Онлайн чтение книги Звездный десант Starship Troopers
Глава 5

Но все это случилось уже после того, как мы покинули лагерь Кюри, а до отъезда еще много всякого было. Была боевая подготовка – в основном боевой строй, упражнения и маневры с применением чего угодно – от голых рук вплоть до имитации ядерного оружия. Никогда не думал, что на свете есть столько способов убивать. Вначале нас учили не путаться в собственных руках и ногах – кто считает, что это не оружие, тот не видал сержанта Зима и капитана Френкеля, нашего батальонного, демонстрировавших нам саватту, или хотя бы малыша Сюдзуми, который мог уложить любого из нас с неизменной белозубой улыбкой. Зим даже назначил его инструктором по рукопашному бою, и мы должны были подчиняться его приказам – только обращаться к нему «сэр» не полагалось.

По мере того как ряды наши редели, Зим все меньше занимался со всеми вместе – разве что на смотрах, и все больше времени уделял индивидуальным тренировкам, дополняя капрал-инструкторов. Он мог вмиг уложить человека чем угодно, но особенно любил ножи. Свой он выточил и сбалансировал собственноручно, хотя стандартные были тоже очень ничего. В качестве персонального учителя Зим делался помягче – даже его обычное отвращение к нам сменялось некоторой терпимостью. По крайней мере, он терпеливо сносил дурацкие вопросы.

Однажды, во время двухминутного перерыва, следовавшего после каждой тренировки, один из наших – парень по имени Тед Хендрик – спросил:

– Сержант… Я вот думаю. Это, конечно, интересно – с ножами… Но зачем нас этому обучают? Разве нам пригодится?

– Как же, – ответил Зим, – а если у тебя, кроме ножа, и нет ничего? А представь, что и ножа-то нет? Что тогда делать будешь? Прочтешь молитву да помрешь? Или все же осилишь эту премудрость и заставишь сдохнуть врага? Ты пойми, салажонок, это – ЖИЗНЬ, а не шашки-пешки, где всегда можно сдаться, раз уж не осталось надежды.

– Но, сэр, я только вот что хочу сказать. Допустим, вы совсем не вооружены. Или у вас эта вот царапалка. А у того, кто против вас, есть любое оружие, самое опасное! Ведь как бы вы ни старались – что тут поделаешь? Ничего…

Ответил Зим очень мягко:

– Нет, салажонок, не верно. Нет такой вещи, как «опасное оружие»!

– А… Сэр?

– Не бывает на свете опасного оружия – бывают только опасные люди. И мы постараемся сделать вас такими – для врага. Опасными даже без ножа. И только с одной рукой или ногой – пока живы! Если не понимаешь, что я хочу сказать, почитай хотя бы «Горация на мосту» или «Смерть Ричарда Храброго», обе книжки есть в библиотеке лагеря. А теперь взять хотя бы твой пример. Представь, что я – это ты и у меня только нож. А вон та мишень сзади, по которой ты давеча промазал, номер три – часовой, вооруженный всем, чем можно, кроме водородной бомбы. И ты должен его сделать – тихонько, враз, так, чтобы даже пикнуть не успел.

Зим чуть повернулся – банк! – и нож, которого у него перед тем и в руках-то не было, уже торчал в самом центре мишени номер три.

– Видал? С двумя ножами еще лучше. Но сделать его ты все равно должен был – хоть голыми руками.

– А-а…

– Что-то неясно? Колись. Я на то здесь и поставлен, чтобы на твои вопросы отвечать.

– А, да, сэр. Вы сказали, у часового нет водородной бомбы. Но у них ведь есть водородные бомбы, вот в чем дело! По крайней мере, у наших часовых они есть. И у часовых с той стороны наверняка тоже – я ведь не имею в виду собственных часовых… В общем, у воюющих сторон.

– Ага, понятно.

– Это… Видите ли, сэр… Если мы можем использовать водородную бомбу – ведь вы сами говорили: это не игрушки – это жизнь, это война, и не следует валять дурака, то не глупо ли ползать по лопухам и ножиками бросаться? Так ведь и убить потом могут, и даже можно войну проиграть… Ведь если у вас есть настоящее оружие, разве его недостаточно для победы? Какой смысл рисковать жизнью, пользуясь тем, что давно устарело, если один-единственный профессор может сделать куда больше, просто нажав кнопку?

Зим ответил не сразу – такие задержки были вовсе не в его обычае. Затем он мягко сказал:

– Хендрик, а ты часом не ошибся, когда пошел в пехоту? Ты же знаешь, никто тебя здесь не держит.

Хендрик не ответил. Зим приказал:

– Выкладывай!

– Да не то чтобы я хотел уволиться, сэр… Я хочу дослужить срок.

– Вижу. Ладно, вопрос твой не в компетенции сержанта… и даже не из тех, что ты вправе мне задавать. Предполагается, что ты должен знать ответ еще до поступления на службу. А может, и знаешь. Тебя в школе учили Истории и Философии Морали?

– А? Конечно… Так точно, сэр!

– Тогда ты уже слышал ответ. Но я – специально для тебя – не для протокола – скажу, что сам думаю на этот счет. Если бы ты хотел преподать урок малышу – стал бы ему рубить голову?

– Зачем же… Никак нет, сэр!

– Конечно, нет. Ты отшлепал бы его. Значит, бывают обстоятельства, при которых просто глупо бросать на города противника водородные бомбы – все равно что наказывать малыша с помощью топора. Война – это не просто насилие и убийства, грубые и простые. Война – это управляемое насилие, имеющее определенную цель, целенаправленное насилие. Цель любой войны – подкрепить решения правительства силой. И нужно не просто убивать противника ради того, чтобы убить. Суть в том, чтобы заставить его делать то, что требуется нам. Не убийство… а управляемое и целенаправленное давление. Но ставить цели – вовсе не наше с тобой дело! Солдат не имеет права решать, где, когда, как и зачем ему драться. Это забота чиновников и генералов. Чиновники решают, для чего и в какой мере, говорят об этом генералам, а генералы прикидывают и говорят нам, где, когда и как. Мы осуществляем давление, другие, так сказать, умудренные опытом, осуществляют управление. Каждому – свое. И это – все, что я могу тебе ответить. Если ты этим не удовлетворился, я разрешаю тебе спросить то же самое у командира полка. Если уж он тебя не убедит, езжай домой и переодевайся в штатское! Потому что в этом случае солдата из тебя не выйдет, как ни крутись.

Зим вскочил на ноги.

– Похоже, вы мне тут просто лапшу на уши вешаете, чтобы волынить подольше! Па-ад-еом! Жи-ва! По местам! К мишеням! Хендрик, ты первый. На этот раз от тебя требуется бросить нож в южном направлении. Юг – твоя моя понимай?! А не север. Мишень покажется на юге, и от тебя требуется хотя бы метнуть нож в нужном направлении. В мишень тебе не попасть, я знаю, но ты хоть напугать ее постарайся! И не отхвати себе ухо, и не задень кого-нибудь сзади! Только сосредоточься на слове «юг»! Товьсь… мишень… Пошел!

Хендрик снова промазал.

Мы тренировались и со стеками, и с проволокой (уму непостижимо, что можно проделать с куском проволоки!), изучали настоящее современное оружие – как им пользоваться, как его обслуживать и как снаряжать. У нас было и учебное ядерное оружие, пехотные ракеты, множество видов газов, ядов, кумулятивных и зажигательных снарядов. А прочее лучше и не описывать! Но мы осваивали и устаревшее. К примеру, штыки на деревянных винтовках и настоящие автоматы, точь-в-точь как в двадцатом веке, – довольно похожие на ружья для спортивной охоты. Только мы из них стреляли пулями – целиком свинцовыми либо в рубашке. Стреляли по неподвижным мишеням и по тем, что вдруг появляются в самых неожиданных местах, пока бежишь по пересеченной местности. Нас готовили, таким образом, к тому, чтобы быстро осваивать любое оружие да и вообще – всегда быть готовым ко всему. Что ж, им это удалось. Я точно знаю!

Мы пользовались автоматами и на полевых учениях – они заменяли нам более солидное вооружение. Мы вообще использовали множество имитаторов. Взрыв бомбы или гранаты, направленной против техники либо живой боевой силы, выглядел просто большим облаком черного дыма. Учебный газ только заставлял почихать и прослезиться – это означало, что ты убит или парализован… Впрочем, и этого хватало, чтобы заставить нас не манкировать противогазами; к тому же «убитый» получал от сержанта хорошую выволочку.

Мы по-прежнему недосыпали – больше половины учений приходилось на ночное время; с использованием инфравизоров, радаров к прочего оборудования в том же роде.

В автоматы, изображавшие прицельные ружья, на каждые пятьсот холостых вкладывался один настоящий патрон. Опасно? И да, и нет. Жить, знаете ли, вообще опасно… Все-таки пули не были разрывными, а простая вряд ли убьет, если только не попадет в голову или сердце. Да и то – скорее всего реанимируют. Однако этот, один «взаправдашний» на пять сотен, заставлял уделить побольше внимания укрытию, особенно учитывая, что некоторые автоматы были в руках инструкторов, которые в стрельбе собаку съели и действительно могли попасть – если, конечно, подвернется настоящий патрон. Они, правда, уверяли, что в голову никогда не целят, но… Всякое на свете бывает.

Их дружелюбные заверения не слишком-то убеждали. Каждый пятисотый патрон превращал учения в гигантскую русскую рулетку; я чуть заикой не стал, в первый раз услышав свист над самым ухом, а вслед за ним треск автомата.

Но мы все равно со временем расслабились, и тогда сверху распорядились: если все не будет как надо, настоящим станет каждый сотый патрон в обойме, а если и это не поможет – каждый пятидесятый. Не знаю, сделали они это или нет, но результат был налицо. Мы опять подтянулись, после того как одному парню из соседней роты чиркнуло-таки пулей по заду. Он тут же превратился в объект для полуприличных шуток. Интерес к маскировке возрос. Мы смеялись над тем, кого подстрелили, однако понимали, что под пулями вполне могла оказаться его голова… как и голова любого из нас.

Инструкторы, не участвовавшие в стрельбе, об укрытиях не заботились. Наоборот, надевали белые рубашки и расхаживали туда-сюда со своими дурацкими палками, всем видом демонстрируя уверенность, что ни один салажонок не станет стрелять в инструктора. Со стороны некоторых это была уже сверхсамонадеянность. Но тут все же был только один шанс против пятисот, что делало преднамеренное убийство невозможным. Фактор риска уменьшался еще и от салажьего неумения стрелять. Автомат в обращении нелегок, пуля – она, как известно, дура. Я так понял: даже когда войны велись и выигрывались таким вот оружием, надо было выстрелить несколько тысяч раз, чтобы убить кого-нибудь. Невероятно, однако все военные историки согласны, что так и есть – большинство выстрелов не были прицельными, а служили лишь для того, чтобы прижать противника к земле и не позволить стрелять.

Никто из инструкторов не был убит или ранен. И вообще от пули на учениях при мне не погиб никто. Смерть, как правило, приносили другие виды оружия – а иногда и то, что оружием вовсе не было. Любая палка имеет два конца, если работать не по инструкции… Один парень свернул себе шею, слишком усердно пытаясь укрыться, – ни одна пуля его не задела!

Надо сказать, именно стремление укрыться получше способствовало тому, что меня понизили в звании до прежнего состояния. Для начала с меня сняли рекрут-капральские шевроны – и не за мою провинность, а за проступок парня из моего отделения. Меня в тот момент и близко не было. На это я и напирал. Бронски посоветовал мне держать язык за зубами. Тогда я пошел к Зиму. Он ледяным тоном заявил, что я несу ответственность за действия моего отделения независимо от… а потом влепил мне шесть нарядов за то, что я обратился к нему без разрешения Бронски. Тут еще мама прислала наконец письмо, и оно меня жутко расстроило. К тому же я повредил плечо, впервые надев скафандр на учениях, – инструкторы могут устраивать по радио «неполадки в скафандре во время учебного боя» – я брякнулся и расшиб плечо. Из-за этого меня направили на «облегченное дежурство» – словом, вместе со временем на то, чтобы себя пожалеть, появилась и куча поводов для этого.

Облегченное дежурство заключалось в том, что меня в качестве ординарца приставили к командиру батальона. Поначалу я из кожи вон лез, чтобы произвести хорошее впечатление. Но выяснилось, что от меня требуется только сидеть смирно, держать язык за зубами и не мешать. А значит, у меня появилось время посочувствовать собственной персоне – раз уж нельзя было просто пойти спать.

Но сразу после обеда мне стало не до сна. Явился сержант Зим и с ним еще трое. Зим, как всегда, был свеж и опрятен, однако выражением лица в точности напоминал Смерть на коне бледном. Под правым его глазом была приличная отметина, обещавшая превратиться в порядочный синяк. Выглядело все это совершенно фантастически. Остальные трое были ребятами из нашей роты. Посредине стоял Тед Хендрик. Он был грязен – правильно, рота ведь в поле, на учениях… Степь здешнюю никому не пришло в голову помыть; бывало, ползешь по ней на животе – тонну грязи на себя соберешь. Губы Теда были разбиты, на подбородке – кровь и на рубашке – тоже. Пилотки на нем не было. Он дико озирался вокруг.

Оба парня, стоявшие по бокам, были при автоматах, Хендрик же – безоружен. Один автоматчик был из моего отделения, он подмигнул мне украдкой, так, чтобы никто не видел. Был он взволнован и горд.

Капитан Френкель удивился:

– Что это значит, сержант?

Зим вытянулся по стойке «смирно» и ответил, будто по бумажке:

– Сэр, командир роты «Эйч» докладывает командиру батальона. Дисциплинарное дело. Статья девять-один-ноль-семь. Неповиновение командиру и нарушение установки во время учебного боя. Статья девять-один-два-ноль. Игнорирование приказа при тех же обстоятельствах.

Капитан Френкель был озадачен:

– И вы пришли с этим ко мне, сержант? В официальном порядке?

В жизни не видел, чтобы человек смутился настолько, чтобы и лицо его, и голос полностью потеряли всякое выражение, но Зиму это удалось.

– Сэр… Если капитану угодно… Этот человек отказался от административного взыскания и настаивал на встрече с командиром батальона.

– Вижу. Он у вас прямо юрист. Ладно, сержант. Я все еще ничего не понимаю, но такое право он имеет. Каков был приказ и установка?

– «Замри», сэр.

Я взглянул на Хендрика и подумал: «Ох-ох-хо, кру-техонько! По команде «замри» следует брякнуться на землю, используя любое укрытие, и ЗАМЕРЕТЬ – не двигаться вовсе, даже бровью не шевелить, пока команду не отменят. Или то же самое, но уже в укрытии. Нам рассказывали истории о том, как людей ранило в положении «замри»… и они умирали молча и без единого движения».

Брови Френкеля взлетели вверх:

– А после?!

– То же самое, сэр. После самовольного нарушения установки – неповиновение приказу к ее выполнению.

Капитан Френкель нахмурился:

– Фамилия?

– Хендрик Т. С., – ответил Зим. – РН-семь-девять – шесть-ноль-девять-два-четыре.

– Хоро-ош… Хендрик, вы лишаетесь всех прав сроком на тридцать дней. Кроме того, вы должны безотлучно находиться в своей палатке, за исключением выполнения нарядов, приема пищи и санитарных нужд. Ежедневно по три часа – наряды начальника охраны – час перед отбоем, час перед подъемом и час во время обеда и вместо обеда. Ваш ужин будет состоять из хлеба и воды – хлеба, сколько сможете съесть. Десять часов дежурства каждое воскресенье. Во время наказания вам разрешено отправлять религиозные ритуалы согласно вероисповеданию.

«Ох, йо, – подумал я. – На полную катушку!»

Капитан Френкель продолжал:

– Хендрик, единственная причина мягкости примененного к вам наказания – тот факт, что для более строгого взыскания вас следует отдать под трибунал… а я не хочу, чтобы на вашей роте появилось пятно. Свободны.

Он опустил взгляд к бумагам на столе. Инцидент был исчерпан…

…Но Хендрик завопил:

– Вы даже не выслушали МОЮ версию!

Капитан поднял взгляд.

– О, извините. У вас имеется своя версия?

– Еще как имеется! Сержант Зим нарочно издевался надо мной! Он все время, пока я здесь, гоняет меня не переставая! Он…

– Это – его работа, – холодно заметил капитан. – Вы отрицаете два обвинения, выдвинутые против вас?

– Нет, но… Он ведь не сказал вам, что я лежал на муравейнике!!!

Френкель поглядел на него с отвращением:

– Вот как. Значит, вы предпочитаете, чтобы вас и, возможно, ваших товарищей убили всего лишь из-за нескольких паршивых муравьев?

– Почему же «нескольких»? Их сотни там были! И жалят…

– Вот как? Юноша, послушайте, что я вам скажу. Будь это хоть гнездо гремучих змей, вы должны были выполнять приказ – «замри». Приказ один для всех.

Френкель сделал паузу.

– У вас еще есть что сказать в свое оправдание?

Хендрик стоял с открытым ртом:

– Конечно! Он ударил меня! Он занимался рукоприкладством! Тут их много ходит с этими дурацкими палками, и так и норовят по заду стегнуть или меж лопаток, да еще смеются – не расслабляйся, мол. Ладно, пусть! Но он занимался рукоприкладством – сбил меня с ног и завопил: «Замри, шут ты гороховый!» Что вы об этом думаете?

Капитан Френкель взглянул на свои руки, затем опять на Хендрика.

– Юноша, вы находитесь во власти распространенного среди штатских заблуждения. Вы уверены, что старшему по званию не положено «заниматься рукоприкладством», как вы это определили. Для других обстоятельств это верно – скажем, в театре или в магазине у меня не больше права ударить вас, конечно, если вы относитесь ко мне подобающим образом, чем у вас – ударить меня. Однако когда мы находимся при исполнении служебных обязанностей, все обстоит иначе.

Капитан развернулся в кресле и указал на несколько книг большого формата.

– Все это – законы, по которым мы живем. Вы можете просмотреть каждую статью в этих книгах, любое решение трибунала, проходящее по этим законам, – и не найдете ни единого слова или хотя бы намека на то, что старший по званию не может заниматься рукоприкладством или применять любой другой вид силового воздействия на вас при исполнении служебных обязанностей. Хендрик, я, например, могу сломать вам челюсть… но отчитываться в необходимости этого действия буду только перед старшим по званию. Никакой ответственности перед вами я не понесу. Бывают обстоятельства, в которых старший по званию – независимо от того, офицер он или только капрал, – не только имеет право, но даже обязан убить подчиненного ему офицера или рядового – без промедления, а возможно, и без предупреждения. И он не только не будет наказан, но даже поощрен. Например, как пресекший опасное малодушие перед лицом врага.

Капитан пристукнул по столу.

– Теперь – о стеках. Они используются по двум причинам. Во-первых, отличают человека, которому следует подчиняться. Во-вторых, они предназначены для того, чтобы с их помощью возможно скорее добиваться от вас желаемого результата. Вы можете не беспокоиться, серьезного вреда стеки – в опытных руках – вам не причинят. Такой удар даже не слишком болезнен, однако сберегает массу времени и слов. Скажем, вы не намерены подниматься в гору. Дежурный капрал может долго уговаривать вас: «Ну очень нужно, сладенький мой, вот честное-расчестное, нужно! Да и не желаешь ли завтрак в постельку?» – если бы, конечно, армия могла бы приставить к каждому из вас по капралу в качестве няньки. Мы не можем себе этого позволить, а поэтому капрал просто подстегнет вас и поторопится дальше – вы у него не один. Конечно, он мог бы просто дать вам пинка, тем более что и устав ему этого не запрещает, а эффект тот же. Однако генералы по тренингу и дисциплине считают, что так гораздо пристойнее – и для дежурного капрала, и для вас, вынужденного пробудиться от сна под воздействием безличного авторитета Хлыста. Того же мнения придерживаюсь и я. Однако наше с вами мнение здесь роли не играет; так положено.

Капитан Френкель вздохнул.

– Хендрик, все это я вам разжевываю исключительно потому, что бесполезно наказывать человека, не объяснив, за что он наказан. Вы были плохим мальчишкой – я говорю «мальчишкой», потому что мужчиной вы еще не стали. Однако мы продолжим попытки вырастить хорошего мужчину из плохого мальчишки. И просто удивительно, как вы бледно выглядите сейчас! В свою защиту вам сказать нечего, хоть немного облегчить наказание нечем; вы вовсе не знаете, что к чему, – даже слабого представления об обязанностях солдата не имеете. Вот как по-вашему, почему с вами обращаются «жестоко»? Я хочу, чтобы вы во всем разобрались. Может быть, даже выяснится нечто такое, что послужит вам хоть частичным оправданием, хотя лично я подобных обстоятельств пока не представляю.

Я украдкой глянул на Хендрика раз-другой. Лицо его, пока капитан читал ему нотацию, от возмущения перешло к удивлению, а затем застыло угрюмой маской. Тихая, спокойная манера капитана действовала гораздо сильней, чем все выражения Зима.

– Говори! – резко сказал капитан.

– А… Ну нам было приказано «замри», я бросился на землю и увидел, что лежу в муравейнике. Поэтому я стал на колени, чтобы на пару футов отодвинуться, и тут меня ударили сзади, сбили на землю, и он заорал на меня. Тут я вскочил и дал ему, а он…

– Стоп!

Капитан Френкель так и взвился над креслом. Он будто бы стал футов десяти ростом – хотя вряд ли был выше меня. Он вытаращился на Хендрика:

– Ты… УДАРИЛ своего ротного командира?!

– А… Ну да. Но он же первый… Да еще сзади. Я такого ни от кого не потерпел бы. Значит, я дал ему, а потом он ударил меня опять и…

– Молчать!

Хендрик умолк, а затем добавил:

– И все, чего я хочу, – это освободиться от этой занюханной формы!

– Думаю, в этом мы вам поможем, – ледяным тоном сказал капитан. – И без промедления.

– Дайте мне лист бумаги. Я увольняюсь.

– Минуту. Сержант Зим!

– Я, сэр!

Зим все это время не сказал ни слова. Он просто смотрел перед собой, неподвижный, как статуя, только желваки по скулам катались. Сейчас, посмотрев на него, я увидел, что под глазом действительно блямба, – Хендрик здорово его достал. Но сам Зим ничего об этом не говорил, а капитан Френкель не спрашивал – может, просто думал, что Зим наткнулся на дверь и сам расскажет, если захочет.

– Соответствующие статьи устава были, как положено, доведены до сведения вашей роты?

– Да, сэр. Они вывешены для ознакомления, и их читают вслух каждое воскресенье утром.

– Верно, я знаю. Просто хотел еще раз в этом убедиться.

Каждое воскресенье, перед церковным колоколом, нам зачитывали статьи по дисциплине из Устава и Инструкций Вооруженных Сил. И еще на доске объявлений был вывешен плакат, вместе с приказами. Но никто не обращал на это внимания – просто еще один вид муштры. Неплохо было хоть стоя, но поспать во время этого чтения. А раз так, то мы все эти правила пропускали мимо ушей и называли «тридцатью одним способом круто подсесть». В конце концов, инструкторы неусыпно следили за тем, чтобы все необходимые нормы поведения мы прочувствовали на собственном заду. А «способы» эти были затертой шуткой – вроде «побудочной смазки» или «утренней молотьбы». Так мы называли тридцать одно преступление, караемое смертью.

Порой кто-нибудь хвалился, что выдумал тридцать второе, – как правило, это оказывалось чем-нибудь нелепым и неприличным.

Нападение на старшего по званию…

Происходящее вдруг перестало казаться забавным. Он ударил Зима?.. И чтобы за это… повесили?! Черт побери, да многие – кого угодно возьми из нашей роты – на него замахивались, и некоторым даже удавалось ударить. Это когда он проводил с нами занятия по рукопашному бою. Он брался за нас после других инструкторов, когда мы начинали задирать нос и думать, что уже все умеем, – и вгонял ума. Да чепуха все это – я видел раз, как Сюдзуми так треснул его, что вчистую нокаутировал! Бронски облил Зима водой, и он вскочил, и улыбался, и тряс Сюдзуми руку – а потом забросил его чуть не за горизонт…

Капитан Френкель огляделся вокруг, потом обратился ко мне:

– Свяжитесь со штабом полка.

Я пошел к аппарату и, путаясь в собственных пальцах, соединился со штабом, а когда на экране появилось лицо дежурного офицера, отступил в сторону, пропуская вперед капитана.

– Дежурный адъютант слушает.

Френкель отчеканил:

– Командир второго батальона обращается к командованию полка. Прошу прислать офицера для участия в заседании трибунала.

С экрана спросили:

– Когда он тебе потребуется, Ян?

– Как освободится, так сразу.

– Отлично, сейчас. Джек скорее всего в штабе. Фамилия, статья?

Капитан Френкель назвал фамилию Хендрика и номер статьи. Офицер на экране присвистнул и нахмурился.

– Мы живо, Ян. Если не смогу прислать Джека – приеду сам, только вот Старику доложусь.

Капитан Френкель обернулся к Зиму:

– Те, что с вами, – свидетели?

– Да, сэр.

– Ка ПэВэ тоже видел?

Здесь Зим заколебался:

– Думаю, да, сэр.

– Вызовите его сюда. Есть там кто-нибудь в скафандре?

– Да, сэр.

Зим пошел к аппарату, а капитан тем временем спросил у Хендрика:

– Желаете ли пригласить свидетелей в свою защиту?

– А? Не нужны мне никакие свидетели; он сам сознается, что натворил! Дайте мне лист бумаги – я хочу уйти отсюда поскорей!

– Всему свое время.

И время, похоже, должно было наступить очень быстро. Не прошло и пяти минут, как явился капрал Джонс в командирском скафандре, таща в лапах капрала Махмуда. Он опустил Махмуда на землю и ускакал обратно как раз к появлению лейтенанта Спиксмы.

– Добрый вечер, капитан, – сказал он. – Обвиняемый и свидетели здесь?

– Все здесь. Бери стул, Жак.

– Запись пошла?

– Уже.

– Хорошо. Хендрик, шаг вперед.

Хендрик выступил вперед. Выглядел он озадаченным; похоже, нервы у него начали сдавать. Лейтенант Спиксма официальным тоном сказал:

– Полевой трибунал созван по приказу майора Ф.-К. Мэллоя, командира Третьего учебного полка, лагерь Артура Кюри, согласно приказу № 4, изданному командованием Управления обучения и дисциплины, согласно Уставу и Инструкциям о Вооруженных Силах Земной Федерации. Офицер, представляющий обвинение, – капитан Мобильной Пехоты Ян Френкель, занимающий должность командира Второго батальона Третьего полка. Суд: лейтенант Мобильной Пехоты Жак Спиксма, в должности командующего Первым батальоном Третьего полка. Обвиняемый – Хендрик Теодор С, рядовой необученный, РН7960924. Статья: 9080. Обвинение: нападение на старшего по званию во время пребывания Земной Федерации в чрезвычайном положении.

Дальше события развивались с непостижимой быстротой. Я вдруг оказался назначенным в «судебные чиновники» и должен был приводить и выводить свидетелей. Я слабо себе представлял, как это я буду «выводить» Зима и что делать, если он не подчинится, но он только взглянул на Махмуда и двух наших ребят – и все они вышли наружу, так, что слышать ничего не могли. Зим отделился от остальных и просто ждал в сторонке, Махмуд сел на землю и принялся крутить себе сигарету – правда, его вызвали первым, и сигарета пропала зря. Меньше чем через двадцать минут все трое были опрошены и рассказали примерно то же, что и Хендрик. Зима не вызывали вовсе.

Потом лейтенант Спиксма спросил Хендрика:

– Желаете устроить перекрестный допрос свидетелей? Суд пойдет вам навстречу, если вы изъявите желание.

– Нет.

– Обращаясь к суду, следует стоять смирно и говорить: «сэр».

– Нет, сэр. Я требую адвоката.

– Закон не позволяет вам иметь представителя в военном трибунале. Желаете ли вы дать какие-либо показания в свою пользу? Вы не обязаны по закону делать этого, тогда суд ограничится уже имеющимися показаниями, а ваш отказ не будет свидетельствовать против вас перед судом. Однако вы предупреждаетесь о том, что данные вами показания могут быть обращены против вас и вы можете быть подвергнуты перекрестному допросу.

Хендрик пожал плечами:

– Нечего мне больше говорить! Что хорошего мне от этого будет?

– Суд повторяет: хотите ли вы дать показания в свою пользу?

– Нет, сэр.

– Суд должен задать вам один процедурный вопрос. Были ли вы ознакомлены со статьей, по которой вас обвиняют, до того как совершили предусмотренное в ней преступление? Можете отвечать: да или нет или не отвечать вообще. Однако за свои показания вы несете ответственность по статье 9167, ответственность за ложные показания.

Обвиняемый молчал.

– Хорошо. Суд зачитает вам эту статью, а потом вновь вернется к этому вопросу. Статья 9080: каждый служащий Вооруженных Сил, напавший или угрожавший нападением, либо пытавшийся напасть или угрожать нападением…

– Да, я думаю, читали. Они много всякой ерунды читали по утрам каждое воскресенье – целый список того, что запрещено.

– Была ли вам зачитана именно эта статья?

– Э-э… Да, сэр, была.

– Очень хорошо. Отказавшись свидетельствовать в свою пользу, желаете ли вы тем не менее заявить о каких-либо смягчающих вашу вину обстоятельствах?

– Сэр?

– Не хотите ли вы что-либо добавить для суда? Привести какие-либо факты, по вашему мнению представляющие в ином свете ранее данные свидетельские показания? Обстоятельства, смягчающие совершенное вами преступление? Может быть, вы были больны, под воздействием наркотиков или каких-либо медикаментов? С этой точки зрения присяга вас не ограничивает; вы вправе говорить все, что могло бы помочь вам. Суд пытается выяснить следующее: имеются ли у вас какие-либо основания считать обвинение несправедливым?

– А? Конечно, несправедливо! Все здесь несправедливо! Он ударил меня первым! Он сам сказал, что ударил меня первым!

– Это все?

– Все, сэр. А разве недостаточно?!

– Разбирательство окончено. Рядовой необученный Теодор С. Хендрик!

Лейтенант Спиксма, говоря все это, стоял смирно, теперь и капитан Френкель поднялся. Похоже, запахло жареным!

– Рядовой Хендрик, вы признаны виновным в предъявленном вам обвинении.

У меня что-то сжалось внутри. Неужели они сделают это? Неужели сделают с Тедом Хендриком, как с Денни Дивером из баллады? А я еще утром с ним завтракал…

Пока я боролся с тошнотой, лейтенант продолжал:

– Суд приговаривает вас к десяти плетям и увольнению с резолюцией: «За нарушение Устава».

Хендрик сглотнул:

– Я хочу уволиться!

– Суд не дает вам позволения уволиться. Суд также желает добавить, что столь мягкое наказание применено к вам исключительно потому, что данный суд не уполномочен наказывать вас строже. В сущности, вы должны быть обязаны тому, кто предал вас именно этому суду. Будь вы преданы генеральскому трибуналу, те же обстоятельства привели бы к приговору: «Повесить за шею, пока не умрет». Вам очень и очень повезло – старший офицер, властью которого вы преданы суду, обошелся с вами милосердно.

Лейтенант Спиксма сделал паузу, затем продолжил:

– Приговор будет приведен в исполнение, как только председатель трибунала одобрит запись заседания – в том случае, если он ее одобрит. Заседание окончено. Вывести обвиняемого и взять под стражу.

Последнее касалось меня – однако мне делать ничего не пришлось, только позвонить в караулку, а потом получить за Хендрика расписку, когда его увели.

К дневному врачебному приему капитан Френкель отпустил меня и послал к врачу, который засвидетельствовал, что я могу вернуться к исполнению служебных обязанностей. Вернувшись в роту, я едва успел переодеться и выйти со всеми на поверку, где Зим дал мне вздрючку за «пятна на униформе». У него у самого было пятно побольше моих – в глаза бросалось, – но вслух я этого, конечно, говорить не стал.

Кто-то установил на плацу большой столб прямо позади того места, где обычно стоял адъютант. Когда настало время зачитывать приказы, вместо текущих сообщений был зачитан приговор суда над Хендриком.

Потом его вывели со скованными впереди руками под конвоем двух вооруженных часовых.

Я еще ни разу не видел порки. Когда жил дома, у нас, конечно, бывали публичные наказания – на площади Федерал Билдинг, однако отец строго-настрого велел мне держаться оттуда подальше. Один раз я попытался его ослушаться, но тогда наказание было отсрочено, а больше я не пробовал.

Одного раза более чем достаточно.

Часовые подняли Хендрику руки и зацепили наручники за крюк на столбе. Затем с него сорвали рубаху, а майки под ней не было. Адъютант отчеканил:

– Приговор суда привести в исполнение!

Вперед выступил капрал-инструктор – не из нашего батальона – с плетью. Начальник охраны начал считать.

Счет тянулся медленно – от удара до удара секунд по пять. А казалось – еще медленней. До третьего удара Тед молчал, потом только пару раз всхлипнул.

Затем я обнаружил, что таращусь в нависшее надо мной лицо капрала Бронски, который ударял меня по щекам и пристально вглядывался в глаза. Он прекратил хлопать и спросил:

– Ну как, очухался? Отлично, давай в строй. Живей, сейчас скомандуют идти к осмотру.

Закончив поверку, мы вернулись в расположение роты. Я ничего не мог есть за ужином, и многие из ребят тоже.

Никто и не заикнулся насчет моего обморока. Потом мне сказали, что я не один был такой – с парой дюжин ребят случилось то же самое.