Онлайн чтение книги Тайна «Утеса»
Глава XVII. СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС

Мне послышалось, что Памела плачет, и я соскочил с постели. Ей, конечно, было отчего рыдать, но так надрывно и безутешно?

Перед дверью ее спальни я остановился, прислушался. Нет, это не Памела — и на том спасибо. Плач раздавался где-то вдалеке. Я заглянул в мастерскую, там было пусто и, как всегда, неприветливо. Я снова подошел к спальне Памелы, но рыдания затихли, а я уже понял, что плач этот звучал будто в моих воспоминаниях. Памела тихонько позвала меня, и я вошел в ее комнату. С сестрой все было благополучно, она зажгла свет и, накинув на плечи ночную кофточку, сидела в постели, прислушиваясь.

— Слышал? — спросила она.

— Еще бы! И испугался, что это ты.

— Подожди секунду. Давай спустимся вниз.

Ожидая ее на площадке, я снова услышал плач — он доносился с первого этажа, — отчаянный, полный протеста, так безудержно плачут только в юности, не умея примириться с неизбежностью, и хотя я понимал, что вряд ли эти рыдания связаны с реальным горем, они ранили душу.

Памела вышла из спальни и остановилась рядом со мной.

— Это в детской, — прошептала она, уже заколебавшись, спускаться ли.

А мне показалось, что плач изменился, стал затихать. Рыдания становились слабее, будто плачущий устал от привычной, застарелой боли. В конце концов они перешли в тихие всхлипывания.

Мы осторожно спустились в холл и зажгли свет. На секунду я ощутил рядом какое-то движение, хотя, может быть, мне и почудилось. Потом все замерло и воцарилось полное спокойствие.

Однако это спокойствие мне совсем не понравилось — словно мы находились в пустоте, в середине смерча, наши сердца бились замедленно, воздуха не хватало, двигаться стало невероятно трудно. Сделав над собой усилие, мы вырвались из детской, взбежали по лестнице и заперлись у меня в комнате.

— А теперь жди холода, — сказала Памела.

Я дал ей сигарету. Она была бледна, взволнована, но испуга не выказывала. Правда, говорила без умолку, видно, это ее подбадривало.

— Я рада, что наконец и ты услышал плач так отчетливо. Пусть с моей стороны это эгоистично, но очень уж противно, когда не знаешь, можно ли доверять собственным ушам. Знаешь, а нынче ночью у меня, кажется, была галлюцинация! Ты, во всяком случае, безусловно, так это и расценишь.

В комнату стал проникать легкий холодок, но, по-видимому, он был естественного происхождения: мы не чувствовали ни подавленности, ни страха — скорей всего, из комнаты просто испарялся нагретый воздух и тепло, которое отдавали наши тела.

— Только я стала засыпать, — продолжала Памела, — как вдруг вижу, в дальнем углу, в темноте что-то маячит. Что-то зыбкое, как отражение в воде. Я даже решилась заговорить, открыть рот, а оно исчезло, как будто в пруд бросили камень.

Теперь уже Памела дрожала от холода, и я прекрасно представлял себе, что происходит на лестничной площадке, — светящаяся туманная струйка, как змея, поднимается перед нашей дверью.

— Но что ты, собственно, видела?

— То лицо с картины.

— Кармел? Эту страшную, изможденную физиономию?

— Нет, с другой картины, с первой. — Памела была уже мертвенно-бледная, даже губы побелели. Я тоже с трудом ворочал языком. Тем не менее я пытался объяснить ей:

— Это даже не галлюцинация, а довольно обычное явление — мозг или сетчатка глаза сохраняют увиденный тобой предмет.

— Но лицо, которое я видела, было не совсем такое, как на картине.

— Что ты хочешь сказать?

— Оно было печальное. Молодое и нежное, каким изображено на картине «Рассвет», но глаза смотрели трагически, с мольбой. Жалко, что видение исчезло.

— Ты говоришь, ты как раз засыпала?

— Да.

— Ну что ж, тогда все вполне естественно…

— А холод здесь сейчас тоже естественный?

— Конечно, нет.

Выносить этот холод уже не хватало никаких сил, опять возникло ощущение слабости, будто кровь стынет в жилах, и невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой, но я собрался с духом…

— Пойду погляжу, что там.

— И я с тобой, — отозвалась Памела, но оба мы не шелохнулись.

— Утра уже недолго ждать, — прошептала Памела, дрожь пробирала ее с головы до ног, да и у меня зуб на зуб не попадал. Я прикидывал, что сейчас призрак уже, наверно, спускается по лестнице. Хотел бы я увидеть, наконец, лицо привидения. Больше мы не сказали ни слова, но навалившаяся на нас тяжесть постепенно рассеивалась, стало теплеть, и мне сразу сделалось стыдно.

Я выглянул и доложил Памеле, что вокруг все спокойно.

— Сперва запах мимозы, потом холод. Сначала плач, потом опять же холод. Не могу понять, как это связано, — устало проговорила она и ушла к себе.

Лежа в теплой спальне, я размышлял о Стелле, этот плач растравил меня, и я терзался, представляя, как она несчастна и одинока. Лежит, наверно, без сна, с ноющим сердцем и страдает оттого, что дух у нее раздваивается. Но я-то не в состоянии бы лежать без сна, измученный я крепко заснул.

* * *

Все утро в доме шла суета. Мы совсем забросили свой «Утес» — Памела была занята, а у Лиззи, как она призналась, «не лежала душа наводить красоту» раз мы все равно, похоже, скоро уедем. Но гости есть гости, никуда не денешься.

Больше мы не станем делать хорошую мину при плохой игре, ни в детской, ни в мастерской никого из приезжающих помещать нельзя. Тем не менее и в той и в другой комнатах запылали камины. В мой кабинет поставили кровать для мистера Ингрема, Макс должен был поселиться в моей спальне, а я собирался ночевать на диване в гостиной.

Пока Лиззи «вылизывала» комнаты для гостей. Памела готовила поздний ужин — суп с пирожками Она была молчалива и напряжена, ее снедало беспокойство за Стеллу. Я позвонил Скотту, но его не было дома Я даже доехал до него, но узнал, что доктор еще не возвращался.

Был базарный день, и я поехал за цветами и фруктами. Сердце у меня сжалось при виде великолепных георгинов. Ведь даже цветы послать Стелле я не мог. Мне было предписано «исчезнуть с горизонта» Оставалось только тешиться горестно-сладкими воспоминаниями — представлять себе ее застенчивое, залитое румянцем лицо, и то, как нежно и доверчиво она обращалась ко мне тогда: «Мистер Фицджералд».

Вскоре после полудня позвонил Скотт. Первые же его выпаленные скороговоркой слова принесли нам громадное облегчение.

Памела была права. Стелла выпутывается, она молодчина. Не удивляйтесь, если я до воскресенья звонить не буду, у меня тяжелый больной. И простите за то, что вчера я излил на вас свои огорчения!

Стелле лучше! Страх, который давил на нас, подобно рухнувшему потолку, и обрекал на беспросветную тьму, вдруг развеялся, нам открылись широкие просторы, а над головами засияло небо. Все остальное ерунда! Стелла снова прежняя — но какая из прежних? Дочь Мери, обещавшая «всегда вспоминать о нас с благодарностью»? Или моя любимая, плакавшая из-за того, что я мог погибнуть? Впрочем, и это неважно, больше она не страдает, страшная угроза, нависшая над ней вчера, миновала, а уж теперь время, отдых, ее собственная выдержка и наши старания сделают свое дело.

Памела весело засновала по дому, как будто и не расстраивалась только что. Купаться было нельзя — на море штормило, но зато мы отправились на прогулку к высоким утесам на южном берегу. Памеле давно хотелось увидеть отсюда, как бушует и бьется о скалы Атлантический океан, и день выдался как раз подходящий — сильный ветер, бегущие по небу тучи и проблески солнца. Длинные океанские волны с бешеной яростью набрасывались на утесы, взметая вверх сгустки ослепительной пены. От их свирепости и рева захватывало дух. Нас продувало насквозь, очищая душу от ночных кошмаров. На щеках у Памелы заиграл румянец. Теперь со свежими силами она была готова спокойно выдержать предстоящий нам вечером сеанс.

Вернувшись домой, мы, не спеша, пили чай, слушая по радио какую-то легкую музыку, потом молча сидели у камина. Я очнулся от дремоты и увидел, что вся комната, словно шампанским, залита светом заходящего солнца. Закат предвещал ветреную погоду. Но его золотистое сияние казалось символом покоя и мира. И мне подумалось, что еще много лет я буду просыпаться в этом кресле, видеть эту освещенную вечерним солнцем комнату и следить, как солнечный зайчик пробирается по столу к цветам в вазе, чтобы через минуту они вспыхнули яркими красками.

Но пришло время задернуть занавески, и по мере того, как сумерки сгущались и близилось прибытие гостей, нас начало охватывать беспокойство. Памела снова не могла усидеть на месте. Я прекрасно понимал, что предостережение отца Эпсона и упомянутая Скоттом «шизофрения», удваивали ее тревогу перед сеансом спиритизма. Она пожаловалась.

— Почему-то не могу сосредоточиться! Как же я буду участвовать в сеансе? А ты не волнуешься?

Встречать гостей предстояло Памеле — мы не могли уехать вдвоем — в доме топились камины, — а оставлять Памелу в «Утесе» одну я не хотел. Она отправилась на станцию в половине десятого. К этому времени Лиззи уже отбыла на ферму.

Я очистил от книг свой стол, он был низкий, круглый и, вероятно, как раз подходил для сеанса, затем выставил на площадку диван из спальни Памелы, принес в холл соломенные стулья, подложил поленьев в камины и притащил побольше дров. Потом я засел за наш дневник. Мне хотелось довести записи до сегодняшнего дня, добавить выводы, которые мы для себя сделали, и вопросы, до сих пор ставившие нас в тупик.

Памела уже занесла наблюдение прошедшей ночи и рассказала о том, что ей привиделось в спальне, добавив при этом: «Сначала я решила, что это галлюцинация, теперь не уверена — и лицо, и плач были одинаково печальны». Я не совсем понял, что она хочет сказать этим, и набросал следом: «Рыдания, которые я слышал, звучали по-разному, одни бурные, исполненные смятения, другие тихие и безнадежные, словно утомленные. Тихие кажутся более реальными, чем бурные». Бурные похожи на ночной кошмар, вдруг сообразил я, недаром мы их слышим, находясь в полусне.

В голову мне пришла интересная мысль. Что, если в доме обитают две Кармел — два призрака, или два запечатленных воспоминания, как угодно? Быть может, всему виной некое смещение во времени. Я не совсем хорошо представлял себе теорию, объясняющую это явление, но знал, что она допускает такую возможность. Кроме того, существует учение древних об астральных телах. Вдруг Кармел, терзаемая страстями, оставила после себя сначала один призрак — кроткий, потом другой — пылающий ненавистью, — и оба они теперь обитают в «Утесе»! Но мысль эта заводила слишком далеко, и я не занес ее в дневник. Вместо этого я принялся записывать подробные выводы:

Последний вопрос был самым затруднительным. Я не мог подыскать ему объяснение, не представлял также, что сказать по поводу коробки Кармел. На остальные вопросы я, пожалуй, мог бы определенно ответить «да». Ну что ж, остается надеяться на Ингрема, ведь он привык к логическим построениям. А вдруг нам помогут сами призраки? Насколько это в человеческих силах, мы не должны противиться их воздействию, хотя нам известно, что один из духов — злой. Что-то принесет нам предстоящая ночь?

Наконец я услышал, что подъехала машина.

Вряд ли я кому-нибудь так радовался. Гости наши сияли, как мальчишки, прибывшие на каникулы. Макс гордился тем, что сумел раздобыть для нас Ингрема, а Ингрем сгорал от любопытства, которое даже не пытался скрыть. Мы сели ужинать с приятным чувством, что земля опять прочно утвердилась на своем месте и хозяевами на ней остаются живые люди. К Памеле вернулась ее обычная живость, исчезнувшая в последние недели. На ней было темно-красное платье сообщавшее румянец щекам, а на шею она надела тонкую серебряную цепочку с рыбкой из белого нефрита — подарок Джудит.

— Это — китайское украшение, — улыбаясь, объяснил Макс. — Нефрит охраняет от злых духов.

Макс и Ингрем пообедали в поезде, но сумели воздать должное и пирожкам, и пирожным. Макс не знал о болезни Стеллы, и мы не стали ничего рассказывать. Ему было известно только, что мы совершенно растерялись в загадочной, исполненной трагизма атмосфере нашего дома и ждем, что он поможет нам найти выход. Уже само его присутствие — могучая фигура, раскатистый голос и довольный смешок — утверждали превосходство живых над мертвыми.

Ингрему мы, наверно, представлялись людьми, озабоченными тем, что из-за вмешательства темных сил упала цена на их недвижимость. По-видимому, он считал, что проблема призраков интересует нас умозрительно и, вообще, завидовал нам — владельцам дома с привидениями.

Ингрем был моего возраста или немного моложе, стройный, крепкий, в прекрасной форме после месяца, проведенного в горах. Его зоркие глаза, подвижные брови и губы, кудрявые волосы и энергичные жесты говорили о том, что перед нами благополучный, процветающий и уверенный в себе человек, в присутствий которого уныние невозможно.

— Хорошенькую задачку вы мне задали! — смеялся Макс, пока, сидя перед камином, мы пили кофе. — Подумать страшно, какая у меня теперь будет репутация, ведь я обзвонил человек десять, требуя у них специалиста по вызыванию привидений. Большинство могло назвать одного-двух медиумов, но вы же подчеркнули, что вам не нужен «медиум-профессионал». Остальные рекомендовали обратиться в «Общество психологических исследований», но я предпочел продолжать поиски через знакомых. На мистера Ингрема я набрел по чистой случайности, так что звезды, видно, нам благоволят. Представьте себе, что не кто иной, как леди Таунсайд, только что прочла его книгу и поспешила написать ему про какой-то случай, который, по ее мнению, мог его заинтересовать. В ответ она получила любезное письмо со штампом отеля «Теккерей». Вот я и позвонил туда Ингрему.

— А в результате встреча состоялась в читальном зале Британского музея, — засмеялся Ингрем.

— Как же случилось, что вы оказались ничем не заняты?

— Да нет, я как раз занят, — улыбнулся Ингрем. — В субботу я должен навестить своих родственниц, а на ближайшие два дня у меня назначено пять встреч, но разве можно устоять перед столь заманчивым приключением? Не рассердятся же на меня мои тетушки, если я скажу, что свиданию с ними я предпочел встречу с привидениями!

Он пустился рассказывать о себе, а когда это делается тактично и с юмором, такой способ развлечения хозяев, видящих своего гостя впервые, можно только приветствовать. Как обычно бывает, когда встречаются двое ирландцев, мы сразу нашли общих знакомых. Его мать — соавтор книги о георгинах, у которой он жил, когда уединялся в Дублине, — оказалась старой приятельницей нашей тетушки Кэтлин и давней ее соперницей в вопросах садоводства Ингрем не раз встречал нашу тетку на весенних выставках.

— Она мечтает выращивать растения без почвы, — сказала Памела. — Хорошо, если бы ей это удалось. Нам бы такой метод очень пригодился.

Ингрем принялся было воодушевленно расписывать преимущества гидропоники, но Макс, воспользовавшись первой же возможностью, поспешил прервать его красноречие.

— Как у вас хватает времени еще и на оккультные науки? — спросил он. — И что навело вас на подобные занятия?

— Однажды я решил предъявить иск полтергейстам и выяснилось, что они пользуются массой привилегий, — сказал Ингрем. — Тогда я решил изменить положение вещей.

— Где это случилось? — улыбаясь, спросил Макс.

— На западе Ирландии. Один из моих клиентов купил там дом. Но между нами говоря, покупал он его в спешке. Оказалось, дом кишит нечистью — дребезжали звонки, непрерывно раздавался какой-то стук, на первом этаже кто-то чем-то швырялся, кровати переезжали с места на место по всем комнатам. Человек, продавший дом, относился ко всему этому цинично — он смеялся. Когда мой клиент явился ко мне, у него было тяжелое нервное расстройство. Он не помнил себя от ярости и страшился финансовой катастрофы. А мне пришлось ему сообщить, что закон его защищать не будет. Я провел ночь в его доме. Там правила бал нечистая сила. У меня не оставалось сомнений, что его обвели вокруг пальца. Я довел это дело до того, что возбудил общественный протест, и оно получило широкую огласку, а большего и желать было нечего.

— Не очень-то утешительно, — заметил я.

— Нет, но видите ли, — совершенно серьезно ответил Ингрем, — согласившись ради моего клиента поверить в существование полтергейстов, я обязан был для сохранения собственного честного имени доказать, что они существуют.

Памела расхохоталась:

— Юридическая щепетильность?

— К счастью для меня, — объявил Ингрем, — полтергейсты действительно существуют.

— И вы, значит, собираетесь изменить закон? — спросил я.

— Пусть я погибну, но изменения ирландского закона добьюсь. Исследования, конечно, будут вестись до бесконечности, придется изучать каждый случай явления полтергейстов в отдельности.

— В Ирландии, я полагаю, большой простор для подобной практики, — сказал Макс.

— Чрезвычайно большой! Впрочем, это явление общеизвестно, оно древнее, как мир. И психологи, и медики постоянно с ним сталкиваются, но предпочитают зарывать свои разбитые головы в песок. Это возмутительно. По сути дела, изучение подобных вещей должно стать ведущей наукой нашего времени, а у хотя и есть несколько научных обществ, в основном эти вопросы отданы на откуп шарлатанам и мошенникам — пусть истолковывают их как хотят и наживаются на легковерных. А ведь такие исследования требуют точных научных методов, строжайшего отбора данных, и допускаться к ним должны ученые, обладающие трезвой головой.

— И мертвой хваткой, — улыбнулся Макс. — Вроде вас! Вы бы послушали, как мистер Ингрем рассуждает об ирландской политике! Но лучше не сегодня.

Так вот о чем они беседовали, коротая время по пути к нам. Я пожалел, что не знал о книге Ингрема раньше.

— Ну, она бы вам не помогла, — сказал он. — Искренне надеюсь, что сумеет помочь ее автор.

Это он произнес уже серьезно и посмотрел на Памелу.

— Сам я не подвержен каким-либо отклонениям от нормальной психики, — сказал он. — А вы?

Памела покачала головой:

— Славу Богу, нет.

— Мне интересно было бы узнать, почему вы не захотели обратиться к медиуму-профессионалу?

— Мы не очень-то разбираемся в подобных вопросах и опасались надувательства, — объяснил я.

— Да, такая опасность, конечно, существует. Но, по правде сказать, боюсь, что могу быть вам полезен только как посторонний наблюдатель со свежим взглядом, способный без всякой предвзятости истолковать результаты сеанса, если, конечно, они будут.

Памела спросила:

— Значит, сейчас не нужно рассказывать вам о трагедиях, которые разыгрались в этом доме, и о наших наблюдениях и выводах?

— Нет, нет, расскажете все потом, тогда мне легче будет избежать предвзятости. Ведь знаете, как с этими сеансами? Чего ждешь, то и получаешь. А вы уже решили, каким способом вы хотели бы наладить связь с призраком?

Я сказал, что это мы оставляем на его усмотрение.

— Тогда, раз уж нас четверо, я остановился бы на стакане. Я захватил карты с алфавитом, сейчас схожу за ними. Простите, пожалуйста, они у меня в комнате.

— Занятный человек! — воскликнул я, когда Ингрем вышел. — Он относится ко всей этой напасти так здраво, логично и с таким скепсисом, но, к счастью, не с чрезмерным. Здорово нам повезло, что вы его раздобыли.

Макс заявил:

— Я так и думал, что он вам понравится. И ведь совсем молодой! Представляете, какое впечатление он производит, когда в парике и в мантии обращается к присяжным? Кстати, он в первую секунду предупредил меня, чтобы я даже намеком не выдал ему, что именно у вас происходит.

Ингрем вернулся с картами, он разложил их в круг на столе в алфавитном порядке. В двух местах — в центре полукружий — алфавит нарушался; там лежали карточки со словами «ДА» и «НЕТ». В середину круга Ингрем поставил перевернутый стакан для вина и объявил, что все готово. Никаких песнопений, никакого погружения комнаты во тьму не потребовалось. Я вздохнул с облегчением. Часы показывали полночь. В доме стояла тишина. С моря доносился мерный рокот волн и более громкий монотонный шум ветра. Я закрыл двери и окна, задернул тяжелые портьеры на дверях оранжереи и отгородил гостиную от этих звуков.

Сидя вокруг стола, мы слегка касались кончиками пальцев донышка перевернутого стакана. Время шло, но ничего не происходило. Мы немного отдохнули, молча покурили, попробовали снова. Первым убрал пальцы Макс, предположив, что, видимо, он чем-то препятствует сеансу. Затем попробовали воздействовать на стакан без меня.

— Что-то уж очень медленно, обычно реакция наступает быстрей, — огорченно заметил Ингрем.

— Может быть, нам перейти в мастерскую? — предложила Памела.

— Это мысль! — согласился Макс, и мы перенесли наверх стол и карты.

В мастерской было сыро и холодно, правда ничего неестественного в этом холоде не чувствовалось. Памела сходила к себе за жакетом. Мы начали без нее. Стакан по-прежнему не двигался. Но едва Памела снова заняла свое место и коснулась пальцами стакана, как стакан чуть накренился и застыл в таком положении.

— Мы ждем, — тихо проговорил Ингрем.

И тут стакан медленно и тихо заскользил по столу. Он неуверенно двигался вдоль карт с буквами, иногда останавливаясь на пути то у одной, то у другой. Обойдя весь круг, он прошел его вторично и встал. Жутковато было наблюдать эти попытки потустороннего разумного существа вникнуть в наши замыслы. Стакан снова накренился, и тогда Ингрем заговорил на самых низких нотах своего выразительного голоса:

— Есть ли здесь, рядом с нами, кто-то, кому хочется вступить с нами в контакт?

Стакан закачался, потом замер, а затем резво и плавно заскользил от буквы «А», где он стоял, к букве «Д». Здесь он на секунду задержался, а потом направился прямо к карте со словом «ДА» и подтолкнул ее. Больше он не двигался. Памела вздохнула.