Про лешего

Онлайн чтение книги Скоморошины
Про лешего

Приводятся тексты из сборников А.Афанасьева, Н.Онучкова, Д.Садовникова, Д.Зеленина, А.Смирнова, Е. Резанова, Н.Иваницкого, М.Смирнова.

Про леших

/1. Раз охотник шел лесом и привели его собаки к норе, а в нору-то эту Леший девицу затащил. Вот он подошел к норе и кричит (охотник-то):

– Кто там?

– Человек.

– Какой человек?

– Такой же как ты.

– Вылазяй сюда!

– Нельзя, – говорит, – мне: я вся ободранная. Кинь одежу – я вылезу.

Охотник кинул в нору свою одежу, девка и вышла из норы. (Лешаго в то время в норе не было.)

( Записано в Симбирске )

/2. Леший проигранных крыс целое стадо гнал и подгоняет к кабаку; (а лешие на крыс и зайцов играют в карты, все равно как мы на деньги); подогнал и кричит целовальнику:

– Отпирай, подай вина!

Тот сперва не дал, потому поздняя ночь была; (они ночью перегоняют). Леший взял, приподнял кабак за угол, кричит:

– Давай четверть водки!

Тот испугался, поставил ему. Леший одним духом выпил и деньги отдал, кабак опять как надо поставил и погнал крыс дальше.

Свети, светило

Нашински мужики не однова в лесу лешего видали, как в ночное ездили. Он месячные ночи больно любит: сидит, старик старый, на пеньке, лапти поковыриват, да на месяц поглядыват. Как месяц за тучку забежит, темно ему, знашь, – он поднимет голову-то да глухо таково:

– Свети, све-тило, – говорит.

Как леший с водяным раздружился

В одном лесу глухое озеро было. В озере водяной жил, а в лесу – леший, и жили они дружно, с уговором друг друга не трогать. Леший выходил к озеру с водяным разговоры разговаривать.

Вдруг лиха беда попутала: раз вышел из лесу медведь и давай из озера воду пить. Сом увидал да в рыло ему и вцепился. Медведь вытащил сома на берег, загрыз его и сам помер.

С той поры леший раздружился с водяным и перевел лес выше в гору, а озеро в степи осталось.

Леший и целовальник

Леший проигранных крыс целое стадо гнал и подгоняет к кабаку (а лешие на крыс и зайцов играют в карты, все равно как мы на деньги). Подогнал и кричит целовальнику:

– Отпирай, подай вина!

Тот сперва не дал, потому поздняя ночь была (они ночью перегоняют). Леший взял, приподнял кабак за угол, кричит:

– Давай четверть водки!

Тот испугался, поставил ему. Леший одним духом выпил и деньги отдал, кабак опять как надо поставил и погнал крыс дальше.

Лесовик

В одной деревни жил был старик. У его был сын и три доцери. Вот старик стал умирать и говорит сыну: «Везди благословляю тебя ездить, а только не езди вот на этот остров, а если поедешь, то себи худо сделашь». Ну старик и умер. Вот сын этот и стал ездить, а только все хоцетце ему сходить на этот остров. Затым он не вытерпел и пошел. Приходит на остров и видит, што на острову дерутце два лесовика. Как его только увидели, так бросили дратце и схватили его. Ну он и стал им молитце, штобы спустили его. Лесовики эты ему отвецяют: «Если ты отдашь нам свою старшу сестру, дак мы тебя и спустим, а не дашь, дак тут тебе и смерть». Ну, этому мужику нецего делать он и согласился. А лесовики ему и говорят: «Как придешь домой, дак пошли сестру в лес за ягодами, а мы тут ю и возьмем». Ну, вот этот мужик приходит домой, а самому уж так скуцно. Ну сестры его спрашивают: «Отцего ты, братец, такой пецяльной?» А он им и говорит: «Ну, цего мне пецялитця, а вот поди-ко сходи сестра по ягоды, штото ягод захотелось». Ну старша сестра и отправилась. Цють только зашла в лес, как ю схватили двенадцеть медведей. Ну, ладно. Вот мало-ли много проходит времени, опять этому мужику захотелось сходить на остров. Он и пошел. Опеть приходит и видит: на острову дерутце два лесовика. Опеть его схватили и говорят: «Отдай нам свою среднюю сестру, а если не отдашь, тут тебе и смерть». Ну мужику нецего делать, согласился. А лесовики ему говорят: «Как придешь домой, дак пошли сестру на берег за водой, мы ю тут и возьмем». Ну, мужик пошел домой, ды говорит средней сестре: «Сходи-ко принеси свежей воды напитце». Сестра и пошла и цють только пришла на берег, как с озера выплыло двенадцеть ершей, да оны ю схватили. Вот проходит сколько-то времени. Мужику опеть захотелось сходить на остров. Он и пошел. И опеть его схватили два лесовика, велели ему отдать им свою младшу сестру. И велели, как придет домой, послать сестру выпахать ступени. Мужик так и сделал. Цють только вышла сестра его на ступени, как ю схватили двенадцеть лебедей ды унесли. После этого мужик был на острову, еще раз. Приходит и видит на острову дерутце два лесовика и делят дви находки: шапку невидимку и кота бархота, ему велели разделить. Он взял камень, ды бросил. Пока лесовики бегали за камнем, он эты находки унес. Ну, ладно. Вот проходит опеть видно много времени. И захотелось этому мужику повидать своих сестер. Вот он шел, шел, приходит в лес. Видит в лесу стоит избушка на курьих ножках, в лес лицом, а сюды воронцом. Мужик и говорит: «Избушка, избушка, повернись сюды лицом, а туды воронцом». Избушка и повернулась. Мужик приходит в избушку и видит сидит баба Яга, лен прядет, а титьки на воронцы держит. Ну она ему и говорит: «Куды, добрый целовек, идешь?» – «А иду, говорит, вот так и так». И рассказал ей все про своих сестер. Иду, говорит, повидать их. Ну старуха эта его накормила, напоила и спать положила. Утром дала ему клубок. Мужик поблагодарил, да и пошел вслед за клубоцком. Шел, шел, видит дом, зашел в дом, там сидит его старша сестра. Ну, сестра обрадовалась, угостила его, ды говорит: «Вот, што, братец, скоро придут сюды двенадцеть медведей, пои знай, полюбят ли оны или нет, если не полюбят, дак могут тебя съись». Ну, этот мужик надел шапку невидимку да сел в угол. Вот вдруг раздался шум, приходят двенадцеть медведей. Оставили свои шкуры на ступенях, ды стали удалыми молодцями, да пришли в избу. Пришли ды говорят этой девки: «Отцего здись руським духом пахне?» – «Ну, цего, по Руси бегали, руського духу нахватались, оттого и здись пахне. Што есь новаго на Руси?» – «А вот были мы в твоей деревни, у твоего брата в доми окна забиты досками, ды двери запецятаны, пои знай, куды он ушел». Эта девка и говорит: «А што, если бы он сюды пришел, приняли бы вы его?» – «Мы бы его за гостя приняли». Ну, этот мужик снял шапку невидимку, ды говорит: «А вот я здись!» Ну его эты молодцы нацяли угощать, вытопили байну, ды спать положили. На утро мужик этот встал, простился с има да пошел дальше. А сестра то, как он стал уходить дала ему клоцек медвежей шерсти. «Посли, говорит, пригодитце». Ну, мужик и пошел. Шел, шел, видит стоит дом. Он зашел в дом и видит, там сидит его средняя сестра. Ну она его угостила тут, ды и говорит: «Вот што, братец, ты теперь уйди, а то скоро придут двенадцеть ершей, пои знай, полюбят ли оны, али нет». Ну, мужик этот одел шапку невидимку, ды сел в угол. Приходят двенадцеть ершей, скинули свои шкурья на ступенях, да стали добрыми молодцами. Приходят в избу да говорят: «Што тут руським духом пахнет?» А эта девка и говорит: «Ну, по Руси бегали, руського духа нахватались, оттого и пахнет». Эта девка и спрашиват: «А не видали, по Руси плаваюци, моего брата?» Ерши и говорят: «У его в деревни окна заколоцены, да двири запецятаны, не знаем куды он ушел». А девка и спрашиват: «А если бы он здесь был, приняли ли бы его?» Ерши говорят: «Мы бы его за гостя приняли». Мужик сейцясь снял шапку невидимку да говорит: «А вот и я здись!» Ну, его тут угостили дак, што мужик до того наелся, што уж усрался. А сестра ему дала ершовых колюцьев. Так же мужик пришел вслед за клубоцком и к младшей сестры и тут его двенадцеть лебедей приняли. А как он запоходил, сестра дала ему лебежьих перьев. Ну, вот мужик этот и пошел опеть за клубком и пришел в друго государство. Ну, там некоторо время пожил и принравился королевской доцери. Та и взявла его себи в мужья. Ну, вот оны и повенцялись. А король ему на другой день и говорит: «Вот зять мой любезной, позволяю я теби по всим кабакам и лавкам в моем царстви ходить, а только не ходи ты в эту лавку. А если пойдешь, горе себи большо полуцишь». Ну мужик и стал ходить по кабакам и по лавкам и затем ему захотелось сходить в эту лавку, в котору ему не велел ходить тесь. Он и пошел. Приходит и видит в лавки на одной только волосинки висит Кощей Бессмертный. Этот мужик цють только до его дотронулся, как волосинка сорвалась, Кощей убежал, ды схватил этого мужика жену, ды унес в свой дворец. Мужик приходит домой, а король ему и говорит: «Я теби не велел ходить в эту лавку, а ты пошел, да выпустил Кощея, а он и унес мою любимую доць, а твою жену; если ты не найдешь, я тебя смерью казню». Ну, мужику нецего делать, взял кота-бархата, шапку-невидимку, скатерть-самобранку спустил впереди себя клубоцек ды пошел. Приходит в лес, и видит в лесу стоит дворец, приходит в этот дворец и видит – там сидит его жена. Она ему крепко обрадовалась, а сама ему и говорит: «Вот што, муженек, уходи ты отсюда, да скорее, а то сейцас придет Кощей, он тебя убьет». Ну, мужик и говорит: «Я одену шапку невидимку, а ты как придет, спроси: где его смерть». Одел шапку невидимку и сел в угол. Приходит Кощей, пообедал, да лег спать, а эту королевну заставил у себя на голови искать. Ну, королевна и стала искать, а сама и спрашиват: «Скажи мне, гди твоя смерть?» Кощей и говорит: «Моя смерть у барана в дыры». Сам поспал, да опеть и ушел. Ну, мужик этот и королевна взяли барана, убили его, вызолотили ему рога, да повесили его среди избы. Вот приходит Кошей, увидел барана, ды говорит: «Это што тако?» А королевна ему и говорит: «Это я твою душеньку так уладила». Кощей засмеялся и говорит: «Нет, моя смерть не у барана в дыре, а есь на море на окияне остров, на том острову есь камень, под тым камнем заец, в зайце утка, в утки яйцо, а в том яйце моя смерть». Ну, вот Кощей поел, поспал, ды ушел. Мужик этот выстал ды пошел к морю-окияну. Приходит к морю и не знат, как ему это море переплыть. А кот-бархот ему и говорит: «Садись на меня, я тебя перевезу». Мужик сел, ды кот-бархот его привез к острову. Мужик вышел на остров, видит камень. Он поднял этот камень, оттуда и выскочил заец, ды убежал. Мужик сейцяс взял медвежью шерсть, котору ему дала сестра ды и сожгал ю. Сейцяс из леса выскоцили двенадцеть медведей, догнали зайця, ды принесли его мужику. Мужик разорвал заеця, из его выскоцила утка, ды улетела. Мужик сожгал лебежьи перья. Сейцяс прилетели двенадцеть лебедей, схватили утку, заклевали ю, и с утки выпало в море яйцо. Мужик сожгал ершовьи колюхи и двенадцеть ершей принесли ему яйцо. Вот он сел на кота переплыл море, ды приходит к Кощею. А Кощей уж не здоров лежит. Цють только пришел мужик, он бросился на его, а мужик бросил яйцо, ды сломал его. Кощей пал и умер. Мужик взял свою жену ды стал жить да поживать.

Про лешаго

Схватились дома, нету девок. Искать, да искать. Не нашли. Пошли на Лексу, на скит к колдуньи. Колдунья отколдовать скоро не могла, так 12 ден там у лесовика выжили. Так только им пищи и было: заячья да беличья говядина. И до того девки истощали, что краше в гроб кладут. Как колдунья то отведала, лесовой взял их на плечи да к реке и принес. А река то как от ихняго дома до огорода. Он взял одну за ухо да и перекинул, за мочку хватил и перервал. А старшу на доске отправил… в карбасе переняли. Две недели лежали, не могли ни есть, ни пить…

з) Ягоды на Яньострове брали. Девушки от меня и ушли. Вдруг зашумело в орге, да как будто сватья Маланья рыцит: «Вставай, пошли!» Вздрогнула я, никого нету, а рыцять не смею. Давай еще ягоды брать. Вдруг опять: «Да пошли!» Вижу он будто женщина, бурак в руке.

Ой до того напугал меня Шишко, дак ажно дрожь на сердце, кровь сменилась в лице.

Было с мужем двоима на Выг-реке косили. А ельник эдакой большущий и морошки много порато. Вечером я говорю: «Гаврила, вари ужин, а я наберу морошки». – «Да поди же, говорит, я сварю, долго ли варить кашу крупяную». Я и вышла за морошкой. Побрала морошки в чашку да и будя брать, время место сбавить. Рыцю: «Гаврила, где ты?» А Гаврила: «Подь к избушке». А меня в лес потянуло. А Гаврило услыхал, что не ладно рыцю и свел меня к избушке. Только спать повалились, вдруг по фатерке рапсонуло, да собачка лает: тяк, тяк. Покойник Гаврило не побоялся, три раза выстрелил, поебушился и все пропало. После 11 годов ходила косить, никогда не видала.

Рассказы про лешаго

а) Мы ходили в лесях. Пала погода, большая погода. Мы стрелили оленя, я к нему. Вижу батюшка стоит, оперся на ружье. Подхожу, смотрю, ни батюшки, ни оленя, видно так прикохло. Заводит темница и я маленько не толкую куда пойти. Хожу, рыцю: «Батюшка, батюшка». А погодища родилась великая. Вижу будто отец идет и со псом и зарыцал, будто свой отец. Тут, вижу, с островинки выстал отец и зарыцал, а другой то словно протаял, провалился.

б) Шли мы в лес, вижу стоит мужик большой, глаза светлые. «Ты, мужик, говорю когдашний?» – «А я говорит вчерашний». – «А какой ты говорю большой, коли вчерашний». – «А у меня сын годовой, а побольше тебя головой». Побаяли, побаяли, отец что-то смешное сказал. Он захлопал в долоши и побежал, засмеялся.

в) В лесях ходючи на всякую штуку попадешь. Он попужать то может. Ночью не всегда сразу к фатерке попадешь, идной раз верст на пять ошибешься. Иду я раз один зимником. Нет фатерки и нет. И тут сзади меня кто-то ка-ак побежит, да захлопает в ладоши. Я его матюгом, он и убежал. Боится матюга.

г) А то раз собрались у избушки. Он и начал собак пужать да рыть. Мы вышли из фатерки, да и зачали его матюгать… Идной раз и страшно: как это гугай то в лесу рыцит, и собака лесовая лает. Налетит это гугай к фатерке да на березу. Страшно.

д) Понесли хлеб в лес. А солнце уж село. Дяинька и рыцит: «Филип, Филип, иди ужинать!» А тут река, да ельник угрю-юмый! Из этого-то ельника выходит мужик высокий, глаза светлые, собачка на веревке. Пала дяинька на земь. А он то над ней свистит, да галит, да в долоши клещет. Пришел Филипп, а она чуть жива. Привел ее в избушку да и ну ругать, что после солнца рыцит.

е) Мой батюшка полесовал по путикам. А бор то све-етлый был! Видит мужик: идет впереди Василий с парнем. Батюшка и рыцит: «Василий, Василий, дожди меня». А они идут будто не слышат, сами с собой советуют и смеются. Он их догонят, а они все впереди. Перекрестился он и вспомнил, что праздник был Казанской Божией Матери. Это ему Бог показал, что в праздник нельзя полесовать.

ж) Девчонки ушли в лес по ягоды, да что-то долго домой не шли. А мать и сказала: «Черт вас не унесет, ягодницы». Девочки вышли на лядинку, вдруг он и показался со своими детками. Говорит им: «Пойдемте, девки, со мной». Они приняли его за деда и пошли вслед. И повел их лесом, где на плечи вздымет, где спустит. Они как молитву сотворили, а он им: «Девки, чего вы ебушитесь? Не ебушитесь!» И привел их в свой дом, к своим ребятам, человек восемь семейства. Ребята черные, худые, некрасивые.

В работниках у лесного [219]Чердынский у. Пермской г.

Набивается мужик в строк и некто его не берет. Говорит мужик: «Хоть-бы меня лесной взял». Не много время идет мужик с базара, а навстречу ему другой мужик: «Поряжаешься?» – Поряжаюсь. – И вспомнил, что говорил про лесного и сказал: «Погоди, я к попу схожу». Сходил мужик к попу, списал молитвенник, приходит наниматься. «Пойдем», говорит лесной, схватил мужика за крошки и потащил; тащил, тащил, у мужика колпачок слетел. «Стой, говорит мужик, у меня шапочка спала». – Мы убежали, говорит лесной, сто верст пока ты говорил. – Доносит лесной мужика до дому; легли спать. В полночь хлесть по стене батогом: «Айда на службу». Лесной отвечает: «Хорошо». Утром встали: «Пойдем на службу», говорит лесной мужику, и строшного с собой. Пошли, приходят к озеру. Глядят, из озера летят каменья по кулю: шурят их черти в лесных; лесные выдергивают громатныя елки из земли и хлещут ими по озеру. Воевали, воевали, черти одолевать стали. «Што ты, строшной, глядишь? Нас одолевают». Строшной выдернул из кормана молитвенник, стал махать им, а черти розсыпались, как дождь. «Хорош, молодец строшной, молодец, давай домой пойдем». Пошли домой, а хозяин строшным не нахвалится. – «Чего тебе нужно в награду?» – Ничего мне не надо, отправьте меня домой. – Дали строшному старого сивого мерина, наделили, сел строшной и поехал по указанной дороге. Доежжат до избы, привезал мерина ко столбу, сам входит в избу. Выходит мужик из избы, а у крыльца, у столба стоит седой-преседой старик. «Откуда ты, дедушка, взялса?» – Спасибо тебе, дитетко, это ты на мне приехал. Взят я был маленькой лесным, оборотил он меня в коня, и всю жизнь я у него пробыл. Пришол ты, отдал он меня тебе, вот и вывел ты меня, и сам ты вышол в Россею умереть. Спасибо, дитетко. – И пришли строшной и старик домой вместе.

Большая Лумпа [220]Чердынский у. Пермской г.

Лешой живет в лесах, живет в большой избе. Изба укрыта кожами, лешой ходит всегда в оболочке: в желтом зипуне, опоясан, в красной шапке, молодой, без бороды. Это скорее человек, живет лешней, ходит с собакой, женат, имеет детей. Рассказывают такую историю:

Идет мужичек по лесу и дошол до большого топучего болота, и видит: утонул в болоте большая лумпа (громадной, большой). И говорит большая лумпа: «Мужичек, иди к моей хозяйке и скажи: „небольшая-то-ли де лумпа на большом болоте со зверем (с сохатым) да с медведем утонул“. Пошол мужик по указанной дороге. Приходит к большому дому, входит, сидит жена на лавке, спрашивает: „Зачем пришел, мужичек?“ Он сказал, как велел ему лешой. Жена бросилась, отворила, и побежала, а потом приносит – она медведя, лешой зверя. Мужика за то угостили, а на прощанье отодрал от своего кафтана рукав. Дак мужик сшил из этого рукава кафтан до пять да колпаков.

В няньках у лешаго

В Неноксе жила старуха на веках, Савиха. Пошла она за ягодами и заблудилась. Пришол мужик: «Бабка, што плачешь?» – А заблудилась, дитятко, дом не знаю с которой стороны. – «Пойдем, я выведу на дорогу». Старуха и пошла. Шла, шла: «Што этта лес-от больше стал? Ты не дальше-ле меня ведешь?» Вывел на чисто место, дом стоит большой; старуха говорит: «Дедюшка, куды ты меня увел? Этта дом-то незнакомой?» – Пойдем, бабка, отдохнем, дак я тебя домой сведу. – Завел в избу, зыбка веснет. «На, жонка, я тебе няньку привел». Жонка у лешаго была русска, тоже уведена, уташшона. Старуха и стала жить, и обжилась; три года прожила и стоснулась. Жонка зажалела. «Ты так не уйдешь, от нас, а не ешь нашего хлеба, скажи, што не могу ись». Старуха и не стала; сутки и други и третьи не ест. Жонка мужа и заругала: «Каку ты эку няньку привел, не лешого не жрет и водичча не умет, отнеси ей домой». Лешой взял на плечи старуху, посадил да и потащил. Притащил, ко старухину двору бросил, весь костыченко прирвал, едва и старик узнал старуху. Вот она и рассказывала, что у лешаго жить хорошо, всего наносит, да только скушно: один дом, невесело.

Рассказы про лешаго

а) В Неноксы шол Петр Коковин по Солоному ручью, искать коня. Ему встретилса Павел Васильевич Непытаев с уздами, на солнце блестят. Павел Петру и говорит: «Куда пошол?» – Коня искать, натти не могу. – Павел и захохотал: «Ха, ха, коня не можот натти!» А на самом деле Павел Васильевич некуда не ходил.

б) На Кобелихах, за десять верст от Неноксы, на пожнях была изба. Покойник Иван Чудинов ходил рябов промышлять, и в избушку ночевать пришол. Когда ночь пристыгла (он ничего не боялса) его в этой избушке несколько раз за ноги к дверям сдернуло. Он поматерялса, поматерялса, да не вытерпел и ушол под зарод спать. Тут и ночь проспал.

в) Сюземский старик, Николай Кузьмин промышлял рыбу в Островастом озере и хотел в избе спать… Не дало, выжило: ходит, гремит по крыши. Выйдет Николай с трубой (с берестом с горящим), засветит; три раза выходил, потом все-таки не мог спать и под зарод спать ушол.

г) Из Куи о море, на Зимном берегу, лешой унес будто бы девушку в Зимну Золотицу, за тридцать верст. Ехал какой-то из Золотицы на оленях, она ревит, он ей взял и привез домой. Старухи замечают, скажет кто: «Уведи тя лешой!» И уведет.

д) За четыре версты от посаду (от Неноксы) у моря, на ямах (на реке) стоял карбас с солью. Павел Коковин караулил карбас. Кто-то по грязи идет, тяпаится: тяп, тяп, тяп. Павел его спросил: «Кто идет?» Тот молчит; он еще спросил, до трех раз. Тот все молчит; Павел и матюгнулся: «Кой кур идет, не откликаится?» Лешой пошол и захохотал: «Ха, ха, ха, кой кур идет не откликаится! Кой кур идет не откликаится!» Паша в каюту ускочил, одеялом закуталса, а голос тут все, как и есть.

Поп и леший

Поп сеял репу, хто-то испугал его кобылу, кобыла убежала и борону приломала. Поп побежал за кобылой и говорит: «Возьми лешой и репу всю! Кобыла убежала да и бороны жалко». Осенью репа выросла хорошая, поп пришол репу рвать, а лешой пришол и говорит: «Што ты, поп, ведь ты мне отдал репу-то. Я все лето воду носил, да поливал». – А я все лето молебны пел, да Бога просил. – А попадья и услышала. «О чем вы спорите?» Лешой и говорит: – Да, вот, отдал мне репу, а теперь обратно берет. – А попадья говорит: «Вот что я вам скажу: вы приежайте завтре на зверях, которой у которого зверя не узнат, того и репа». На завтре леший едет, только огорода хрестить. А поп говорит: «Ишь ты, лешой как на льви едет». А лешой на льви и ехал. «Ну, уж ты, поп, говорит лешой, не дал доехать, да и зверя узнал». А поп приехал на попадьи. Попадья волосы роспустила, сделала хвостом, а в ж… стеколко вставила, вперед ж… и идет, поп верхом сидит. Лешой пришол, смотрит и не можот узнать. Рогов нет, головы не видно, глаз один и рот вдоль. «Ну, поп, не знай какой зверь». Поп говорит: «Это зверь одноглазой». Лешой и говорит: «Ну, репа твоя».

Лешой

Я пошол полесовать, день был туманной (сонча не было). Межу тем нашол рябчиков стадо и учал их промышлять и промышлять не стало даватча, ружье не полетело. Я учал поматерно ругатча. День этот прошол, я нечего не попромышлял и вышол я к озеру своему в десять часов вечера, в потемках в глухих. И после эфтого быванья наклал папиросу, и пошол домой. Ну, отошол я от этого места, где курил, и мне целовеком показалось, заместо рябов. Он и спросил меня: «Каково промышлял?» А я ему ответил поматерно. «Когда ты сегодни не промышлял и вперед тебе промысла не будет», ответил он на мое слово. Он стал меня звать с собой. «Пойдем со мной, я видел рябов довольно». На эфтот конеч я ему опять ответил поматерно, да наконеч того взял, стрелил на испашку (через плечо свое назад). Он заграял, да и потерялса.

Лешовы родины

У лешого жонка с Руси была, обжилась, робенка принесла, надо бабка нажить. Лешой и побежал наживать. «Жонка с Руси, дак мне и бабку наживи руску», говорит жонка. Бабка по бабкам ходит, он и пришол к ей. «Бабка обабь». Ей и потащил и притащил к жонки, бабить. Бабка-то и говорит: «Дак из чего мыть-то?» – А наживу, найду посуды. – Полетел за ведром в тот дом откуда бабка, и взял подойник у снох, снохи не благословясь поставили. И притащил. Бабка смотрит, подойник будто ее. Она рубешок и зарубила. Она оммыла да и поставила посудину. «Обирай, куда знашь». Он и унес. Жонка и говорит: «Он тебя росщитывать будет, будет тебе дават серебро, ты все говори: „первой, первой, первой“. Как скажешь „другой“, он давать боле не будет». Он и стал ей росщитывать, она все говорит: «Первой, первой, первой». И девать стало некуда, и в корман наклала и за пазухи, он все дават. Тогда она и сказала: «другой», он и перестал давать. «Тащи меня домой теперь». Он и потащил старуху, дома и оставил. Старуха и посмотрела подойника, рубежок тут и есь. Она на снох и заругалась: «Ой вы, безпутни! Все делайте не благословясь, лешой подойник сносил свою жонку обмывать».

Лешой водил

Девка годов так тринадцати в Троицын день по Тамице шла по улицы, немножко до церквей не дошла и вдруг пропала. Нету и нету – догадались, што лешой увел. Начели молебны петь. Ей петь ден не было, каждой день по утру молебны служили. На шестой день старик один пошол огород городить версты за три, девка на его пожне цветочки рвет. Увидела старика и в сторону побежала. Он ее закликал: «Феня, Феня». А она прочь от его. Она пока через огороды выставала, он проворной старик, ей и захватил. Привел к матери – ничего некому не скажот, не допытаишься. Теперь жива, жонкой за мужиком одним.

За овцу

Вечеринку мы сидели у старика. Девицы складыню задумали сделать. А старик и пришепнул им живу овцю у суседа унести. Тут проворны девки были, зашли в хлев без огня, овце шапку наложили, штобы не блеяла и унесли к хозяину, он и освежил ей ноцью. Утром хозяйка встает, овец много было, все белы, одна черна, той и нету. А у ей муж в карты играл и вино пил, она на его и сказала: «Это ты ночью овцу увез, в карты проиграл?» – Нет, зернышком виноват (зерно носил продавал), а овцю не трогал. – Все мужика клеплет. Так и закончилось дело. На утро старик овцю и сварили. Сын у старика, годов деветнадцати, на утро у него удить пошол на море, где переметы стоят. Удил да был, все видели, да не в свою сторону, в Кянску сторону и пошол. На удьбе люди были, кричат: «Мишко Мишко, ты не туды идешь, там суха вода-та». Порыцяли, порыцяли, да и бросили, думают: так пошол. А Мишко так и потерялса. Его пошли искать, молебны служить, да так ничего не подействовало. О конец заговенья Филипова он потерялса, на весну самоедята приехали, одна самоедка его бралась искать в христовску ночь; в ту пору, когда под замок (с крестным ходом) идут, всякой покойной, всякой пропашшой к родительскому двору придет и повалитця ко крыльцу. (Нужно што бы через порог в это время три раза перешагнула девица или жонка в цвету, в кровях). Нехто не нашолса, побоялись: «сами себя вить уходим», побоялись. Да через петнадцать годов в Кянды один (с лешим то знаетця) говорит: «Я знаю Зотова, у лешого-то живет». Он жене своей скажот, а жена этта и запофаркиват, до родителей и дошло. Машка сбегат и попроведат в Кянды к мужику. Он и говорит: «Он живет от Кянды на полуволоке в стороне, в лесу, не видно фатеры, и у его четверо детей, борода большая уж. Тебе надь, дак я тебя свожу». – Я домой схожу, у отца спрошу, тогда с им. – Домой ушла, к мужу: «Пойдем сына смотреть: мужик находитця, знать где живет». Старик говорит: – Куда ты с има? (у его еще три сына). Пусть там живет в лесу, с лешовкой. – Так и оступился. В тот год Святой дождались, старик ушол в церковь, а старуха сидела дома. Когда пошли под замок (крутом церквы) в избы-то так и брякнуло. Обижалса, што не пошли его посмотреть.

Лешой увел

На другой день Троицы, в Духов день соку ись ходили парнишки, а петнадцети годов Тихон был. Драли, драли (сосны) ели, ели, домой запоходили, робята в одну сторону, а Тихон в другу, будто его брат привидился: «Пойдем, Тихонко, домой, робята не в ту сторону пошли». Шол, да шол за братом, да и потерялса, захохотал. А Тихон без ума, сам не знат, как в избушке в лесной очудилса. «И вижу, жонка да робята незнакомы, очумел я и засудил „Не знай как заблу-дилса?“ Жонка ему и отвечат: – Нет, ты не заблудилса, а тебя лешой унес. – А жонка сама унесена. „Он когда придет, будет чествовать тебя едой, а ты не ешь“. А Тихон и спросил: – А худо разве тебе жить то? – „А худо; так-то жить-то и нечего, да хто с огнем ходит не благословясь, да искрину уронит, дак лешому вера (охота) пожар сделать, он и заставлят роздувать. Тежело в то время, теперь я больше не роздуваю, робятишки (от лешаго и бабы) пособляют“. Налетел сам-то лешой, ись заводят, да и его чоствоват, а Тихон и говорит: „Я сытой“. И не сел. А жона и говорит лешому: „Што сам-то не садисся? – Я сытой, я, говорит, у женщин, котора молоко не благословесь выцидит, я все выпью; я напилса, сытой. Потом я хоркону в крынки-то, они полны и сделаются, поедят мою хорхоту. – Лешой улетит да прилетит, да жона говорит лешому: «Снеси, эку беду принес, хлеба не есь, отнеси, брось на старо место“. Лешой жону и послушал, его схватил и потащил. Парень в избе был, все помнил, а тут все забыл. Да к морю, на Нульницкой наволок, его продольничихи увидели. Сколько дней не ел, ослабел, лежит в траве, не может пошевелиться. Его взяли и вывели в Тамицу.

Кушак

Девушка придумала кудесить против Крешшенья и положила себе кусочик на уголок, а другой кусочик на другой уголок, богосужоного чествовала. Не благословесь в сени сходила, двери не благословесь перезаперла, штобы лешому затти льзя. И села на уголок, стала и говорит: «Богосуженой мой, поди ужинать со мной». Села и глаза закрыла. Сени застукали, сапоги стукают, слышит – идет; в избу идет, зашол в избу, крекнул и прошол середка избы; видит: пиджак, кафтан норвецького сукна, кушак поперецьной шолковой. Он кушак отвезал сейчас от себя, да в переднем углу на спичу и повесил, и шапку снял на спичу и весит. Как шапку-то клал на спичу, девича и перекрестилась, глаза отворила, а уж негде некого и нет, а кушак-от осталса на спице, веснет. Девица высмотрела его всего, в сундук и убрала. А у мужика и кушак потерялса, она и помалчиват; кабы ей любой был, дак она бы сказала подружкам. Через сколько времени мужик посваталса, ей и не хотелось, а родители отдали, тогда она мужу кушакот и показала.

Леший водил

Близ города Олонца в Ильин день был я в гостях у соседа и угостились, возвращались с товарищем. Попросили перевести за реку в лодке. Нужно было идти три версты берегом до запани, где плотили бревна. Когда вышли из лодки, сели закурить на лужочке; когда я закурил, облокотился на руку и задремал. Вдруг меня толкает кто-то. Я открыл глаза, стоит олончан Нифантьев – кореляк, он же был наш подрядчик; говорит мне: «Нужно итить». Я встал и пошол за ним. Он уходит от реки в лес, я за ним вслед и товарищ за мной и кричит: «Не ладно идешь, Коротких». Я сказал что «Ладно». Он и вправду подумал, что ладно. Пробежали верст около двух. Я отстал от Нифантьева, сел закурил на колодину. Приходит товарищ, садится рядом, покурили он и говорит: «Ну, пойдем». Я спрашиваю: «А где же Нифантьев? – Нифантьев мальчишко на харчевой, а старик в городе (Олонце). – „Да ведь я же сейчас шол за ним“. А товарищ мой никого не видал. Долго ходили по горам, по болотам, часов около пяти, вышли на дорогу близ Андрусовского монастыря, оттуда пришли в деревню Ильинское и там ночевали, а утром отправились.

На лешем в Питер

Лет петнадцеть назад два солдата деревни Анцифоровской Марьинской волости (Димитрий Ильин и Яков Филимонов) рубили в лесу бревна на Тельмозере, накануне крещенья. Не захотели идти домой, остались в лесной избушке ночевать. Когда легли спать, Филимонов начел росказывать Ильину о Петербурге. Ильин никогда не бывал в Петербурге. Ильин сказал: «Хоть раз бы побывать в Петербурге». Проснулись утром рано, захотели пить чай, Ильин и пошол с ведром и топором за водой на озеро. Когда он вышол на озеро, видит бежит пара лошадей в санях и с колокольчиком. Подъезжают ближе, а в санях едет бывший становой пристав Смирнов. Смирнов сказал: «Садись, Ильин, я провезу вас». Ильин сел, поехали и скоро очудились в Петербурге. Смирнов оставил Ильина на Неве и велел дожидаться, когда выйдет крестный ход. Ильин стоял и смотрел; когда кончилось освящение воды, подъежает опять Смирнов, спросил Ильина: «Не хочешь ли поесть?» Ильин не отказался. Тогда Смирнов подал ему французскую булку, тот не стал ее есть, а сунул в пазуху. Когда побежали к Тельмоозеру, Ильин вышол с извощика и зашол в избушку. Товарищ и спрашивает у него: «Где был?» – В Петербурге. – Тот стал смеяться. Тогда Ильин росказал, как росположен Петербург, а потом вынул из-за пазухи и показал французскую булку.

Шалость лешаго

Вас. Мих. рассказал еще случай, бывший у них в дому. У них была белая лошадь. Однажды пришли в конюшну, а лошадь в яслях для сена лежит на спине, ногами кверху и уж чуть жива, ни взад, ни вперед пошевелиться не может, только ногами дрыгает. Попробовали вытащить лошадь кверху, на сеновал. Куда! и подступиться нельзя. Пришлось выпиливать из яслей палки и только тогда еле-еле лошадь вытащили. Как она и попасть туда могла только? Конечно, лешой или домовой заволокли.

Лешой и черти

Бабушка рассказывала про своева отца:

Отец мой был портной. Осенью ходил он по деревням, шил хрестьянску одежду. Только работал он по ночам, а днем уберетца в лес под сено и спит, потому что боялся набора. А тогда была солдаччина хвастовшиной: хто бы только попал, стар или молод, брали в солдаты и везли с собой.

Раз он лег спать под сено близ большой дороги. А ножницы были у нево за опояской. Когда он уснул, сено роспинал и образовался на воле. По дороге ехал чиновнок с емщиком и говорит:

– Емщик, что тут такое?

Емщик соскочил с козел, посмотрел:

– Барин, здесь человек.

– Тасчи ево сюда, повезем в солдаты!

Посадили ево в повозку рядом с барином и поехали.

А барин был табасчик. Спичек в то време не было есчо. Когда доедут до деревни, и в каждой деревне барин посылал своева емщика роскурить трубку. В одной деревне емщик ушол роскурить трубку; а пойманный мужичок и говорит:

– Барин, позвольте мне вылезти помочицца?

– Поди, но только за телегу держись, далеко не ходи!

– Слушаюсь, барин.

Когда он вылез, а барин уже отпустил ево держать. Мужик отвернулся и говорит:

– Вот што взеть то у меня! (показал ему кулак) и сам побежал в лес. Барин плюнул только и сказал:

– А, с…н сын, убежал!

Мужичок шол лесом и заблудился. Сутки через трои вышел на поляну и услышал шум. Думал, што какой-нибудь барин имает мужика в солдаты. Подумал про себя: «лутше итти в солдаты, чем помирать с голоду в лесу!»

Подходит ближе, а на той поляне было огромное озеро.

И увидял: деруцца черти с лешим. Оне делили корову, которую утром баба проганивала в поле и говорила:

– Лешой бы тебя унес, – говорит, – черти бы порвали!

Лешой говорит:

– Мне сулена корова. А черти говорят:

– Нам, – и подняли драчу.

Черти бросают из озера камнями, а лешой вырывает из корень деревья и бросает им в озеро.

Так как лешой был один, а чертей много, они ево чуть не убили; он даже лежал.

Этот мужик подходит ближе. Лешой и говорит:

– Мужичок, скажи мне: Бог помочь!

– Бог помошь!

– Милости просим, мужичок!

Тогда все черти ускакали в воду и не стали бросать каменьями. (Оне боятся Бога-то, а лешой ет не боитца; ему нужно сысторонь штобы сказали: «Бог помочь!»). Тогда леший соскочил, вырвал огромные деревья, зарывал все озеро, што черти тут все и погибли.

Тогда лешой говорит:

– Ну, мужичок, спасибо тебе за это! Я тебя вынесу на дорогу. Тебя возьмут начальство и увезут в солдаты. Ты не бегай от солдатства: прослужишь ты только три года, я тебе дам чистую отставку. Через три года ты приедешь в Москву; на другой день по приехде выйди на улицу и смотри, как будут топицца печи. Изо всей печей дым пойдет в одну сторону, а из моей напротив ветру.

Мужик вышол на большую дорогу, немного пошол, ево поцмали и увезли в солдаты. Служит он год, другой и третей. Думает: «Наверно, меня омманули», – так как от Москвы был очень далеко. Вдруг ихной отряд потребовали в Москву. Приезжают, солдат и подумал: «И в самом деле, не правда ли? Дай-ка схожу посмотрю». Вышол на улицу, смотрит: изо всех печей дым идет в одну сторону, а из одной печи напротив ветра. «Што будет, зайду!»

Заходит в комнату, денщик спрашивает:

– Што нужно, служивой?

– Да вот, заблудился в городу и не знаю, как найти свою чась.

(Он даже ему и соврал: не затем пришол, да не смеет говорить-то). Из другой комнаты выходит генерал в эполетах и говорит:

– А, здорово, знакомой! Ты пришол за отставкой? Но у меня не готова, приходи завтре утром! Забери весь свой багаж, отставка тебе будет готова.

На другой день солдатик приходит совсем уже готовый в дорогу. Генерал вышол, подает ему отставку как есь правильно.

– Ну, пойдем, служивой, я тебя провожу немного.

Вышли за ворота.

– Ну, служивой, имайся мне за крошки!

Солдат поймался, а генерал и пошол так скоро, што реки и речки даже перешагивал. Дошли до лесу. Солдат смотрит: оне идут уже выше лесу; он лешим опять сделался, несет ево. Одной елкой сдернуло у нево фуражку. Минуты через две он и говорит:

– Ваше Превосходительство, у меня фуражку сдернуло.

– Экой ты дурак! Што ты раньше не говорил? Мы теперь уже тысячу верст отошли от нее!

Через несколько минут он ссадил ево у ворот своева дома.

– Не беспокойся, служивой! Фуражку я тебе занесу, когда придетца по пути!

Сутки через трои ночью стучит в окошко.

– Эй, служивой, дома ли? – Што вам?

– Я фуражку тебе принес.

И подал ее в окно.

Леший

В одной деревне жил богатой мужик. Он построил новой дом, а к нему в дом повадился ходить ночевать лешой. Нельзя стало мужику жить в дому. Он перешол во старой, а новой все топил дом, штобы не выстывало.

Дожили до осени. Шол солдатик со службы. Он попросился у етова мужика переночевать. Хозяин пустил, ужиной накормил и увел в новую избу ночевать. Думает, што солдат, быть может, чево знает от такой штуки.

Когда солдат пришол в избу и расположился на печку спать; только мужик ушол, – вдруг зашумел ветер, так што вся изба задрожжала. Отворились двери и в избу вошол мужичок среднева роста, в белом чажелке.

– А, служивой здесь есь?

– Есть. Выспросился начевать.

– Ну и хорошо, я тожо ночевать пришол. Пускай мы с тобой кое-што приталакаем!

Пришел мужичок кверху и сел на печку, а служивой принес лучину огня и засветил.

– Ну што, служивой, табачок нюхаешь?

– Нюхаю.

– А у меня как раз табак вышол весь. Пожалуста, одолжите мне вашево табачку!

– С удовольствием, што ж?

И солдат подал свою берестяную тавлинку. Мужичок в одну ноздрю нюхнул, а в другую было нечево: он уж табатерку выколачивать.

– Ох, как вы, дядюшка, больно нюхаите! Мне и самому ничево не осталось!

– Ты, – говорит, – Знаешь, служивой, кто я такой?

– Да уж какой леший нюхает пусчее тебя?!

– Это я самой и есь!

Тогда солдат спрашиват:

– Ну што вы, помираете или нет когда-небудь?

– Мы некогда не помираем, а только мы ходим по лесам, по домам, если попадетца под ноги игла – как ступим на иглу, так и помрем.

– А как же ваши телеса убирают? Ведь вы велики?

Тогда леший сказал:

– Запрегай хоть петнадцеть лошадей и некогда нас не вывезти! И привежи курицу и петуха на мочалко, пугни их, они и уташшат; а ветер дунет и нечево и не будет.

Легли они спать. Солдату не спитца. Через несколько минут зажок он опять лучину, смотрит, а леший уснул: сам лежит на печи, а ноги на подлатях, у стены.

Солдат вынимает из кармана бумажку игол, взял молоток и давай ему заколачивать в пяты иглы. Леший стал помирать и ростягатца, так што стены затресчели.

Утром приходит хозяин.

– Ну што, служивой, каково ночевал?

– Да хорошо твой наслег! Смотри какой лешой лежит!

Хозяин обрадовался, што солдат ухаял лешова; думает:

«Только выбросить и все, боле ходить не будет!» Солдат собрался и ушол.

Мужик выломал простенки из окон, привел трех меринов, привезал веревки (за лешова-та), запрег лошадей и давай понужать. Постромки рвутца, а он и с места не пошевелитца.

Тогда подумал мужик: «Ведь солдат ево ухаял, он можот и убрать». Запрег телегу и поехал за солдатом.

Настиг в поле и говорит:

– Ей, служивой, поедем ко мне, убери ево! Сколько возьмешь с меня?

– Сто рублей.

Мужик посадил солдата в телегу и поехал домой.

Солдат поймал курицу и петуха и привезал мочалком за лешова. А мужики над ним смеютца. «Три мерина не могли вывезти, а он курицу и петуха привязыват!» Когда солдат все приготовил, – пугнул курицу и петуха, – они полетели и вытасшили на улицу лешова. Ветер дунул, нечево и не стало.

Сапоги для лешего (Рассказ катанщика)

(Мы катаем валешки, так бабы домогаюччя: «Расскажи-ко, катанщик, сказочку!» – «Вот, бабушка, мол, не сказка, а быль»):

Я катать раньше не умел валешки те. Ходили, ходили мы с Гришкой нехто нам не дает катать валешки. Идем Черноським селом – один с колодкам, а другой с лучкем и с битком; поп увидел в окошко нас и пригаркал:

– Што вы, – говорит, – катаньщики?

– Катаньщики.

– Вы можете ли скатать войлок мне?

– Как не можом.

– А где жо станите катать?

– Батюшка, мол, на куфне-то неловко так в бане у вас хорошо, можно в бане.

Шерсти навесил полпуда и ушли в баню. Розбили шерсть и думаем: постилаха у нас мала (для валешков невелика, ведь, постилаха), а войлок большой; надо бы выпросить нам половик или чево-нибудь, да мы не сообразили. Я подумал, подумал чево постилать на постилаху и увидел на куфьне шабур весиччя. Принес шабур, нашил на постилаху и давай катать. Катали, катали, шабур вкатали в войлок. (Бабы <слушательницы> спрашиваэт: «Ой, как этот шабур от добывали оттуда!»). Вкатали шабур и думаем: «Чево делать станем мы? Поп увидит – за шабур надо платить и за войлок». Подумали: давай убежим! Бежеть неудобно вороськи – можут поймать и забрать снась нашу. И порешили на том: сходить к батюшку.

Выдумались, будто мы спорим: я с лучкем и с битком, а он с колодкам побежим. Он спорить, што «я тебя сустигу», а я «не сустикчи!» Пришли к попу и говорим:

– Батюшко, мы выдумались водки напиччя.

– Как, – говорит, – водки напиччя? Чево у вас выходит, какое дело?

– А вот он говорит: с лучкем я тебя поймаю, с котомкой бежет. А я ще не поймать меня.

Колонули по рукам и пошли за ворота: у меня котомка за плечам, а у нево лучек на плече. Поп в окошко гледит:

– Маленький не поддавайсь, не поддавайсь!

А поп от любитель до водки-то сам был; думал, што и ему попадет. Вот я и побежал. «Маленький, убирась скорее!»

А у нас уговорка была: «как станешь набегать меня, ты (задней-то) приупади – и я отбегу вперед». Так и убежали из виду вон – от попа. Там неизвестно у попа чево и было после.

А ходня – итти волоком из села. Думаем сами себе: «Ще за лешой, нехто нам валешки не дает катать! Хоть бы лешой дал валешки-то скатать-то!» И вдрук выходит из-за стороны лешой. И спрашивает нас:

– Куцы, ребята?

– Валешки ходим, катаем, да нихто не дает нам.

– Дак пойдемте ко мне катать.

Мы узнали ще это лешой вышол, нас зовет.

– Садитесь, – говорит, – мне за крошки!

Поймались, он и понес нас. Идет ходко, только вершины мелькают. Мы поглядываем – за крошкам-то сидим.

Принес в избушку, шерсти сразу велел старушке (а у нево, должно быть, матка) принести. Она навесила полпуда и мы начали бить. А он сам обратно ушол; не живет дома, за своим делом похаживат (шерсти подсобироват, можот). Набили шерсть и заслали, и давай юксить, закатали валешки. Надо начевать нам. Оба в валешок от улезли, да там и спим. По утру стали и давай стирать их.

Выстирали валешки; а у нас колодки-то едакой нетутка по ево ногам. Пошли в лес, коргу выкопали и принесли. Забили ету коргу, высушили валешки. Добыли коргу, валешки теперь готовы.

Лешой приходит сейчас накладыват валешки мерять. Обул валешки и заплесал:

– Ладны, ладны, ладны!

Спрашиват нас:

– Много ли за роботу возьмите?

– Сами знаете, сколько положите.

– По пятерке на человека будет ли вам?

Мы обрадели и спрашивам:

– Кака будем отцель выбираччя-то домой-то?

(Старухи спрашивают: «А чево вы ели-то у лешова? Он, ведь, не съест?» – «А чево? свежих пшенисников принесла, несъиманова молока преснова – вот только этим и покормили». – «Где», – говорит, – «это вот берет он?» – «Вот где берет. А вот, бабочки, не благословесь хлебеч ет да молочке-то оставляите, – он то и уносит». – «Ой, правда, правда!»).

Накормили нас. За крошки поймались и понес на ту жо дорогу. Вынес на дорогу и отпустил, а сам ушол. Пошли, табачкю закурили и песенку запели (денежки есь).

Леший лапотник

Раз – это дело было великим постом – я ходил за лыком, да и заблудился в лесу. Ходил, ходил, и уже наступила ночь, а выйти никак не могу. Услышал кто-то кричит: «Свети, светило!» Я подхожу и вижу: сидит на клепине леший и ковыряет лапоть. А когда луну закроет облоком, он и кричит:

– Свети, светило!

Я взял здоровую хворостину, подошел потихонькю. Когда он закричал «Свети, светило!», я взял, да и вытянул его по крыльцам. Как он соскочит, да и ходу, а сам кричит: «Не свети, не свети!» Он думает: месяц-то его и дернул.

Это не знаю, правда ли, нет ли?

Муж и жена

Жили в одной деревне муж и жена, оба молодые. Баба перед жнивом родила перваго робеночка. Когда наступило жниво, стали они ходить жать на ниву, а нива была версты за три от деревни. Повесят робеночка над кустом, а сами жнут. Вот раз как-то на «пабеде» мужик с бабой расхлопотались. Мужик молчит и баба тоже. «Не пойду домой», – думает баба, – «пока ен жнет». Мужик жнет до вечера и баба с ним. Только стало стемнятце; мужик не стерпел и говорит:

– Ступай домой, пора обряжатце.

Она серп на плечо, да и покатила, а робеночка в зыбки и забыла. Мужик видел это, да подумал, што она нарошно оставила робенка.

– Ну, – говорит, – пущай, и я не возьму, сбегат из дому. Ен пожал, пожал, да как надо домой иттить, и ен пошел, не взял тоже робеночка.

Пришел домой. Баба убралась и ужинать собрала. Вот как стали они ужинать, баба сглянула на пустой очеп и скрикнула:

– Э, Господи! Да где же это робеночек?

– А где забыла, там и есть, – отвечает муж.

– Да я забыла, а ты што же?

– Нет, ты не забыла, а на зло оставила, хотела, штоб я принес. Да не бывать тебе большухой надо мной!

Баба взвыла и просит мужа итти вместе за им (вишь боитце – нива-то была за три версты от деревни).

– Нет, – говорит мужик, – Пущай до утра. Поутру придешь, и робеночек там, не надо и носить. Баба пошла одна – нешто мать оставит! Приходит она к нивы, а ставше нянька к этой зыбке с лес наровень, качает и приговаривает:

– Бай-бай, дитятко! Бай-бай, милое! Матушко забыло, а батюшко оставил! Бай-бай, дитятко! Бай-бай милое! Матушко забыло, а батюшко оставил!

Ну, как ей подойтить? Подошла эдак сторонкой и говорит:

– Куманек, кормилец! Отдай ты мне робеночка!

А ен отбежал, захлопал в ладоши и закричал:

– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, ха! Шел, да шел, да кумушку нашел.

Гулко таково бежит по лесу, да все кричит:

– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, ха! Шел, да шел, да кумушку нашел!

Вишь, любо ему стало, што кумыньком назвала.

Баба схватила робенка да опрометью из лесу.

В ученьи у лесоваго

У одного мужичка был сын, вот и не знает, кому его в ученье отдать; подумал, да отдал его дедушку лесовому в науку. У лесоваго было три дочки; вот он и говорит:

– Перва дочушка, истопи избушку калено-накалено. Она истопила, дед и бросил мальчика в печь – там он всяко вертелся. Дед вынул его из печки и спрашивает:

– Чего знаешь ли?

– Нет, ничего не знаю, – ответил мальчик.

– Другая дочушка, истопи избушку калено-накалено.

Она истопила, дед опять бросил мальчика в печь, тот всяко там перевертелся и веретенцем-то, опять вынул его и спрашивает:

– Ну, теперь научился ли чему?

– Ничего не знаю.

– Третья дочушка, истопи избушку калено-накалено.

Она истопила, дед опять бросил мальчика в печь, тот всяко там перевертелся и веретенцем-то, опять вынул его и спрашивает:

– Ну, теперь научился ли чему?

– Больше твоего знаю, дедушка, – ответил мальчик.

Ученье окончено, дед и заказал батьку, чтобы он приходил за сыном. Отец пришол, а дед ему и сказал:

– Приходи завтра.

А мальчик и говорит:

– Дедушко, я пойду, провожу тятьку.

А по дороге и наказывает:

– Вот, что, тятька, когда ты завтра придешь, то дед наведет двенадцать соплеватых парней, и все они будут вынимать платочки из левых карманов, а я выну из праваго кармана.

На завтра по приходе отца, дед вывел двенадцать соплеватых парней, и батько узнал сына по примете, сказанной заранее. Ну, делать нечего, пришлось лесовому отпустить парня из науки. Пошол батько с сыном домой, а на толчее сидит ворона и грает во все горло. Отец и говорит:

– Ты много теперь знаешь, так скажи мне, о чем ворна каркает?

– Ах, тятя, тятя, я бы тебе сказал, да ты осердишься.

– Ах ты, кормилец, я три года яичка не съедал – все берег тебя выкупить.

– Ну так слушай, тятя: ворона на своем языке каркает о том, что мне когда-то придется ноги водою мыть, а тебе достанется эту воду пить.

Отец на него прогневался, а сын ему и говорит:

– Если ты на меня осердился, тятя, так веди меня продавать жеребчиком, выручай деньги, только с обратью не продавай.

Отец свел жеребчика на ярморку продавать – где ни взялся этот дед учитель и покупает жеребчика. «Что возьмешь за жеребчика?»

А отец и говорит:

– Сто рублей, только обратку назад.

Дед отдал деньги и взял коня. Отец пошол и заплакал и про себя говорит:

– Сына отдал, а деньги взял.

Обернулся назад, а сын бежит к нему:

– Что, тятька, полно ли денег?

– Не хуже бы еще, кормилец, еще.

– Ну так я опять обернусь жеребчиком, веди продавай.

Как свел отец жеребчика на ярмарку, где ни взялся, дед опять покупает:

– Дорог ли твой жеребчик?

– Давай сто рублей.

Ну, продал, обратки не вырядил – дед не отдает ему. Спорили, спорили, отец и говорит:

– Делать нечего, моя вина.

Пошол домой и заплакал:

– Экой я глупой и неразумный, до старости дожил, а ума не нажил: деньги-то проживешь, а сына-то не наживешь.

Повернулся назад – не бежит ли назад сынок – нет, не видать. Лесовой же дед гонял да гонял жеребчика – всего спарил – одной шерстинки не осталось сухой, подогнал к своему дому, привязал к крыльцу, а сам сел обедать; раз хлебнет, да и глядит в окошко. Идет царева дочь на родник за водой, а жеребчик и говорит:

– Вылей на меня ведерко воды, царевна, очень я сопрел. Она вылила на него, а конь обратился рыбкой ершом, да и бух в родник, а дед оборотился щукой, да и за ним. Щука хотела схватить ерша, да ерш показался ей костоватым, да вдруг и оборотился кольцом и скакнул в ведро царевой дочки. Она надела кольцо на руку и днем носит кольцо, а ночью спит с молодцом. Дед про это узнал и пошол к цареву дому играть. Царю игра больно полюбилась, зазвал его в свой дворец и говорит:

– Выиграй и разведи, что есть в моем доме и в моем царстве новаго.

А дед играет и разводит:

– Твоя дочь днем играет кольцом, а ночью спит с молодцом.

Этот молодец, который сидит на руке кольцом и шепчет царевой дочери:

– Отец будет у тебя просить кольцо, так ты не отдавай меня, а если будет приступать непомерно, то ты возьми изругайся и брось кольцо на пол, оно и рассыплется на пять частей, одна частичка подкатится тебе под ногу, а ты возьми и приступи.

Ну так и сделалось, а дед обернулся петухом и склевал остальныя частички и остался ни с чем, а молодец обвенчался с царской дочерью. Спустя много времени отец приходит и попрошать; сын подал ему милостыню и спрашивает:

– Ты, дедушко, откуда?

– Дальний, кормилец.

– Так ночуй у нас.

Старик остался ночевать и лег на печку, да ночью гораздо и сопрел и вышел остудиться, а в сенях стоит вода, он взял этой водицы и попил. Встали поутру, а сын его и спрашивает:

– Ты, дедушко, ходил ночью до ветру и попил воды в сенях?

Старик отвечал:

– Верно, кормилец.

– Ну так, дедушко, ты мне отец, а я тебе сын, я в этой воде ноги мыл, а ты пил. Помнишь, когда шол я из ученья от дедки лесоваго, а ворона каркала, я тебе это предсказал, а ты прогневался: ну, одним словом, ты мне отец, а я тебе сын, оставайся у меня жить, я тебя допою и докормлю и кость твою похороню.

Так вот сколь умен и мудрен лесовой дедушко: захочешь – всему научит, а прозеваешь – кожу слупит.


Читать далее

Про лешего

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть