Онлайн чтение книги Тайна «Утеса»
Глава XIII. ВИЗИТ КАПИТАНА

С домом придется расстаться! Ну и пусть! В конце концов, не так уж это важно Иначе мы все испортим себе жизнь — и Стелла, и Памела, и я Давно пора это понять. Но ведь я не хотел видеть очевидное.

Стоя утром на холме, я понемногу восстанавливал душевное равновесие. Дождь разогнало ветром, однако папоротник был мокрый.

Я поднялся сюда, прихватив топор и пилу, присмотреть среди деревьев и ежевичных кустов что-нибудь пригодное для изгороди. Если на душе сумятица, самое лучшее последовать совету Авраама Линкольна и заняться домашними делами, вот я и решил порубить и попилить.

Холм густо зарос березами и буками, за этой рощей никто не ухаживал. Я выбрал высокое молодое деревцо и принялся за работу. Срубил его и очистил ствол от веток. Звонкие удары топора и пружинистый ход пилы доставляли мне удовольствие. Казалось, каждым ударом я отсекал не только сучья, но и все волновавшие меня вопросы дед капитан. Ну и что? Разница в возрасте? Подумаешь! Потеря дома и тысячи фунтов? Бог с ними! У меня же есть мое ремесло! Только один вопрос так и оставался нерешенным — вопрос о самой Стелле. Ее я не мог понять. Что у нее на душе? Я любил ее, и мне, как воздух, были нужны ее любовь и нежность. Но что-то в ней от меня ускользало — что-то изменчивое неопределенное.

Стелла уже не ребенок. Ребенок не сумел бы все так продумать и прийти в «Утес» вопреки воле деда, однако не прибегая к обману. Ребенок не решился бы в одиночку на отчаянную вылазку, какую она совершила вчера. Нет, в Стелле чувствовалась своеобразная зрелость, угадывался робко проглядывавший темперамент, ее отличала гармония: результат строгой дисциплины, сдерживавший ее характер, от природы жизнерадостный и вольнолюбивый. Вчера вечером я заметил проблеск этого вольнолюбия и жизнерадостности в ее глазах. Что означал смущенный взгляд, брошенный на меня и тут же отведенный в сторону? И что она видела, когда смотрела на меня? Пожившего светского человека, расставшегося с молодостью и с приключениями? Благоразумного старшего брата, готового дать добрый совет и прийти на помощь? Если так, я сам виноват, и мне предстоит переубедить ее.

Я видел все свои задачи так же ясно, как лежавший передо мной очищенный от веток древесный ствол. Только когда теперь я снова встречусь со Стеллой?

Сквозь заросли ежевики ко мне пробиралась Памела. Она слышала, как я рубил дерево. Да! Я совсем забыл, что дом принадлежит и Памеле в такой же мере, как и мне, мы покупали его вместе. А ведь она собирается сражаться за «Утес», она не хочет его покидать, я и сам совсем недавно был так же настроен, но не держаться же за него любой ценой!

Памела остановилась возле меня и укоризненно воскликнула:

— Ну зачем ты срубил березу?

— Им здесь слишком тесно.

— Для чего она тебе?

— Хочу поставить небольшую загородку напротив детской.

— Ох, я видеть не могу колючую проволоку.

— Я тоже. Но можно посадить там дрок и закрыть ее.

— Ну дрок — другое дело. Живая изгородь из дрока — это хорошо.

Памела закурила и села на пенек. Она сказала, что спала прекрасно. После четырех ей удалось крепко заснуть. Я тоже от усталости спал как убитый. Живая изгородь из дрока! Ну и ну! Сам же я только что решил расстаться с «Утесом» из-за всей этой дьявольщины, и сам же спокойно заготавливаю колья для изгороди. Нет, это удивительно, как при свете дня отказываешься верить тому, что ночью видел собственными глазами.

Я встал, потянулся и закурил трубку.

— У меня есть к тебе предложение, — сказал я Памеле.

— Ты отлично выглядишь, Родди, завидую, что так мало спать тебе достаточно.

— Важно качество, а не количество. Зато я не вижу снов… Послушай, Памела, только не отмахивайся сразу, дай мне договорить. Предположим, моя пьеса будет иметь успех, пойдет в Лондоне и продержится целый сезон, тогда я смогу выплатить тебе половину стоимости дома плюс все, что ты потратила на его благоустройство. Ты согласишься принять от меня деньги?

— Так скоро, Родди? — Она удивилась и сразу сникла. Потом кивнула: — Раз ты хочешь жить в этом доме один, конечно, приму.

Я продолжал пилить березу.

— Скорей всего, я решу запереть «Утес» и бросить его на произвол судьбы.

— Значит, ты намерен просто вышвырнуть деньги на ветер?

— Вот именно.

— Но сочинение пьес — дело ненадежное.

— Я знаю.

— По-моему, сдаваться нам не следует. До этого пока еще не дошло.

Я заколебался, потом сказал:

— Ты долго здесь не выдержишь. Я тоже. Я уже и сейчас не могу работать.

— Еще несколько недель я выдержу.

— Недель, но не месяцев. А как мы останемся здесь на зиму, наедине с привидениями? И потом — я решил, что пока и этого достаточно. Так ты бы согласилась?

— Вряд ли, Родди. Это очень великодушно с твоей стороны, но мы же вместе увлеклись этим домом, и я даже больше, чем ты. Значит, если бросать «Утес» так вместе! И потери пополам.

— Если ты встанешь на такую точку зрения, мне придется торчать здесь дольше, чем хотелось бы.

— Не думаю. Разве что нам ничего не удастся. Мы же еще не начинали борьбу всерьез. А сдаваться без борьбы стыдно.

— Хорошо. Но мне хочется быть уверенным, что если ситуация этого потребует, ты противиться не будешь.

— Не волнуйся, не буду. — Она с минуту помолчала. — Если ты прав, — сказала она потом, — если все, что нас тревожит, — галлюцинации или результат сдвига во времени, тогда мы бессильны и надо бросать дом. Но я убеждена, что здесь обитает привидение. Может быть, осужденное вечно переживать свою трагедию, ты знаешь, такие случаи бывают. И тогда мы тоже ничего не сможем сделать. Но мне почему-то кажется, что у этого привидения есть определенная цель, и когда оно ее достигнет, оно успокоится.

— Я с тобой согласен, только на это и остается уповать. Правда, я начинаю бояться, что у нас представлены все три явления сразу, а уж это комбинация безнадежная.

— И я побаиваюсь, что похоже на то. Знаешь, я начала вести какое-то подобие летописи всего случившегося, — призналась Памела, — и мне нужна твоя помощь. Надо посмотреть мои записи с самого начала и попробовать подвести под них разные теории. Как раз когда я засыпала сегодня, мне в голову пришла. Довольно жуткая мысль — а что, если привидений два? И они борются? Вчера ночью, например, боролись за Стеллу?

— Боже! — воскликнул я. — Надеюсь, что ты заблуждаешься! — Но, немного подумав, добавил: — Хотя, конечно, такая вероятность есть.

— Мы же еще как следует не думали о Кармел!

Памела была права. Придя домой, я чуть не сломал себе голову, размышляя, какой ключ к разгадке Кармел мы упустили из виду. И вдруг вспомнил о картине, про которую рассказывал Макс. Он ведь обещал прислать ее фотографию. Я собрался было написать ему открытку, а потом решил, что будет гораздо приятней услышать его звучный, спокойный голос. Я заказал разговор с его мастерской в Лондоне, и скоро он радостно и с воодушевлением мне ответил:

— Помню, помню об этих фотографиях. Джудит их только что отрыла и собирается послать вам. Они должны вас заинтересовать. Нам, во всяком случае, они показались очень интересными. А как дела в «Утесе»? Что-то у вас голос не слишком бодрый.

— Мы здесь спим неважно, — признался я.

— Как! Все еще? Черт побери, Родерик, неужели продолжается эта…

— Эй! — предостерег я его. — Не смейте браниться по телефону. Не смущайте нашу телефонную барышню.

Макс понял намек.

— Вы хотите сказать, что по-прежнему мучаетесь от вашей несчастной бессонницы?

— Больше прежнего, — сказал я.

— А как Памела?

— Тоже неважно.

Наступила пауза.

— Я подумывал, не заглянуть ли к вам.

Меня охватила бурная радость:

— Как раз погода испортилась. Вы ведь мечтали о бурном море?

— Подождите минутку, ладно?

Вскоре он снова взял трубку:

— Так вот, Джудит шлет вам обоим горячие приветы и наилучшие пожелания. В Лондон на несколько дней приезжает ее сестра, так что она будет занята. Вам удобно, если я приеду в четверг и пробуду до субботы?

Я заколебался. Было соблазнительно воспользоваться его предложением, но я еще не чувствовал себя совершенно раздавленным.

— Так далеко ехать ради двух дней, да и в доме нас холодно, сквозняки гуляют.

— Значит, решено. Ждите меня в четверг вечером. Пока.

Макс повесил трубку, я не успел ни поблагодарить его, ни запротестовать. Господи! Вот удача! Я сообщил радостную новость Памеле. Она тоже сразу воспряла духом.

В полдень явилась Лиззи Обнаружив, что мы уже дома и хозяйничаем в кухне, она удивилась: она ждала нас только к чаю.

— Конечно, в такую погоду кому охота слоняться то улицам. Да, видно, лету конец, — вздохнула она, — миссис Джессеп вам подарочек прислала — два хорошеньких утиных яйца.

Пока Лиззи готовила завтрак, я вышел во двор к Чарли — он сопровождал Лиззи домой — и поделился ним своим планом огородить край скалы невысоким забором. Он радостно хлопнул себя по бедрам.

— Давно пора! Я этим Паркинсонам сколько раз говорил! Ваш «Утес» сразу другой вид примет, а пока ограды нет, ничего не понять — где сад, где невозделанная земля. Вот увидите, как будет здорово. Дайте только срок!

Я люблю поговорить с Чарли. На меня хорошо действуют люди, которые увлечены своей работой и не стесняются это показать.

Памела ждала, что сразу после обеда мы с ней вместе просмотрим ее дневник, но мне пришлось засесть за пьесу. Правда, казалось диким тратить только сил и энергии на придумывание каких-то несуществующих хитросплетений и прикидывать, как лучше распутать, тогда как наша собственная жгучая проблема оставалась нерешенной. Но теперь меня затеплилась надежда, ведь к нам уже везли фотографию картины Мередита, а самое главное, к нам ехал Макс — умный, тонкий, предприимчивый Макс. Наконец-то мы начинаем действовать.

Я приготовил пачку голубой бумаги, на которой собирался записывать вторую редакцию пьесы, и принялся сокращать первое действие.

Редактирование всегда доставляло мне удовольствие. Можно больше не бояться, что собственная работа обрушится на тебя, подобно подрытой горе — теперь бразды правления у тебя в руках, твой замысел состоялся, обрел форму, кульминация и развязка на месте, действующие лица вполне живые. Ты можешь себе представить, как они поведут себя в той или иной ситуации. Работаешь спокойно, не опасаясь, что сюжет вдруг вырвется из-под контроля, герои перестанут походить на живых людей, а сама пьеса окажется неудобоваримой для театра. К тому же я знал, что тон и атмосфера на сей раз мне удались.

Итак, мне предстояло сокращать первый акт.

Однако на голубой бумаге возникала вовсе не пьеса, а письмо Стелле. Письмо получилось длинное, я дописал его до конца, подписал, поставил дату и запер в стол. Его время еще не наступило.

Я снова решительно взялся за работу, отмечая, что нужно выкинуть, что сократить. Я слышал, как прошла в свою комнату Памела, — наверно, ей надо переодеться; как она с тоской сказала, что ей придется взять автомобиль — нужно ответить на визиты.

И вдруг до меня донесся звук, напомнивший детство: цокот копыт и стук колес. Перед парадным входом звуки стихли. Это и в самом деле оказалась старинная коляска, на козлах восседал Уолли Мосс — дядюшка хозяина «Золотой лани». Из коляски вышел капитан Брук. Он стоял, глядя на дом, и лицо его выражало давнюю боль. Когда он поднял глаза, наши взгляды встретились.

Я постучался к Памеле и сообщил ей о госте.

— Знаю! Я его уже видела. И поделом нам, Родди. Бедная Стелла! — Она грустно вздохнула. — Бедный старик!

Дело принимало плохой оборот. Что пришлось выслушать Стелле от деда? И что он вправе наговорить нам? Я хорошо запомнил блеск его голубых глаз — холодный, как лезвие кинжала.

Однако, когда мы встретились, глаза у капитана были тусклые и в них читалось замешательство. Стоя посреди комнаты, он всматривался в обстановку, и чувствовалось, что каждый незнакомый предмет все больше его расстраивает. Сначала он и по мне лишь скользнул взглядом, как по чему-то, чего не должно здесь быть, но потом опомнился, и глаза его гневно сверкнули.

— Я приехал, чтобы услышать ваши объяснения, — сказал он.

Я ответил, что рад такой возможности, и предложил ему сесть. Оглянувшись, он сел на стул возле стола, по его впалым щекам медленно, словно краска стыда, расползался темный румянец. Я молчал, так как сначала хотел узнать, что рассказала ему Стелла. Капитан был болен, ему не следовало подниматься с постели.

Он сердито заговорил:

— Внучка сообщила мне свою версию того, что случилось здесь прошлой ночью. Вы доставили ее обратно между двумя и тремя часами. Вы содействовали тому, что она вернулась в родной дом, как вор, как… — Изо всех сил он старался сдержать возмущение. — А теперь, я полагаю, я имею право выслушать вашу версию.

— Безусловно, — ответил я.

Вошла Памела. Я вздрогнул — в этом мягком синем платье она удивительно напоминала нашу мать: то же серьезное внимание на лице. Памела ласково спросила капитана:

— Надеюсь, со Стеллой все в порядке?

— Отнюдь нет, — ответил капитан.

Он встал с чопорной галантностью. Когда оба сели, капитан строго проговорил:

— Как и следовало ожидать, теперь она мучается от стыда и раскаяния.

— Она рассказала вам о том, что с ней было? — спросила Памела.

— Надеюсь, что на этот раз она сказала мне правду, — с горечью проговорил капитан.

— Я в этом ничуть не сомневаюсь. Она очень страдала, оттого что обманула вас.

Он обернулся ко мне:

— Так что же произошло?

Я рассказал ему. Рассказал, как мы уехали и никого в доме не оставили, как внезапно решили вернуться, как я вдруг почувствовал, что здесь, в «Утесе», происходит что-то неладное. Я только не упомянул, что боялся при этом за Стеллу. Я рассказал, как Стелла выскочила из дома, как она была слаба, как, пока Стелла лежала в комнате Памелы, по дому начал расползаться зловещий холод, не умолчал и о высокой фигуре, которую я увидел на лестничной площадке. Капитан смотрел на меня с ужасом.

— Это превосходит мои наихудшие опасения.

— К счастью, — вмешалась Памела, — ваша внучка верит, что привидение доброе и любящее. Это избавило ее от еще худшего потрясения.

— Да, она и мне так говорила, — сказал капитан.

— Вы, конечно, знаете, какие слухи ходят в округе обо всем этом? — спросил я.

— Слишком хорошо знаю. — Его голос дрогнул от презрения.

— Вам не кажется, что настало время помочь нам и рассказать все, что вам известно?

— Помочь вам! И не подумаю! — взорвался капитан. — Я категорически отказываюсь обсуждать мои личные дела с бесцеремонными людьми, которые вмешиваются… — Он спохватился и чопорно извинился: — Прошу прощения.

— Вы не спали ночь, — сказала Памела, давая ему возможность оправдаться, точь-в-точь, как поступала наша мать, когда мы сами не умели подыскать объяснения своим поступкам. — Видите ли, — продолжала она, — мы с братом начинаем думать, что в доме обитает не один призрак, а два — призрак матери Стеллы и какой-то еще. Мы думаем…

Лицо капитана исказилось от гнева, и он напустился на Памелу:

— Да неужели вы так суеверны, что верите этим слухам? Каким же надо быть циником, чтобы допустить, будто душа моей дочери — этой святой, незапятнанной женщины — обречена на столь страшный удел? Что она бродит здесь по ночам, пугая ни в чем не повинных людей, в том числе и собственного ребенка? Что она не может найти покоя? Да как вы смеете так думать? Нет, нет, нет!

Его голубые глаза пылали фанатической яростью, голос гремел, всем своим видом капитан сейчас напоминал проповедника.

— Повторяю вам, эти видения — порождение истерической фантазии, плод домыслов невежественных легковерных людей. Либо происки самого Дьявола. Моя дочь… — Он осекся, лицо у него задрожало, голова упала на грудь, и он закончил почти шепотом: — Моя дочь спит вечным сном.

Я молчал. Памела тихо произнесла:

— Пусть земля ей будет пухом.

В глазах ее стояли слезы, да и мне самому было жаль измученного старика.

— Я никогда не слышал, чтобы кого-нибудь так хвалили, так по-доброму вспоминали, как вашу дочь, — сказал я наконец.

— А ее дочь, — простонал он, по-прежнему уткнувшись подбородком в грудь, — оказалась скрытной, коварной обманщицей…

Он поднял ничего не видящие от горя глаза и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Мери была тверда, как скала, чиста, как вода роднике, за всю свою жизнь она ни разу мне не лгала.

— Стелла тоже сама честность, — вступилась за внучку Памела. — Если она и прибегает к обману, то только потому, что, как ребенок, не может устоять перед искушением, а потом глубоко страдает.

Капитан затряс головой:

— Она дочь своего отца. Она его помнит, вот в чем беда, хранит его подарки и репродукции его картин, гордится тем, что он стал знаменитым. Она и внешне на него похожа. В ней так сильна его порода, что мне пришлось затратить все мои силы, чтобы подавить ее. Бог — свидетель, чего я только не делал! Когда Мери умерла, я ушел в отставку и посвятил свою жизнь одной цели — воспитать Стеллу так, как была воспитана Мери. Я платил колоссальное жалованье ее гувернантке — доверенному другу Мери, я окружил Стеллу фотографиями матери, книгами, которые любила Мери, я отправил ее в ту же школу, где Мери училась. С моей стороны это было самопожертвование — я ведь скучал без нее. Но зато, когда год назад Стелла вернулась домой, я радовался. Конечно, у нее нет и никогда не будет той грации, красоты, обаяния, какими была наделена Мери, но она выросла хорошей девушкой. До сих пор она была серьезной, добросовестно исполняла свои обязанности. Под моим присмотром она продолжала учиться. Я собирался поехать, с ней за границу. — Он замолчал, не в силах продолжать.

— По-моему, вы с полным правом можете быть довольны Стеллой, а эта ее маленькая ложь…

— Маленькая ложь? Вот как вы это называете! Вот какие у вас представления о порядочности! Вот, значит, как вы влияете на Стеллу! Недаром она внезапно так изменилась! Теперь я понимаю, в чем дело.

— Стоит ли осыпать нас оскорблениями? — вмешался я.

— Идя сюда, я дал себе слово не вступать в споры ни с вами, ни с мисс Фицджералд, — отрезал капитан. — Я позволил себе увлечься. Я пришел сюда, чтобы выслушать ваши объяснения и сделать вам предложение.

Теперь он обращался исключительно ко мне.

— Жить здесь вам неприятно. Вы, несомненно, жалеете, что купили этот дом. Вряд ли пребывание в «Утесе» пошло на пользу здоровью вашей сестры, как вы надеялись. Я предлагаю выкупить у вас дом за ту же цену, которую вы заплатили. Вы потеряете только то, что потратили на ремонт. Я компенсировал бы и это, если бы мог, но сейчас не могу.

Памела бросила на меня предостерегающий взгляд. Я колебался, я был уверен, что капитан сказал не все. И ответил, как мог спокойнее:

— Если забыть только что сказанные вами слова, я расценил бы ваше предложение как предложение человека на редкость справедливого.

— Может быть, я позволил себе чересчур сильные выражения, — не смягчаясь, ответил капитан, — но я слишком дорожу вопросами чести.

— Мы тоже, — спокойно сказала Памела. — И Стелла тоже. Вы не хотите сделать скидку на то, что она подверглась неестественному, вернее, сверхъестественному воздействию. Кроме того, она, наверно, говорила вам, что мы никоим образом не повинны в ее вчерашнем приходе сюда.

— Да, Стелла старательно вас выгораживала, — сухо сказал капитан. — Но влиять на кого-нибудь — значит брать на себя большую ответственность. А я не могу назвать ваше поведение ответственным, каковы бы ни были ваши намерения.

В его голосе послышались извиняющиеся нотки. Памела же не скрывала, что понимает его, и даже чуть ли не питает к нему симпатию. Я никогда не видел, чтобы она проявляла такую терпимость, и только потом сообразил, что это делается ради меня и Стеллы.

Между тем я обдумывал предложение капитана. Оно было соблазнительно. Я освободился бы от Дома и не потерпел финансового краха, от которого мне предстояло бы оправляться долгие годы. Ведь мои пьесы никогда не будут бестселлерами, на этот счет у меня иллюзий не было. В нашей семье не Умели делать деньги, нам было дорого совсем другое.

— Если мою сестру устраивает ваше предложение, и если при этом вы не ставите никаких условий, я бы хотел подумать, — сказал я капитану.

Памела пришла мне на выручку:

— Мне понадобится несколько недель, чтобы решить, Родди.

— Разумеется, — сказал я.

Мы помолчали. Капитан покачал головой:

— Делая это предложение, я намеревался дать вам возможность покинуть эти места. Незамедлительно.

Во мне закипело бешенство. Я проговорил:

— Значит, предложение делается при определенных условиях?

— Да.

— И какие еще условия вам угодно предложить?

— Вы должны перестать видеться с моей внучкой.

Наступившая тишина смутила его.

— Встречи с вами для нее гибельны, — вырвалось у него. — Между вами не должно быть ничего общего!

Памела заговорила ровным голосом:

— Капитан Брук, Стелла уже не ребенок, и я не могу обращаться с ней, как с ребенком. Мы говорили вам, что запретили ей приходить сюда, пока в доме продолжают происходить странные вещи. Но если ей нужна моя дружба, она может на нее рассчитывать. Дружбой я не торгую.

Мы все встали. Капитан был явно обескуражен. Наверно, решение прийти к нам и пообещать тысячу фунтов за освобождение Стеллы от дурного влияния, стоило ему больших душевных мук. И вдруг его предложение отвергли. Он выложил свои козыри на стол, больше крыть ему было нечем.

Капитан повернулся ко мне чуть ли не с умоляющим видом:

— Вы поддерживаете эту… эту сентиментальную точку зрения?

— Разумеется.

Он осмотрелся, словно ждал помощи от окружающих его стен. Задержался взглядом на камине, карнизах, окнах и двери, будто не в силах поверить, что дом, где жила его дочь, не сулит ему больше утешения Потом, тяжело ступая, пересек холл и вышел на крыльцо. Перед уходом он обратился к нам:

— Вы вынуждаете меня услать Стеллу отсюда… Вынуждаете, — повторил он медленно, словно сам хотел привыкнуть к этой мысли, — отправить Стеллу прочь из дома.

Капитан взобрался в коляску и уехал, не попрощавшись, даже не взглянув на нас, погруженный в свои горькие мысли.

Я не мог на него сердиться.

— Господи! — воскликнул я. — Мне его жаль! Он больной человек. Если он отправит Стеллу за границу, ему не перенести разлуки с ней. Он ее больше не увидит.

— Сколько людей страдает от этой истории, — сокрушенно покачала головой Памела. — Мне всех жалко. И себя тоже.

Она закусила губу и бегом бросилась в дом.