Онлайн чтение книги Сестры
Род

Но не расходиться же всем из-за этого, правда? Родственники в наше время редко собираются. Юбилеи и все чаще похороны. Уходит поколение, как всегда, преждевременно. Удивительно: смерть сближает родню, а другие семейные поводы – уже нет. Смерть близких – чуть ли не единственная причина увидеть людей своего рода. Нас стало меньше, давайте же посмотрим друг на друга. Вы не находите в этом сарказм?

За столом собрались родственники и несколько близких друзей семьи. Один клан, а все такие разные. Тетка Лида – из династии бухгалтеров и торговых работников. Недавно ей сняли стому, но держится бодро. Ее дочка и внук, который работает в налоговой инспекции. Высокий, подтянутый, с особенным выражением лица. Каким? Не понять точно. Налоговым инспекторам выдают специальные памятки, где четко прописано, какое надо стремиться придать выражение своему лицу. Вот у него как раз такое. Непроницаемое, правосудное, уверенное. Люди системы часто отражают в своем облике лицо системы.

Двоюродная бабушка Варвара тоже пришла с дедом Юрой. Дед все время молчит. Опирается на трость даже за столом, потому что рука сильно дрожит без трости. Сколько ему лет? Пятьсот? Кожа на лице стала уже плотной, желтой. В глазах туман времен. Домашние ему помогали мыться. Набрызгали ландышевыми духами. Надели пиджак, жилет, рубашку, майку. Жилет с мохером, дед мерзнет. Дед молчит и роняет слезы – то ли от горя, то ли от старости, то ли от стыда.

Бабу Варю пришлось усадить на две табуретки. Их связали даже и положили подушку сверху. Варвара сама распорядилась о таком троне. Она в свои 87 лет полна сил. И аппетит хороший. Несмотря на скорбный повод встречи, шутит.

– Собралась я в автобусный тур по Северной Европе. Сын купил мне путевку. Но, представляете, меня не хотели сажать в автобус. Старая вы слишком, говорят, Варвара Викторовна. А я им: да кто вам такую чушь в голову вбил? Я еще помирать не собираюсь. Подписала бумажки какие-то, и взяли меня. Стокгольм смотреть.

– Мои мама и папа тоже могли бы смотреть Стокгольм, если бы не их убийцы, – врезала Катя. И градус общей беседы снова упал.

– Мариночка была такой веселой, легкой девочкой. Как перышко порхала. Приезжала к нам в гости когда, мы ей платки давали разные: крепдешиновые, капроновые, газовые с люрексом. Она их привязывала к рукам и бабочку изображала, бабочку-балерину, – моментально переключилась Варвара Викторовна.

– А когда Андрея к нам привела знакомиться, – внезапно проснулся дед, – я так и сказал ей: это твоя судьба. А его отвел в сторонку, говорю, пойдем покурим, как мужики. Он еще папиросу не брал, модничал, отказывался, не курю, говорит. Так я ему сунул папиросу-то прям в рот. И пока он ее держал, сказал ему прямо: обидишь Маринку нашу – убью тебя. Понял? «Понял, – говорит, – понял», – и как начал кашлять. Аллергия у него, что ли, на папиросы была…

И случаи все вспоминались какие-то дурацкие, мелкие. Несоразмерные событию, что ли. Мелочь, пшик.

– А как уж девчонок они своих любили. Боготворили оба. И соляные пещеры им, и музыкальная школа, и лагерь в Крыму выбивали. И клюкву для них Андрей перетирал с сахаром, чтобы витамины были. Всегда о дочках своих беспокоились. В институты устроили. Катю замуж выдали. А Машу вот не успели, – тетя Лена опять залилась слезами.

– Эх, жаль, такие молодые ушли, – кто-то из-за стола сказал.

– Да, до шестидесяти лет не дожили. А я вот дожила и сестру похоронила.

– Андрею же было шестьдесят вроде бы. Он же пятьдесят седьмого года.

– Да декабрьский он. Чуть-чуть до шестидесяти не дожил.

Вспоминали молодость, как встретились Андрей и Марина. Андрей напорист был, под окнами дежурил. А красивый какой! Марина его даже боялась. А он вычислил, в каком окне свет зажегся, когда проводил ее, и пришел с родителями знакомиться. Кефир принес и торт «Полено». Марина на первом курсе училась. Свадьбу сыграли быстро – Катя уже торопилась появиться на свет, живот не хотели показывать в платье свадебном. Восемнадцать исполнилось – и сыграли. По тем временам все проще было. Плясали во дворе. Стола два было – для домашних и для соседей. Отец Марины, Лев, ходил по подъездам, наливал всем: дочка замуж выходит. Умер он быстро, не дождался внуков. Цирроз.

Как на квартиру копили, вспоминали. У родственников занимали. Марина в аспирантуру пошла. Преподавать выходила на полставки. Потом стенку домой купили. Кате собаку, английского сеттера Тобика.

Серебряную свадьбу хотели отметить, но что-то суета на работе закрутила, так и не стали. Простые истории.

А потом посыпались разные семейные тайны. Про бабушек-прабабушек-теток, у которых дети были не только от законных мужей, но от цыган или партийных работников. Партийные работники в давние времена были люди влиятельные, доступ к продовольственным распределениям имели. Прадед Дима, говорят, еще две семьи имел, но связь утрачена. А Алексей Лазаревич закопал свое золото по дороге в Москву, и не найти теперь. А золота было много.

А прабабка Виолетта рассказывала, как они мел перетирали в муку всей семьей ночью. Чтобы вместо мешка с мукой отдать на продразверстку мешок с мелом – иначе не выжить.

А у деда Лазаря был кожаный плащ, весь истыканный ножами. Он в МУРе работал, бандитов ловил.

Истории родственников сплетались и перепутывались в один клубок. Разные поколения дедов и бабушек, причудливые судьбы. Катя несколько раз пыталась навести порядок в семейных воспоминаниях, даже записывала где-то, но все эти упорядочивания не держались в памяти и опять перемешивались. Жизни предков превращались в легенды, семейные предания, и уже не важно было, кто их главный герой, главное, что все это – прошлое их рода. Та правда, из которой выросли они, две сестры – Катя и Маша.

Наивные и страшные факты иногда обрастали смягчающими байками – наверное, чтобы не сойти с ума. Прожить невыносимую тяжесть бытия.

Например, считалось, что Иван Антипыч, тот, который враг народа, не умер в Рыбинской тюрьме, а бежал. Говорят, в Америку. Так его жене товарищи сказали. И всем было понятно, насколько фантастична версия, но ее передавали через поколения. И теперь уже сын Кати, Артем, носил это знание и хвастал перед школьными товарищами: мол, есть американцы в их роду.

А еще обязательно вспоминали про ссыльных литовцев в Сибири, сколько их там померзло тогда. К бабке Виолетте дети прибегали домой погреться. Ноги босые, обмерзшие. Она из телогрейки им какие-то носки смастерит, нацепит на ножки. Накормит, они обратно убегают к мамке в барак ночевать. Жалко невозможно их было, но ничего не сделаешь. Когда Виолетта была жива, все время на этом воспоминании рыдать начинала. Проклинала Сталина. А потом уже ее внучки вспоминали рассказ тот и тоже плакали.

Как Варвара Викторовна брата своего старшего на саночках хоронить везла. Ему тринадцать, ей одиннадцать всего было. Воспаление легких. Мать отболела, а Николай не справился. И решила она тогда, по дороге той зимней идя, стать врачом во что бы то ни стало. И ведь стала!

В памяти Кати и Маши истории хранились сюжетами, легендами. Запоминалось, что происходило, но с кем именно это происходило, путалось или вовсе забывалось. А важно ли, с кем именно – с какой теткой или дедом? Все же свои, значит, история принадлежит роду. Хоть так запомнить. И, кто знает, возможно, до ушей Кати и Маши истории уже дошли с некоторыми искажениями, как и они потом будут пересказывать не слово в слово. Одни детали отпадают, другие обрастают подробностями. Точность факта уже вызывает вопросы.

А что было скрыто? Сколько тайн, не поведанных никому, покоится в могилах? Наверное, самых страшных, самых стыдных, самых опасных тайн. Так, бабушка Андрея Петровича до смерти молчала, не говорила, какого она рода, и о детстве своем не рассказывала. Боялась. В каждой комнате у нее висел портрет Сталина как оберег – чтобы семью ее не тронули. Почти до двухтысячных годов довисел, но все знали, что Сталина она люто ненавидела, но тайком.

А бабушка по матери рассказала за месяц до смерти, что была замужем еще до деда, до Льва. И пришлось ей мужа обмануть, того, первого, и поддельные документы сделать на другую фамилию. И не только документы, но еще и аборт на сроке позднем, уже месяцев шесть было. И вот перед смертью к ней этот мальчик стал приходить. Она его в постель к себе клала и не разрешала эту часть кровати трогать, чтобы младенца случайно не задели.

Эх, было всякое: и болезни, и лишения. Смерти, смерти, смерти. Но род выжил. Есть куда продолжаться. И умирать кому еще есть.

Потом беседы переросли во что-то повседневное. Зарплаты, планы, политическая обстановка, школы, санатории, консервирование, лекарства от рака. Вынесли пироги, конфеты и чай. Гости начали разъезжаться.

И под конец:

– Что же мы так редко видимся-то? Родня же. Вон все какие самостоятельные. А давайте летом поедем все вместе в Геленджик? Помните, мы ездили раньше, в частный сектор. Нина, Катя, помните же? Вы малые были еще совсем. Нет? А мы ездили? Или к Николаю нашему в Новосибирск нагрянем? Гостиницу возьмем. Будем там достопримечательности смотреть.

– На похороны, может, и приедем. А так дорого очень, – включилась в беседу Лида.

Люди расходятся, надевают свои хмурые одежды. У них такие чужие лица, такие родные лица.

«Вот они – лица моего рода. Моя история. Кровь моих родителей и моя кровь», – думала Маша.

«Неужели они тоже безразличны к судьбе моих родителей? Никто из них не готов наказать убийц», – думала Катя.

И теперь ко всем бесконечным историям рода добавится еще одна – про Марину Львовну и Андрея Петровича, которые ехали из загородного дома в Москву и по дороге перевернулись. Новую дорогу проложили: асфальт высокий, ровный. В темноте не вписались в поворот. Вылетели в канаву. Не могли сами выбраться из кабины, как-то их там прижало сильно. Сколько они там пробыли? Час, два. Дорога местного значения, проселочная. Машин мало, освещения нет. Может, и проезжал кто, но не видели машину в канаве. А может, и видели, но не остановились, мало ли что. Нашел их сосед. Вызвал помощь. Попытался вытащить. Андрей уже без сознания был, а Марина даже отвечала что-то. «Скорая» приехала через полтора часа: ехать далеко, другие вызовы. Область – не Москва: машин, врачей, больниц – всего не хватает. Пока разбирались, куда доставить, Андрей умер на месте. А Марина в больнице уже скончалась от полученных травм.

Поговаривают, что могли и спасти. Если бы в Москве. Если бы сразу «Скорая», если бы операции в Склифе, говорят, выжили бы. Андрею бы руку ампутировали, но все остальное можно было бы подлатать. А тут вон оно как сложилось.