Онлайн чтение книги Шарло Бантар
Глава двенадцатая. На холмах Монмартра

22 мая, по приказу Главного штаба, коммунары отступали из юго-западных предместий к центру Парижа, где теперь с лихорадочной быстротой воздвигались баррикады.

Кливель разделил свой батальон: мужчин он повёл в Тюильри, откуда им предстояло защищать подступы к ратуше, а женщин и детей направил в распоряжение генерала Ла-Сесилии,[60]Ла-Сесилия — генерал Коммуны, один из отважных гарибальдийцев, принимавший деятельное участие в борьбе парижских рабочих. После подавления Коммуны жил в изгнании. на холмы Монмартра.

Гастон шёл рядом с Елизаветой Дмитриевой.

Ещё с первого дня их встречи, у ворот Майо, Елизавета обратила внимание на недетскую серьёзность Гастона, на его изобретательность при выполнении любого приказа командира.

По дороге на Монмартр она заговорила с юношей.

— С монмартрских холмов, — сказала она, — можно пустить снаряд в любую точку Парижа. На холмах тебя, наверное, опять поставят у пушки.

Гастон промолчал. Дмитриева посмотрела на него изучающим взглядом и спросила:

— Жалеешь, что пришлось оставить Майо?

— Мне не хотелось уходить от Монтерре и Дерера. Но из ружья стрелять мне больше нравится, чем из пушки.

— А я-то думала, что тебя как раз увлекла пушка! — удивилась Елизавета неожиданному признанию Гастона.

— Нет! — убеждённо сказал юный коммунар. — Уже четыре дня, как я воюю, а только вчера увидел настоящую битву. Враг стоял у меня перед глазами, я целился прямо в него и сразу видел, попал я или только зря погубил пулю.

— А ведь и там, на батарее у ворот Майо, когда ты стрелял из пушки по невидимому врагу, и у полотна железной дороги, когда посылал пули из ружья, у тебя была всё та же цель. Ты громил врага, который снова хочет заковать в цепи свободный Париж.

— Так-то оно так, — сказал Гастон, — но вчера мне довелось увидеть своими глазами, как удирал неприятель от наших пуль, и мне так хотелось бежать вперёд догнать эту нечисть и раздавить, как давили мы крыс пожиравших зерно в амбарах!

«Всего четыре боевых дня прибавилось к пятнадцати годам этого юноши, — подумала Елизавета, — но и четыре года не сделали бы его таким зрелым человеком и стойким борцом. Сколько бы ни продержалась Коммуна, её недолгие дни приблизят торжество свободы на много-много лет…»

Гастон был поражён, когда увидел на Монмартре десятки пушек и митральез, валявшихся в общей куче. Грязные, нечищеные! Юный коммунар возмутился. Разве здесь не те же коммунары, что стояли у пушек Майо? Разве на Монмартре нет своих Краонов и Дереров?

Присмотревшись, Гастон заметил, что человек тридцать добровольцев обсуждают, где и как надо возводить баррикады.

У отдельных орудий, налаживая их, возились несколько национальных гвардейцев. Гастон бросился к ним, засыпая их вопросами:

— Почему не стреляют пушки? Кто здесь командир?

— Отчего, спрашиваешь, молчат наши пушки? — отозвался Мартен, немолодой, давно, видимо, не брившийся федерат, укладывая разбросанные в беспорядке семифунтовые ядра. — Да оттого, что распоряжаться некому. Приказ военного министра читал?

— Нет, не читал, — недоумевая, ответил юноша. — О чём это?

— О том, что нет больше ни Главного штаба, ни главнокомандующего! Каждый квартал сам должен теперь заботиться о своей защите… Ну вот, те национальные гвардейцы, что здесь находились, и разошлись по своим кварталам. Монмартр оказался брошенным на произвол судьбы.

Гастон не сразу понял смысл слов Мартена.

— Сколько здесь пушек? Сколько канониров? — продолжал он допытываться.

Ему не терпелось поскорее вернуться к орудийному лафету. В то же время он опасался, как бы его не заставили сменить шаспо на лопату или кирку.

— Ты не смотри, что здесь много орудий. Кто-то потрудился их заклепать. Только всего три в порядке. У остальных лафеты либо испорчены, либо их вовсе нет. Ядра есть, да вот с зарядами плохо. Как случилось, что начальство забыло про Монмартр, ты меня не спрашивай. Сам ничего понять не могу. Я канонир и хорошо знаю только одно: если бы вчера выпустили отсюда несколько ядер по солдатам, занявшим Трокадеро, версальцы удрали бы в панике. Ну, а теперь…

Отчаянный крик, похожий на вопль не то перепуганного, не то разъярённого животного, прервал Мартена:

— Не убивайте! Ради бога не убивайте!

Гастон бросился навстречу кричавшему человеку, которого вели две вооружённые женщины.

— Мы схватили версальского солдата, — сказала одна из них.

Вторая молча держала наготове штык своего шаспо, на случай, если бы пленный вздумал сопротивляться.

Задержанный был мужчина лет тридцати. Очутившись за стеной баррикады, среди коммунаров, он весь сник, его воинственный пыл угас. Он исподлобья озирался по сторонам и лепетал плаксивым голосом.

— Да мы что… мы люди подневольные. Что скажут, то и делаем. Не погубите! Век буду помнить, отслужу…

— Венсен?! Ты?.. — вырвалось вдруг у Гастона.

Пленный оказался из его деревни.

Солдат вздрогнул, поднял голову, невольно сделал несколько шагов по направлению к Гастону, стоявшему с ружьём в руках, затем отступил.

— Ты здесь, Гастон? Заодно с ними?!

— Венсен! — пронзительно закричал Гастон. — Ты охотишься на коммунаров?! Убить тебя мало!

— Эй вы, земляки, хватит! — остановил Гастона национальный гвардеец Клод Прэнс. — Наговоритесь и поспорите на досуге, теперь не время!.. Послушай, — обратился он к Венсену, — ты не щетинься так и не дрожи. Никто тебя тут не тронет без справедливого суда. Малыш отходчив, а какие повзрослей, те понимают, кто тебя одурачил. Ты не первый и не последний. Только всё-таки надо и свою голову на плечах иметь. Посмотри, с кем ты воевал, против кого шёл! Руки наши в мозолях, как и у тебя.

— А чего вы бунтуете? — огрызнулся Венсен. — Из-за вас домой нас не отпускают…

— Под прусские пули тебя кто погнал? Рабочие? Кто тебе эту дурь вбил в голову?

Венсен угрюмо молчал.

— Это полковой поп говорил? — настаивал Прэнс.

Солдат с удивлением взглянул на него и нерешительно ответил:

— Он самый…

Тем временем подошёл командир и приступил к допросу Венсена:

— Как ты сюда попал?

— Через Обервилье.[61]Форт Обервилье, занятый прусскими войсками, входил в нейтральную зону.

— Да ведь там пруссаки!

— Они пропускают наших.

— Ты, значит, заодно с врагами Франции?

Венсен молчал.

— Зачем пробирался в Париж?

— Я отстал от батальона, искал своих, — сумрачно ответил пленный.

Одна из женщин, взявших в плен разведчика, подала командиру бумажку.

— Это нашли у него в кармане. Тьер снова пытается нас запугать! — с ненавистью в голосе сказала она.

Командир взял листок и быстро пробежал его глазами. Последние слова он прочитал вслух:

— «Если даже нужно будет потопить Париж в крови, если нужно будет похоронить восставших под развалинами сожжённого города, это будет сделано…»

Командир скомкал листок и швырнул его на землю. Он сурово посмотрел на Венсена:

— Ради этих зверей ты убиваешь своих братьев и сам лезешь под пули!

Солдат понурил голову и молчал.

— Отведите его в штаб, — распорядился командир.

Собравшиеся добровольцы между тем приступили к постройке укреплений.

Как это ни казалось странным, Монмартр до последнего дня оставался неукреплённым.

Женщины и дети работали вместе с рабочими-специалистами так дружно и согласованно, что казались опытными строителями. Они нагружали булыжникам корзины, а мужчины укладывали их рядами.

Из-под ловких рук быстро вырастали крепостные стены в три метра шириной и такой же высоты, с амбразурами для стрелков. Перед каждой стеной бы вырыт глубокий ров.

В некоторых местах укрепления представляли собой просто груду камней и песка в человеческий рост вышиной. Песок и землю дети непрерывно подвозили на тачках с бульваров.

При такой дружной работе в течение нескольких часов здесь были возведены баррикады, на постройку которых ещё недавно требовалось две недели.

— Почему мы не делали этого раньше? — сокрушались строители. — Как можно было полагаться на подрядчиков! Они, наверное, получали больше денег от Тьера, чем от Коммуны.

— Тьер и сам получал от Государственного банка больше, чем Коммуна, — сказал кто-то.

— А потом эти деньги возвращались в Париж, прямёхонько в руки тьеровских шпионов, — сказала пожилая женщина, стряхивая с рук песок.

— Эх, попался бы мне хоть один из них!..

Звуки барабана заставили работавших повернуть голову к самому высокому холму Монмартра.

Генерал Ла-Сесилия, прославившийся своей смелостью, готовил к бою собравшихся здесь национальных гвардейцев и давал необходимые указания артиллеристам.

Узнав, что Гастон стрелял из орудий Майо, генерал присоединил его к группе артиллеристов, приводивших в порядок пушки и митральезы.

Ла-Сесилия послал депешу Совету Коммуны, описав жалкое состояние обороны Монмартра. Он умолял членов Коммуны лично явиться сюда, на эту важнейшую крепость революционного города, и прислать в подкрепление людей и боевые припасы.

Генерал хотел скорей открыть огонь по Батиньолю, откуда версальцы атаковали баррикады на улице Кардине. Там федераты под командой Малона и Жаклара самоотверженно удерживали проходы к сердцу Монмартра.

Время уже шло к вечеру, а подкрепление всё не приходило.

Неожиданно, к общей радости и удивлению, появился Домбровский.

— Я пришёл к вам как простой солдат, — сказал он генералу Ла-Сесилия. — Приказом военного делегата устранено всякое центральное руководство, и Национальная гвардия растворилась в общей массе защитников Коммуны.

— Здесь, Ярослав, вы остаётесь по-прежнему генералом Коммуны. Примите командование маленькой, но готовой на всё армией Монмартра, — ответил Ла-Сесилия, пожимая руку Домбровскому.

Кругом раздались возгласы одобрения.

— Я готов принять на себя всю ответственность. Но знайте: нам теперь неоткуда ждать помощи. Вы послали телеграмму в ратушу, но там некому дать на неё ответ. Члены Совета разошлись по округам, чтобы руководить защитой своих улиц. Отныне нет более единого центра управления всей жизнью революционного Парижа. Только мы с вами отвечаем за Монмартр.

Не теряя времени, Домбровский принялся осматривать укрепления, давая распоряжения защитникам. Подойдя к артиллеристам, отвечавшим неприятелю частым огнём своих немногочисленных орудий, Домбровский заметил Гастона. Юноша заряжал пушку.

— Ну вот и довелось нам опять с тобой встретиться! — сказал генерал, и на лице его мелькнула улыбка.

Юный канонир зарделся и, выпрямившись по-военному, ответил:

— Мне с тех пор два раза снилось, что я воюю под вашей командой, генерал.

— Сон в руку! — засмеялся Домбровский и нагнулся к пушке Гастона, проверяя линию прицела.