Онлайн чтение книги Смерть ради смерти
Глава 4

1

Он любил, когда жена уезжала в командировки. Конечно, из всех представителей рода человеческого она раздражала его меньше всего, наверное, именно поэтому он на ней и женился. Но когда ее не было рядом, он чувствовал себя лучше. Один в пустой квартире – что может быть прекраснее? Только одиночество в собственном большом доме, затерянном в глухом лесу. Никого не видеть. Никого не слышать. Ни с кем не общаться.

Его детство прошло в бараке, среди клопов, тараканов, мышей, среди устоявшегося отвратительного запаха немытых тел и прогорклой еды, без горячей воды и с деревянным сортиром на улице. В крошечной девятиметровой комнатке их было пятеро: старый дед – отец матери, родители и он с сестренкой. В его детстве было слишком много людей вокруг и слишком мало возможностей для уединения. Уже тогда люди стали его раздражать.

Став взрослым, он стал делить людей на тех, кого он может вынести, и тех, кого он не переносил совершенно. О том, что можно кого-то еще и любить, он и не догадывался. Нет, в книжках-то читал, само собой, и в кино смотрел про это, но относился к любви как к феномену, описываемому средствами художественного творчества, не более того. В конце концов, пишут же про бога, про чудеса, про космос и про жизнь на Марсе, и увлекательно пишут, иной раз и почитаешь не без удовольствия. И про любовь пишут, она относится к тому же классу объектов. Но одно дело – читать, и совсем другое – строить свою жизнь в соответствии с этим. Нет, при решении конкретных вопросов своей жизни он о любви и не вспоминал. Да и что это такое? Глупость какая-то. Выдумки. Можно с человеком сосуществовать – и хорошо.

Когда у него родилась дочка, он ни на минуту не испытал теплых отцовских чувств. Нужно, чтобы у супружеских пар были дети. Это правильно и разумно. Но почему при этом нужно непременно умиляться и сюсюкать? От детей шум, бессонные ночи, хлопоты, тревоги, одним словом – все, что мешает нормальной плодотворной жизни научного работника. Как только дочери исполнилось восемнадцать лет, он с облегчением спихнул ее замуж, лишь бы она не жила с ним в одной квартире. И вздохнул свободнее. Дочь была не особенно умна, и ее присутствие нервировало его, как нервирует некоторых людей постоянно включенный радиоприемник. Вроде безвредный, и разговаривает не особенно громко, и уже за долгие годы привыкаешь не замечать его, но когда вдруг он замолкает, понимаешь, насколько лучше жить в тишине.

Наблюдения за знакомыми супружескими парами лишь подтверждали его уверенность в том, что любовь – миф, сказка для дураков. Нет никакой любви, есть просто терпимость людей друг к другу. Выбор осуществляется не по принципу «кто больше нравится», а по принципу «кто меньше раздражает».

Он не изменял своей жене ни разу, но не потому, что считал это неправильным, а потому, что не нашлось женщины, которая бы его устраивала. Все они казались ему недалекими, примитивными, слишком болтливыми и вздорными. И только одну он оценил как достойную себя. Это была жена Гриши Войтовича.

Гриша пришел с ней на банкет по случаю защиты докторской диссертации одним из заместителей директора их Института. Красивая молодая женщина, молчаливая и улыбчивая, в каждом из немногих произнесенных ею слов был виден незаурядный ум и сильный характер. Она ему понравилась. Очень понравилась.

Как только Войтович уехал в командировку проводить плановые испытания, он позвонил ей домой.

– Я хотел бы встретиться с вами, – заявил он без особых предисловий.

– Зачем? – коротко спросила она. Казалось, она вовсе не удивилась его звонку, будто ждала его. И это его воодушевило.

– Я считаю, нам нужно поговорить.

– О чем? – так же коротко спросила Женя Войтович.

– О нас с вами.

– Это не имеет смысла. Постарайтесь понять.

– Что я должен понять? – внезапно рассердился он.

– Что я люблю своего мужа, – по-прежнему лаконично ответила ему Женя и положила трубку.

Он оторопел. Она что, слепая? Маленький несуразный Гриша Войтович ни в какое сравнение не шел с ним, уверенным в себе, перспективным ученым. Как можно терпеть Гришу рядом больше двадцати минут, он не понимал. И решил, что Женя просто валяет дурака и набивает себе цену.

На следующий день он позвонил снова.

– Перестаньте притворяться, – заявил он. – Назначайте время и место, где мы встретимся.

На этот раз в ее голосе слышалась усталость.

– Перестаньте мне звонить, я не хочу, чтобы вы меня ненавидели.

– Почему я должен вас ненавидеть? – удивился он.

– Потому что я все равно вам откажу. Чем больше вы будете меня уговаривать, тем более униженным будете потом себя чувствовать. Избавьте себя от унижения, а меня – от вас.

– Глупость не может унизить, потому что она – глупость, – холодно произнес он. – Унизить может только оскорбление, нанесенное достойным противником. А ваш отказ – это самая элементарная глупость. Чего вы добиваетесь? Ведь вы не удивились, когда я вам позвонил, значит, ждали, значит, еще тогда, в ресторане, на банкете, поняли, что мы должны быть вместе.

– Нет. Тогда, в ресторане, я поняла, что вы решили, будто мы должны быть вместе. Вы решили. А вовсе не я. Всего доброго.

Больше он ей не звонил.

2

В субботу с утра Насте позвонил отчим и окончательно испортил ей настроение.

– Ребенок, звонила мама, у нее к тебе просьба.

Настина мать, профессор Каменская, была известным ученым, разрабатывавшим компьютерные программы для обучения иностранным языкам. Уже больше трех лет она жила за границей, работая по контракту в одном из крупных университетов Швеции, домой наезжала два раза в год во время отпуска и, судя по всему, по мужу и дочери не очень-то скучала. Одно время Настя страшно переживала из-за этого, подозревала, что и отчим, и мама нашли себе других близких людей, и ей казалось, что семья разваливается. Потом Леонид Петрович, который с раннего детства заменил ей отца и которого она называла папой, популярно объяснил дочери, что многолетняя дружба держит семью намного крепче, чем влюбленность и секс, а поскольку они с мамой прожили почти тридцать лет в дружбе и согласии, то ни ее, ни его роман уже ничего изменить не смогут. Даже в том случае, если мама захочет развестись с ним и выйти замуж за своего шведского возлюбленного, все они – Настя, мама и он сам – все равно останутся близкими друг другу людьми, которых многое связывает и которые относятся друг к другу с нежностью, доверием и теплотой.

Аргументы отчима показались Насте убедительными, особенно после того, как она познакомилась сначала с пассией Леонида Петровича, а потом и с поклонником матери. Год назад ей выпала удача побывать в командировке в Риме, и мать примчалась туда повидаться с ней, прихватив с собой для компании своего друга. В самом деле, пусть люди будут вместе, если им от этого хорошо, а никому другому от этого не больно.

– Завтра утром в Москву прилетает мамин коллега, – продолжал Леонид Петрович, – и мама просит, чтобы ты его встретила в Шереметьеве, отвезла в гостиницу и сориентировала на местности. Показала, где можно поесть, где купить самое необходимое, как разобраться в наших изумительных порядках, как расплачиваться и так далее.

– Разве его в Москве никто не принимает? – удивилась Настя. – Или он турист-одиночка?

– Нет, его пригласили на симпозиум, но участники приезжают в среду, и со среды ими, конечно, будут заниматься. А этот господин специально хочет приехать пораньше и за свой счет удовлетворить естественное любопытство. Твоя помощь нужна будет только завтра, а дальше он будет сам ходить по городу и смотреть, как мы живем.

– И как я должна его встречать? – недовольно спросила Настя. – Мама прислала его цветной портрет в полный рост? Или я должна повесить себе на грудь объявление аршинными буквами?

– Не злись, ребенок, мама не так часто обращается к нам с просьбами, – укоризненно сказал Леонид Петрович. – Она дала твой телефон своему коллеге, сегодня вечером он тебе позвонит, и вы обо всем договоритесь. Завтра утром заедешь ко мне, возьмешь машину.

– Может, лучше ты его встретишь, а? – робко спросила она. – И за машину будешь спокоен, а то вдруг я ее разобью.

– А как мне с ним объясняться прикажешь? На пальцах? Мама из тебя полиглота вырастила, и вот благодарность за все ее труды.

– Ладно, – обреченно вздохнула она. – Что ж теперь делать, раз она заранее все решила. Пап, у меня для тебя новость, только ты со стула не падай.

– Подожди, я сяду поудобнее. Так, выкладывай.

– Я решила выйти замуж за Чистякова.

– Слава тебе, господи! – радостно выдохнул Леонид Петрович. – Наконец-то ты начинаешь умнеть. Мои поздравления.

– Кому, мне?

– Чистякову. Сколько лет он ждал? Двенадцать?

– Четырнадцать. Пап, если ты начнешь читать мне мораль, я передумаю.

– Шантажистка. Мелкая отвратительная шантажистка, – рассмеялся Леонид Петрович. – Когда свадьба?

– Еще не знаю. Главное – решить вопрос в принципе, а остальное – это уже детали.

– Ничего себе детали! – возмутился отчим. – А мама? Она же захочет приехать, и ей нужно сказать заранее, это тебе не из Петербурга в Москву проехаться.

– Ну… Где-то весной, в мае, может быть.

– Ладно, ребенок, планируй сама и поставь маму в известность. Ты молодец, что наконец решилась.

Вечером раздался междугородний звонок.

– Я могу попросить мадемуазель Анастасию? – раздалось в трубке по-французски.

– Это я, – ответила Настя. – Я жду вашего звонка.

– Вам удобнее говорить по-французски или по-испански? – вежливо осведомился коллега профессора Каменской.

– Лучше по-французски, если вас не затруднит. Когда прилетает ваш самолет?

– Завтра в 9.50 утра. Рейс из Мадрида. Как я вас узнаю?

– Я… Как вам сказать… – смутилась Настя. – Блондинка, высокая…

Она уже хотела было описать собеседнику себя в джинсах и куртке и вдруг подумала, что по приметам ее найти будет крайне затруднительно. Разве можно в толпе встречающих выделить незнакомую женщину без единой яркой черты во внешности? Лицо? Никакое. Нормальное. Глаза? Бесцветные. Волосы? Непонятно-русые. Куртка – в таких пол-Москвы ходит. Уродина? Да нет, пожалуй, обыкновенная. Красавица? Вот уж точно, нет.

– Алло! Анастасия! – окликнул ее мужчина.

– Да-да, – торопливо ответила она. – Яркая блондинка, волосы длинные, вьющиеся, глаза карие, полушубок изумрудно-зеленый и красный шарф. Найдете?

– Блондинку с карими глазами я найду даже в темноте и при вавилонском столпотворении, – галантно пошутил он. – Ради встречи с ней я готов бежать впереди самолета.

«Он еще и весельчак, – с раздражением подумала Настя. – Мало того, что он погубит мне целый день, который я могла бы провести за работой, так мне еще вдобавок придется терпеть его выкрутасы и реагировать на них, чтобы не выглядеть невоспитанной».

Она тут же спохватилась, что не подумала о том, как будет добираться завтра утром в Шереметьево. Чтобы оказаться в аэропорту к 9.50, ей нужно будет встать в половине седьмого, а уже в половине восьмого выйти из дома. Вот радость-то по случаю воскресенья!

Она досадливо поморщилась. Утренний подъем всегда превращался для нее в пытку, ей приходилось собирать всю волю, чтобы выдернуть себя из сонной вялости. Длительное стояние под душем одновременно с выполнением «умственных упражнений» вроде перемножения трехзначных чисел и повторения иностранных слов, потом ледяной апельсиновый сок, за ним – две чашки крепкого кофе и сигарета. Только после этого Анастасия Каменская могла идти на работу. Зато если выпадал выходной, она спала чуть ли не до одиннадцати часов. В то же время соней ее вряд ли можно было назвать: засыпала она с трудом и частенько прибегала к снотворному. Просто ее организм от природы был предназначен для функционирования во второй половине суток, а в первой он предпочитал отдыхать.

Для того чтобы соответствовать обрисованному по телефону образу, Насте нужно было сделать по меньшей мере три вещи. Во-первых, нужно было пришить еще в прошлом году оторвавшиеся застежки к зеленому полушубку. Неплохо бы при этом еще и вспомнить, куда она задевала эти самые застежки. Во-вторых, нужно перерыть шкаф и найти красный шелковый шарф, который ей когда-то подарил Лешка и который она ни разу не надевала. И в-третьих, нужно покрасить волосы специальной легко смывающейся краской и изобразить крупные кудри, а тонированные контактные линзы она вставит завтра утром перед выходом из дома. Ну почему она должна заниматься такой ерундой вместо того, чтобы сесть за компьютер и заняться делом!

Уместив на коленях тяжелый кроличий полушубок и старательно пришивая к нему кожаные полоски с крючками и петельками, Настя размышляла над тем, что ей удалось узнать о самоубийстве Григория Войтовича.

Милицию вызвала его мать, когда придя домой застала ужасающее зрелище: ее сын Григорий сидел в ступорозном состоянии на стуле, а на полу лежало окровавленное тело ее невестки Евгении Войтович. Рядом валялся охотничий нож, который обычно висел в ножнах на стене. Григорий охотой не увлекался, нож ему подарили в одном из сибирских академгородков, куда он приезжал оппонировать на защите диссертации.

Войтовича увезли из квартиры и сразу же поместили в камеру. На допросах он сначала недоуменно качал головой и повторял:

– Неужели я это сделал? Этого не может быть. Я не мог этого сделать. Я не мог убить Женю, я же ее любил!

Через сутки пребывания в камере он начал давать более связные показания и рассказал, что убил Евгению охотничьим ножом в процессе ссоры. Глубоко и искренне раскаивался, обвинял себя, ужасался содеянному и впал в депрессию. В то же время к следователю поступило ходатайство от руководства Института, где много лет работал Войтович, с просьбой освободить его из-под ареста и избрать ему меру пресечения, не связанную с заключением под стражу. Следователь Бакланов только хмыкал в ответ: где это видано, чтобы убийцу, взятого фактически с поличным, отпускали из-под стражи. Однако в тот же день ему позвонил прокурор округа и сказал, что из городской прокуратуры был «сигнал», при этом «городские» ссылались на прозрачные намеки со стороны Генеральной прокуратуры. Общая канва намеков состояла в том, что Войтович является одним из авторов необычайно важного и секретного научного проекта оборонного значения, проект этот находится в стадии завершения, но Войтович – генератор идей, и без него проект закончить не смогут. Для завершения работ и проведения необходимых испытаний нужно еще недели две-три, после чего – пожалуйста, пусть уважаемый Григорий Ильич идет обратно в камеру. Руководство Института вовсе не настаивает на том, чтобы Войтович продолжал ходить на работу. Работать он может и дома, давая все необходимые указания по телефону, так нельзя ли заменить ему содержание под стражей чем-нибудь вроде домашнего ареста.

В такой ситуации следователь Бакланов не счел нужным сильно упираться. Он никогда не был особо принципиальным и не цеплялся за свою точку зрения, отстаивая ее перед руководством. Мнение начальства о нем самом было для него куда важнее, чем его собственное мнение о чем бы то ни было. В течение трех часов Войтовича отпустили домой. А через несколько дней он повесился, оставив покаянную записку с невнятными словами о вине и возмездии.

Сведя воедино обрывочные воспоминания работников милиции и следователя, Настя обнаружила странную деталь. Войтович не был психически больным, его за короткое время дважды осматривал врач и не нашел ни малейших признаков отклонений в психике. В то же время сразу после совершения преступления он совершенно не помнил, почему убил жену, воспоминания возвращались к нему постепенно, и по мере того, как шло время, картина преступления становилась все более детальной. При совершении убийства в состоянии аффекта такого не бывает. Человек не осознает того, что делает, но потом он деталей не вспоминает. В памяти – полный провал. То, что происходило с Войтовичем, не было похоже ни на одну известную медицине клиническую картину. Зато очень походило на чудовищную ситуацию, когда человек преступления не совершал, но потом ему аккуратно рассказали, как все было, а он это добросовестно пересказывал следователю. Но зачем? Зачем брать на себя чужую вину? И если так, то КТО мог все это ему рассказать в камере? Любопытно было бы посмотреть, что написал Войтович в предсмертной записке. Жаль, что она пропала вместе с уголовным делом…

Наконец все застежки были пришиты, и Настя нехотя принялась за поиски красного шелкового шарфа. Роясь в шкафу, она обнаружила массу нужных вещей, которые либо считала давно потерянными, либо о существовании которых напрочь забыла на другой же день после покупки. Оказалось, например, что у нее есть по меньшей мере пять пар новых колготок, две упаковки китайских носовых платков, замечательные теплые гетры, которые она уже давно отчаялась найти и которые здорово выручали ее, когда в квартире было холодно. Обнаружились также купленные года два назад теплые меховые тапочки, так и лежащие в запечатанном пластиковом пакете. Настя вспомнила, что приобрела их летом и положила до зимы в чемодан. На этом трудовая биография замечательных лохматых сиреневых тапочек бесславно завершилась. Этой находке она порадовалась больше всего, потому что постоянно мерзла, а дома все время было холодно. Шарф в конце концов тоже нашелся. Оставалось заняться волосами, и после этого можно с чистой совестью идти спать.

3

Прибытие рейса из Мадрида задерживалось на сорок пять минут. Настя немного послонялась по аэропорту, потом не выдержала и позвонила Юре Короткову.

– Аська! – обрадовался он. – Ты куда пропала с утра пораньше? Я тебе с восьми часов названиваю, а тебя дома нет. Хотел еще вчера вечером позвонить, да пришел поздно, не решился тебя будить.

– А что, есть новости?

– Как посмотреть. Ты знаешь, кто был тот злостный хулиган, чье дело сперли у Бакланова?

– Нет. Фамилию знаю, но она мне ничего не говорит. А кто он?

– Имиджмейкер Владимира Тарсукова.

– Да что ты?! Самого Тарсукова?!

– Ну, а я о чем! Уж не знаю, какую телегу этот придурок Бакланов направил в аппарат президента, но подозреваю, что ее и в природе-то не было. Кишка у него тонка бумаги Тарсукову слать. Но если и послал, то сам Владимир Игнатьевич, я так думаю, распорядился, чтобы ее никто, кроме него самого, не читал. Представляешь, какой был бы скандал, если бы оказалось, что Тарсуков, краса и гордость российской экономической политики, формировал свой публичный образ, руководствуясь консультациями пошлого хулигана. Наши отечественные домохозяйки его обожают, и вдруг такой удар!