Онлайн чтение книги Смерть ради смерти
5

Подходя к зданию Главного управления внутренних дел Москвы на Петровке, Анастасия Каменская с тоской подумала, что простуды, пожалуй, не избежать. Первая лужа, в которую она ухитрилась вляпаться по щиколотку, попалась ей прямо возле дома, второй раз она зачерпнула воды в сапоги, когда подходила к метро. Сапоги были совсем новые, но все равно протекали. Наверное, фирмам-изготовителям и в голову не приходит, что в зимних кожаных сапогах люди будут ходить по колено в воде и грязи. Определенно, обувная технология не поспевала за глобальным потеплением.

Всю дорогу в метро Настя чувствовала противное хлюпанье внутри сапог, но на улице, решив, что хуже все равно не будет, поскольку ноги и так мокрые, перестала смотреть на тротуар и полностью погрузилась в свои мысли. Кончилась такая беспечность тем, что за несколько минут, которые ей понадобились, чтобы дойти от метро «Чеховская» до здания на Петровке, она влезла в лужи по меньшей мере раза четыре. Теперь ногам было не только сыро, но и холодно.

Войдя в кабинет, она стянула с ног сапоги и озадаченно посмотрела на ступни. Колготки были мокрыми насквозь, и с них медленно стекали, грустно капая на пол, капельки воды. Она заперла дверь изнутри, сняла джинсы, за ними – колготки и стала мучительно соображать, что делать.

В дверь кто-то дернулся, потом постучал.

– Аська, открой, я видел, как ты пришла. Ну открой, поговорить надо.

Голос принадлежал Юре Короткову, Настиному приятелю и коллеге, который сделал ее своей наперсницей и постоянно делился любовными переживаниями, недостатка в которых у него не наблюдалось.

– Не могу, – ответила она через дверь. – Я переодеваюсь.

– Да ладно тебе, открывай, я смотреть не буду, – настаивал Коротков.

– Перебьешься, – спокойно сказала Настя, доставая из шкафа форменную юбку, рубашку и китель с майорскими погонами. Плохо, что туфли придется надевать на босу ногу, но выхода нет, она никак не могла приучить себя носить в сумке запасные колготки.

– Ну, Ася, – ныл под дверью Коротков, исступленно дергая ручку. – Я лопну, если не поделюсь с тобой.

– Да подожди же минутку, – рассердилась она. – Ночь терпел, так еще чуть-чуть потерпишь.

– Не ночь, – продолжал препираться Юра, – я только что узнал и сразу к тебе помчался. Это по Галактионову. Ну, откроешь?

Дверь немедленно распахнулась. Когда дело касалось работы, Анастасия Каменская забывала о приличиях, и сейчас она предстала перед Коротковым в форменной серой юбке, легкомысленной белой футболке, с босыми ногами и голубой рубашкой в руках.

– Заходи быстрее, – шепнула она, снова запирая дверь. – Выкладывай, что там стряслось.

– Колобку только что звонил Костя Ольшанский по поводу Галактионова. Я у него в кабинете был, своими ушами слышал.

– Ольшанский? – удивилась она. – А он тут при чем? Дело Галактионова у Игоря Лепешкина. Или они что-то переиграли?

– В том-то и дело. Насколько я понял из реплик Колобка, у Кости совершенно по другому делу образовался выход на Галактионова. Через полчаса оперативка, Колобок опять нас поднимет по этому убийству отчитываться, а у тебя полный ноль, ты сама вчера говорила. Звони быстрее Косте, может, за полчаса успеешь что-нибудь сообразить.

– Юрка, ты настоящий друг. Только боюсь, Костя меня адресует далеко-далеко. Ты же знаешь его хамский язык. Застегни мне галстук, пожалуйста.

– Слушай, я только сейчас заметил: а чего это ты форму нацепила?

– Сапоги промочила насквозь, и джинсы мокрые чуть не по колено. Пусть хоть немножко подсохнут, – объяснила она, втискивая ноги в узкие неудобные туфли.

– У тебя с Костей плохие отношения? – поинтересовался Коротков, открывая форточку и закуривая. – С чего это ты боишься ему звонить?

– Отношения нормальные, просто хамов не люблю.

– Очень ты трепетная, подруга, при нашей-то работе надо быть попроще.

– Он мне Ларцева простить не может. Да я и сама себе простить не могу.

– Не дури, Аська, ничьей вины тут нет. И Костя прекрасно это понимает. Не накручивай себя. Давай звони, может, общими усилиями успеем соорудить что-нибудь для Колобка.

Но их надежды почти не оправдались. Ольшанский был высокомерно-корректен, злобных выпадов не допускал, но на том, что удалось от него узнать, выстроить более или менее приличный отчет для начальника они не смогли.

Полковник Виктор Алексеевич Гордеев был наделен подчиненными прозвищем Колобок из самых лучших чувств. Над ним уже лет тридцать никто не смел подшучивать, и прозвище, которое приклеилось к нему еще с юных лет и кочевало из поколения в поколение, передаваясь от уходящих на пенсию молодым новичкам, к нынешнему времени обрело смысл почти угрожающий: не смотрите, что я кругленький и лысый, я на самом деле – свинцовый шар.

Оперативку он начал, как всегда, спокойно и приветливо. Но все его сотрудники знали, что, даже если кому-нибудь из них грозит крупный разнос, Колобок никогда этого не покажет заранее. Он любил своих ребят и относился к ним уважительно, считая, что лишняя, особенно преждевременная, нервотрепка раскрытию тяжких преступлений против личности отнюдь не способствует.

– Что-то я давно не слышал, как движутся дела по Битцевскому парку, – начал он. – Слушаю, Лесников.

Игорь Лесников, самый красивый сыщик на Петровке и в то же время один из самых строгих, серьезных и обязательных сотрудников, начал обстоятельно докладывать о том, какая работа проделана для раскрытия серии изнасилований, совершенных в течение месяца в Битцевском парке. Дело расследовалось уже четвертый месяц, первоначальная горячка поутихла, а в таких случаях Колобок призывал подчиненных к ответу примерно раз в неделю. Настя внимательно слушала Игоря, стараясь не сбиваться на мысли об убийстве Галактионова, потому что в работу по Битцевским изнасилованиям она сама внесла немалую лепту, долго и кропотливо составляя схему, которая позволила вывести некоторые закономерности в совершении преступлений. Исходя из этих закономерностей они с Игорем нарисовали примерный портрет преступника, его психологическую, поведенческую характеристику и теперь терпеливо, день за днем, отрабатывали всех возможных подозреваемых. Точнее, отрабатывал сам Игорь, каждый вечер принося Насте результаты своих трудов, а уж она занималась анализом полученной информации.

– Медленно, медленно работаете, – недовольно сказал Гордеев. – Но в целом направление кажется мне перспективным. Так, убийство Галактионова. Кто доложит? Каменская?

– Разрешите, Виктор Алексеевич, я доложу, – вызвался Коротков. – У нас возникли новые обстоятельства. Круг знакомых Галактионова чрезвычайно широк, вы об этом знаете. За три недели опрошено более семидесяти человек, которые могли дать какую-либо информацию о самом Галактионове и о возможных причинах его убийства. Еще три дня назад нам представлялось…

– Кому это – нам? – ехидно перебил его Колобок. – Мне? Анастасии? Николаю Второму?

Юра перевел дыхание и, сделав небольшую паузу, продолжил:

– В первую очередь, так думал следователь Лепешкин, и я был с ним полностью согласен. Поэтому я убедил в этом Каменскую.

– А у нее своей головы нет на плечах? Ладно, продолжай.

– Нам представлялось, что круг лиц, обладающих информацией о Галактионове, нами выявлен полностью. Полученная от этих людей информация постоянно дублируется, повторяется в показаниях, называются одни и те же факты, фамилии, имена, адреса. Все версии, выдвинутые на основании собранных сведений, проверяются, выдвигаются новые версии. Однако вчера была получена новая информация, на основании которой мы можем считать, что круг знакомых Галактионова охвачен не полностью и что у него была некая сфера деятельности, о которой никому из опрошенных ничего не известно. Как могло получиться, что мы не узнали об этом раньше? У меня нет готового ответа, Виктор Алексеевич. У меня есть только предположения, которые я пока не хотел бы высказывать, чтобы никого зря не обижать.

Гордеев поднял глаза от листка бумаги, на котором что-то задумчиво чертил, слушая оперативников, и вопросительно посмотрел на Настю. «Ты в курсе? О чем это он говорит?» – спрашивал его взгляд. Настя едва заметно кивнула, мол, все правильно, если нужны подробности – я потом все объясню.

– Обижать не надо, это ты правильно решил, – покивал круглой лысой головой Виктор Алексеевич. – Но и голову мне морочить не стоит. Как ты предполагаешь действовать дальше? Как собираешься выявлять эту таинственную сферу деятельности Галактионова?

– В первую очередь я собираюсь тщательно проанализировать все имеющиеся показания, чтобы попробовать выявить дефекты допросов.

– Иначе говоря, ты собираешься посмотреть, нельзя ли вытрясти что-нибудь из тех, кто уже попал в поле вашего зрения. Ты хочешь попытаться понять, есть ли среди этих людей такие, которые явно о чем-то умалчивают. Я правильно перевел твою речь на человеческий язык?

– Правильно, товарищ полковник. У нас нет возможности расширять круг проверяемых до бесконечности в поисках людей, которые с первого же вопроса выложат нам все, что мы хотим узнать. Я считаю, нужно идти по пути интенсификации, постараться наилучшим образом использовать уже имеющихся свидетелей.

– Так.

Колобок обвел присутствующих тяжелым немигающим взглядом.

– Наш уважаемый коллега Коротков решил устроить нам здесь небольшой ликбез, дабы за словесным туманом скрыть собственные неудачи. Это печально. Еще более печально, что за столько лет работы в отделе он так и не усвоил, что признаваться в неудачах – не стыдно. Точно так же, как не стыдно должно быть признаваться в ошибках. Это, может быть, неприятно, но ни в коем случае не стыдно. Более того, своевременное признание ошибки или неудачи оставляет возможность исправить положение, а чем дальше – тем шанс на исправление положения меньше. Я повторял вам это миллион раз. Повторял?

Он снова обвел глазами всех находящихся в комнате.

– Продолжим работу, – неожиданно мирно сказал Колобок. – Все, кто работает по Галактионову, останутся после совещания.

Настя облегченно вздохнула. Ей было ужасно жаль Юрку Короткова, добровольно подставившего себя под удар, но они все рассчитали верно. Колобок должен был им наподдать, это было во всех отношениях справедливо, хотя, конечно, откуда им было знать, что Лепешкина нельзя оставлять наедине с женщинами-свидетельницами. И нельзя потом принимать за чистую монету то, что написано в протоколах допросов таких свидетельниц. Настя уже к концу первой недели совместной работы почувствовала, что с Игорем Лепешкиным что-то не так, но смолчала, полагая, что у человека, почти двадцать лет проработавшего на следствии, должно хватить профессионализма на то, чтобы не смешивать субъективные оценки и переживания с фактами и доказательствами по уголовным делам. Да и сам Колобок Гордеев страшно не любил, когда его сыщики начинали жаловаться на следователей. «Не можете найти со следователем общего языка – грош вам цена как оперативникам», – не уставал повторять он. Кроме Насти и Короткова убийством Галактионова занимался еще Миша Доценко, и они втроем опросили столько людей, сколько сумели, разрываясь между этим преступлением и добрым десятком других. С остальными беседовал Лепешкин. Вот и добеседовался… Одним словом, струсили они, не настояли на своем сразу же, за что и получили от Колобка Гордеева по полной программе. Но главное – они сумели за полчаса соорудить сценарий, результатом постановки которого на оперативном совещании явилось внезапное озарение их начальника. Не случайно же он ругался, ругался, мораль читал и вдруг ни с того ни с сего перешел к следующему вопросу, словно разговора о Короткове и его неудачах не было вовсе. И не случайно велел остаться после совещания Насте, Короткову и Доценко. Это означало, что он тоже вспомнил про Лепешкина и понял, что вины его ребят здесь нет. Они следователей не выбирают. А его вина, вина начальника, есть. Он должен был вовремя вспомнить, что такое есть Игорь Евгеньевич Лепешкин, и дать своим подчиненным жесткие инструкции, а не ждать, пока они набьют синяки и шишки, набираясь собственного печального опыта.

Когда закрылась дверь за последним из покидающих кабинет Гордеева оперативников, он резко поднял голову и уставился на Короткова:

– Что за детский сад вы мне тут разводите? Почему сразу не пришли и не сказали, что Лепешкин вам всю обедню портит?

– Виктор Алексеевич, вы не поощряете, когда мы ходим к вам жаловаться. Сколько раз вы устраивали нам выволочки за то, что мы жаловались вам на следователей? Вы же сами без конца повторяли, что следователь – фигура номер один, и наше дело – выполнять его поручения, а в свободное от основной работы время заниматься самодеятельностью, – сказала Настя, пересаживаясь в свое любимое кресло в углу кабинета.

– Мало ли чего я говорил, – пробурчал Колобок. – Может, я шутил. В общем так, ребятки. Я перед вами виноват, Лепешкина просмотрел. Я его знаю давно, он в городской прокуратуре всего два месяца работает, а до этого много лет сидел в районе и в округе. Вам, слава богу, сталкиваться с ним раньше не приходилось, он специализировался на хозяйственных делах. Когда мне сказали, что убийство Галактионова ведет следователь Лепешкин, я должен был сразу вас предупредить, чтобы женщин-свидетельниц вы предварительно опрашивали сами, иначе толку не будет. Я этого не сделал, в чем и признаю свою вину. С этим все. Теперь о другом. Мне звонил сегодня Константин Михайлович Ольшанский с несколько странной просьбой. Ему нужны сведения по делу Галактионова. Господин Лепешкин их, естественно, не дает. Ну, тут он в своем праве, тайна следствия – дело святое. В принципе Костя мог бы получить эти сведения сам, но у него это займет раз в сто больше времени, чем у вас троих плюс Лепешкин. Объясняю суть: Ольшанский ведет дело о разглашении тайны усыновления. Некий Лыков вымогал деньги у приемных родителей под угрозой разглашения вышеозначенной тайны. Будучи благополучно пойманным, Лыков заявил, что узнал эти сведения от недавно убиенного Галактионова. Вопрос: а откуда сам Галактионов мог это узнать? Спросить мы у него уже ничего не можем, к сожалению. Поэтому Косте остается только одно: прошерстить весь круг знакомых покойного, чтобы попытаться найти ниточку, которая приведет его к человеку с излишне длинным языком. Если Костя сейчас кинется заново терзать родственников, друзей и знакомых Галактионова, причем с какими-то странными и совершенно другими вопросами, то потратит массу сил и времени, а в результате только людей озлобит. Ему бы получить перечень свидетелей и краткие характеристики показаний, да Лепешкин ему дело не дает. Просьба ясна?

– Так Лепешкин и нам дело не дает, – подал голос Коротков. – Мы Ольшанскому можем дать только то, что сами сделали, а уж чего там Лепешкин надопрашивал – мы и знать не знаем. Так только, в общих словах, исходя из того, что он соизволит нам сквозь зубы процедить.

– Ребятки, Косте надо помочь.

– Конечно, Виктор Алексеевич, о чем речь, Ольшанский – нормальный мужик, с ним хорошо работать. Поможем. А почему бы ему не забрать дело Галактионова себе?

– С какой это стати, скажи, пожалуйста? Кто он такой, чтобы забирать дела по собственному усмотрению? Чтобы это сделать, нужно по меньшей мере доказать, что убийство и разглашение тайны усыновления можно объединять в одно уголовное дело. У тебя есть основания так думать? Правильно, нет. И у меня нет. И у него нет. Во-вторых, нужно еще доказать, что дела надо объединять именно у Ольшанского, а не у Лепешкина. По общему-то правилу дело о менее тяжком преступлении присоединяется к делу о более тяжком, а никак не наоборот. Усыновление можно отобрать у Кости и отдать этому дегенеративному Лепешкину. А наоборот – маловероятно.

Выйдя от начальника, Настя направилась к своему кабинету, когда ее догнал высокий черноглазый Миша Доценко, самый молодой сыщик в отделе по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями.

– Анастасия Павловна, можно к вам на минутку?

– Заходите, Мишенька.

Она приветливо улыбнулась, открывая перед Мишей дверь. Он ей нравился своим упорством, неугасимым стремлением научиться тому, чего он еще не умеет, открытостью и какой-то почти детской наивностью и чистотой. Сам он перед Каменской трепетал, называл ее по имени-отчеству, чем вот уже три года ввергал ее в смущение и краску, но переходить на «ты» и на обращение по имени отказывался категорически.

– Выпьете со мной кофе? – спросила она, доставая большую керамическую кружку и кипятильник. Без кофе она не могла прожить и двух часов, и если ей не удавалось вовремя влить в себя чашку горячего крепкого напитка, она начинала слабеть, внимание рассеивалось, а глаза закрывались.

– С удовольствием, если можно, – застенчиво ответил Миша. – Анастасия Павловна, объясните мне, пожалуйста, про Лепешкина, я не все понял из того, что говорил Виктор Алексеевич.

У Миши Доценко было еще одно отличительное качество: он был единственным сотрудником отдела Гордеева, который никогда не называл своего начальника Колобком не то что за глаза, а даже и в мыслях.

– Видите ли, Мишенька, я сама узнала об этом только сегодня утром. Оказывается, от Игоря Евгеньевича в свое время ушла жена, бросила его ради красивого богатого любовника. Подозреваю, там было еще кое-что, но вам, как человеку молодому, эти гадости знать не обязательно. Игорь Евгеньевич очень переживал, причем настолько, видимо, сильно, что у него сформировался свой взгляд на адюльтер. Мужчина, как холостой, так и женатый, может делать все, что считает нужным, но изменяющая мужу женщина достойна всяческого порицания. Он ненавидит только свою жену, но никак не ее нового мужа. Понятно?

– Пока понятно, – кивнул Миша, не сводя с Насти внимательных черных глаз. – У вас вода кипит.

– Спасибо.

Она повернулась к тумбочке, на которой стояла кружка с кипятильником, вытащила вилку из розетки.

– Вам крепкий?

– Средний.

– Сахар?

– Два кусочка, если можно, пожалуйста.

– Можно, пожалуйста. – Настя бросила в его чашку два куска сахару. – От вашей вежливости, Мишенька, можно сойти с ума. Вы не устаете от нее? Впрочем, извините, это с моей стороны уже грубо. Вернемся к Лепешкину. Если Игорю Евгеньевичу приходится беседовать с женщиной, имеющей любовника, то беседу можно считать загубленной с самого начала. Он проявляет крайнюю резкость, нетерпимость, невежливость вплоть до грубости, постоянно давая ей понять, что она нарушает нормы морали и ей вообще не место среди людей. Понятно, что практически любая женщина в такой обстановке замкнется и слова лишнего не скажет, лишь бы быстрее ноги унести от этого малоприятного человека. А поскольку Галактионов в любовных связях и разовых похождениях себя не ограничивал, то совершенно очевидно, что его подруги составляют значительную часть всех источников информации. И вот сегодня утром оказалось, что полноту информации, полученной из этих источников, нужно ставить под сомнение. Костя-то Ольшанский хорошо знает, что такое Лепешкин, вот он меня и просветил.

– Вы мне не расскажете?

– О чем? – удивилась Настя.

– О том, что сказал Ольшанский. Я только в кабинете у Виктора Алексеевича в первый раз об этом услышал.

– Ох, Мишенька, простите меня, ради бога! – спохватилась Настя. Она и в самом деле до начала оперативки не успела поговорить с Мишей, а теперь получалось, что она отстранила младшего товарища от дела, ничего ему не объясняя. – Понимаете, свалить вину на покойника – дело некрасивое, но, к сожалению, весьма распространенное. Ольшанский подозревает, что шантажист Лыков может говорить неправду и сведения об усыновлении он получил вовсе не от Галактионова. Проверить это очень трудно, но Ольшанский вцепился в это дело как собака в кость и хочет, чтобы мы по возможности ему помогли. Мы имеем с одной стороны мужа и жену Красниковых, а с другой – Галактионова, якобы обладавшего информацией об их семейной тайне. И мы должны попробовать провести линию между ними. При этом мы договорились, что Константин Михайлович будет двигаться нам навстречу со стороны Красниковых и их окружения, а мы, в свою очередь, еще раз проанализируем круг знакомых Галактионова, на этот раз с точки зрения контактов с теми, кто соприкасался с Красниковыми. Идея понятна?

– Вот теперь понятно, – облегченно улыбнулся Доценко.

– Ну, раз понятно, тогда начнем. Несите мне все, что у вас есть по Галактионову, я пока начну приводить это в систему, а вы, Мишенька, отправляйтесь к свидетельницам, которых допрашивал Лепешкин. Придумайте какую-нибудь убедительную сказочку, заморочьте им голову, но постарайтесь их разговорить. Ни один из тех, с кем мы беседовали, не сказал ни слова, из которого можно было бы догадаться, откуда у Галактионова сведения об усыновлении. Никто не упоминал ни о связях в органах загса, ни о роддомах, ни о Саратове, где родился и был усыновлен мальчик. Ну не во сне же ему это приснилось, правда? Должен быть кто-то, кто сказал ему об этом. Вот этого «кого-то» мы с вами и должны вычислить.

Получив от Михаила все блокноты с записями по делу Галактионова, Анастасия Каменская заперлась в кабинете, сварила себе еще кофе, убрала со стола все лишнее и с головой погрузилась в изучение списка людей, с которыми так или иначе был связан Александр Владимирович Галактионов.