругозор. Он изучил человеческие законы, игру интересов, обнаруженную страстями. Казалось, что он с юных лет был на короткой ноге с абстракциями, на которых покоятся Общества. Вильфрид корпел над книгами, вобравшими в себя совершенные когда-то людьми поступки, бодрствовал по ночам на праздниках в европейских столицах, спал где придется, мог, наверное, заснуть на поле сражения в ночь, предшествующую бою, и в ночь после победы; возможно, что именно мятежная юность бросила его на палубу какого-то судна, бродившего по самым экзотическим странам земного шара; так познавал он реальную жизнь людей. Так открылись перед ним настоящее и прошлое; двойная история — вчерашняя и сегодняшняя. Немало людей, подобно Вильфриду, были сильны Руками, Сердцем и Головой; как и он, большинство из них злоупотребляли этой тройной мощью. По своему окружению Вильфрид относился не к лучшей части человечества, но в го же время к числу тех, в ком сила разумна. Хотя душа его была глубоко упрятана, в нем обнаруживались неизъяснимые черты, различимые лишь чистыми существами: ребенком, чья невинность не была нарушена дыханием какой-либо дурной страсти, стариком, вновь обретшим ее; эти свойства выдавали в нем своего рода Каина, которому оставалась одна лишь надежда и который стремился, казалось, получить отпущение грехов на краю земли. Минна подозревала в нем каторжника славы, и Серафита знала об этом; обе восхищались им и жалели его. Но откуда шло это предвидение Божье? Ответ одновременно и очень прост, и очень необычен. Как только человек пытается проникнуть в секреты природы, в которой нет ничего секретного, где главное — просто уметь рассмотреть, сразу можно убедиться в том, что самое простое в ней порождает самое удивительное.

Однажды вечером, через несколько дней после прибытия Вильфрида в Жарвис, Минна обратилась к Серафитусу:

— Вы читаете в душе этого иностранца, у меня же о нем весьма неясные впечатления. Он то замораживает, то греет меня, но, кажется, вы знаете причину этого холода или этого тепла, так объясните мне, ведь вы знаете о нем все.

— Да, я видел причины, — ответил Серафитус, прикрывая глаза своими широкими веками.

— Но как вам это удается? — полюбопытствовала Минна.

— Я обладаю даром Зеркальности, — ответил он ей. — Зеркальность — это нечто вроде внутреннего взгляда, который проникает всюду, лишь сравнение позволит тебе понять его значение. В больших городах Европы, где появляются на свет произведения, в которых рука человека старается представить следствия моральной и физической природы, есть люди возвышенные, выражающие идеи при помощи мрамора. Ваятель воздействует на мрамор, он отделывает его, он вкладывает в него мир мыслей. Существуют изваяния из мрамора, которые рука человека снабдила способностью передавать лишь возвышенное или лишь плохое в человеке; большинство людей видят в скульптуре только человеческую фигуру и ничего больше, некоторые другие, занимающие более высокое место в человеческой иерархии, замечают в ней какую-то часть мыслей, переданных скульптором, восхищаются ее формой; посвященные же в секреты искусства находятся как бы в сговоре с ваятелем: увидев его произведение, они распознают в нем целый мир его мыслей. Это — князья искусства, они несут в себе нечто вроде зеркала, в котором природа отражается до мельчайших подробностей. Так вот, во мне тоже есть подобие зеркала, отражающего моральную природу с ее причинами и следствиями. Я разгадываю будущее и прошлое, проникаю в сознание. Как? Этот вопрос всегда будет занимать тебя. Постарайся сотворить из мрамора тело человека, добейся, чтобы в скульптуре были чувство, страсть, порок или преступление, добродетель, вина или покаяние; тогда ты поймешь, как я прочел душу иностранца, хотя и не объяснил тебе суть Зеркальности; ибо, чтобы постичь этот дар, необходимо им владеть.

Хотя Вильфрид относился к двум первым и таким разным категориям человечества — людям силы и людям мысли, — его выходки, непростая жизнь, ошибки часто приводили к Вере, ведь у сомнения две стороны: свет и потемки. Вильфрид слишком торопил мир в двух его формах — Материи и Духе, — чтобы не быть захваченным жаждой непознанного, желанием идти навстречу ему, что характерно почти для всех людей, способных знать, мочь и хотеть. Но ни его наука, ни его поступки, ни его воля не поддавались руководству. Он по необходимости бежал от жизни общества, подобно тому как большой грешник ищет убежище в монастыре. Угрызения совести — добродетель слабых — не терзали его. Угрызения совести — признак беспомощности, ведущей к новым ошибкам. Лишь Покаяние — признак силы, оно венчает все. Но и бродя по свету, ставшему его монастырским убежищем, Вильфрид нигде не нашел бальзама для своих ран; нигде он не повстречал существа, к которому смог бы привязаться. У таких, как он, отчаяние иссушило источники желания. Он относился к тому роду душ, которые, схватившись со страстями и оказавшись сильнее их, обнаруживают, что им уже некого сжимать в своих железных объятиях; у них не было случая встать во главе себе подобных, чтобы бросить под копыта своих коней целые народы, но они могли бы выкупить ценой ужасных жертв способность разрушить себя в какой-либо вере: что-то вроде живописнейших скал, с нетерпением ожидающих мановения волшебной палочки, по которому могли бы вырваться наружу глубокие источники. Заброшенный причудой своей беспокойной и ищущей жизни на дороги Норвегии, Вильфрид оказался застигнутым зимой в Жарвисе. В тот день, когда он впервые увидел Серафиту, вся его прошлая жизнь была забыта. Девушка вызвала в нем острейшие чувства, которые казались ему утерянными навсегда. Из-под пепла вырвался последний язык пламени, растаявший при первых звуках ее голоса. Приходилось ли кому-нибудь ощутить, как возвращаются молодость и чистота после прозябания в старости и барахтанья в грязи? Неожиданно Вильфрид полюбил так, как не любил никогда в жизни: тайно, убежденно, ужасно, до безумия. Его жизнь была поколеблена в самой своей основе, свелась к одному желанию — видеть Серафиту. Слушая ее, он уносился в неведомые миры; перед ней он лишался дара речи, она очаровывала его. Так, под снегами, среди льдов, поднялся на своем стебельке этот небесный цветок, пробуждавший его желания, прежде обманутые, при виде ее рождались свежие идеи, надежды, чувства, которые роятся вокруг нас и уводят в дальние края, подобно тому как Ангелы увлекают на небеса Избранников на символических картинах, продиктованных художникам каким-нибудь знакомым гением. Небесный аромат размягчал гранит этой скалы, свет, наделенный даром слова, нес ему божественные мелодии, сопровождающие путника в его дороге на небо. Испив до дна кубок земной любви, раскрошив его зубами, он вдруг обнаружил сверкающую прозрачными волнами драгоценную вазу, вызывающую жажду неутолимых наслаждений у того, кто может приблизить к ней пылающие от религиозного рвения губы, но так, чтобы не взорвался на кусочки кристалл. После долгих поисков на земле он нашел наконец эту железную стену и теперь жаждал ее преодолеть. Вильфрид бросился к Серафите, стремясь объяснить ей глубину страсти, заставившей его мчаться подобно сказочной лошади под неизменно невозмутимым бронзовым всадником, которого неукротимый темперамент животного делает все более грузным и нетерпеливым. Вильфрид приходил, чтобы рассказать о своей жизни, утвердить величие своей души грандиозностью своих ошибок, продемонстрировать руины своих пустынь, но когда он пересекал порог и попадал в безбрежное пространство, охваченное ее глазами, чья сияющая синева не имела пределов ни впереди, ни сзади, то становился спокойным и покорным, как лев, который на бегу, в погоне за добычей на одной из африканских равнин, вдруг получает на крыльях ветра послание любви и... замирает. Перед ним разверзлась пропасть, в нее проваливалась его бредовая речь, а из глубины этой пропасти поднимался голос, делавший Вильфрида совсем другим — ребенком шестнадцати лет, застенчивым и пугливым перед этой девушкой — воплощением спокойствия, — перед этой белой фигурой, чье неизменное спокойствие было похоже на жесткую бесстрастность людского суда. И дуэль эта прервалась лишь на тот вечер, когда одним взглядом она сразила его, подобно коршуну, что описывает головокружительные спирали вокруг добычи, а затем неожиданно падает на нее и уносит в свои владения. В нас самих происходит длительная борьба, мы хотели бы положить конец этой борьбе, представляющей собой как бы изнанку человечества. Эта изнанка принадлежит Богу, а место ее — людям. Не один раз Серафита явно хотела показать Вильфриду, что знала об этой многообразной изнанке, составляющей вторую жизнь у большинства людей. Зачастую, встречая его, она ворковала: «Зачем так гневаться?» А ведь, направляясь к ней, Вильфрид убеждал себя выкрасть ее, сделать своей собственностью. Только такой сильный человек, как Вильфрид, мог возмутиться так, как это только что произошло у господина Беккера, когда лишь рассказ старика успокоил его. Этот насмешливый и грубоватый человек увидел наконец, как в его ночи занялась заря звездной веры; он спрашивал себя, не была ли Серафита изгнанницей из верхних сфер на пути к своей родине. Он не просто обожествлял эту норвежскую лилию, чем грешат любовники во всех странах, он в это верил. Зачем оставалась она в глубине фьорда? Чем занималась здесь? Вопросы без ответа переполняли его разум. Как могли бы сложиться их отношения? Какая судьба привела его сюда? Для него Серафита была застывшим куском мрамора, легким, как та тень, что опускалась на глазах Минны на край пропасти: и так повсюду Серафита — и бровью не поведя, и глазом не моргнув — оставалась на краю всех пропастей и ничего с ней не случалось. Типичный, но все-таки любопытный случай безответной любви. Как только Вильфрид заподозрил возвышенное существо в волшебнице, открывшей ему секрет своего существования в гармоничных грезах, ему захотелось подчинить себе Серафиту, сохранить ее для себя, умыкнуть у неба, где его возлюбленную, возможно, ждали. Он ощущал себя представителем Человечества, Земли, не желавшим отдавать свою добычу. Такая победа до конца жизни тешила бы его тщеславие — единственное чувство, которое может долго возбуждать мужчину. При этой мысли кровь закипала в венах, сердце раздувалось. Если бы замысел сорвался, он сокрушил бы ее. Так естественно — ломать то, чем нельзя обладать, отрицать то, чего не понимаешь, оскорблять то, что желаешь!

На следующий день Вильфрид, возбужденный необычным зрелищем, свидетелем которого стал, вздумал порасспросить Давида и отправился повидаться с ним под предлогом узнать о самочувствии Серафиты. Хотя господин Беккер и считал, что старик впал в детство, иностранец усомнился в проницательности пастора, в его способности обнаружить частицы истины в потоке разглагольствовании слуги.

У Давида была неподвижная и нерешительная физиономия восьмидесятилетнего старца: из-под седых волос выступал лоб, по которому, как по разрушенному фундаменту, пролегли морщины, лицо в складках напоминало ложе высохшего потока. Казалось, что жизнь его затаилась в глубине глаз, откуда пробивался лучик света; но взгляд старика был слегка затуманен, в нем сквозили явные растерянность и глуповатая пьяная неподвижность. От тяжелых и замедленных движений тянуло холодом возраста, который передавался тому, кто долго созерцал его, он обладал какой-то отупляющей силой. Его ограниченный разум пробуждался лишь при звуке голоса, при виде хозяйки, при воспоминании о ней. Она была душой этого абсолютно материального обломка. Одинокий Давид напоминал ходячий труп: лишь когда Серафита показывалась или о ней говорили, мертвец выбирался из могилы, к нему возвращалась способность ходить и говорить. Никогда еще апокалиптический образ высохших костей, которые должно оживить божественное дыхание в долине Иосафата[20]Долина воскрешения мертвых (Иоил., 3:2,12)., не был воссоздан лучше, чем этим Лазарем, без конца вызываемым из могилы к жизни голосом девушки. Неизменно иносказательный язык Давида, зачастую непонятный, затруднял жителям Жарвиса общение с ним; но они уважали его очень далекий от вульгарности дух, который так нравится, возможно инстинктивно, народу. Дремавшего у очага старика Вильфрид нашел в первом зале. Подобно псу, узнающему друзей дома, Давид поднял глаза, узнал иностранца и снова замер.

— Ну что, где она? — осведомился Вильфрид, усаживаясь возле старика.

Давид пошевелил пальцами в воздухе, как если бы хотел изобразить полет птицы.

— Она больше не страдает?

— Лишь существа, предназначенные небу, умеют страдать так, что страдания не уменьшают их любовь, это знак настоящей веры, — серьезно ответил старик, подобно тому как настраиваемый инструмент производит случайный звук.

— Кто подсказал вам эти слова?

— Дух.

— Так что случилось с ней вчера вечером? Обманули вы наконец бдительность Вертумнов на посту? Удалось проскользнуть мимо Мамон?

— Да, — ответил Давид, просыпаясь и как бы стряхивая сон.

Туман в его глазах рассеялся под лучом, пришедшим из души и постепенно сделавшим его взгляд сверкающим, как у орла, умным, как у поэта.

— Что вы увидели? — спросил Вильфрид, изумленный этим неожиданным изменением.

— Я видел Виды и Формы, я слышал Дух вещей, я видел мятеж Злых, я слышал слово Добрых! Явились семь демонов, спустились семь архангелов. Архангелы держались вдалеке, они созерцали, прикрыв лица, демоны были рядом, они сверкали и действовали. Мамона прилетел на своей перламутровой раковине в виде прекрасной обнаженной женщины; ее белоснежное тело сверкало, никогда формы человеческого тела не будут так совершенны, и он говорил: «Я — Удовольствие, и ты будешь обладать мной!» Люцифер — князь змей прибыл в царском облачении, он был ангельски красив в человеческом обличье, и он сказал: «Человечество будет служить тебе!» Морская стихия — королева скупых, не отдающая ничего из того, что получила, — появилась, облеченная в зеленую мантию; она обнажила грудь, выставила напоказ свой ларчик с драгоценностями, извлекла сокровища и одаривала ими; она захватила с собой волны сапфиров и изумрудов; ее богатства пришли в движение, вынырнули из потаенных мест и заговорили; самая прекрасная из жемчужин расправила свои мотыльковые крылья, светилась, звучала морской музыкой, она сказала: «Мы с тобой сестры — дочери страдания; подождешь меня? Мы исчезнем вместе, мне осталось лишь превратиться в женщину». И вот явилась Птица с крыльями орла и лапами льва, головой женщины и крупом коня. Животное упало к ее ногам, лизало их, обещало семьсот лет изобилия любимой дочери. Самый ужасный — Ребенок — добрался до ее колен и, плача, умолял: «Не оставишь меня? Я слаб, страдаю, останься, мама!» Он играл с другими, распространяя в воздухе леность, и небо, казалось, уступало его жалобам. Дева — с ее чистой песней — принесла свои хоры, расслабляющие душу. Цари Востока прибыли с рабами, армиями и женами; Раненые просили ее помощи, Несчастные тянули к ней руки: «Не покидай нас! Не покидай нас!» Я сам воскликнул: «Не покидай нас! Мы будем обожать тебя, останься!» Цветы вышли из семян, их запахи обволакивали ее и тоже умоляли: «Останься!» Гигант Енак[21] Енак — сын основателя рода Арбы. В его честь названы Енакимы — остатки доисторического населения Палестины, воспринятые израильтянами как великаны. Посланцы Моисея сообщали: «Там видели мы и исполинов, сынов Енаковых от исполинского рода; и мы были в глазах наших пред ними, как саранча, такими же были мы и в глазах их» (Чис, 13:14). вышел из Юпитера, привел с собой Золото и его друзей, увлекая за собой Духов Звездных Земель, и все они говорили: «Мы будем служить тебе семьсот лет». Наконец, сама Смерть спустилась со своего белого коня и сказала: «Я буду повиноваться тебе!» Все пали ниц перед ней, и если бы вы были там, то увидели бы, что они заполнили всю большую долину, и все кричали ей: «Мы вскормили тебя, ты наше дитя, не оставляй нас». Сама Жизнь вышла из своих Красных Вод и пообещала: «Я не покину тебя!» Затем, заметив молчание Серафиты, она засияла как солнце, воскликнув: «Я — свет!» «Свет там!» — возразила Серафита, указывая на облака, в которых летали архангелы; но она была утомлена, Желание сокрушило ее нервы, она могла лишь причитать: «Боже мой!» Множество Ангельских душ, карабкаясь по горе и почти добравшись до ее вершины, обнаруживали под ногами гравий, по которому они снова катились в пропасть! Все эти падшие Души восхищались ее твердостью; их оцепеневший Хор, рыдая, призывал ее: «Мужайся». Наконец она поборола Желание, разыгравшееся в ней во всех Формах и во всех Видах. Не шелохнувшись, она молилась, и когда подняла глаза, то увидела ноги Ангелов, улетающих на небо.

— Она увидела ноги Ангелов? — повторил Вильфрид.

— Да, — подтвердил старик.

— Она рассказывала вам свой сон? — спросил Вильфрид.

— Такой же серьезный, как и сон вашей жизни, — ответил Давид. — Я был при этом.

Спокойствие старого слуги изумило Вильфрида, он ушел, спрашивая себя, насколько эти необычные видения уступали тем, о которых он читал накануне в книге Сведенборга.

— Если Духи существуют, они должны действовать, — говорил он себе, входя в дом священника, где нашел господина Беккера в одиночестве.

— Дорогой пастор, — сказал Вильфрид, — Серафита связана с нами только своей формой, непроницаемой формой. Не считайте меня ни сумасшедшим, ни влюбленным: убеждение не может быть предметом спора. Превратите мою веру в научное предположение, и постараемся вместе понять его. Завтра мы оба пойдем к ней.

— И что будет? — отреагировал господин Беккер.

— Если взору ее послушно пространство, если мысль ее — разумный взгляд, позволяющий ей охватить все на свете и добраться до сути всего, связать все это с общей эволюцией миров; если, одним словом, она все знает и видит, пусть же прорицательница вещает, заставим эту неумолимую орлицу расправить крылья, вспугнув ее! Поможете мне? Я вдыхаю огонь, пожирающий меня, — либо я погашу его, либо сгорю в нем. Я нашел наконец добычу, я хочу ее.

— Это была бы, — сказал священник, — достаточно трудная победа, ведь бедная девушка...

— Что? — не сдержался Вильфрид.

— Сумасшедшая, — сказал священник.

— Я не оспариваю ваше утверждение, но и вы не оспаривайте ее превосходства над нами. Дорогой господин Беккер, она часто смущала меня своей эрудицией. Ей доводилось путешествовать?

— Из своего дома к фьорду.

— Она не покидала Жарвиса! — вскричал Вильфрид. — Значит, она много читала?

— Ни листочка, ни буквы! В Жарвисе книги были только у меня. Что касается произведений Сведенборга — а лишь они имелись в замке, — вот они перед вами. Она не дотрагивалась ни до одного из них.

— Вы никогда не пытались поговорить с ней?

— К чему?

— Никто не жил с ней под одной крышей?

— У нее нет друзей, кроме вас и Минны, нет и слуг, кроме Давида.

— Она никогда не слышала разговоров о науке, об искусстве?

— От кого?

— Но она уверенно рассуждает обо всем этом, многие из наших бесед — лишне тому подтверждение, что вы думаете об этом?

— Весьма возможно, что за несколько лет молчания девушка приобрела способности, которыми обладали Апполон из Тиана и многие так называемые колдуны, сожженные инквизицией за то, что не хотели признать существование другой жизни.

— Если бы она заговорила по-арабски, что бы вы об этом подумали?

— Истории медицинских наук известны несколько девиц, говоривших на незнакомых им языках.

— И все же?! — горячился Вильфрид. — Ей ведь известны такие факты из моего прошлого, о которых знал лишь я один.

— Посмотрим, расскажет ли она мне о моих сокровенных мыслях, — сказал господин Беккер.

Вошла Минна.

— Итак, дочка, что происходит с твоим демоном?

— Он страдает, отец, — ответила она, приветствуя Вильфрида. — Человеческие страсти в их фальшивых нарядах окружили его ночью и угостили невиданными пышными церемониями. Но вы ведь смеетесь над этими сказками.

— Для того, кто умеет читать ее мысли, они так же прекрасны, как сказки из «Тысячи и одной ночи» для заурядного обывателя, — сказал, улыбаясь, пастор.

— Но разве Сатана не перенес Спасителя на вершину храма, показав Ему народы у Его ног?

— Евангелисты, — ответил пастор, — не очень внимательно правили копии, а потому есть несколько версий.

— Верите ли вы в реальность ее видений? — спросил Вильфрид у Минны.

— Кто может в этом сомневаться, когда он о них рассказывает?

— Он? — спросил Вильфрид. — Кто это?

— Тот, кто там, — ответила Минна, указывая на замок.

— Вы говорите о Серафите! — изумился иностранец.

Девушка опустила голову, бросив на него взгляд, полный нежного лукавства.

— И вы тоже, — снова заговорил Вильфрид, — развлекаетесь тем, что сбиваете меня с толку. Кто это? Что вы думаете о ней?

— То, что я чувствую, необъяснимо, — зарделась Минна.

— Вы сошли с ума! — воскликнул пастор.

— До завтра! — сказал Вильфрид.