Онлайн чтение книги Тайна Вильгельма Шторица
ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Марк меня дожидался и уже издали протягивал руки. Мы сердечно обнялись.

— Генрих! Милый Генрих! — говорил он взволнованным голосом, со слезами на глазах, но выражение его лица было счастливое и радостное.

— Наконец-то мы опять свиделись, милый Марк! — вскричал я.

После первых взаимных приветствий я сказал:

— Ну, едем куда-нибудь! Вероятно, ты отвезешь меня к себе?

— Да, к себе в гостиницу. Гостиница «Темешварская» на улице Князя Милоша. Совсем близко отсюда — десять минут езды, не больше. Но прежде позволь тебе представить моего будущего шурина.

Я не заметил, что немного позади Марка стоял офицер в граничарском мундире, в чине капитана. Это был красивый мужчина лет двадцати восьми, высокий, стройный, представительный, с добрым и симпатичным лицом.

— Капитан Гаралан Родерих, — проговорил Марк. Я пожал протянутую мне руку.

— Мистер Видаль, — сказал капитан, — мы все очень рады вас видеть. Вся наша семья давно с нетерпением ждет вашего приезда.

— И мадемуазель Мира ждет? — спросил я.

— Еще бы! — с живостью отвечал Марк. — Но как, однако, ты медленно тащился от Вены на своей «Доротее»!

Капитан Гаралан бегло говорил по-французски, как и вся его семья. Родерихи, путешествуя каждый год за границу, часто посещали Францию и хорошо освоились с нашим языком. Со своей стороны мы с Марком основательно знали немецкий язык, так что для наших разговоров не предвиделось никаких затруднений.

Багаж уложили в карету, капитан и Марк сели рядом со мной, и через несколько минут мы остановились у гостиницы «Темешварская».

Договорившись, что мой первый визит к Родерихам будет сделан завтра, я и Марк простились с капитаном Гараланом и остались одни. Для меня был снят очень комфортабельный номер рядом с тем, в котором жил Марк с самого своего приезда в Рач.

Мы проговорили до самого обеда.

— Итак, мы оба, слава Богу, живы и здоровы, хотя не виделись целый год, — сказал я.

— Да, Генрих, и я по тебе очень соскучился, несмотря на присутствие Миры, — ответил Марк. — Никогда я не переставал вспоминать о своем старшем брате.

— И лучшем твоем друге, Марк.

— После этого, Генрих, ты сам понимаешь: я не мог без тебя венчаться. Разве допустимо, чтобы ты не был на моей свадьбе? Разве можно, чтобы я не спросил твоего согласия?

— Моего согласия?

— Разумеется. Ведь ты мне вместо отца. Если бы отец наш был жив, я бы у него спросил… Я уверен, что ты в своем согласии мне не откажешь, в особенности когда сам увидишь Миру.

— Я уже знаю ее по твоим письмам и вижу из них, что ты счастлив.

— И выразить нельзя словами, как я счастлив. Да ты сам ее увидишь и непременно полюбишь. Такая у тебя будет сестра, что просто прелесть!

— Я заранее уверен, что ты сделал прекрасный выбор, дорогой Марк. Но отчего бы нам не пойти к доктору Родериху сегодня же вечером?

— Нет, завтра. Мы не думали, что твоя «Доротея» придет в Рач так рано, мы ждали ее только вечером. На пристань мы с Гараланом пришли просто так, на всякий случай. Удачно вышло; по крайней мере мы тебя встретили. Если бы Мира знала, она бы тоже пришла. Теперь она будет жалеть. Но, повторяю, тебя Родерихи ждут к себе только завтра. Нынешним вечером мадам Родерих и Мира уже распорядились. Он у них занят.

— Очень хорошо, Марк. А так как мы сегодня вечером оба свободны, то и поговорим хорошенько обо всех подробностях. Ведь мы с тобой целый год не виделись!

Марк описал мне все свои странствования с момента отъезда из Парижа, — как он жил в Вене, в Пресбурге, как его везде ласково принимали в кругу художников. Он достиг славы, ему стали наперебой заказывать портреты богатые австрийцы и мадьяры. Его положительно не хватало на всех, а заказы так и сыпались. Делали надбавки, как на аукционе. Один пресбургский житель пустил крылатое словцо: «Марк Видаль лучше всякой природы умеет улавливать сходство». И репутация была создана.

— Того и гляди, меня на этих днях насильно утащат в Вену рисовать портреты всего двора, — смеясь, прибавил мой брат.

— А что, в самом деле, Марк, ты бы поостерегся, — заметил я. — Для тебя было бы очень неприятно сейчас вдруг отправиться в Вену к императорскому двору.

— Я бы не поехал ни за что. Я бы почтительнейше отклонил приглашение. Ни о каких портретах не может быть и речи теперь… Я на днях заканчиваю последний.

— Ее, конечно?

— Ее. И это будет не самая худшая из моих работ.

— Ну, это как сказать! — вскричал я. — Когда художник интересуется больше моделью, чем портретом…

— Одним словом, ты сам увидишь! Портрет превзойдет сходством природу, как выразился пресбургский бюргер, мой поклонник. Должно быть, таков мой стиль. Все время, пока позировала Мира, я глаз от нее не мог отвести. Между тем она относилась к делу очень серьезно. Позировала не перед женихом, а перед художником. А моя кисть так и бегала по полотну… С каким страстным увлечением! Порой мне казалось, что портрет оживает, дышит, точно статуя Галатеи…

— Ах ты мой Пигмалион! Упокойся! Расскажи лучше, как ты познакомился с Родерихами.

— На роду мне это было написано.

— Я верю, но все-таки…

— В Раче я сразу же был принят в лучших домах. Для меня это было очень приятно, потому что избавляло от скуки сидеть по вечерам у себя в номере. В гости я мог ходить часто и в одном доме встретился и возобновил знакомство с капитаном Гараланом.

— Как — возобновил? — спросил я.

— Так. Мы с ним еще в Пеште были знакомы. Это выдающийся офицер и превосходнейшая личность. Во времена Корвина он был бы одним из его героев…

— Значит, он не герой только потому, что родился не при Корвине? — засмеялся я.

— Вот именно, — в тон мне ответил Марк. — Ну, мы стали видеться почти каждый день, и скоро наше знакомство перешло в тесную дружбу. Он предложил представить меня своему семейству, и я охотно согласился, тем более что мадемуазель Миру я уже раньше встречал несколько раз в обществе.

— А так как сестра оказалась еще интереснее брата, то ты к Родерихам тотчас же и зачастил, — вставил я.

— Да, Генрих. Совершенно верно. За три месяца я не пропустил ни одного вечера, чтобы не зайти к ним. Ты, может быть, думаешь, что насчет Миры я преувеличиваю…

— Да нет же, мой дорогой! Я верю, что ты не преувеличиваешь. Я заранее убежден, что она так хороша, что и преувеличить нельзя. Напротив, если хочешь знать правду, я нахожу, что ты еще очень сдержан.

— Ах, Генрих, Генрих! До чего я ее люблю!

— Это видно. И я очень рад, что ты породнишься с таким почтенным семейством.

— Их все уважают, — подтвердил Марк… — Доктор Родерих — знаменитый врач. В то же время это великолепнейший человек, вполне достойный быть отцом…

— …своей дочери, — подсказал я, — мадам Родерих, разумеется, вполне достойна быть ее матерью.

— Да, она превосходная женщина! — вскричал Марк. — Муж, дети ее боготворят. Она благочестива, добра, занимается благотворительностью…

— Словом, совершенство… И будет такой тещей, каких во Франции не найти… Так, что ли, Марк?

— Шути, шути!.. А ведь и то сказать, Генрих: здесь не Франция, а Венгрия. Здесь старомадьярские нравы. Они, конечно, строже и чище, чем у нас. Гораздо патриархальнее.

— Ну, мой будущий патриарх…

— А что ж? И прекрасно. Патриархом быть вовсе не плохо.

— Еще бы! Мафусаил, Ной, Авраам, Исаак, Иаков были очень почтенными людьми. Тебе остается только им подражать. В конце концов, я ничего необыкновенного в твоей истории не вижу. Все так просто. Капитан Гаралан познакомил тебя со своей семьей. Тебя приняли хорошо, чему, зная тебя, я нисколько не удивляюсь. Красивая наружность и нравственные качества мадемуазель Миры не могли не произвести на тебя сильного впечатления…

— Совершенная правда, брат.

— Нравственными качествами ты увлекся как жених. Внешностью — как художник. Внешность ты успел запечатлеть на своем полотне. Нравственные качества запечатлелись у тебя в сердце… Что? Хорошо я сказал? Ведь недурен оборот, а?

— Напыщенно, но очень верно, мой милый Генрих.

— И оценку ты сделал верную. В конце концов Марк Видаль полюбил мадемуазель Миру Родерих, а мадемуазель Мира Родерих полюбила Марка Видаля…

— Этого я, Генрих, не говорил…

— Зато я говорю. На чистоту, так уж на чистоту. Господин и госпожа Родерих отнеслись к свершившемуся факту благосклонно. Марк открылся капитану Гаралану. Капитан не имел ничего против. Он переговорил с родителями, а те с дочерью. Потом Марк Видаль сделал официальное предложение, которое и было принято. И весь роман должен окончиться самым обыкновенным образом…

— По-твоему, это конец, а по-моему, только начало, — возразил Марк.

— Ты прав, я неверно выразился, — согласился я. — Когда же свадьба?

— Ждали твоего приезда, чтобы назначить день.

— Так вот, назначайте любой день, который вас устроит: через шесть недель, через шесть месяцев, через шесть лет…

— Я рассчитываю, Генрих, ты заявишь доктору Родериху, что у тебя как у инженера очень мало свободного времени. Если ты чересчур долго заживешься в Раче, то в движении небесных светил произойдет некая пертурбация, так как не будет налицо твоих вычислений…

— …и произойдут землетрясения, наводнения, потоп, и во всех этих катастрофах буду я виноват?

— Вот именно… И что поэтому свадьбу нельзя надолго откладывать…

— В таком случае — отчего же не завтра или не сегодня вечером? Успокойся, Марк, я скажу все, что тебе хочется, хотя мои вычисления вовсе не так уж необходимы для мирового порядка. Это даст мне приятную возможность провести месяц в гостях у младшего брата.

— Вот было бы хорошо!

— Скажи, однако, Марк, каковы твои дальнейшие планы: ты скоро после свадьбы думаешь уехать из Рача?

— А я и сам не знаю, — отвечал Марк. — Мы этим вопросом еще не занимались. Я занят только настоящим. Все мое будущее — в моей свадьбе. Вне этого для меня ничего не существует.

— Это мне нравится! — вскричал я. — Прошедшего нет. Будущего не существует. Одно настоящее. Счастливцы эти влюбленные!

Разговор в таком тоне продолжался до обеда. После обеда мы закурили сигары и вышли прогуляться по набережной левого берега Дуная. Эта прогулка еще не могла дать мне представления о городе. Я рассчитывал познакомиться с ним впоследствии под руководством Марка и капитана Гаралана.

Тема нашего разговора была все та же: Мира и Мира. Не помню с чего, но только мне вдруг припомнился наш разговор в Париже с лейтенантом полиции. По рассказам Марка было видно, что его роман все время шел совсем гладко. Но хотя у Марка не было теперь соперника, все же этот соперник раньше существовал в виде отвергнутого Вильгельма Шторица, который сватался за Миру Родерих. Удивительного, впрочем, ничего не было в том, что женихи сватались к такой красавице и с таким большим приданым.

Разумеется, тут же мне вспомнились и слова, которые я услышал, когда сходил с габары. Я продолжал думать, что мне они просто почудились. Но если даже они и были сказаны, какое же я мог придавать им значение, раз я и сам не знал, кем они были произнесены? Одно время я склонен был приписать их странному немцу, севшему в Пеште. Потом пришлось от такого объяснения отказаться, потому что тот сошел в Вуковаре. Просто это была чья-нибудь нелепая и злая шутка!

Не находя нужным рассказывать об этом случае брату, я все же задал ему вопрос о Вильгельме Шторице.

Марк сделал презрительный жест.

— Да, — сказал он, — мне об этом субъекте рассказывал Гаралан. Кажется, это сын известного ученого Отто Шторица, которого в Германии считали колдуном за то, что он сделал большие открытия в химии и физике. Он сватался, но ему было отказано.

— Скажи, пожалуйста: это было задолго до того, как ты посватался?

— Месяцев за пять, если не ошибаюсь, — ответил мой брат.

— Так что между этими двумя фактами нет никакой связи?

— Ни малейшей.

— Позволь мне задать вопрос: знала ли мадемуазель Мира, что Вильгельм Шториц является претендентом на ее руку?

— Не думаю.

— И с тех пор он не возобновлял своей попытки?

— Ни разу. Ему тогда же было отказано наотрез.

— Но почему же? Или у него такая дурная репутация?

— Вовсе нет. Вильгельм Шториц просто чудак, ведущий очень таинственный и уединенный образ жизни.

— Он живет в Раче?

— В Раче. У него отдельный дом на бульваре Текели. Никого туда не пускают. Все его считают чудаком, не больше. Но он немец, а доктор Родерих, как настоящий мадьяр, немцев не переносит.

— Ты с ним когда-нибудь встречался?

— Случалось. Один раз мы с Гараланом встретили его в музее, а он нас не видел. Гаралан мне его показал и сказал, что это Шториц.

— Он теперь в Раче?

— Не знаю. Его что-то уже недели две или три не видно.

— Хорошо бы ему совсем отсюда уехать.

— Бог с ним! Пусть живет где хочет, — сказал Марк. — Если у него и будет когда-нибудь своя фрау Шториц, то это, во всяком случае, будет не Мира Родерих…

— …потому что Мира Родерих скоро сделается мадам Марк Видаль, — досказал я.

Мы с Марком дошли до моста, соединяющего венгерский берег с сербским. Я нарочно затянул прогулку: мне показалось, что за нами в темноте кто-то идет и, по-видимому, старается подслушать наш разговор. Я решил это проверить.

Мы остановились на мосту, любуясь красавцем Дунаем, в котором в эту ясную, светлую ночь отражались, точно бесчисленные рыбы с блестящей чешуей, мириады ярких небесных светил. Я воспользовался остановкой, чтобы оглянуться на набережную, с которой мы только что сошли. По набережной шел человек среднего роста и, судя по походке, уже довольно пожилой.

Впрочем, я скоро от него отвлекся. Вопросы Марка сыпались на меня как град, я в свою очередь тоже много спрашивал его. Заговорили о Париже. Марк собирался поселиться там после свадьбы. Мире тоже хотелось поехать в Париж. Я сказал Марку, что выправил для него все нужные бумаги, о которых он меня просил, и привез их с собой, так что из-за паспортов не будет никакой задержки. Разговор все время возвращался к Мире, к этой светлой звезде первой величины. Марк все говорил мне о ней, а я все слушал. Ему так давно хотелось высказаться! Если бы у меня не оказалось благоразумия на двоих, наш разговор не кончился бы до следующего дня. Мы пошли обратно в гостиницу. Подходя к ней, я опять осмотрел набережную. Там не было никого. Тот, кто за нами следил, исчез, если только это был кто-нибудь, а не мое воображение.

В половине одиннадцатого мы с Марком разошлись по своим комнатам. Я лег и сейчас же начал засыпать.

Вдруг я вскочил. Что это? Сон? Кошмар? Наваждение? Слова, которые я услышал на «Доротее», снова раздались у меня в ушах среди моей полудремоты. Слова с угрозой Марку и Мире.