Онлайн чтение книги Сидни Шелдон: Сорвать маску-2, или Молчание вдовы Sidney Sheldon’s The Silent Widow
Глава 5

– Доктор Робертс. Николя Робертс. Вопрос очень простой, сынок: это мужчина или женщина?

Над столом Трея нависли два копа. Выглядели они внушительно. По мнению Трея, даже угрожающе. Еще бы: два здоровенных полицейских и маленький черный парнишка, к тому же бывший наркоман и барыга, сбывавший мет и кокс в Вестмонте, южном районе Лос-Анджелеса. «Аллея смерти» – вот где он ошивался еще совсем недавно.

– Сейчас у нее пациент.

Тот коп, что был ниже ростом и толще, с большими влажными и на удивление бледными губами, походившими на толстых опарышей, сверлил Трея взглядом.

– Это там? – кивнул он на дверь кабинета.

Полицейской формы на нем не было, и значок он не показывал. Точнее сказать, оба копа значки не предъявили. Однако все в них – от вальяжного самодовольства до манеры растягивать слова – указывало на то, что они представители закона. Трею даже в голову не пришло спросить их фамилии и звания.

– Да, там, – подтвердил он послушно. – Но как я сказал раньше, у доктора Робертс сейчас пациент. Во время сеанса ее нельзя беспокоить.

– Да неужели? – Толстый коп неприятно улыбнулся и направился к двери.

– Брось, Мик, – миролюбиво заметил второй полицейский и похлопал толстого по плечу. – Подождем немного.

– Подождем?

Губы-опарыши недовольно изогнулись, однако высокий коп не обратил на это внимания и направился к итальянскому кожаному дивану. Подхватив со столика журнал «Психология сегодня», он как бы невзначай спросил:

– Сеанс длится минут пятьдесят, верно? Я ходил к психологу после развода.

– С которой из твоих жен? – поддел толстый коп, усаживаясь рядом. Ему явно не нравилось ждать под наблюдением Трея.

– Да с каждой из них, – улыбнулся напарник. – Всякий раз я был просто раздавлен.

Губы-опарыши поджались. Толстяк выглядел точно так, как должен выглядеть мерзкий коп в Лос-Анджелесе: зажравшийся, туповатый, впитавший ненависть к черным с молоком матери и стрелявший прежде, чем пошевелит мозгами. Судя по тому, с каким омерзением он поглядывал на Трея, на жирном теле вполне могла быть свастика, набитая много лет назад, – настолько очевидными были его расистские наклонности. Возможно, второй полицейский был ничуть не лучше, однако явно получил неплохое образование и научился скрывать мысли за вежливой улыбкой. А быть может, считал, что роль хорошего копа развяжет язык доктору Робертс лучше, чем хамство.

О, Трей неплохо разбирался в людях. Он не был психотерапевтом, но порой безошибочно ставил диагноз пациентам доктора.

– И долго еще? – Губы-опарыши опять поджались, когда их обладатель посмотрел на настенные часы. Взгляд был таким неприязненным, словно часы были косвенно виноваты в происходящем.

– Еще пятнадцать минут, – тотчас откликнулся Трей. Он сообразил, что копы пришли узнать о Лизе и ее частной жизни. Скорее всего они запросят все записи сеансов и будут копаться в чужом грязном белье. При мысли об этом парню стало мерзко.

Трей повидал, как люди покидают этот мир тем или иным способом. На жертв убийств и дохлых торчков он тоже насмотрелся. Но эти смерти случались в другом мире. Перестрелки, передоз, разборки в подворотнях для окраин, где вырос Трей, были привычной картиной – грустной, но привычной.

Но это!

Лиза была совсем из другого мира – мира белых, красивых и богатых жителей Лос-Анджелеса, мира, в котором умирают в постели от старости. Как такое дерьмо проникло в прекрасный мир Лизы и доктора Робертс? Мир, в который его вытащили из грязи, приняли как родного ребенка, уважали.

Этим дрянным копам здесь не место! Они притащили в светлый офис доктора всю мерзость своего мира!

– Быть может, воды? – вежливо спросил Трей.

– Спасибо, воздержусь, – покачал головой «хороший коп».

– А я хочу колы, – заявил толстяк, не отрывая взгляда от смартфона. Больше он ничего не произнес, но в воздухе очевидно повисло: «Живо, черножопый!».

Трей раздраженно сжал кулаки под столом. Ему чертовски хотелось сказать, что колы нет, но инстинкт самосохранения, не раз спасавший ему жизнь в подворотнях, заставил прикусить язык.

«Не связывайся с копами. Никогда не нарывайся».

Анна Бейтман сидела в кабинете психотерапевта, неловко скрестив ноги, прикрытые льняной юбкой. Ее движения были неторопливыми, полными грации, как у балерины. Никки нравилось следить за Анной из-под ресниц. Ночью она видела свою пациентку во сне. Сон не имел эротического подтекста, но вполне очевидно говорил о тайном интересе. Пожалуй, навязчивое желание смотреть на Анну Бейтман доктор Робертс могла отнести к разновидности вуайеризма. Возможно, такой необычной Анну делала принадлежность к творческой профессии. Какая разница, танцует женщина или играет на скрипке? И то и другое могло придать ей неуловимую грацию и загадку, которые заставляют мужчин смотреть вслед.

– Она ходила к вам, да? Была вашей пациенткой? – спросила Анна.

– Ты же знаешь, что я не могу разглашать такую информацию, – мягко сказала Никки.

Как и все, Анна смотрела новости и сопоставила факты. Ей явно хотелось обсудить произошедшее.

– Понимаю. Можете не рассказывать. – Она сверлила взглядом свои колени. – Я и так знаю: мы часто сталкивались с Лизой в приемной. Бедняжка.

– Да.

У Никки перехватило горло. Лиза выпорхнула из ее кабинета такая счастливая, полная надежд, так уверенно смотрела в будущее… которого у нее не было.

Теперь доктор Робертс уже ничем не могла помочь Лизе Флэннаган, однако все еще могла помочь Анне Бейтман. Прекрасная, не испорченная современным обществом Анна, пожалуй, была единственной пациенткой, которой Никки хотела помочь самым искренним образом. В свои двадцать шесть Анна играла на скрипке в первом составе филармонического оркестра Лос-Анджелеса, что было немалым успехом. Однако воспитанная чересчур строго, Анна вела жизнь, не соответствующую возрасту. Подростком она постоянно моталась по гастролям, объездила полмира. Как-то почти невзначай вышла замуж за влиятельного мужчину значительно старше себя.

Анна была хороша собой – с белоснежной, как алебастр, кожей и огромными карими глазами. Милая и застенчивая, она терялась в разговорах и предпочитала сверлить глазами пол. Только скрипка меняла ее кардинально, выпуская наружу пылкую женщину, поглощенную вихрем нот. Увидев Анну на сцене, мужчины теряли голову. Ее муж также пал жертвой этого дивного сочетания невинности и страсти. Он увез красотку в огромное поместье, где осыпал подарками и дорогими вещами, носил на руках, но почти никогда не выпускал из поля зрения.

Потребовалось немалое время, чтобы Анна смогла освободиться из-под его неусыпного контроля. Нельзя сказать, что она не любила мужа, но брак был заключен так стремительно и в столь юном возрасте, что его вполне можно было отнести к ошибкам юности. Только повзрослев, она наконец поняла, что любовь всей ее жизни – музыка – настойчиво требует возвращения в Лос-Анджелес. Анна трудно переживала расставание с мужем, и поэтому решилась на терапию. За последние три месяца ей удалось почти полностью открыться чуткой Никки, и она часто приходила за советом.

– Не нужно бояться, – сказала Никки. – То, что случилось с Лизой, ужасно. Но в нашем мире случаются вещи пострашнее. Да, ты встречала ее в клинике, но это не делает вас подругами. Случайная прохожая, не более того.

– Все верно, – кивнула Анна, робко улыбнувшись. – Я все принимаю близко к сердцу, вот дурочка.

– Вовсе не дурочка, – покачала головой Никки. – Смерть страшна сама по себе, тем более смерть через насилие. Но это ужасное происшествие никак не связано с твоей личной драмой, Анна. Не стоит переживать за весь мир.

Сеанс подошел к концу. Никки встала проводить пациентку. Ее клиенты на прощание часто пожимали ей руку, но Анна обычно обнимала, как сестру. Порой Никки казалась, что она мать дочери-подростка, которая неохотно идет в новую школу. Стыдно было признаться, но зависимость Анны от встреч с ней Никки даже нравилась. Анна Бейтман была ей почти как подруга.

Однако в этот раз, когда юная скрипачка обняла ее, Никки застыла, заметив в приемной двух мужчин, сидевших на кожаном диване, которые смотрели на нее в упор.

Никки сдержанно похлопала пациентку по плечу и, кивнув гостям, спросила:

– Я могу вам помочь?

Тот, что был моложе и выше, поднялся, протянул ей руку и вежливо представился:

– Детектив Лу Гудман, полиция Лос-Анджелеса. А это мой напарник, детектив Мик Джонсон.

Никки коротко пожала руку Гудмана.

– Вы насчет Лизы, верно? Ужасный случай.

Она протянула ладонь второму копу, но тот неприязненно пожал плечами и рявкнул, покосившись на Трея:

– Не тут! В кабинете.

У Никки появилось ощущение, что толстый полицейский ей смутно знаком, но она и бровью не повела.

– Как вам будет угодно.

Она широко распахнула дверь, предлагая мужчинам пройти в кабинет.

Детектив Мик Джонсон слушал доктора Робертс, не сводя с нее пристального взгляда. Вопросы задавал его напарник. Ответы были краткими.

– Когда вы в последний раз видели Лизу Флэннаган?

– В день смерти.

– На сеансах Лиза говорила, что ей угрожают или что она опасается за свою жизнь?

– Нет.

– Знаете ли вы кого-то, кто мог желать Лизе смерти?

– Нет.

Гудман задавал вопросы вежливо и ни разу не попросил дать более развернутый ответ. Казалось, односложные фразы Никки его устраивали. Он смотрел в блокнот и делал пометки.

Джонсона такой допрос раздражал. Он не верил Никки. Она никогда не нравилась ему. Проклятая сучка даже не вспомнила его! А вот он ее не забыл. Глядя теперь, как эта самоуверенная дрянь держится – едва ли не надменно, – с каким нарочитым презрением поправляет каштановые волосы и пожимает плечами, Джонсон чуть не лопался от бешенства.

– Миссис Робертс, может статься, что вы последняя видели мисс Флэннаган живой, – заметил Гудман и подался вперед, глядя на нее в упор. – Вы же понимаете, какое значение может иметь каждая деталь. Поэтому нам важны любые мелочи, они могут навести на след.

– Я понимаю, детектив, – ответила Никки. – Но не уверена, что могу вам помочь. После сеанса Лиза казалась весьма довольной собой и уходила в отличном настроении. Она недавно рассталась со своим парнем…

– Парнем? – ядовито переспросил Джонсон. – Вы про ее сладкого папика Уильяма Бадена?

В голосе толстяка сквозило презрение. Сама мысль, что красивая молодая женщина ложилась под грязного старика, наполняла его ядом.

– Да, – опять односложно ответила Никки.

– Давайте называть вещи своими именами. Она крутила интрижку со старым богатеньким папиком, к тому же женатым. И все, что вашей пациентке было нужно, – это его тугой кошелек. – Джонсон сделал вид, что не заметил осуждающего взгляда Гудмана. – Эта Лиза была первоклассной шлюхой, не так ли?

– Не берусь судить, почему моя пациентка встречалась с Уильямом Баденом. Я не имею права оценивать своих пациентов, детектив. – Никки говорила с прохладцей, пытаясь не поддаться на провокации чертова сексиста. – Могу лишь повторить слова Лизы, что она предприняла шаги к расставанию с Уиллом и, похоже, радовалась собственной решительности.

– А она не говорила, что спешит на какую-нибудь встречу после сеанса? С другом например? Может, ее кто-то подвозил? – вмешался Гудман, взглядом остановив попытки напарника встрять в разговор с комментариями.

– Нет. Она уходила одна. Если сеанс выпадал на среду, Лиза была без машины.

Копы переглянулись.

– Почему?

Никки пожала плечами.

– Простите, я не в курсе. Но в тот день шел дождь и я одолжила ей плащ, чтобы не промокла.

Детектив Джонсон внезапно перестал лопаться от бешенства и недоуменно уставился на доктора.

– Что вы сказали? На убитой был ваш плащ?

– Да.

– Можете его описать, доктор Робертс?

Никки ответила, что плащ был самый обычный, но оба полицейских пришли в возбуждение.

– Благодарим вас, миссис Робертс, – тепло улыбнулся Гудман. – Вы нам очень помогли.

У него была занятная манера говорить, подаваясь вперед и глядя в глаза, словно, кроме него и Никки, в кабинете никого не было. Слова он произносил со значением, даже если они были простой формальностью.

Словно для контраста, его напарник всем видом изображал одновременно презрение и гнев, будто заранее обвинял собеседника во всех грехах. Вопросы Джонсона были провокационными, а о вежливости детектив имел весьма смутное представление. Но даже он, услышав о плаще, как-то внезапно притих.

Но ведь это был самый обычный дождевик!

Едва полицейские ушли, в дверь постучался Трей.

– Простите, док, не уверен, что вел себя правильно. Знаю же, что нельзя прерывать сеанс, поэтому и заставил их ждать. Кажется, тому толстяку это не понравилось.

Никки похлопала его по плечу.

– Все хорошо, Трей. Ты поступил совершенно правильно. Ты сам в порядке? Тебе ведь нравилась Лиза.

– Я взял себя в руки, – пробормотал парнишка, – но до сих пор в шоке.

– Как и я.

– Она была такой красивой.

– Да, очень.

– В такие моменты мне не хватает доктора Дугласа, – выпалил Трей. – Понимаете?

У Никки сжалось сердце. Губы дрогнули.

– Ой, зря я это сказал! Простите!

– Не извиняйся. Ты скучаешь по нему, и это нормально. Я тоже скучаю. Имя моего мужа вовсе не под запретом. Это не табу.

Позже, когда Трей уехал домой, Никки еще долго сидела в кабинете, и она думала о Дугласе, представляла, как бы он отнесся к смерти Лизы, что бы сказал на это. Потом размышляла о самой Лизе, о сердитом копе, который назвал Лизу шлюхой.

Никки не осуждала толстяка за гнев. После смерти мужа она и сама очень долго жила во власти гнева и знала, как трудно контролировать эту эмоцию.

Никки достала из кармана визитку детектива Гудмана. Того, что играл роль хорошего копа.

Лу Гудман.

«Лу». Ну и ну…

Внезапно Никки стало любопытно, увидятся ли они снова.