Онлайн чтение книги Серебряная клятва
1. Козел в огороде

Девчонка была еще далеко, очень далеко. Ее отряды не преодолели и трети пути до столицы: то в одном, то в другом городе встречали какое-никакое сопротивление. Но порой Хинсдро казалось, он не то что слышит тяжелую конскую поступь и шелест стальных крыльев, но даже чувствует, как она дышит в затылок. В туманных видениях на грани бессонницы и дремы то и дело чудилось: она мчится к воротам на вороном коне. Щурит синие глаза, облизывается на стены Ас-Кова́нта, нахально улыбается. По слухам, у маленькой мерзавки белозубая улыбка отца – ее так глупо и страшно умершего отца, Вайго VI Властного, последнего государя Первой Солнечной династии.

Проклятье. Проклятье. Проклятье!

Впрочем, чего только не молвит суеверный люд. Трупы, тем более обгоревшие до костей маленькие девочки, не встают из могил и определенно не вырастают в королев. И если верность и даже веру окраинного сброда можно купить обещаниями лучшей жизни, то здесь, в сердце страны, не откроют ворот, не преклонят колен перед дрянной подстилкой Луноликого – королевича ли, короля, плевать. Здесь-то знают: иноземец хуже боярина. По крайней мере, пока полны амбары, пока не перебита вся армия. Впрочем, до этого, увы, недалеко.

С трудом глотнув воздуха – жадно, рвано, – первый правитель Второй Солнечной династии, Хинсдро Всеведущий, улыбнулся. Отвел взгляд от окна, за которым уже рассвело, обернулся, внимательно посмотрел на племянника. Разговор затянулся на добрый час, пора бы заканчивать. Скоро на молебен, помолиться есть о чем.

– Помни, мой свет, – напутствовал он напоследок. – Люд кормится домыслами и надеждами. Самозванке присягают даже в городах, куда еще не дошли войска Осфолата. Если зайдете в такой, вас перережут. Будь осторожен. Иди лесами, тихо. И не отпускай ертаульных[3]Разведчиков, лазутчиков (в соответствии с допетровской терминологией). далеко.

– Да, дядя.

Бледное лицо Хе́льмо казалось непривычно ожесточенным, но тревога делала серые глаза лишь огромнее. Вырос, минуло двадцать, возмужал, и ростом выше большинства воинов, а глаза – детские. Может, поэтому сложно принимать с ним серьезный вид. Давать такие указания. И мириться с тем, что вообще положился на него – вчерашнего мальчишку, в которого многие ратные почему-то верят настолько, что от желающих примкнуть, стоило кинуть клич, не было отбоя. Выискалось их куда больше, чем готовых защищать столицу. Впрочем, в том Хинсдро видел и второе дно: возможно, «желающие», чуя беду, просто ищут повод убраться прочь, с кем угодно. Дураки забывают: беда не приходит одна. По всему Дому Солнца гуляют уже беды.

– Ты точно продержишься? – Голос Хельмо упал; он нервно убрал со лба вьющуюся русую прядь. – Я ведь не даю сроков. Пока дождусь наемного войска, пока мы двинемся обратно… Если Дими́ра… – он торопливо поправился: – Лжецаревна осадит столицу…

Хинсдро снова улыбнулся, в этот раз откровенно желчно.

– Осадит, не сомневайся. Но не войдет, у меня довольно сил, к тому же не забывай о дополнительных оборонных башнях, которые вот-вот достроят. Если быть честными, я ведь, скорее, рискую тобой, Хельмо, чем собой. Не даю тебе нормального сопровождения. И это не говоря о том, что мне не предсказать поведение язычников. Я все еще не избавился от мысли, что просто пускаю козла в огород. Ты так не считаешь?

Улыбка увяла, не нашлось сил ее удерживать. Чем ближе было осуществление плана, тем провальнее он выглядел. «Козел»… Так и есть. А бояре-то, которым зачитали царский указ на последнем заседании Думы, наоборот, ликовали! Им козел в огороде неоспоримо доказал желание государя любой ценой спасти страну, готовность к огромным рискам. Впрочем, на то и рассчитывалось, нельзя было сидеть без дела дольше: скинут как пить дать. Главное, чтобы раньше времени не дошло все до лишних ушей.

– А ну как они просто порешат тебя и начнут свою интервенцию? – вяло, мрачно закончил Хинсдро то, что говорил уже не раз. – Неужели не боишься?

Первое его, конечно, тревожило, но, учитывая высоту ставок, меньше второго. Все-таки племянник давно стал почти чужим, прошла нежность давних лет. Исчез смирный мальчик-сиротка, на уме давно одни подвиги. Хочет подвигов? Побудет разменной монетой, не мелкой и не крупной, в самый раз. А вот вторая опасность пугала, но пока Хинсдро старался не сосредотачиваться на ней. Все усталость… Он охнул сквозь зубы и потер ноющий висок. В длинных волосах за последние недели седины прибавилось больше, чем за год, да и лезут клочьями. А как обозначились едва заметные прежде морщины, как разнылась проклятая нога… смотреть на себя страшно, в голову собственную заглянуть – еще страшнее. Не зря, наверное, мерещатся порой в зеркале черные провалы вместо глаз.

Хельмо глядел молча, тепло, и ни упрека не сорвалось с тонких губ. Стало противнее, то ли от него, то ли от себя. «Да, дядя, пойду на убой, если пошлешь, слова не скажу». В герои рвется, но наивный – страсть. И как так? Отец и мать – интриганы, бедовые головы – такими не были, Хинсдро ли не знать сестрицу, одарившую хромотой? Нет, не в нее Хельмо и не в ее аспида-муженька, разве что отвагой. Все остальное – этот. Лукавый…

– Ничего, риск – нужное дело, – раздался наконец ответ. Хельмо по дурной привычке глядел неотрывно, будто в душу, и глаза захотелось отвести самому. – Я обязательно доберусь до Ина́ды. И как-нибудь договорюсь, я много об этом думал. У нас пока нет причин сомневаться в их честности. Короли ведь уже дали согласие, армия в пути?

Причины сомневаться в честности – даже союзников, особенно их – есть всегда, но мальчик нескоро дойдет до этого сам. Возможно, так и умрет от дружеского ножа в спине, не поняв простую истину. Но Хинсдро с напускным одобрением кивнул, прошел к столу и взял плотную, убористо исписанную бумагу – соглашение, уже с печатью и подписью. Несколько движений – бумага свернута. Красно-золотое сургучное солнце блеснуло в бледном луче солнца настоящего, но напомнило, скорее, толстого паука. Хельмо, помедлив, осторожно уточнил:

– Здесь – о денежной части награды, верно?

– Верно. – Хинсдро начал аккуратно перевязывать свиток плотной лентой из размягченной змеиной кожи. – Все, как я оговорил. Две тысячи золотых на каждого наемника. Офицерам – согласно рангу, кому втрое выше, кому и на порядок. Часть повезете с собой, часть будет позже.

– А ты уверен…

Хельмо мазнул взглядом по бумаге и все же потупился. Цифры он видел: подпись заняла место на договоре в его присутствии. И даже его, юного дурня, знающего количество пушек в гарнизонах, но никак не монет в казне, наверняка смутил размер выплат. Да только его это не касается. Хельмо – младший воевода, один из многих. Младший, на которого свалилось чудо – внезапное повышение и, по причине кровного родства с государем, дипломатическая миссия, заключение военного союза с иноземцами. Надежда погибающей страны, других-то взрослых родственников у Хинсдро нет. Должен ценить и не совать нос куда не просят.

– Да-да, Хельмо? – Хинсдро посмотрел на него в упор. – Что тебя тревожит?

Он знал: взгляд его желто-карих глаз из-под густых черных бровей непросто выдержать. Племянник почти неизменно, даже в малолетстве, выдерживал, чем злил только больше. И все же взгляд, как и вкрадчивый тон, как и хруст разминаемых пальцев, его отрезвил.

– Ничего, дядя. Я рад, что ты можешь взять на себя такие обязательства. Ты щедр…

Ох. Не знай Хинсдро, сколь прост племянник, заподозрил бы издевку. Но Хельмо говорил без подвоха, и, кажется, он-то с каждой минутой все больше верил в сомнительную кампанию. Неудивительно: старик-звонарь – как звали? – в детстве перекормил его сказками о диком народе, обитающем на Пустоши Ледяных Вулканов. Выросшему Хельмо уже случалось встречать иноземцев, самых разных: и кочевников, и осфолатцев, и купцов Шелковых пустынь, и рыцарей Цветочных королевств. А вот с огненными язычниками он не общался. Неудивительно, что помимо гордости его донимало любопытство, а от любопытства до надежды – шаг.

– Конечно, могу, свет мой. – Хинсдро завязал ленту и вручил бумагу Хельмо. – Я всегда исполняю обещания. Тем более от этого слишком многое зависит. Мы в ситуации, когда поступить правильно очень сложно, а вот погубить все – совсем легко.

– А что насчет второй половины соглашения? – Договор уже исчез за подкладкой красно-серого кафтана, отороченного по рукавам и вороту лисьим мехом.

– Ключи я тебе пока не дам. Не обессудь.

В воображаемом плане разговора этот отказ занимал едва ли не важнейшее место – может, поэтому слова сорвались спешнее, чем Хинсдро хотел. Тем не менее, выпалив их, он почувствовал даже некоторое облегчение: сказанного не воротишь. Осталось только выдать какое-никакое пояснение и готовиться к обороне.

– Ты удивлен? Не понимаю, чем. Разумеется, их главнокомандующий получит ключи из моих рук, когда наши земли будут освобождены или хотя бы на две трети очищены. И хорошо бы, – с каждой фразой ослабший было голос Хинсдро крепнул, – Самозванка к тому времени была мертва, пленена или хотя бы бежала. Так и передашь, если офицеры спросят. Впрочем… – он вернулся к столу и взял вторую, заранее запечатанную бумагу с золотым сургучом, – условия прописаны в отдельном соглашении. Все честь по чести.

Хельмо слушал сосредоточенно, не меняясь в лице. Но он неплохо собой владел, об этом стоило помнить: в его голове могли роиться любые мысли, вполне вероятно, не самые лестные. Предупреждая споры, Хинсдро подступил к племяннику ближе, вручил вторую бумагу и, когда тот спрятал ее, сжал узкое, но крепкое, точно камень, плечо.

– Поверь, мое слово, печать и подпись – достаточные гарантии. А когда отдашь часть платы вперед, прямо при встрече – а ты это сделаешь, – они совсем уверятся в нашей честности и будут лизать тебе руки. Они же дикари, Хельмо. С такими деньгами, да еще с таким довеском, они должны счесть наш союз даром небес, или где там обитают их божки?

Определенно, Хельмо не был убежден; он и в детстве-то щетинился, когда обещания, планы, даже правила игр нарушались, пусть в мелочах. Хинсдро с трудом удержал досадливое рычание, когда, глубоко вздохнув и словно что-то решив, племянник снова поднял глаза.

– Дядя, – медленно, но жестко начал он.

– Да, мой свет? – С немалым трудом удалось принять участливый ответный тон, не подразумевающий приказа закрыть рот.

– Ты правда отдашь им Эрейскую долину? Салару, Гомбрегу, Эйру? Все те земли?

«А что еще? Тебя в королевские пажи?» Мысль была злой, но, разумеется, непроизносимой; вместо нее Хинсдро – после вздоха, скорбного сдвигания бровей и усталого потирания лба – слегка сжал руку на рукаве племянника и ласково, как учитель, наводящий ученика на решение простейшей задачки, задал ответный вопрос:

– Видишь иной способ их привлечь? Острара обширна и щедра, а долина в упадке еще со времен Вайго. Нас не убудет. Да и как не пожалеть дикарей, которым негде растить хлеб?

И никто не отменял вероятность того, что дикари, по крайней мере, бо`льшая часть, полягут в бою: армия Самозванки сильна, с крылатыми тварями – сильнее втрое. А если язычники и доберутся…

– Какие времена – такая расплата, Хельмо. Мужайся.

…Если язычники и доберутся сюда, то по пути наверняка что-нибудь учинят: разорят город, сожгут деревню, осквернят церковь. Или устроят дебош в столице?

– Это жертва. Я понимаю. Но сейчас она необходима. Верные союзники заслуживают самых щедрых даров. Ты не согласен?

…Да. Лучше – беспорядки прямо в столице, тогда будет еще и железное свидетельство иноземных послов. Дурная слава побежит по континенту, и все неудобные обязательства можно будет забыть. От мыслей, давно и неоднократно рассмотренных со всех возможных сторон, Хинсдро даже начинало казаться, что на первое время козел в огороде не страшен. В конце концов, козел – это и мощные рога, и не слишком-то большой ум, и пусть хлипкая, но веревка, на которой козла будут водить мимо чужой капусты… Веревка в руках Хельмо. Недалекого, зато верного.

– Да, дядя. Ты прав.

И Хинсдро особенно ласково улыбнулся племяннику, прошептав:

– Что бы я без тебя делал? Как буду?..

Что-то дрогнуло в точеном лице Хельмо, и он, гремя оружием и кольчугой, порывисто опустился на колено. Его голос по-детски задрожал.

– Ты очень мудр. Я буду спешить всеми силами. Береги себя и Тси́но. Береги народ.

Он говорил, глядя не в глаза, а в мозаичный пол. Говорил и не видел, что улыбка Хинсдро стала шире. Как… трогательно, пожалуй. Словно в сказаниях.

Слово, правда, громкое. Он, может, и не мудр, но умен достаточно, чтобы удерживать престол целых семь лет. Достаточно, чтобы просидеть дольше и передать корону сыну. Достаточно, чтобы расправиться с мерзкой самозваной царевной и Луноликим королем, далековато потянувшим грязные надушенные лапы. И, вне всякого сомнения, ума должно хватить, чтобы управиться с язычниками.

– Помни, все к лучшему. – Хинсдро потрепал племянника по волосам, потом, наклонившись, неохотно поцеловал в высокий, прорезанный парой слишком ранних морщин лоб. – Ведь у меня есть ты. Благословляю.

«Ну а сгинешь героем – значит, сгинешь. Вслед за…» Впрочем, поганое имя уже отдавалось сегодня набатом в мыслях. Хинсдро не хотел произносить его даже про себя.

– Спасибо, дядя. – Хельмо поднялся.

– Тебе пора. – Хинсдро плавно отступил к столу и оперся на него ладонями. – Выйдешь с частями Первого ополчения по западной дороге, навстречу Самозванке. На привале – свернешь, двинешься своим путем. Кто нужно, все предупреждены.

– Хорошо.

– Берегись. В городе, да и в войске тоже, смутьяны и соглядатаи лунных уже завелись. Режь, не щадя, если кого-то заподозришь. Иначе прирежут тебя.

Хельмо кивнул, но Хинсдро знал: это вряд ли. Хельмо не любил расправ, ограничивал телесными наказаниями, да и те еле переносил, крики резали его по живому. Он пока не понял: времена переменились. Какие времена – такая расплата. Именно это была правда.

– Ну, прощай. Даст бог – свидимся.

Хельмо вышел. Хинсдро снова посмотрел в окно – на пустой двор, на резные терема бояр и воевод, на высокие головы Шести Братьев – главных храмов, видных из любой точки города. Купола переливались розоватым перламутром, лазурной синевой, малахитовой зеленью и глубоким антрацитом. На шпилях золотились солнечные знаки. Ас-Ковант – наполовину деревянный, наполовину каменный, древний, великий, не знавший захватнической руки – дремал под поцелуями зарниц. Радовался тому, что ушла Белая Вдовушка, а пришла на ее место Зеленая Сестрица – с набухшими почками, быстрыми ручьями, голосистыми птицами и густой травой. Правда, с одной Сестрицей пришла и другая – златокудрая, синеокая, повенчанная с лунным королевичем и удивительно полюбившаяся многим. Луси́ль, говорящая, что настоящее ее имя – Димира. А с Лусиль – рати конные, пешие и крылатые, с Лусиль – бунты, страшные слухи и толки о делах забытых.

Хорошо, что Хельмо – как и большинство тех, кто не был в свое время убит, не переметнулся к врагам и не пал в новых сражениях, – ничего об этих делах не знал. Иначе едва ли так трепетно и доверчиво подставил бы лоб для благословения.

* * *

На ветру Хельмо полегчало – как всегда, с каждым дуновением, невесомо ободряющим: «Все сладится». Ветер Зеленой Сестрицы был ласковее поцелуев, светлее смеха. Хельмо улыбнулся, украдкой оглядевшись и убедившись, что двор пуст. На свободном, чисто выметенном пространстве не было никого, кроме привязанного к кольцу в стене, явно застоявшегося белого коня-инрога[4]Единорога. – Илги. Приблизившись, Хельмо погладил его узкую морду, легонько почесал широкий лоб и потрепал за тут же задергавшимися ушами. Илги фыркнул и мотнул головой, словно рогом хотел ткнуть хозяина в нос.

– Доволен? Не скоро теперь отдохнешь. А может, вовсе не придется.

Илги имел право сердиться: почти все время, что бесновалась Вдовушка, он провел в столице. Хельмо не доверяли ничего, кроме редких вылазок – погонять то шайки со стрельцами Разбойного приказа, то волков – со стрельцами Лесного. Молодого воеводу, который с двенадцати лет показывал себя в боях, а к шестнадцати уже собрал первую дружину, задевало это пренебрежение. Слова, что его «берегут до поры» не утешали, казались способом заговорить зубы и напомнить: «Сирота ты, некому отряжать тебя на большие дела». Хельмо, к счастью, ошибся. Действительно нашлось дело, и поручил его сам дядя.

Дядя. В тайных мыслях он так и оставался «отцом».

Родителей не стало еще при прежнем царе, Вайго VI. Тогда, семнадцать лет назад, армия Острары была велика, страшила соседей. Укрепляя границы, особенно с Осфолатом, Вайго присоединил немало земель, а среди его воевод на важных местах стояли отец и мать Хельмо. Оба пали, штурмуя вольный город. Сражались там отчаянно, к концу осады погибло столько воинов, что хотя увенчалась она победой, Вайго наконец внял увещеваниям Думы и приостановил походы. Впрочем, ненадолго: к концу его жизни вольных земель не осталось вовсе. Дом Солнца и Дом Луны, величественные осколки канувшей в небытие Поднебесной империи, замерли лицом к лицу и подписали зыбкий мир.

Хельмо не помнил родителей – видел разве что их парсуны в одной из служильных книг, хранивших лики государевых любимцев. Беспамятство освободило его от скорби. Он воспитывался материным братом Хинсдро, знал лишь его заботу. Знал и помнил, хотя на отцовство это походило только первое время. В малолетстве дядя не жалел времени на разговоры и игры, помогал в каждой беде. Но вскоре у него, поздно, зато по любви женившегося, появился собственный сын, безраздельно завладевший его вниманием. Окончательно все переменилось, когда дядя похоронил молодую жену и стал государем. Детьми государевыми были уже все жители страны.

Незыблемым оставалось одно: едва научившись ходить, говорить и думать, Хельмо старался лучше проявить себя. Не сиротствовать – достойно идти по семейному пути. Благодарить дядю за то, что в самые беззащитные годы ни дня не знал холода. Поэтому теперь он так радовался делу и не страшился сопряженных с ним опасностей. Если бы все удалось, он спас бы Дом Солнца. Своего царя. Отца.

До выхода войск из города оставалась пара часов. Вещи собрали, обозы уложили, с людьми все оговорили, и время можно было провести праздно: например, проехаться по сонным улицам. Попрощаться с площадями и храмами, бойкими рынками и длинным речным портом, заглянуть в Царский сад, где распустились на деревьях первые почки, а из земли несмело пробились пушистые желтоцветы. Удастся ли вернуться? Дядя прав: с горячкой, в которой мечется страна, не угадаешь, не убьют ли тебя завтра, не окажутся ли за красующимися на шпилях очередного города солнечными знаменами лунные. Такое случалось и прежде, а ныне, судя по докладам частей, воюющих с Самозванкой, – все чаще. Смута расползлась и впрямь не хуже заразы, захватывая и крепости, и колеблющиеся сердца. Впрочем, все вело к ней давно. Так стоит ли удивляться?

Со дня, когда Вайго Властный запер двери старого дворцового терема и сжег его, прошло около семи лет. В пожаре погибло все царское семейство, немало дворни и охраны, несколько бояр и боярынь, в том числе дядина жена. О том, как страшно пресекся царев род, до сих пор шептались, выдумывая кто во что горазд. В одном были едины: Вайго обезумел. Государь, показывавшийся не раз в окнах среди пламени, смеялся, и проклинал пытавшихся попасть к нему пожарных дружинников, и палил в них из мушкета. Одного, который добрался до окна, Вайго со всей богатырской силы швырнул вниз. Бесы попутали, так говорили все, кто видел случившееся. Тем страшнее было безумие, тем истошнее молили о помощи царица, и мальчик, и девочки… или девочка? Они были очень похожи.

Хотя обеих вроде бы нашли среди сгоревших тел, это не помешало объявившейся Самозванке утверждать, будто она – чудом спасшаяся царевна Димира. Едва ли обману удалось бы пустить корни, но за плечами «царевны» стояли Луноликие: королевич Осфолата Вла́ди и король Си́виллус. Интервенция началась удачно: некоторые в приграничье – те, кому Лусиль посулила справедливость, свободу, награду, – примкнули к ней; другим не понадобилось даже посулов, хватало взгляда в юное лицо, действительно напоминавшее лицо покойного царя. Народ тосковал по правителям Первой династии, лихим и радушным – вот и обрадовался. Осторожный боярин Хинсдро устраивал не всех. Нового царя и прозвали иначе: Гнилым, – за то, что, восстанавливая страну, сильно поднял налоги и прошелся казнями по инакомыслящим; Сычом – за то, что всех чурался: прежних друзей-бояр, воевод, иноземцев. Казалось, одно на свете существо он любил. Одно, которое…

– Хельмо! Хельмо, подожди!

Прозвенела по двору трель, и Хельмо послушно замер с золочеными поводьями в приподнятой руке. Конь дернул ушами, и вскоре к нему, топая и оскальзываясь на грязи, подбежал худенький черноволосый юноша – впрочем, все же мальчик. Мальчик этот восторженно оглядел Илги, потом еще более восторженно – Хельмо.

– Увидел тебя в окно! – зачастил он. – Как я рад! А отец говорил, у тебя не будет ни минуты. Ты уже в путь?

Дунул ветер, растрепал волосы. Смешно мотнулась косматая голова.

– Уходим в полдень, – пояснил Хельмо. – Сейчас я… по делам. Я тоже рад тебе, Тсино. Разлука будет долгая. Ну… – Он легонько потрепал гриву фыркнувшего Илги и подмигнул: – Как сегодня? Есть для него что?

– Есть, есть! – Тсино полез в карманы наспех накинутого золочено-оранжевого кафтана и вынул несколько крупных кусков колотого сахара. – Можно?

– Можно. Мне-то его в походе не побаловать, пусть радуется.

Тсино стал кормить инрога. Ветер все ерошил мальчику космы; он то и дело нетерпеливо стряхивал их с лица. Речь, обращенная к Илги, звучала ласково, но слов Хельмо разобрать не пытался – лишь отрешенно наблюдал. Привычно думал: жаль, не удалось избежать встречи. Ну… хотя бы коню приятно. Одергивал себя: нет, нельзя так. Стыдно.

Тсино был единственным сыном дяди и пошел в него: такие же густые черные кудри, пытливые желто-карие глаза, острые скулы. Отличала Тсино лишь необычайная долговязость, из-за нее он казался старше своего возраста. С Хельмо их разделяло чуть больше восьми лет. Как раз когда Хельмо было восемь, новорожденный малыш окончательно отдалил его от дяди. Да и прежде появлялось все больше наемных учителей – бесконечно втолковывавших свои уроки блеклых фигур. Появился и Грайно. Дядя же отныне отдавал все незначительное свободное время долгожданному сыну и жене. Хельмо видел его мало, быстро перестал навязываться: тетя Илана – юная, красивая, но злая – его не привечала, однажды так и сказала: «Да что же ты под ногами у нас все вертишься? Уже большой, скоро свою семью заведешь, а все отца выискиваешь! Не отец он тебе, не отец! Не был, тем более не будет». Тогда слова ранили. Но, взрослея, Хельмо смирился. Справедливо же: дяде с ним и было непросто, он «шел в мать», много своевольничал. Разве не заслужил дядя более примерного отпрыска? Бог его услышал, Тсино рос покладистее: не задавал неудобных вопросов, не дерзил, не сбегал. Бесенок вселялся в него только в присутствии «братца».

Тсино обожал Хельмо с минуты, когда, будучи трехлетним несмышленышем, увидел его в коридоре – облаченного в кольчугу и алые сапоги, заглянувшего к дяде после учебного боя. Малыш, немыслимым образом вырвавшись от няньки, ухватил Хельмо за плащ, потянулся к прятавшемуся за сапогом ножу и счастливо залопотал, распахнув тогда еще ярко-желтые, словно у птенца, глаза. Это повторялось каждый раз: Тсино, завидев Хельмо, мчался к нему. Звал братом, хотя разница в их возрасте была слишком велика, чтобы сближаться, да и дядя единодушно с ратными считал, что «негоже воину нянчиться с несмышленышем». Хельмо был благодарен. Ему и так стоило усилий укоренить в голове и сердце понимание: малыш не виноват, что все стало так. Время Хельмо прошло, правда ведь пора взрослеть.

Подрастая, Тсино во всем тянулся за «братцем»: изучал военное дело, читал те же книги, требовал шить себе такие же кафтаны. Полюбил и охоту, и богослужения: Хельмо нравились псалмы, он посещал храмы даже вне служб. И хотя под журчание монашьих голосов Тсино засыпал, он таскался по пятам. Постепенно Хельмо привык. К «младшему», к царевичу, к существу, которое – десятилетним, забившимся в угол храма мальчиком – проклинал. Он давно не держал на Тсино зла, единственным следом задушенной обиды была тоска, а сейчас к ней прибавилась тревога. Чего травить душу себе и ему?

– Какой же он у тебя хороший, – тихо сказал Тсино, наблюдая, как конь слизывает с ладони крошки сахара. – Его там не убьют?

– Надеюсь, – отозвался Хельмо, ощущая все же холодок меж лопаток.

Он еще не терял коней; Илги помнил колченогим жеребенком. Илги подарил Грайно, он же научил заботиться: и мыть, и кормить, и осторожно полировать костяной рог. Острара славилась лошадьми этой породы – белыми, черными, серебристыми. Они жили табунами на морских берегах, обожали соль, но не могли устоять и перед сахаром. Инрогов любили воеводы и знать. Хельмо мечтал о таком с детства, но дядя считал это баловством. Как он усмехнулся, впервые заметив невзрачное еще, подслеповатое животное в своей конюшне: «Нахлебника лукавый герой подкинул?» Но тут же смилостивился, смягчился, сам, вздохнув, принес жеребенку миску подслащенного молока.

– А, что это я. – Тсино улыбнулся и отряхнул ладони. – Под хорошими воинами коней не убивают, такая поговорка?

– Такая. Только не всегда это правда. Будь поосторожнее, Тсино. Отца береги…

Сердце кольнула отчего-то память о той миске. Тсино же мечтательно зажмурился.

– Жаль, мне с тобой нельзя. Интересно это – война… может, я бы поймал Самозванку!

– Или она тебя, – хмыкнул Хельмо, бегло подумав, что «интересно» – не о войне. – Лучше занимайся поприлежнее, стратегию изучай, книги иноземные, которые я тебе дал. Когда-нибудь будешь не полком даже командовать, а армией. Так все правители делают.

– Папа не делает. – Тсино открыл один глаз, затем второй. – Он и меча не носит…

Дядя действительно не знал битв – в одной-двух участвовал лишь в юности. Дальше он отдавал сухие распоряжения и препоручал руководство «тем, кто научен». Это тоже настраивало многих против него, особенно воевод и ратников. Правители Первой династии все были воинами; один Вайго стоил в бою десятка человек и парочки львов.

– А ты будешь.

Тсино просиял. О сражениях он грезил, но – на сей счет Хельмо был спокоен – наказ не покидать столицу должен был исполнить. Слово отца было для него золотым. Слово «братца» – булатным.

– Если вдруг убьют меня, – точно будешь. Отомстишь?

Он сказал в шутку, посмеиваясь, но тут же пожалел о словах.

– Хельмо-о-о! – Тсино провыл это, мгновенно перестав улыбаться, ухватил его за руку, обнял и уткнулся в грудь. Кажется, он, державшийся из последних сил, теперь всхлипывал. – Нет, нет, не спрашивай о таком! Я боюсь!!!

Хельмо устало прикрыл глаза, хлопая его по спине. И кто за язык тянул?

– Да не убьют. Не убьют…

– Самозванка зла-ая, стра-ашная… и с людоедами!

– А я слышал, что Самозванка красива, – откликнулся Хельмо и потрепал Тсино по макушке. – А ну перестань. Перестань. Я их выгоню. Всех. И лунных, и крылатых, и…

– Огненные дикари тоже могут быть злы-ые, – пробормотал Тсино. Его никак не удавалось отодвинуть, впился намертво, что котенок коготками, будто мог помешать уехать. Хельмо, пусть и тронутый его тревогой, не выдержал и пожурил:

– Да что ты такой трусишка, что ты… – Он осекся, нахмурился. – А ну постой. При чем тут язычники с Пустоши? С чего ты решил, что они…

– Папа ведь их на помощь зовет, – с готовностью откликнулся Тсино, наконец отстраняясь и выпрямляясь, вытирая лицо. – И ты их поведешь. Я подслушал.

Хельмо растерялся. В случае чего повесят ведь на других лишнюю болтовню.

– Ох, Тсино… это должны пока знать лишь бояре, даже и не все.

– Ты не бойся, – заверил тот, шмыгнув носом. – Я никому не скажу.

– Точно?

Тсино насупился и топнул ногой, обутой в ладный остроносый сапожок.

– Государи умеют тайны хранить. И еще они держат обещания. И не врут.

В этом он был весь в дядю. Потеплело на душе от слов.

– Тогда я спокоен, – выдавил улыбку Хельмо. – Что ж… прощай, Тсино. Пора.

Тсино не посмел его удерживать, он ведь действительно все понимал. Снова дрогнули пухлые губы, но больше он не плакал, глядел твердо. Хельмо обнял его второй раз и сделал то же, что не так давно дядя, – поцеловал в лоб.

– Береги себя, братец. Благословляю. Я уверен, свидимся. Сахар прячь… – взглядом Хельмо указал на инрога, – для него. Чтобы не три жалких кусочка.

Тсино засмеялся. Хельмо взял Илги под уздцы и неторопливо повел к воротам.

Он обернулся раз. Второй. Третий. Царевич все махал ему. На четвертый показалось, что в окне мелькнул знакомый силуэт – тяжелый, темный, сгорбленный от забот и окруженный какими-то тенями. Конечно, дядя наблюдал. Может быть, тоже хоть раз помахал рукой, может, нарисовал на окне благословляющий солнечный знак.

Хельмо сердечно махнул Тсино и вышел со двора прочь.

* * *

Для Я́нгреда лучшим началом военных походов было именно это – наблюдать, как промерзшие вулканы постепенно сменяются… чем угодно. Будут ли это лесистые низины, тонущие в тюльпанах холмы, просоленное океанское побережье, устланное гладкой конфетной галькой, – неважно, и неважно, кто враг. Главное – перевоплощение пейзажа. Изобилие, теснящее пустоту; жизнь, теснящая смерть.

Последние дни оказались на это щедры.

Точно предсказать Великие Извержения было, как и всегда, невозможно, – поэтому вначале наемники двигались быстро, спеша добраться до Стены и не попасть в потоки живого огня. Высокограды – большие и малые поселения на искусственных и естественных невулканических возвышенностях – давно остались позади, и укрыться огромному воинству с лошадьми и обозами было бы негде. Вокруг простирались лишь дочерна убранные поля, торчали сараюшки, шалаши и избы. Жители оставили все, что готовы были пожертвовать огню в этом году, и ушли наверх – праздновать второй Урожай, заготавливать морошковое вино, дожидаться, пока снова безопасно будет спуститься.

Преодолевать ту часть пути было тягостно. Янгред за службу в дальних королевствах – людных, заросших цветами, застроенных обычными городами и деревеньками, – отвык от хмурого вида Пустоши. Забыть о нем позволяла и жизнь в стройном, пестрящем искусственными садами Первом высокограде, при дворе Трех Королей.

Там Янгред провел последние годы, виртуозно выживая в распрях сводных братьев. Покойный король Эндре, скорее всего, столь фатально переел за ужином курицы именно стараниями сыновей. Тройняшки Харн, Эрнц и Ри́трих так и не поделили свалившуюся на них власть; вместо этого они, поделив лишь регалии – корону, скипетр и Огненную книгу законов, – издавали взаимоисключающие указы и плели интриги. Это занимало большую часть их дней, однако Свергенхайм еще стоял – стоял и, даже качаясь, почти не бедствовал. Народ забавлялся, судя по количеству складываемых трактирных песенок; не скучал двор: знать и священство делились на партии и строили свои – поменьше – козни. Все были при деле, и, благо, «дело» пока напоминало, скорее, разборки в семье, чем междоусобную войну. Пусть, рано или поздно интриги неминуемо увенчает предсказуемый финал – смерть двоих из братцев. Порой Янгред ждал этого, надеясь, что станет спокойнее. А вот обязанности его вряд ли изменятся. Оборонять пролив; обучать солдат техникам, перенятым у соседей; рассуживать споры вассалов и следить, чтобы страна не вляпалась в какую-нибудь невыгодную войну, – Янгреду было чем заняться, хотя и не сказать, чтобы занятия его устраивали. С братьями – хилыми, склочными, бледными копиями отца, не унаследовавшими ни его храбрость, ни даже его рыжесть, – Янгред скучал. Вернувшись, он нашел Свергенхайм уже в их руках – без отца, без умерших еще до него королевы-супруги и королевы-матери. Этот неизменно пылающий, неизменно ледяной и неизменно переживающий неприятности мирок он и решил оборонять – пока не охватит тяга снова бежать. Свыкся. Тяги долго не было, но и чувство дома, которое он искал, не пришло. А потом Три Короля вдруг разом клюнули на странную наживку. С неожиданной стороны.

…Теперь, когда вид изменился, Янгред рассматривал поля, зелеными лоскутками стелившиеся по обе стороны широкой дороги. Поля то и дело сменяли чащи, а их – белобокие деревеньки, не временные, не жертвуемые каждый год пламени, а возведенные основательно, надолго. Судя по молодой пшенице, по траве, по пасущемуся скоту, здешний год шел вовсю, в то время как в Свергенхайме он вот-вот должен был завершиться. Было тепло: местный климат смягчали какое-то морское течение и невысокая горная гряда. Янгред слышал, будто здесь, в отличие от приютившейся в междуречье столицы, даже нет снега.

– Трудно поверить, что похожие края скоро будут наши… да, ваше огнейшество?

Хайра́нг догнал его на своей резвой кобыле и поехал рядом. Всмотревшись в худое лисье лицо, Янгред отчетливо увидел в серо-зеленых глазах тень собственного восхищения – восхищения чужим благоденствием. Оба они, даром что знатные офицеры, были сейчас как оборванцы в пиратской сокровищнице: глядели и не могли наглядеться. И так, наверное, ощущало себя большинство солдат.

– Трудно, – ровно подтвердил он. – И я не спешил бы верить. О Хинсдро Всеведущем говорят, что он хитер. Придется очень пристально следить за дисциплиной.

– А сколько заплатить кровью… – Хайранг прищурился, поднимая голову к солнцу. От движения, быстрого, но изящного, несколько шелковистых светло-рыжих прядей тут же упали за спину. – Но это того стоит.

– Пожалуй.

Опасаясь наветов, Янгред избегал заходить во встречные селения на постой; ночи солдаты проводили в лесах. Он не сомневался: каждую взятую у кого-то курицу, кусок хлеба, просто взгляд в сторону женщины – все может припомнить тот, кто призвал наемников. Так что отряды шли мимо, а местные к ним не приближались – не слыша стрельбы, не встречая злобы, не узнавая серых знамен с цветными языками пламени. Не было проблем на границе, никого не выслали навстречу и позже. Не совалась городская стража – лишь на отдельных витках маршрута, держась на расстоянии, части провожали конные отряды стрельцов. Возможно, все здесь просто знали о сделке, но не хотели первыми открывать рот. Далеко все же, до столицы не докричишься, если что.

– Я отправлял разведчиков, – снова подал голос Хайранг. – Осфолатцев в окрестностях нет, кажется, путь чист.

– Да, – без удивления кивнул Янгред. – Здесь пока верны царю, здесь всегда было благополучно и мало что изменилось. Поэтому он и выбрал для встречи такое место…

Он помедлил. Замечание просилось, но не многовато ли он придирался к Хайрангу в последнее время? Дошел до того, что даже привычные утонченные жесты раздражают, хотя раньше по-доброму смешили, дразнить заставляли: «принц Лис». И все же он сказал:

– Послушай, я ценю твою предусмотрительность, но напоминаю: разведка должна быть осторожной. Местные могут испугаться чужаков, шныряющих туда-сюда. Нам нельзя привлекать лишнее внимание, пока я не встречу царского военачальника.

– Как скажете, – смиренно отозвался Хайранг. – Ваше огн…

И снова захотелось одернуть, сильнее. Стало досадно: давно они не говорили на «ты». В детстве, до того как Янгред сбежал в Ойгу, было только так, но по возвращении уже нет. Ничего: ни «принца Лис», ни крепкой дружбы, ни даже простого «ты». О замечании Янгред сразу пожалел. Хайранг и так все знал, был одним из самых способных офицеров кампании, куда осмотрительнее, чем сам Янгред. И вышколенные разведчики его – как есть лисицы.

– Это титул для тех, кто уже седеет, – с напускной безмятежностью сказал Янгред. – Я понимаю, что тебя только что повысили и ты не чаешь, чтобы повысили еще, но лесть тут…

Хайранг перебил его с ровной полуулыбкой:

– К волосам без седины он подойдет лучше. И если кампания будет удачной, вы заслужите его как никто другой.

Не понял или сделал вид, что не понял. И неважно, не скажешь ведь прямо, что грызет. Янгред хмуро отвел глаза. Еще и награду пророчит. Этот предмет разговора нравился ему еще меньше.

– Не будем загадывать, – тему он решил не продолжать и, раз ужалили его, жалить дальше. – И еще. Пожалуйста, не оставляй части надолго. Несколько рыцарей тут говорили о вылазке в город на следующем привале: о хорошеньких крестьянках и каком-то местном медовом напитке. Ты же понимаешь, чем это чревато?

– Да? – Не поворачиваясь, Янгред знал, что в лицо Хайрангу бросилась краска. Он ненавидел беспорядок и шатание, особенно – чисто походные проблемы, связанные с тем, что кто-то возжелал самоволку. – Я не допущу, спасибо! Вот же…

Нет, зря было замечание. Чего не удержался? И как чинить такую дружбу?

– Желание простительно. Люди устали. – Вздохнув, Янгред слегка пришпорил коня. – Недолго осталось до этой… как же… Инады. Ободри их. Но не отпускай. Ясно, Лисенок?

Так переводилось имя Хайранга, так его – сына одного из баронов, своего крестника, – звала королева-мать. Янгреда она – тоже по дословному древнему переводу имени – звала Зверенышем. И сами они в шутку звали друг друга этими прозвищами, когда, играя в лазутчиков, писали тайные письма. Когда-то. Сколько прошло?..

– Как скажете, ваше огнейшество, – прозвучал наконец ответ. Янгред знал, что в его лице ничего не дрогнуло. Огнейшество так огнейшество.

Хайранг его покинул и тут же начал кого-то распекать с видом озадаченной няньки. Янгред криво улыбнулся: а ведь когда-то, без званий еще, лихо гнали бы вперед вдвоем, смеясь и вопя, с восторгом озирая окрестности. Ну и пусть. Все теперь иное, не только слова, которыми можно друг друга звать. Янгред тоже запрокинул лицо к солнцу. В здешних землях оно светило мягко, приветливо. Пахло не камнем и снегом, а сеном и рекой, дышалось так свободно, что кружилась голова. За одни эти запахи и ветер можно было простить и принять многое. Тем более – глупость братьев.

Янгред не помнил, кто первым наскочил на него с восторженными разглагольствованиями о «дельном дельце». Он бы и ухом не повел, если бы дальше не последовало «разживемся землей!». Встревоженный, он решил послушать, а братец (Ритрих, кажется), вальяжно забравшись на трон, уже расписывал головокружительные перспективы «совсем-совсем не войны, просто маленькой прогулки». Как оказалось, и впрямь головокружительные, но разве что в своей мутности.

Понаслышке Янгред знал: соседнее царство – Дом Солнца – бедствует. Под откос там все покатилось, когда правитель повредился рассудком и убил себя и семью. С пресечением династии настало Великое Безвластие: начали отделяться земли, заволновались крестьяне, железнокрылые людоеды повадились воровать скот, да и воины Луноликих кое-что аннексировали. Страна разваливалась на глазах, но выискался новый царь, из бояр, и навел порядок. Это дорогого стоило: возвращая территории и отваживая притязателей, полегли две трети армии, от неурожаев и разрушений истощилась казна. Тем не менее волнения улеглись. Может, новый царь и не был Всеведущим, но управлять людьми умел. Союзников он наградил и возвеличил, голодающих накормил, с бунтующими примирился. Возобновилась торговля самоцветами, золотом, мехами и древесиной. Зазеленели поля. Деньги Хинсдро вкладывал в дороги, в укрепление городов, в постройку крепостей на границах. Последнее имело двойное дно: к границам он усылал служить тех, кого не желал видеть или опасался держать близ себя. В отличие от Вайго, он презирал фаворитизм, доверял лишь паре-тройке бояр. Многие воеводы оскорбились и отказались, молодежь в глушь тоже не рвалась. Крепости стояли, но гарнизоны были слабыми, однажды это подвело царя, но несколько спокойных лет он выиграл. А вот соседи за это время стали относиться к Дому Солнца иначе. Если доброго, пусть вспыльчивого и чудаковатого Вайго любили, то теперь мало кто вообще заезжал ко двору Острары. Дипломатом Хинсдро был холодным, послы возмущались, что пиры его напоминают порой допросы. Слишком опасался боярский царь лунных, так и не признавших легитимность его власти. На каждом шагу теперь видел козни ненавистного Осфолата.

– И это нас сближает! – воскликнул брат, перестав наконец ходить вокруг да около.

«Дельце» заключалось в том, что король Сивиллус затеял жестокую интригу: отыскал где-то якобы уцелевшую дочь Вайго. С ней лунные войска уже пересекли солнечную границу и захватывали город за городом, собираясь «спасти заблудших братьев». «Братьев» – жителей Острары, некогда единой с Осфолатом, а «спасти» – вероятно, воссоединить древнюю империю, посадив на трон девчонку. Хинсдро, конечно, этого не хотел. Тройняшки тоже проявили в вопросе единодушие. Иметь под боком такого соседа! Огромного, дружащего с людоедами! Острара не была Свергенхайму союзником, но, в отличие от Осфолата, никогда не покушалась на его земли. На Пустоши до сих пор помнили войну, в которую пришлось ввязаться, чтобы уберечь от загребущих лунных лап пролив Ервейн. Поэтому, когда Хинсдро начал переговоры о возможном союзе, Три Короля и сами готовы были поквитаться с Луноликими. Окончательно они приняли решение – конечно же, наплевав на необходимость посоветоваться с кем-либо, – выяснив, какую царь назначил цену.

– Он отдаст нам какую-то долину! Три огромных города и все между ними. Поля и леса, речки и озера! Ты понимаешь, что это значит, Янгред? Понимаешь?

На этом месте брат пришел в волнение, мотнул кудрями, вскочил и попытался поймать Янгреда за две широкие цепи, украшавшие его плащ. Попав в захват, он передумал; охая и шипя, принялся растирать собственную руку, засопел. Внимать возражениям он не стал. Следом, в тот же день, веское слово сказали Харн и Эрнц. Они, при всей взаимной неприязни, искренне хотели получить землю для людей, воплотив мечты нескольких поколений. Им пообещали слишком большой кусок, чтобы они задумались, как не подавиться. К тому же…

– К моменту, как мы соберем армию, кончится год, – успокаивали Янгреда на прощание в тронном зале. Скорее всего, это говорил Эрнц, но, может, Харн в хорошем настроении. – Те, кто останется, возделают землю. А к сбору вы наверняка вернетесь.

– А сколько из нас вернется? И какими? Ты думал об этом? – резонно спросил он.

Брат закатил водянистые синие глаза.

– Помилуй, Янгред. Там глупая мелкая девчонка, осфолатцы, которых мы уже били, и пара горсток дикарей. Да и не вам одним придется делать работенку, царь обещал войска. – Он помедлил и подмигнул. – Хм. Ну а если время подожмет – просто повернете. В конце концов…

«В конце концов, кому какое дело?» – вот что читалось в его взгляде. Ожидаемо для тройняшек, но Янгред отчего-то и поныне слышал желчные непроизнесенные слова. Тогда же, рассерженный, он холодно перебил:

– На полпути? Мы вообще-то тоже даем обещания, подписываем бумаги…

«Помогаем людям, оказавшимся в беде». Но этого не произнес уже он: наивно звучало. Скрипнул зубами – даже не рявкнул, а братец все равно опасливо попятился.

– Бумаги, бумаги… – проворчал он и развел руками. – Бумаги теряются, Янгред, горят, переписываются… – Осмелев, он опять немного подошел, прищурился и понизил вдруг голос до приторного шепотка. – Есть много вариантов. Надеюсь, мне не нужно тебя учить, ты же опытнее.

Янгред молча разглядывал его – узкое, но притом почти квадратное лицо, блеклые ресницы, капризные пухлые губы – последнее было фамильной чертой и раздражало даже в собственной внешности. В который раз он задался вопросом, как у двоих очень красивых людей – блистательного огненного Эндре и темнокудрой шелковой полукровки Эрлейль – могло родиться нечто настолько невзрачное, да еще помноженное на три. Брат улыбнулся до ямочек на щеках. Это его немного украсило, но только на секунду.

– Ну вот, к примеру, если у них вдруг будут проблемы с исполнением своих гарантий… нельзя ведь возвращаться с пустыми руками, да? Придумаешь что-нибудь?

Желание схватить его за подмышки и приподнять, а потом ласково поинтересоваться: «Ты за кого меня принимаешь?» было сильным, но, как и нередко, Янгред сдержал его и лишь нервно рассмеялся.

– Мародерство и аннексия? Значит, такой у вас уговор с их царем?

Брат и тут не дернул бровью, более того – заговорил как с ребенком:

– Янни. Янни. Янни. Главная прелесть участия в чужой войне – то, что, как ни крути, мы что-нибудь с нее поимеем, рано или поздно. Но ты же понимаешь… – он хохотнул, – что именно мы хотим больше и скорее всего на свете?

– Понимаю. – Янгред передразнил его слащавый голос. – Леса, речки, птички, цветочки.

– А знаешь, что самое забавное? – Поднявшись на носки, брат даже смог развязно приобнять его за плечи. Янгреда не забавляло ничего, но он уточнил:

– И что же?..

Брат снова заулыбался, а потом даже потер руки. В своих словах он был, похоже, уверен.

– Чтобы получить это, нужно всего-то играть честно и требовать такой же честной игры в ответ. А ты у нас всегда был честным. Ну что, вперед? Леса, речки, цветочки… и высокие моральные идеалы, а?

Так на Янгреда и свалилась эта кампания. Вовремя: желание передушить венценосных родственников уже с трудом удавалось сдержать. Чистый на первый взгляд уговор – военная помощь за деньги и землю – в деле выходил шитым кое-как. Не расправишься с Осфолатом к урожаю – бросай союзников в бою; не доплатят – грабь их почем зря; а еще всегда можно быть убитыми ни за что ни про что. Да и… От новой мысли расхотелось радоваться теплу. Янгред хмуро уставился вперед, поджимая губы.

В Инаде его должны были встретить – кто-то из полководцев, с кем предстояло вести кампанию. Ожидаемо, резонно: что он сам бы делал, как ориентировался бы в незнакомых краях? Здесь не бывали жители Пустоши, а кто бывал, не заходил далеко. Да и местным частям, конечно, был нужен свой командующий, они не слушались бы чужака. Но одна мысль о заросшем дикаре, убежденном, что в атаку надо мчать с барабанами, а бросать легковооруженную пехоту на пикинеров правильно, наводила тоскливый ужас.

Что Янгред знал об острарцах? Прежде их боялись, хотя вооружены они были по меркам цивилизованных королевств скудно, да и техники их отставали на пару десятилетий. Но они брали отвагой, удалью, на удивление хорошими командирами, а еще, что важно, количеством. С ним-то и выходило скверно: при Хинсдро армия сократилась. Вооружение еще больше устарело, от службы повально уклонялись, а новобранцев некому было учить: из великих воевод времен Вайго лишь единицы присягнули боярскому царю, прочие покинули Дом Солнца и подались в наемники. И если лучшие остатки воинства – некое Первое ополчение – ныне защищали столицу, кого мог вести в Инаду человек царя? И какой человек?

Поняв, что круг мыслей замкнулся, Янгред осмотрелся. Поблизости виднелись приземистые, увитые плющом дома; над крышами клубился белый дым. За ними наливалось багрянцем небо; над головой оно, наоборот, подернулось сиреневой синевой. Вечер не крал у земли тепла, лишь одаривал ее красками, как жених невесту, не то что на Пустошах, где сумерки несли лишь уныние и промозглость. Красиво… но глаза нужно было отвести.

Притихли ехавшие сзади, многие потупились. Янгред снова пришпорил коня и зычно велел:

– Поспешим!

Приказ подхватили. Понесли дальше.

Лучше было достичь леса раньше, чем совсем стемнеет и начнут зажигаться огоньки. Янгред знал по себе и замечал по людям: теплый свет чужого крова даже у праздных путешественников – не то что у бесприютных скитальцев – вызывает щемящую тоску. Она была не нужна. Судя по карте, не так далеко лежало место встречи с царевыми людьми. Там примут как подобает. Там станет легче.

Въезжая под хвойный полог, Янгред услышал пение в одном из окраинных домов, сзади. Дети, сидевшие на крыше, нестройно прощались с солнцем – лилась одна из местных молитв; то тянулась, то взлетала короткими трелями. В три детских голоса вплелся четвертый – девичий, покрепче и постарше. А потом, как по ворожбе, его подхватили птицы.

Песня стихла так же быстро, как началась. Отворачиваясь, Янгред почти почувствовал, как в этом окраинном доме вспыхнул первый желтый огонек.