Онлайн чтение книги Таинственный доктор
XLIX. ЛОДОИСКА

Луве, столь неосторожно выдвинутый вперед друзьями-жирондистами, жил на улице Сент-Оноре, всего в нескольких шагах от Якобинского клуба. Смелость, с которой он выступил против популярнейшего из политиков, жильца столяра Дюпле, неподкупного Робеспьера, обрекала его стать жертвой народной ненависти, и он знал, что погибнет при первом же бунте. Поэтому он раньше других начал вести жизнь изгнанника. Даже идя в Конвент, он непременно вооружался кинжалом и двумя пистолетами. Ночевал он у друзей, а к себе домой пробирался тайком лишь для того, чтобы повидать преданную ему юную красавицу Лодоиску.

Возлюбленная Луве, которая постоянно была настороже, услышала, как мимо дома с воплями и патриотическими песнями повалила толпа, направлявшаяся в Якобинский клуб; среди других криков Лодоиска различила призыв: «Смерть жирондистам!»; хуже того, ей померещился даже крик: «Смерть Луве!»

Тотчас она выбежала на улицу, смешалась с толпой заговорщиков, проникла вместе с ними в зал и выслушала с начала до конца речь, призывавшую «истребить предателей, министров-обманщиков и депутатов-изменников».

Сомнений не оставалось; оратор призывал истребить возлюбленного Лодоиски и всю партию, одним из вождей которой он был.

Мы уже видели, как молодая женщина бросилась вон из зала, как встретила на пороге Дантона и, не ведая причины его прихода, испугалась еще сильнее.

Куда же она бежала?

Вначале она и сама этого толком не знала. Свидания с Луве у нее в этот день не предвиделось. Кого же посвятить в страшную тайну? Ролана? Ведь он душа Жиронды. Но разве суровая г-жа Ролан, вдохновительница своего супруга, согласится даже под страхом смерти принять в своем доме любовницу сочинителя «Фобласа»? Ни за что.

Быть может, пойти к Верньо? Но Верньо невозможно застать дома. Все, кто посвятил себя Революции, предчувствуя, что им отпущен очень короткий срок и пытаясь жить вдвое насыщеннее, отдавали все свободное время любви. Поэтому Лодоиска знала почти наверняка, что Верньо находится не у себя, а у мадемуазель Кандей, очаровательной актрисы, которая из эгоизма не отпустит никуда своего возлюбленного.

Пойти к Кервелагану? Но он, если вообще не уехал из Парижа, наверняка обсуждает важные вопросы с бретонскими федератами в предместье Сен-Марсо, хотя союз с бретонцами в тот самый час, когда в Бретани разгорается восстание, — чистое безумие, грозящее окончательно погубить жирондистов.

Остановившись на углу улицы Сухого Дерева, Лодоиска не знала, на что решиться: идти дальше вдоль Сены или перейти по Новому мосту на другой берег, как вдруг мимо прошел человек, принадлежавший, как ей показалось, к числу жирондистов.

Вид у незнакомца был спокойный и беззаботный, как у человека, не ожидающего опасности либо презирающего ее.

Молодая женщина бросилась к нему.

— Гражданин, — сказала она, — меня зовут Лодоиска, я возлюбленная Луве; мне кажется, что вы жирондист или, по крайней мере, друг Жиронды.

Незнакомец почтительно поклонился.

— Вы не ошибаетесь, сударыня, — сказал он, — не разделяя всех убеждений жирондистов, я, вероятно, разделю их судьбу. Заброшенный в Париж великой любовью и великой ненавистью, я занял в Конвенте место среди ваших друзей, надеясь, что смогу отомстить дворянам, причинившим мне жестокую обиду; я ошибся. Республика, по-видимому, так сильна, что сыны ее почитают возможным постоянно драться меж собой; я то и дело присутствую при распрях партий, слышу взаимные обвинения в слабости и измене. Во всяком случае, вы можете довериться мне, сударыня; меня зовут Жак Мере.

Лодоиска слышала об этом человеке как об ученом медике, преданном Республике и исполненном милосердия.

— Помогите мне, — сказала она, — спасите их и самого себя.

Жак Мере покачал головой.

— Я почти убежден, — сказал он, — что мы обречены. Что ж! Меня связывала с этим миром только моя любовь; без нее жизнь мне не дорога. Вы, сударыня, также живете одной лишь любовью, вы поймете меня. Впрочем, как бы там ни было, если я могу чем-либо помочь вам, я к вашим услугам.

— Но неужели вы не знаете, что происходит? — вскричала Лодоиска.

— Нет, отчего же! — возразил Жак. — Я знаю все; я только сейчас из Конвента.

— А я только сейчас из Якобинского клуба, — отвечала Лодоиска, — поэтому я знаю больше вас. Я знаю, что члены секции Четырех наций вместе с волонтерами, пировавшими на рынке, явились к якобинцам с дикими песнями и гневными криками и потребовали смерти жирондистов; этих смутьянов была там добрая тысяча. Да вот глядите, — добавила она, показав Жаку новую колонну простолюдинов, которые шли по улице Сент-Оноре, размахивая саблями и пиками, — вот они, палачи!

В самом деле, из толпы, шедшей мимо Лодоиски и Жака Мере, доносились злобные возгласы и угрозы.

— Пойдемте к Петиону, — сказал Жак Мере своей собеседнице, — все наши друзья уговорились собраться у него.

Петион жил на улице Монторгёй. Жак Мере и Лодоиска пересекли бурлящий, шумный рынок: торговки, уверенные, что причиною последнего рекрутского набора явились измены военного министра Бернонвиля, главнокомандующего Дюмурье и жирондистов, размахивали ножами и, не называя, впрочем, ничьих имен, требовали смерти предателей. Иные из них вооружились пиками и были готовы тотчас брать приступом Конвент.

— Ах, — прошептала Лодоиска, — как подумаешь, что подобные обвинения бросают тем людям, которые совершали революцию двадцатого июня, десятого августа и двадцать первого сентября, как подумаешь, что именно за этот народ наши мученики готовы принять смерть… Ведь это ужасно, правда?

Итак, Жак Мере и Лодоиска миновали рынок, где на залитых вином столах еще стояли недопитые стаканы, и приблизились к дому Петиона.

В самом деле, там, как и было уговорено, собрались все жирондисты.

Войдя в гостиную и увидев Луве, Лодоиска бросилась ему на шею с криком:

— Я нашла тебя и больше с тобой не расстанусь.

После этого она увлекла своего возлюбленного в дальний угол комнаты, предоставив Жаку Мере вводить жирондистов в курс дела. Тот сообщил своим друзьям все, что видел и слышал сам, опустив лишь свою беседу с Дантоном, а также все, о чем ему поведала Лодоиска.

Обсудив услышанное, большинство жирондистов пришло к выводу, что рисковать жизнью, отправляясь теперь в Конвент, бессмысленно, тем более что ночное заседание чревато куда большими опасностями, чем дневное, впрочем также весьма бурное.

Тут каждый стал соображать, где он может провести ночь. Верньо и Жак Мере заявили, что им ничто не мешает пойти в Конвент, а Петион, выслушав Лодоиску и Луве, исчисливших все беды, которыми может грозить ночь, проведенная дома, лично ему, отказался искать убежища на стороне; с невозмутимым видом подойдя к окну, он отворил его, высунул руку наружу и произнес: «Идет дождь; сегодня ничего не будет», — после чего, несмотря на все уговоры, твердо сказал, что будет ночевать дома.

Жак Мере, с одной стороны, менее известный, чем прочие жирондисты, но, с другой — пользовавшийся большей популярностью, ибо именно он привез в Париж известия о победах при Вальми и при Жемапе, предложил свою комнату Луве и Лодоиске; он никого у себя не принимал, не получал ни от кого писем и был почти уверен, что убийцы не знают его адреса.

Устроив любовников у себя, он направился прямо в Конвент, где застал Верньо, явившегося туда немного раньше.

Между тем колонна, которую встретили Лодоиска и Жак Мере, направилась, изрыгая угрозы и оскорбления по адресу жирондистов, в типографию Горсаса, главного редактора «Парижской хроники», того самого, который, как мы уже говорили, сообщил в своей газете, что Льеж не взят австрийцами, хотя в это самое время льежские изгнанники уже скитались по улицам Парижа, подогревая своим присутствием ненависть, которую питали парижане к жирондистам.

Смутьяны разорвали уже отпечатанные листы, разломали типографские станки, разбили наборные кассы и разграбили весь дом.

Что же до самого Горсаса, то он прошел неузнанным сквозь толпу, требовавшую его смерти; размахивая пистолетами, зажатыми в обеих руках, он кричал, подобно остальным: «Смерть Горсасу!» — и это спасло его.

У дверей, однако, толпилось столько народу, что Горсас испугался, как бы его не узнали рабочие из какой-нибудь соседней типографии; черным ходом он потихоньку вышел во двор, перепрыгнул через забор и, не теряя ни минуты, направился в секцию, членом которой состоял.

Секция решила подать жалобу в Конвент.

Тем временем смутьяны вздумали учинить такой же разгром у Фьеве, который, подобно Горсасу, также выпускал жирондистскую газету.

Сказано — сделано: типографию разграбили, разорили, сожгли.

Но и на этом головорезы не остановились. Они двинулись к Конвенту, чтобы потребовать смерти трехсот депутатов. В этом требовании нетрудно было различить голос Марата, всегда оперировавшего точными цифрами.

В результате случилось так, что в ту самую минуту, когда смутьяны вошли в Конвент через одну дверь, через другую вошли Горсас и члены его секции, желавшие бросить обвинение в лицо головорезам и мародерам. Горсас, по-прежнему вооруженный парой пистолетов, устремился на трибуну.

Пользуясь двойной неприкосновенностью — и как журналист, и как член Конвента, — он потребовал предать суду тех, кто разбил его типографские станки.

Смутьяны остолбенели: они хотели бросить обвинение жирондистам, а выходило, что их самих обвиняют в грабежах, кражах и убийствах.

Тут на трибуну поднялся депутат Барер.

Он обратился к бунтовщикам:

— Не знаю, зачем вы пришли сюда, чего собирались просить или требовать; я знаю лишь одно: сегодня ночью кто-то намеревается перебить многих депутатов. Граждане, — воскликнул Барер пылко и грозно, — запомните раз и навсегда: головы депутатов защищены куда прочнее, чем вы думаете; за каждым депутатом стоит выдвинувший его департамент Республики! А кто осмелится обезглавить департамент Франции? День, когда это преступление свершится, станет последним для Республики. Ступайте! Вы дурные граждане, — прибавил Барер, — никогда больше не приходите сюда с подобными намерениями.

Смутьяны посовещались. Затем один из их главарей выступил вперед, заверил Конвент в том, что его люди преданы Республике, и от имени всех своих товарищей попросил у представителей народа позволения пройти перед ними с криком «Да здравствует нация!»

Эта милость была им дарована.

Когда головорезы проходили мимо скамей, отведенных Жиронде, где в тот вечер сидели только двое: Жак Мере и Верньо, — оба жирондиста поднялись и скрестили руки на груди в знак презрения.

В ту ночь, ночь с 10 на 11 марта, не имея больше ни денег, ни регулярной армии, ни резервов в тылу, ни единства внутри своих рядов, Конвент создал тот кровавый призрак, который вот уже почти сто лет приводит в ужас Европу и который так долго мешал потомкам постичь сущность Революции, — он создал террор!

Террор был создан, дабы карающий меч опустился на Париж, но Париж с помощью террора опустил на весь мир карающий топор.

Армия, деморализованная, побежденная не противником, а усталостью и собственными сомнениями, спасалась бегством; она отступала во Францию, она предавала Францию в руки противника!

Узрев по ту сторону границы призрак террора, армия остановилась и дала отпор врагу.

Эта армия была единственной, какая еще оставалась у Республики; ни в Лион, ни в Нант послать было некого.

Волонтеров едва-едва могло хватить на то, чтобы удержать в нашей власти ускользающую Бельгию.

Следовательно, волонтеров послали в Бельгию. В Лион отправили Колло д'Эрбуа, в Нант — Каррье.

Террор начался.