Онлайн чтение книги Таинственный доктор
XLVI. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДАНТОНА

В отсутствие Дантона страшная опасность нависла над Жирондой.

Мы уже объяснили — по возможности кратко, — в чем крылись причины непопулярности этой партии.

Жирондисты, в противоположность тому, что о них говорили, не стали роялистами, но роялисты — во всяком случае, на словах — сделались жирондистами.

Известно, что вначале жирондисты были любимцами народа, благодарного им за перемены в судьбе Франции, свершившиеся 20 июня и 10 августа.

Со своей стороны якобинцы решились на крайности, которые — быть может, справедливо, а быть может, и ошибочно — почитали необходимыми для Революции.

Они устроили сентябрьскую резню.

Жирондисты не сомневались в том, что события 2 и 3 сентября — страшные преступления; они потребовали наказать виновных.

Как мы уже упоминали, они публично бросили обвинение Робеспьеру. Чьими же устами? Устами Ролана, воплощавшего честность? Устами Кондорсе, воплощавшего ученость? Устами Бриссо, воплощавшего порядочность? Устами Верньо, воплощавшего красноречие? — Нет, устами Луве, сочинившего «Фобласа» и, следовательно, воплощавшего, по всеобщему убеждению, одно лишь легкомыслие.

Робеспьер, отвечая Луве, дважды солгал, сказав, во-первых, что никогда не имел отношения к наблюдательному комитету, созданному Коммуной, а во-вторых, что перестал посещать заседания Коммуны еще до начала сентябрьской резни.

Исход заседания оказался для Робеспьера выгодным, популярность же Жиронды омрачило первое облачко.

Тем временем настала пора избрать нового мэра Парижа. Между Люилье, бывшим сапожником с улицы Моконсей, и жирондистским кандидатом Шамбоном развернулась жестокая трехдневная борьба; с большим трудом Шамбону удалось взять верх.

То был мрачный и тревожный сигнал: жирондисты теряли авторитет, власть ускользала от них и переходила к якобинцам.

Якобинцы и монтаньяры считали казнь короля неизбежной и все как один высказались за немедленное и безусловное предание его смерти.

Жирондисты, напротив, имели неосторожность писать к королю уже после того, как он лишился трона, когда же настал день голосования, высказывались все вразброд: одни за немедленную казнь, другие — за отсрочку приговора, третьи — за предоставление королю права его обжаловать.

Итак, жирондисты не сумели выступить единым фронтом и тем дали монтаньярам и якобинцам повод для постоянных упреков в политической слабости.

Дантон, как мы уже сказали, сделал шаг навстречу Жиронде. Жиронда, однако, от сближения с Дантоном устранилась.

Гюаде назвал его «сентябристом».

Дантон в ответ лишь грустно покачал головой.

— Гюаде, — сказал он, — ты не прав, ты не умеешь прощать, не умеешь приносить свои чувства в жертву отечеству, не умеешь уступать — все это тебя погубит!

И Дантон махнул на Жиронду рукой.

Некогда жирондисты сформировали правительство, в которое вошли самые одаренные члены их партии: Ролан, Ларивьер и Серван.

Правительство это не сумело удержаться на плаву.

Был у жирондистов и свой полководец — Дюмурье.

Однако его, выигравшего два сражения, спасшего Францию при Вальми и при Жемапе, обвинили в том, что он отстоял родину лишь для того, чтобы вверить ее герцогу Шартрскому. Поездка Дюмурье в Париж и несколько его опрометчивых высказываний сообщили достоверность этим слухам, которые жирондисты не осмеливались опровергнуть.

Впрочем, Дюмурье был человек удачливый, а потому незаменимый.

Меж тем внезапно град новостей, одна ужаснее другой, обрушился на Париж и привел его в смятение.

Первым пришло известие о восстании в Лионе.

Лион, город высоких домов и темных подвалов, город ткачей и негоциантов, стал прибежищем эмигрантских шпионов, мятежных священников и неистовых богомолок. Богатые торговцы и купцы, лишившиеся покупателей, заключали союзы со знатью. Дворяне и торговцы, принадлежавшие по сути к числу роялистов, именовали себя жирондистами, что, однако, ничуть не помешало им создать батальон федератов, которые, прикрываясь своим знатным происхождением, оскорбляли муниципальные власти, а также разбили вдребезги статую Свободы и несколько бюстов Руссо.

Деяния их послужили еще одним негласным обвинением против жирондистов. Но этого мало, в то же самое время случилась другая беда: точно так же как в пору сражения при Вальми, в армии возникла паника, полторы тысячи дезертиров скитались по Бельгии, кто пешком, кто верхом, и кричали на всех углах, что армия разбита, что Дюмурье предал и продал Францию.

Дюмурье — ставленник жирондистов!

Впрочем, дело было не только в том, что Дюмурье спасовал перед врагом: он совершил преступления куда более тяжкие.

Так, войдя в город Брюгге, он дал там бал. Некий безвестный юноша, завершая контрданс, представился ему, назвавшись комиссаром исполнительной власти, направляющимся в Остенде и Ньюпорт, чтобы установить там артиллерийские батареи и привести эти две крепости в состояние, годное для обороны.

Генерал бросил на него взгляд через плечо и произнес:

— Занимайтесь своими гражданскими делами, сударь, исполняйте их по мере сил и не суйтесь в военную сферу, касающуюся меня одного.

Другой комиссар, по имени Ленто, послал главнокомандующему письмо, где обращался к нему на «ты» и приказывал немедленно выступить на помощь Рурмонду.

Дюмурье отослал письмо в военное министерство с припиской: «Следовало бы указать, что сие писано в Шарантоне».

Третий комиссар, по имени Кошле, прислал генералу Миранде, подчиненному Дюмурье, бумагу, в которой приказывал ему взять Маастрихт до 20 февраля, в противном же случае угрожал объявить генерала предателем.

Понятно, что все шпильки Дюмурье в адрес посланцев Конвента не улучшали его отношений с якобинцами.

Все эти новости, достигнув Парижа, вызвали ропот и на улицах, и в самом Конвенте.

Огромная толпа ворвалась в зал заседаний, заполонила трибуны и подняла истошный крик:

— Долой предателей! Долой контрреволюционеров!

Внезапно из этого страшного хора выделилось несколько голосов; послышались вопли: «Дантон! Дантон!» Тот, кого выкликали, вошел в залу весь покрытый дорожной пылью и грязью: карета его разбилась, и последние тридцать льё он проскакал верхом, изо всех сил погоняя коня.

При виде Дантона все стихли.

Тогда громовым голосом он воскликнул:

— Граждане представители народа, военный министр скрывает от вас правду; я прибыл из Бельгии, я видел все своими глазами; угодно ли вам выслушать подробности?

Семь сотен голосов выдохнули: «Говори! Говори!» В ответ на эту просьбу Дантон со всей присущей ему ораторской мощью изложил собранию те факты, о которых мы рассказали в предыдущих главах; он поведал о том, как наши союзники, мужественные жители Льежа — мужчины, женщины, старики, дети, — покинув родные дома, страдая от голода и холода, добрались до Брюсселя и, укрывшись там, ждут избавления и помощи от одной лишь Франции.

Откуда же, однако, ждать помощи самой Франции? Дюмурье отступает; часть армии разбита.

Затем Дантон добавил:

— Закон о рекрутском наборе нам не поможет; парижане должны взяться за оружие по доброй воле.

При этих словах зал заседаний огласился воплями:

— Дюмурье к ответу! Смерть Дюмурье! Смерть предателям!

— Дюмурье не так сильно виноват, как вы думаете, — возразил Дантон. — Ему пообещали тридцатитысячное подкрепление — он не получил ни одного человека; комиссары обязаны обойти все сорок восемь секций, напомнить гражданам об их клятвах и вынудить их пойти в бой. Следует безотлагательно выпустить прокламацию, обращенную к парижанам; промедление подобно смерти: враг захватит Бельгию. Возьмемся же за оружие, защитим себя, наших жен и детей; пусть над ратушей взметнется огромный стяг, извещающий, что отечество в опасности, а над собором Парижской Богоматери пусть реет черное знамя!

Под гром рукоплесканий и крики «браво» Дантон, бледный, как привидение, и мрачный, как туча, спустился с трибуны и подошел к скамье, на которой, не менее бледный и мрачный, ожидал его Жак Мере.

Друзья были немногословны.

— Умерла? — спросил Дантон.

— Да, — кивнул Жак.

— Ключ?!

— Держи.

Схватив ключ, Дантон как безумный бросился вон из Тюильри.

Он вскочил в один из экипажей, которые всегда стояли на площади перед дворцом во время заседаний Конвента, сунул кучеру десятифранковый ассигнат и приказал:

— Торговый проезд! Скачи во весь опор!

Кучер хлестнул лошадей, и они понеслись со всей быстротой, на какую способны извозчичьи лошади.

На Новом мосту их остановил затор: кабриолет зацепился колесом за встречную повозку и перегородил мостовую. Разгневанный Дантон высунулся в окно и взревел:

— Дорогу!

Кучер кабриолета тянул в свою сторону, хозяин повозки — в свою.

— Вольно тебе кричать: «Дорогу!» — проворчал кучер кабриолета. — Коли тебе нужно, сам себе и давай дорогу.

Меж тем хозяин повозки с тем зловредным упрямством, какое всегда проявляют кучера больших экипажей, знающие, что все другие против них бессильны, тянул в свою сторону, пользуясь тем, что кабриолет, запряженный всего одной лошадью, бессилен против его двух лошадей.

Дантон взглянул на подленькую усмешку этого человека и понял, что просить его о чем бы то ни было бесполезно. Он открыл дверцу фиакра, соскочил на землю, подошел к повозке и сильным рывком отбросил ее в сторону.

Затем он вернулся в свой экипаж и крикнул кучеру:

— А теперь — вперед!

Выказав свою богатырскую силу, Дантон мог уже не опасаться, что кто-то встанет ему поперек дороги; в самом деле, все скопившиеся на мосту кареты и повозки мгновенно посторонились, и через пять минут он был уже возле своего опустевшего дома.

Выскочив из фиакра, он стремглав взлетел на третий этаж, но перед дверью остановился, дрожа.

Наконец он осмелился позвонить.

Из-за двери послышались шаркающие шаги.

— Это матушка, — прошептал Дантон.

Дверь отворилась — на пороге в самом деле стояла мать Дантона в траурном платье.

Дети, также в трауре, выбежали посмотреть, кто пришел.

— Сын мой, — прошептала старая женщина.

— Папа! — залепетали дети.

Однако Дантон, казалось, не замечал ни матери, ни детей; не говоря ни слова, он обошел всю квартиру, словно надеялся отыскать ту, которую потерял.

Заглянув в последнюю комнату и убедившись, что она пуста, он в отчаянии бросился в спальню, прижал к груди подушку, на которой его несчастная жена испустила последний вздох, и стал судорожно целовать ее, орошая слезами.

Старухе-матери показалось, что сердце ее сына немного смягчилось, и она подтолкнула к нему детей.

Он обнял их.

— Ах! — сказал он. — Как тяжко ей было вас покинуть. Затем он привлек к себе мать и поцеловал ее в увядшие щеки.

— А теперь, — попросил он, — оставьте меня одного.

— Как одного? — вскричала г-жа Дантон.

— Матушка, — сказал Дантон, — у дверей ждет экипаж, возьмите детей и поезжайте с ними к Камиллу; побудьте пока у него вместе с его женой, а самого Камилла пришлите ко мне, я должен как можно скорее поговорить с ним; дайте кучеру этот десятифранковый ассигнат, чтобы он по-прежнему оставался в моем распоряжении.

Десять минут спустя Камилл Демулен вбежал в квартиру Дантона и обнял его.

— Сообщи полицейскому комиссару нашего квартала, что ты должен отправиться вместе с ним на Монпарнасское кладбище, — сказал Дантон Демулену. — Там во временном склепе покоится тело моей жены; комиссар даст тебе разрешение погрузить гроб в экипаж; ты привезешь его сюда: я хочу еще раз увидеть ту, которую так сильно любил.

Камилл повиновался другу беспрекословно.

Он представился комиссару и назвал имя Дантона, которое внушило полицейскому такой страх, что он тотчас повиновался: сел в фиакр вместе с Камиллом Демуленом и отправился с ним на Монпарнасское кладбище, где приказал двум могильщикам извлечь гроб из временного склепа и погрузить в фиакр.

Услышав стук колес, Дантон спустился, а точнее, вихрем слетел вниз по лестнице. Подле экипажа его ждали Камилл и комиссар, жаждавший удостовериться, что в самом деле исполнял поручение Дантона.

Камилл хотел было позвать на помощь двух рассыльных, игравших в карты на уличной тумбе, однако Дантон остановил его, поблагодарил комиссара, взвалил гроб себе на плечи и сам поднял на третий этаж.

Войдя в квартиру, он поставил гроб на большой стол в спальне покойной жены, обернулся к Камиллу, поднявшемуся вслед за ним, и протянул ему руку.

— Я хочу остаться один! — сказал он.

— А если мне не хочется оставлять тебя одного?

— Повторяю: я хочу остаться один.

Дантон произнес эти слова с такой яростью, что Камилл понял: спорить бесполезно.

Он вышел.

Оставшись в одиночестве, Дантон вынул из кармана ключ, полученный от Жака Мере, и дважды повернул его в замке. Однако прежде чем поднять крышку гроба, он на мгновение замер.

Наконец он решился. Покойница была закутана в саван. Дантон раздвинул его складки.

А затем, если верить легенде, он обнял мертвое тело своими могучими руками, рывком вынул из гроба и, перенеся на постель, где несчастная испустила дух, попытался вдохнуть в нее жизнь мрачными и святотатственными ласками.