Онлайн чтение книги Собачья работа
Глава 1

В таверне было душно и пахло обычно – мужским потом, лошадьми, пролитым элем, жареным луком, старой соломой… и войной. Привычный запах для того, кто несколько лет подряд дышал только смесью этих ароматов, лишь иногда разбавляемых запахом кожи, металла, крови. Легко ли от такой вони потерять сознание, благородные дамы не знают – ни одна порядочная женщина не переступит порога сего заведения. Что я здесь делаю? А кто вам сказал, что я – порядочная женщина?

Нет, я не шлюха, хотя и эти девицы тоже тут присутствуют. Вон, две из них вертятся среди сидящих мужчин. Одна только что покинула общий зал вместе со случайным кавалером. Ко мне они не подходят даже для того, чтобы дружески поболтать. Я ведь не шлюха – я намного хуже. От таких, как я, отворачиваются, их не замечают, уважают за глаза, а в глаза готовы даже проклясть.

Народа сегодня много, и посетителей, и клиентов. Это не одно и то же. Таверна «Кровавая Мари» – пожалуй, самое известное заведение в городе. Здесь издавна собираются наемники всех мастей – от наемных убийц до тех, кто в свое время продали свои мечи и щиты королю и ушли воевать за звонкую монету. Перед войной именно тут вербовали новичков. После войны здесь собираются те, кто уцелел, и предаются воспоминаниям, обильно заливая вином и горькие и сладкие моменты. Мне тоже есть что вспомнить, только вот никто не спешит разделить со мной эти воспоминания.

Вон, кстати, сдвинув вместе два стола, пирует одна компания. Некоторых я знаю – они, помнится, дружески кивнули мне у входа, но к себе не пригласили. А как же! Я ведь женщина! Во время войны они об этом не вспоминали, зато в мирное время сразу все расставили по своим местам…

…Не могу! Страшно! Страшно в первый раз! Одно дело – рубить манекены, набитые соломой, пусть даже на них надеты трофейные шлемы и порубленные панцири. И совсем другое – держать строй, когда на тебя несутся не манекены, а живые люди. Конная лава – это страшно. Закованные в броню тяжелые рыцарские кони приучены бить копытами. Копья у всадников опущены на уровень груди стоящего в строю человека. Нас учили уворачиваться от копий, но опять-таки на манекенах. Манекенов было всего две штуки – требовалось лишь пробежать между ними и не попасть под удар мешка с песком. А здесь…

Конная лава все ближе. У меня по ноге что-то течет. Догадалась что. Как же страшно! Крепко зажмурилась. Меня поставили во второй ряд – появился хоть какой-то шанс уцелеть или хотя бы прожить лишнюю секунду.

Сшиблись! Копье скользнуло по лошадиной груди, не причинив коню вреда. Это уже потом я поняла, что от страха просто слишком рано разжала пальцы. Тяжелый рыцарь влетел в наш строй. Копыта уже смяли кого-то из пехоты. Копья, щиты, мечи, крики… Привстав на стременах, всадник рубанул сверху вниз. Рядом – еще и еще всадники. Не всем так повезло – под некоторыми убили коней. Живые и мертвые – все вперемешку. Первых трех рядов как не бывало. Сплошное месиво из мертвых, умирающих и немногих живых, которые все еще пытались прорваться к своим. А конники все скакали и скакали. По трупам идти нелегко, лава замедляет бег, и рыцари вязли в строю.

Я осталась одна? Нет, был еще кто-то. Кажется, это мне крикнули: «Дура, дерись!» А как?

Присев, тут же вскочила. Какой-то всадник резко осадил коня. Что, не ожидал? Ударила наотмашь по лошади – по человеку пока было страшно. Меч скользнул по нагруднику, задел коня. Тот коротко заржал и, шарахнувшись, помешал рыцарю попасть в меня. Второй удар по мечу. Сбила клинок в сторону – и тут же вспомнились слова наставника: «Бей по ногам! Только не в бедро, а ниже! Колено, голень, стопа…»

Ударила… Попала! Рыцарь накренился в бок, но еще держался и даже пытался отмахиваться. Не нравится? Вот тебе еще! На сей раз по руке. Третий удар достался лошади. Она шарахнулась, и от резкого рывка всадник стал падать, еще продолжая цепляться за узду. Ударила, торопясь, по боку, по спине, по ногам – куда угодно, лишь бы не по голове. Боялась смотреть на лицо, хотя и знала, что под шлемом с опущенным забралом его не видно.

Рацарь уже перестал шевелиться, но я ударила еще несколько раз – никак не могла остановиться. Лишь потом осознала, что произошло, попятилась, едва не выронив меч, смеясь и плача одновременно. Я убила человека. Мой первый… Вот и все.

Нет, еще не все. Конная лава схлынула, но бой еще шел. Задние ряды остановили-таки рыцарей. Те увязли в месиве живых и мертвых людей, но живых пока еще было больше. Побежала туда. Мне стало не так страшно.

В том первом бою наших, новобранцев, полегла, считай, половина. Командиры рассудили здраво – зачем ставить на передний край ветеранов и рисковать опытными воинами, каждый из которых в бою стоит трех-четырех неопытных бойцов? Уж лучше пожертвовать новичками. Свое дело они в любом случае сделают – остановят конницу и подадут опытным воякам остатки вражеского войска тепленькими. А кто выживет – те и есть самые настоящие бойцы, достойные того, чтобы стать ветеранами. Помню, все тогда удивились, что выжила – я. Одна из всего десятка. Потом меня новый десятник выделял и ставил в пример новобранцам – дескать, учитесь, даже какая-то девчонка выжила, вот и у вас все должно получиться. И новички жадно смотрели мне в рот – а каково там, в настоящем бою?

Да, было время! А теперь…

Теперь война закончилась. И наемники, те, кто выжил, подались кто куда. У кого был дом – вернулись домой с деньгами и трофеями. А кому больше нравилось воевать, остались. И день-деньской сидели в «Кровавой Мари». Те, кто хотел недорого купить «меч» или «кинжал», знали это место и частенько наведывались за живым товаром.

Ко мне не подходили. Не только потому, что я – женщина. Просто я… не такая, как все.

…Мне больно сюда приходить. Больно и тяжело сидеть вот тут, в углу, над своей кружкой пива и миской простой «ветеранской» каши. Это такая же перловка, какую нам варили на фронте, только в этой иногда, кроме лука, попадаются и другие овощи. Хозяин, видимо, считает, что отдает нам таким вот странным образом дань уважения – дескать, и мы помним. А я этой перловки на две жизни вперед наелась, от одного вида тошнить начинает. Но не ходить в таверну не могу. Все-таки привыкла к этим запахам, к этим голосам, к прорывающемуся через каждое слово мату. Сама такая – Яница на меня сердится, говорит, что пора переучиваться, то и дело поправляет, как маленькую. А я не могу… И прихожу сюда просто отдохнуть душой – в том числе и от жалостливо-брезгливых взглядов, за которыми иной раз проглядывает откровенная ненависть. Здесь на меня тоже посматривают с жалостью, но – уважительной. Здесь я все-таки ветеран. Хоть и не самый желанный. Здесь мне кивают здороваясь те, кто на улице, часом раньше или позже, пройдет и не заметит, а то еще и начнет поддакивать идущей рядом супружнице: «Да-да! И как она так может? Кому она нужна!»

…Нет, не буду думать об этом! Вон уже слеза в пиво упала!

Пиво, кстати, в «Кровавой Мари» подают отменное. И бесплатное – всем ветеранам без разбора, в любых количествах. А по выходным еще и кормят просто так. Хозяин занимается благотворительностью не только от широты душевной – тут бывшие наемники частенько находят себе клиентов. А процент с контракта всегда идет ему. Вот и приманивает тех, кому не по душе мирная жизнь, кто просто к ней не привык. Или не хочет привыкать.

Война кончилась совсем недавно. Еще только-только делают свои первые шаги детишки, зачатые после нее вернувшимися отцами. Еще не все вдовы перестали ждать и надеяться. Еще не все разрушенные города восстановлены, и в деревнях полным-полно опустевших хат. А на полях кое-где еще можно найти непогребенные останки людей и лошадей. Все ценное с павших давно поснимали, вороны и одичавшие собаки объели мясо с костей. Уцелевшие селяне хоронят их понемногу, очищая поля для пашни. Страна восстанавливается. Но не все раны заживут. Моя как раз такая.

Я сижу в таверне «Кровавая Мари», цежу свое бесплатное «ветеранское» пиво и смотрю по сторонам. Зачем я здесь? Чужая и этому миру – ибо женщина, и другому – ибо воин. А ответ самый простой: я хочу продать свой меч.

Тяжело жить мужчине, у которого нет сына. Можно сколько угодно твердить, что любишь дочерей, всех пятерых, но ржавеет на стене дедовский клинок, который некому передать по наследству. И рук порой не хватает. Несколько наемных работников и кое-какая прислуга не в счет – есть дела, которые чужим не доверишь. Еще горше, когда сыновья рождаются – и умирают вскоре после рождения. Два братика было у меня – один так и родился мертвым, его задушила пуповина, а другой прожил всего два месяца. Мама убивалась, особенно по младшенькому, к которому успела привыкнуть. А отец как-то сразу постарел лет на десять.

Тогда я и начала учиться владеть мечом. Тайком, на заднем дворе. Нашла палку, подсматривала за соседскими мальчишками, сама училась махать ею из стороны в сторону, колотила до изнеможения старое сухое дерево на задворках.

Там меня один раз и застали мальчишки. Накинулись скопом, начали бить – как же, девчонка в штаны нарядилась! Я со злости палкой своей всех и отлупила. Била, не глядя, куда и как бью.

Дошло до отца. И меня, и моих обидчиков, в равной мере избитых – все же я была одна против всех! – поставили перед ним. Всех велел высечь. А когда я отлежалась, сам начал меня учить. На том же заднем дворе. Только вместо палки дал деревянный меч как оруженосцу…

Мы, кстати, из рода потомственной шляхты, имеем землю и герб. Прадед был одним из оруженосцев короля, но на большее у него не хватило денег и сил. А мог бы и выше подняться – не захотел. Вместо этого женился, родил сыновей. Потом пошли внуки, укрепили род… Только с правнуками не повезло. Один внук ушел в купеческое сословие, другой подался в монахи, еще один до сей поры не женат, хотя наполовину седой. Только у двух других имелись дети – два сына у одного и пять дочерей у другого, моего отца. Но те мальчишки еще мелкие совсем, а я была девицей рослой – в десять лет могла сойти за тринадцатилетнюю. Имелась еще и дальняя родня – если всех собрать, в доме станет не протолкнуться. Но по каким краям разбросала их жизнь – не знаю.

Мать сначала ворчала и ругалась на отца – мол, старшую дочь мне портишь. Но он как-то раз сказал в ответ на ее слова: «Был бы сын – не возился бы с Дануськой!» – и она замолчала. А когда началась война, отец сам снял со стены прадедов меч, тот самый, который когда-то предку пожаловал король, и отдал мне.

Восемь лет минуло с того дня. Восемь не самых сладких лет.

И вот я собралась продать прадедов меч. А что? Жить-то на что-то надо! Хотя бы скопить денег, чтобы вернуться к родителям. На коня мне не влезть, значит, надо искать торговый караван, идущий в нужную сторону, и платить за проезд. Караваны ходят редко – после войны на дорогах полным-полно мародеров, и купцы опасаются в одиночку пускаться в опасные поездки. Товары дороги, риск велик, и просто так возить пассажирку никто не станет. Да и Янице за полгода уже не плачено. Лекарка, конечно, добрая, молчит и терпит, да мне все равно неудобно быть обузой. Я ведь ни на какую серьезную работу не гожусь. Даже ткать не сяду – не получается. Так, по дому ковылять, травы лекарственные в ступке толочь да бинты отстирывать. У городского врача работы много, без подмоги не обойтись.

Компания за соседним столом разошлась не на шутку. Я прислушалась – громко, до хрипоты, перебивая друг друга, спорили два ветерана:

– Ты за кого меня держишь? Я кровь проливал!

– А, думаешь, я не лил? Я, может, больше твоего ее пролил… Ты на мои шрамы глянь!

– А ты вот это видел? – Рубаха задралась вверх, и открылись застарелые рубцы. – Чтобы я после такого…

– Кишка, стало быть, тонка?

– Да уж не тоньше твоей! Тоже мне, хорош – других подбиваешь, а сам не идешь!

– Ты знаешь, почему!

– Вот и я по тому же! А трусом меня звать не смей!

Остальные либо поддакивали им, либо просто ждали, чем кончится спор. Присмотревшись, я заметила, что за столиком сидит клиент – мужчина в скромном темном, но явно добротном кафтане. Сидел он ко мне спиной, ни возраста, ни звания не различить. Но, судя по спускающимся на плечи волосам, по-благородному подстриженным и уложенным волнами, по их чистому русому цвету, по тому, как напряглась его спина, он еще был молод. И явно не беден. И это перед ним сейчас разыгрывалось представление – чтобы не скупился на награду, а сразу понял, что имеет дело с серьезными людьми, которые не станут тратить свое время из-за пары серебряных грошей.

Он сидел ко мне спиной. Вот мелькнула рука – не грубая мужская ладонь, но и не изнеженная женская с тонкими пальчиками. Рука как рука. С длинными пальцами, на которых, вопреки общепринятому, не было ни одного перстня. И как я не заметила, когда он вошел? Впрочем, мне-то какое дело?

– Так вы можете помочь моему другу?

Хм. Голос еще молодой. Не мужской голос. Нет, за столом сидел именно мужчина, но явно не привыкший орать, срываясь на хрип и рычание. Судя по голосу, ему было не больше тридцати лет. А может, и двадцати. Мальчишка.

– Я заплачу… То есть он заплатит… Сколько скажете! Вот, – мужчина полез за пазуху, что-то достал. – Это задаток!

– Ого!

Разговоры разом смолкли, а я навострила уши.

– И кого за эти деньги надо убить? Короля?

Мне аж жарко стало. Там, наверное, золото…

– Никого. Мой друг… его надо просто охранять.

– От кого?

– Ну, – клиент замялся. Мне даже показалось, что он покраснел, хотя за волосами и затылка-то было не разглядеть, не то что лица. – Он сам не знает. Просто его хотят убить… наверное, хотят… он еще не понял. Но на всякий случай… Ему просто нужна охрана!

– А тебе? – Один из наших наклонился над клиентом, опершись о столешницу ладонью и уперев вторую руку в бок – так, чтобы ненавязчиво дотянуться до перевязи с мечом. – Тебе охрана не нужна?

– Мне? – Судя по интонации, клиент наивно захлопал ресницами. – А… наверное, а что?

– А то, – остальные поддержали ветерана негромким гулом голосов, – с такими деньгами и не боишься по улицам ходить! В одиночку!

– Ну, я надеялся, что найду здесь тех, кто меня потом проводит до дома… к моему другу, – произнес мужчина. Нет, судя по голосу, ему до тридцатилетия еще далеко. Чересчур далеко. Таким наивным можно быть только лет в шестнадцать. И не смотрите, что он ростом велик – мне тоже из-за роста постоянно прибавляли пару лет в детстве и юности.

– И потом – у меня же меч!

Сказано это было таким тоном, что сразу стало ясно – клиент еще не забыл, как пахнет мамкина грудь. Или перечитал рыцарских романов, где по сюжету, стоит герою показать обнаженный клинок – толпы врагов валятся на колени, умоляя не калечить слишком сильно. Если в той же книге меч достает девушка, ее обычно сразу просят не убивать и обещают раскаяться и влюбиться. Читала я такое. Еще до войны. Дом-то был богатым, несколько книг отец купил дочкам в подарок.

Громкий хохот подсказал, что не только у меня в этом вопросе имелись сомнения.

– Ме-еч? А ну-ка, покажи!

Из-за стола мы с тем мужчиной поднялись одновременно. Я просто почуяла неладное, а вот он – нет. Просто встал, просто обнажил клинок. Мне со своего места видно было плохо – мне и слышно-то, если честно, в общем гуле голосов было не слишком хорошо, но не попросишь же остальных говорить потише! Но вот не нашла я в том мече ничего особенного. И не только я.

– И всего-то? Где нашел? Или сам сделал?

Да, меч простой. Не такой, конечно, как у городской стражи, но до рыцарских мечей ему далеко.

– Это… ну, я взял первый попавшийся, – непонятно почему смутился мужчина. – Но я умею драться! Меня учили, и даже…

Окончание его фразы потонуло в громком хохоте. А я, окончательно укрепившись в своем решении, вылезла из-за стола и подхватила свой меч. В ножнах, с перевязью. Погладила рукоять. Ты прошел со мной всю войну. Жаль, что отец не отдал тебя сыну. Дочь оказалась плохой наследницей. Ей слишком нужны деньги… Прости!

Заметили меня не сразу. Обычно я не робею, но тут пришлось взять себя в руки, чтобы оставаться спокойной под взглядами десятка внимательных глаз. Некоторые ветераны кивнули – мол, привет. Другие смотрели с недоверием.

– Ты чего, Дануська?

Я глянула на клиента в упор. Да, молодой. Даже помладше меня будет. Впечатление молодости усиливалось тем, что мужчина был гладко выбрит. Наемники-то все щеголяют усами, бородой или кое-как подрезанной щетиной, так что кажутся стариками. А этот… ему двадцать-то хоть есть? Наверное, есть – вон как смотрит. Симпатичный. Кожа чистая, необветренная, тонкие губы плотно сжаты, породистый нос продолжается двумя морщинками над переносицей. А глаза… Мне захотелось заплакать: такие глаза бывают только у рыцарей в сказках – открытые, прямые, смотрящие на мир с бесконечным удивлением и вместе с тем внимательно. Эти глаза видят все – и не упустят ни малейшей детали. Просто мечта любой девушки.

– Что это такое?

Я даже вздрогнула – не хватало еще начать пялиться на этого парня, как простая сопливая девка. Достала меч.

– Вот. Недорого отдам! Оружие хорошее, проверенное!

Не скажу, каких усилий мне стоило произнести эти слова. Меч лег на стол. Без ножен, чтобы парень смог оценить и клинок, и рукоять. За столом кто-то присвистнул, кто-то матюкнулся, кто-то просто покачал головой.

– Что это? – Парень дотронулся до рукояти. Хорошо, хоть не стал за лезвие хвататься!

– Меч, – повторила я. – Яго прав – вам с таким клинком защитить себя будет трудно. Возьмите мой. Недорого продаю. Всего… – я переворошила свои знания, прикинула стоимость оплаты проезда до дома да припасов на дорогу, – всего двадцать злотых.

Ну что все на меня так смотрят? Да, продаю свой меч. Но жить-то на что-то надо! Им всем, моим бывшим боевым товарищам, есть куда податься, а мне? Кому я нужна? Только если родителям, но до них еще добраться требуется. Правда, позором будет – показаться на пороге без меча и… без кое-чего другого… Но ведь зато живая! И мы победили! И я тоже своими руками ковала победу! И проливала кровь, как ни пафосно это звучит.

– Нет, – в голосе прорезались нотки гнева и нетерпения, и я запоздало сообразила, что заговорил другой человек, – а что вот это?

Я перевела взгляд на говорившего. Надо же, не заметила, что парень пришел не один! Все-таки не такой глупец! Его спутник сидел с другой стороны, я встала между ними и обернулась, уже зная, что конкретно он имеет в виду.

Мужчина был намного старше и годился парню в отцы, если не в деды. На вид лет шестьдесят, но крепок и силен. Коротко остриженные волосы (чтобы шлем надевать удобнее) были так обильно тронуты сединой, что хотелось отряхнуть этот снег. Иссеченное морщинами обветренное лицо. Небольшая бородка наполовину скрывала шрам на щеке. С кафтана совсем недавно спороли герб – княжеский, если верить его форме. Старый вояка, наверное, тоже ветеран. И – рыцарь, а не простой гайдук, состарившийся на службе.

Как дура, уставилась на него, а мужчина спокойно смерил меня пристальным холодным взглядом с ног до головы. Взгляд профессионала, ничего не скажешь! Точно так же смотрел вербовщик на призывном пункте. Вот только этот человек надолго задержал взгляд на моих ногах. Точнее, на…

– Вот это!

Мне показалось, или в таверне сделалось так тихо, что стал слышен шорох мелкого дождя за окном. Я уже знала, куда он смотрит. Знала потому, что они все смотрели только туда. За два года уже привыкла к косым взглядам соседей, но с чужим человеком всякий раз переживала боль и стыд заново. Почему не умерла? Почему решила жить дальше вот с этим?

– Протез…

Никто не знает, каких усилий мне стоило научиться выговаривать это слово.

– Не хочу! Не буду жить…

– Ты что говоришь?

– А что? Посмотри на меня! Урод! Обрубок! Калека… Задушусь!

– И думать не смей! Я запрещаю, слышишь?

– А ты мне не указ! Ты вообще кто такая? Лекарка? Вот и иди, лечи! А я…

– А я тебя не для того выхаживала, чтобы ты у меня в сарае удавилась…

– Не хочешь в сарае – уйду в рощу.

– Вот дура упрямая! Никуда не пущу!

– Пустишь!

– К кровати привяжу! Дверь запру!

– Да пошла ты…

– Не смей материться! Богиня-Мать накажет.

– Да и..! Хуже, чем есть, уже не будет! Убьет разве что… Так почему Она не сделала этого раньше?

– Потому, что Она тебя любит!

– Никого Она не любит, кроме Себя! Вот …

– Это ты от досады. Это ты не всерьез! Богиня-Мать, она не нарочно, прости дурочку упрямую!

– Пошла в…

– И это тоже не всерьез! Дайна, ну почему ты стараешься казаться хуже, чем есть?

– Потому, что я не буду жить!

Наемники, бывшие солдаты, старательно делали вид, что меня тут нет. Стыдились. Отводили глаза. Уже начали тихую беседу о чем-то своем. Их можно понять – как и всех остальных. Мужчина с одной рукой или ногой – все равно мужчина. Чей-то долгожданный муж, чудом вернувшийся с того света жених, сын или брат. А женщина с палкой вместо правой ноги – это… Я научилась переносить презрительно-жалостливые взгляды соседок – мол, бедненькая, вот как ее угораздило! Научилась не замечать их презрения – кому ты такая нужна? Но с каждым новым человеком это приходилось переживать заново. Вот как сейчас. Уши запылали, но я стиснула зубы. Я должна быть сильной. Мне надо где-то достать денег, расплатиться с Яницей за кров и заботу – и вернуться домой. К отцу, маме, младшим сестрам. Домой. И постараться наконец забыть войну.

– Меч хороший…

Негромкий голос отвлек от невеселых мыслей. Парень, оказывается, все это время рассматривал мое оружие, так и лежавшее на столе.

– Не вздумайте брать! – категорически отрезал седой.

– Почему? Он красивый… И старый! Ему лет сто, если не меньше?

– Сто двадцать, – вспомнила я семейную легенду. – Сто двадцать лет назад мой прадед впервые взял его в руки.

– Тогда он стоит больше двадцати злотых! Все пятьдесят!

– Нет!

– Но почему? Вам жалко денег? – Парень уставился на своего спутника.

– Мне жалко вас. Вы посмотрите на нее. Этот меч не принес своей… бывшей владелице счастья. А теперь она хочет продать его вам. Вам нужна чужая неудача?

Зря он так. Я не виновата… Но не спорить же! Был бы сопляком, который в бой ни разу не ходил, тогда его не грех и «срезать». Но ведь по седоголовому видно, что старый вояка. И как на парня смотрит! Прямо по-отечески!

В общем, забрала я свой меч и ушла. Совсем. Обитый железом конец костыля постукивал по полу. Но на улице моросящий дождь скрыл шум моих шагов. Только дверь и хлопнула.

Идти никуда не хотелось. Нет, возвращаться в таверну – себя не уважать. Не дело это – только что вышла с гордо поднятой головой и тут же ползти назад, как побитой собаке? Испугалась весеннего мелкого дождика? Да в такую пору небо то и дело плачет, что ж теперь вообще носа никуда высунуть нельзя будет? И гордость в карман не спрячешь. Ушла – так ушла. Свои же перестанут уважать, если вернусь.

Поэтому, не желая мокнуть, отошла в сторонку. Крыши домов немного выдавались вперед, так что получилось что-то вроде козырька. Туда и встала, прижавшись спиной к стене. Дождик меленько стучал по кровле, шуршал по земле. Обычный мелкий дождик. Ничего страшного. Постою немного, пока глаза привыкнут к темноте – тучи закрыли звезды и почти полную луну – да и…

Скрипнула дверь. В светлом прямоугольнике на миг показались два силуэта. Оба были смутно знакомы, но рассмотреть мужчин не успела – слишком быстро они направились по проулку прочь. Кто-то из завсегдатаев решил, что пора и честь знать. Странно только, что походка ровная и легкая, не как у пьяных.

Не прошло и пары минут, как показались еще двое. Тоже из наемников. Эти стояли у крыльца немного дольше, озираясь по сторонам. Потом и они ушли – в ту же сторону, что и двое первых. Совпадение? Я стояла в тени, под навесом, меня не видели и, если честно, не хотелось, чтобы увидели. Не то было настроение, чтобы кому-то попадаться на глаза. Тем более, что вслед за этими вышли еще двое…

Когда же из дверей показалась четвертая пара, я возблагодарила судьбу за то, что осталась на месте.

– Боже, неужели уже так темно? – Хм, этот голос мне определенно был знаком. Только что в таверне этот мужчина спрашивал, сколько стоит мой меч, и предлагал за него целых пятьдесят злотых. – Генрих, а что, разве уже ночь? И дождик… меленький такой… теплый…

Генрих, надо думать, это тот седой рыцарь. Терпеть его не могу. Вроде ничего мне плохого не сделал, а поди же ты…

– Да, уже поздно. Пора домой. Эй! Кто там? Коней!

Зевающий конюший привел от коновязи оседланных лошадей, и эти двое поехали по улице. Помедлив, я двинулась за ними – стоять под крышей всю ночь в надежде, что дождь прекратится, не хотелось. А ну как зарядит до рассвета? Так тут и ночевать? Тем более что по странному стечению обстоятельств верховые отправились в ту же сторону, что и четверка посетителей незадолго до них. Казалось бы, ничего особенного, иди, куда хочешь. Но чтобы шесть человек, не сговариваясь, выбрали одно направление? Чтобы не думали, что я за ними слежу, шагала осторожно. Хорошо, что цокот копыт и шорох дождя глушили стук обитой железом деревяшки!

Два всадника ехали неспешным шагом, разговаривая о чем-то своем, и так увлеклись беседой, что метнувшиеся наперерез поздним путникам тени я увидела первой. Грабители напали молча, без традиционного: «Кошелек или жизнь!» Двое схватили коней под уздцы, остановили всадников, остальные забежали с боков, чтобы удобнее стаскивать людей с седел.

– Слезай! Живо!

– Генрих! – послышался отчаянный крик.

– Держитесь! Я сейчас!

Один из всадников пришпорил коня, заставив того взвиться на дыбы. Державшийся за узду грабитель от неожиданности разжал руки. Конь отпрыгнул в сторону, мужчина мгновенно выхватил меч, крутанул над головой, делая отмашку. Словно сообразив, что жертва попалась зубастая, грабители всем скопом накинулись на второго. Тот опять закричал, схватился уже за свое оружие, но блеснула сталь, он мешком завалился на бок и сполз с седла.

Сама не понимаю, что сорвало меня с места. На протезе не сильно разгонишься, но я успела:

– Назад!

Шестеро против двух… нет, против одного. Я не видела второго всадника, не замечала, чтобы он спешил прийти на помощь – некогда было смотреть по сторонам. Прадедовский меч, служивший мне столько лет на войне (и ведь не защитил-то только от шальной стрелы, ударившей откуда-то сверху, на излете!), выскользнул из ножен. Сами ножны тоже не отбросила за ненадобностью – перехватить поудобнее, обмотав руку курткой – вот и готов самодельный щит, которым можно останавливать удары.

Фехтовать я умела, спасибо отцу, отчаянно мечтавшему о сыне, и в результате научившему сражаться старшую дочь, спасибо войне, которая срывает со своего лица маску романтики после первого же боя. Чего мне стоило не забросить меч подальше после того, как лишилась ноги – не знаю. Но, едва оправившись, я снова взялась за него – заново, как оруженосец, училась держать стойку, менять положение ног, приноравливаясь к искалеченному телу. И сейчас наука пригодилась.

Но все-таки мне повезло – против меня сражались отнюдь не профессионалы. Будь грабители такими же ветеранами, как я, в одиночку бы и не выстояла. Легла бы рядом с тем мужчиной, который чудом держался на ногах, привалившись к стене ближайшего дома. Отбить один удар, вбок – тут же на возврате отмахнуться от второго, шагнув в сторону, пропустить мимо третий и успеть рубануть по некстати подвернувшейся чужой руке прежде, чем подставить меч под четвертый. Слить по клинку, шагнуть в другую сторону, сделать отмашку. Чей-то короткий вскрик, тело завалилось набок. Пнуть ногой – деревянной, вот ты и пригодилась в настоящем деле! – и тут же тычок назад. Куда попала – не важно, но, судя по воплю, не промазала. Важен только краткий миг, за который успела принять на самодельный щит летящий в голову палаш и рубануть снизу, доставая по животу.

Стойка ненадежна – вторая нога не чувствует, куда ступает. Колено дрожит и ноет, я заваливаюсь набок. Но теперь лишь четверо стоят напротив – еще двое лежат. И у одного явно повреждена рука. Он – самый слабый. С него и начнем.

Прыжок вперед. Атака. Получай! Выронить ставшие лишними ножны, вырвать меч из слабеющей руки, перевернуть рукоятью вверх, используя вместо щита. Хорошо! Теперь мы на равных. Еще удар, еще. Шаг вправо, шаг влево. Принять на левый меч-щит чей-то клинок, вывернуть кисть, разрезая противнику руку возвратным движением, и ткнуть острием – наугад, лишь бы задела.

– Сзади!

Меч уже полетел за спину, описывая полукруг. Послышался скрежет металла – лишь холодком повеяло от отбитого клинка, который в другое время мог бы снести ползатылка. Ну, спасибо, парень! Ты – мне, я – тебе!

Еще одна атака. Рванула дистанцию, не давая поднять меч для нормального удара. Скорее, пока тот, за спиной, не догнал – подвижность-то у меня не та. Встать бы к стене рядом с тем парнем – так не дадут прорваться. И обороняться тяжело – отступать некуда. Да где ж этот второй? Как там его звали? Генрих?

Противник не ожидал от меня такой прыти – не уследил за мелькающим клинком и получил мечом в бок. Не стала добивать раненого, повернулась к четвертому, последнему.

Наверное, что-то такое было у меня на лице, отчего он вдруг попятился. То ли испугался, то ли узнал. Я-то его рожу пару раз замечала в трактире – он не из наших. Во всяком случае, в «Кровавой Мари» такие вот мечники держались отдельно от ветеранов. Ни разу не видела его разговаривающим с тем же Яго, не говоря уже о других. Тем лучше – легче будет убивать.

А ему страшно! Отмахивался мечом больше из упрямства – узнал же женщину! И мою хромоту тоже заметил – значит, давно уже сообразил, где и когда мог видеть. И наверняка понял, что терять мне нечего.

Я впрямь дралась насмерть. И может быть поэтому мой меч нашел брешь в его защите и рыбкой нырнул в открывшуюся щель. Споткнулся на миг, встретив сопротивление плоти, но тут же, поднапрягшись, проник сквозь кожу и мясо… Убийца захрипел, шатаясь. Я выдернула клинок. Пнула тело ногой, чтобы побыстрее упало, не удержалась, добавила еще один рубящий удар поперек спины, подсекая хребет. Этот противник был самым подлым – напасть сзади много доблести не надо. Его я равняла с теми, против кого дралась на поле боя. Этому, добивая, и глотку перерезать не жалко, вместо того, чтобы внимать мольбам о пощаде.

Кстати, о поле боя. Опираясь на меч, осмотрелась по сторонам. Правая нога дрожала – то ли ремни крепления разболтались, то ли просто нервное. За два года, с тех пор, как получила рану, это был мой первый настоящий бой. И первая, коли уж на то пошло, победа. И Богиня-Мать велела бы гордиться.

А после победы, так уж водится, начинается дележ добычи. На войне командиры не препятствовали рядовым рыться в вещах врагов. Мелкие монетки, разные безделушки, иногда трофейное оружие или доспехи – все считалось законной добычей. Иные наемники успевали сколотить приличное состояние, перепродавая снятые с убитых кольчуги и шлемы – обоз маркитантов неспроста тащился за войском. И я могла бы с чистой совестью пошарить по чужим карманам, если бы не одно «но».

Этот парень. Ноги больше не держали его, он сполз по стене на землю, скособочившись и тихо поскуливая от боли. Подковыляв, склонилась над ним. Правой рукой парень крепко прижимал к себе левую. Даже в ночной темноте было заметно, что его кафтан разрублен на плече, и вся правая кисть в натекшей из раны крови. Повезло так повезло. Если задета ключица… уж прямо и не знаю, что сказать!

– Помогите мне.

Прадедовский меч вернулся в ножны. Второй, трофейный, пришлось использовать как палку для опоры. Отрезала кусок от его плаща, скатала:

– Вот. Зажми рану.

– Я умру?

– Не знаю. Встать сможешь?

– Попробую…

Кое-как подставила плечо. Правая нога у меня гнется с превеликим трудом – то, что осталось от колена, работает плохо. Посему и наклоняться тяжело. Лучше еще один бой принять, чем поднимать с земли мужика, который висит мертвым грузом, не помогая, и только тяжело дышит и скрипит зубами. Тут не мне работа, а хотя бы тому, второму… Куда он, кстати, делся?

– Где этот…

– Генрих? Я не знаю. За помощью, наверное, поскакал.

Что-то не верилось в это. Хотя, если учесть, что их было шестеро, осуждать старого рыцаря тяжело. Пара удачных ударов по не защищенным доспехами ногам – и бери всадника тепленьким. Так что хорошо, если этот Генрих вообще жив. Но, с другой стороны, если бы он остался, мы бы справились вдвое быстрее.

– Угу. Держись.

Напуганный схваткой конь куда-то ускакал и оставил нас пешими. Тратить время и искать лошадь на ночных улицах не хотелось, пришлось брести как есть. На ногах мой спасенный почти не стоял – то ли от все еще не отпустившего его страха, то ли от слабости. Нет, сначала он пытался как-то мне помогать, но на половине пути пришлось взвалить его на плечи и, стиснув зубы, тащить на себе к дому целительницы. А куда еще?

У Яницы дым стоял коромыслом. Когда я переступила порог, целительница крикнула из глубины комнат:

– Дануська? Где тебя носило?

– Я была в…

– Живее! Мне корпию нужно! И бинты! Срочно! Беги живо!

– А что случилось?

– Опять волкопсы!

Ох! Я кое-как усадила своего клиента на стул в передней и поспешила, прихрамывая, на второй этаж, где у целительницы в отдельной комнатке хранились снадобья.

Волкопсы были бедствием. Во время войны из разоренных деревень сбегали собаки. В лесах они сходились с волчицами, которые рожали полукровок. Волкопсы получались крупнее и массивнее как своих возможных отцов, так и матерей. Собачья смелость при встрече с человеком и волчья хитрость и ненависть сочетались в них с отвагой и наглостью. Привыкшие питаться трупами, они не желали отказываться от вкусного человечьего мяса и охотились на людей. Старосты и городские головы выдавали по серебряному грошу за пару ушей, но хитрые звери быстро научились отличать мужчину с самострелом от безоружного старика, женщины или ребенка. На этих они нападали чаще всего. Особенно сейчас, в разгар весны, когда в логовах у волкопсов уже появились волчата. С начала месяца сегодня был уже третий случай.

Быстро найдя все, что нужно, я кое-как спустилась вниз.

– Яница, у меня тоже раненый! С улицы!

– Ох! – Целительница глянула через плечо на развалившегося на стуле мужчину. Тот скособочился, явно с трудом удерживая равновесие и держась за плечо. – Клади рядом! Помогите ей!

У Яницы было две помощницы – монахини из расположенного рядом монастыря, и сейчас одна подхватила моего страдальца под мышку, помогая мне дотащить его до операционной. Тут рядом стояли две кровати. На одной разметался подросток лет тринадцати в окровавленных и частично порезанных лохмотьях. Вторая девушка удерживала его, чтобы не дергался, пока целительница зашивала раны.

– Сама пока займись! – бросила она через плечо. – Я потом…

Кивнув в ответ, как куль, взвалила раненого на кровать, стала стаскивать камзол. Дорогая ткань, а придется резать, ибо мужчина не может двинуть левой рукой. Пока хлопотала, раздевая, он смотрел в одну точку расширившимися от боли глазами. Лицо его, белое как мел, то и дело болезненно морщилось. Один раз короткий вскрик сорвался с губ.

– Больно?

– Мм, – кивнул-всхлипнул он.

Я только вздохнула. Не люблю слабых мужчин. Эге, да он никак заплакал! Слезы покатились крупные, как у ребенка.

– Что, неужели так больно? – Плечо впрямь выглядело не лучшим образом, но, насколько разбиралась в ранах, рука останется цела. И он даже сможет ею пользоваться, когда все заживет. Тем более, это не правая рука! Чего переживать?

Задумавшись, я, наверное, произнесла эти слова вслух, потому что мужчина даже встрепенулся:

– Вы ничего не понимаете! Я – левша! И мне нужны обе руки!

Он сказал это таким тоном, словно ему собирались отрезать одну из них. Эх, мне бы тоже не помешали две ноги! Правда, на деревяшке я ходила, немного бегала и, как выяснилось, сражалась довольно уверенно, но все равно не так, как прежде.

Закончив с подростком, Яница подошла к нам. Целительнице хватило одного взгляда:

– Все будет хорошо! Придется только немного потерпеть. Может быть чуть-чуть больно… ваше сиятельство? Ясный князь?

Впервые видела целительницу в такой растерянности. Я, признаться, тоже удивилась. Князь? Настоящий? Здесь? Вот просто так раненый, как какой-то… Мысли заметались, как перепуганные птицы. Нет, быть того не может! Не станет князь без охраны по улицам расхаживать и в таверны заглядывать, чтобы себе охранников нанимать. И потом – где целительница-то могла его видеть? Наверное, спутала с кем-то.

Яница опомнилась первая:

– Давайте посмотрим, насколько все серьезно!

Она склонилась над ранами, которые я даже не успела как следует промыть. Сама стала отчищать их от крови, попутно прикладывая корпию и тихо нашептывая исцеляющий заговор. Несмотря на то что Яница щедро добавляла в заклинание снимающие боль чары, мужчина болезненно морщился и кусал губы, как мальчишка, еле сдерживаясь, чтобы не кричать. А взгляд почему-то не отводил от моего лица. Интересно, что он там нашел? Я же самая обыкновенная – темные волосы коротко острижены, раньше были до плеч, но за два года отросли, уже доставали до лопаток, и я забирала их в простой хвост на затылке. То есть когда-то они были темными, сейчас в них полным-полно седины, из-за которой мне вечно прибавляют лет пять, а то и десять. Темные глаза… нос… рот… ничего такого, на чем мужчинам стоило бы задерживать восхищенный взгляд. Разве что в отсутствие настоящих женщин мною интересовались некоторые однополчане – жили-то часто в одной палатке, даже по нужде ходили вместе, но стоило появиться маркитанткам и обозным шлюхам, как про меня сразу забывали.

Закончив обрабатывать мужчине рану, Яница принесла ему сонного настоя с добавлением заживляющих эликсиров. Получивший свою порцию зелья порванный волкопсами мальчишка уже мирно спал на соседней кровати.

Выпив все до капли, раненый мужчина вдруг вцепился мне в запястье здоровой рукой:

– А скажите, я… я смогу потом ею двигать?

Я посмотрела на Яницу, и та кивнула:

– Конечно. Раны чистые, крови вы потеряли немного, на заговор ваш организм отреагировал нормально, без отторжений. Все будет хорошо!

– Спасибо, – пробормотал мужчина и внезапно уснул, сраженный сонным настоем.

Укрыв его тонким пледом, мы с целительницей в четыре руки наскоро прибрались в операционной и направились на кухню. Обе ее помощницы уже отправились в обитель, благо, тут всего несколько шагов, но за больными до рассвета все равно придется присматривать, так что мы устроились на кухне. Яница достала бутылочку домашней наливки, чтобы веселее было коротать ночь.

Целительница жила в добротном двухэтажном доме. Внизу располагались просторная кухня, передняя, где дожидались приема посетители и куда только что ввалилась я, операционная, она же смотровая, и две небольшие палаты – для особо тяжелых больных, которых нельзя было сразу переносить с места на место. Второй этаж был отдан под жилые комнаты, кладовую и лаборатории, где составлялись эликсиры. Причем не только целебные, но и кое-какие другие. Ну да, а вы что думали? Яница не просто врач, она еще немного гадалка, немного ворожея, немного ведунья… Такой вот широкий специалист.

Мы познакомились почти два года назад, когда меня с воспаленной ступней привезли в ее дом. Город тогда был лишь несколько дней как отбит нашими войсками, уцелевшие горожане изо всех сил старались восстановить разрушенное. У нашего полкового целителя рук не хватало, да я первое время и не жаловалась на нарыв. Подумаешь, стрелой попали в ступню! Выдернула, портянкой потуже замотала и дальше пошла. Опомнилась, когда нога покраснела и распухла, а из раны стал сочиться гной. Наш полевой целитель прижег рану, залил-засыпал ее всякой гадостью, но лучше не стало. И тогда меня отправили в тыл.

Так я и попала к Янице. Целительница отняла мне ногу – там же, в смотровой, где сейчас на столе стонал и всхлипывал порванный волкопсами подросток. Для меня здесь всегда пахло кровью и гноем, болью и смертью.

Два года назад мне казалось, что жизнь кончена. Нога болела невыносимо, и после ампутации боль никуда не делась – чудилось, что отсутствующая ступня до сих пор горит, как в огне. Мне просто хотелось покончить с собой. Жизнь потеряла смысл. Добрая Яница потому и оставила меня здесь жить, что хотела проследить, не наложу ли исподтишка на себя руки. Ходила за мной хвостом, нарочно давала мелкие поручения, просила, чтобы посидела рядом, когда она оперирует. Сначала я злилась на целительницу – ишь какая добрая, возится с убогонькой. Не вспомнить, сколько раз я проклинала ее за доброту. А потом поняла, что не ради меня приняла Яница жиличку, а ради себя. Скучно ей было и тяжко – одной-то в пустом доме. Хотелось, чтобы рядом находилась хотя бы одна живая душа. Так что неизвестно, кто из нас кого спасал: Яница меня – от мыслей о самоубийстве или я ее – от одиночества. Вот такие поздние посиделки на кухне были у нас в порядке вещей, даже когда в операционной не лежало сразу два пациента.