Онлайн чтение книги Тайны
Пятый листок

"Что за странное состояние, в котором я нахожусь вот уже несколько дней? Что случилось той ночью, когда я вдруг как будто бы отрешилась от самой себя, превратилась в сплошную нестерпимую боль, которая была в то же время страстной любовной тоской? Все мои мысли устремились к нему, моей печали, моей единственной надежде – но какая сила удерживает меня, чьи невидимые руки обхватили меня как будто в восторге страстного желания? И нет сил вырваться, как будто я только и могу существовать во власти этой силы. Она сжигает мне душу, как ярко пылающий огонь, но это пламя – чувства, желания, которых я не умею назвать! Апокатастос печален, опустил крылья и, когда он смотрит на меня, взгляд его полон сострадания и горя. А маг, наоборот, веселится, в радостном и бодром настроении, и мне в моей растерянности часто не удаётся держать его в надлежащих границах. Бедное сердце, оно разобьётся, если это состояние скоро не кончится. Здесь, в этих стенах, вдали от любимой родины…

Я плакала и сетовала вслух. Мария плакала вместе со мной, не зная, в чём моя мука, но тут Апокатастос вдруг встряхнул крыльями, чего давно уже не делал, и громко сказал: "Скоро! Терпение! Настало время для борьбы!" Казалось, он говорит с большим трудом. Потом он подлетел к шкафу, в котором, как я знала, маг держит герметически закупоренную капсулу, хранилище самой чудесной из его тайн. Апокатастос с силой ударил в замок шкафа, так что всё в нём задрожало, зазвенело, загудело. В это время вошёл маг и, увидев, чем занят попугай, как будто очень испугался. Апокатастос поднял такой пронзительный ужасный крик, какого я ещё никогда не слыхала, зашумел крыльями и бросился магу прямо в лицо. Маг, как обычно, зарылся в постель и с головой накрылся одеялом. Апокатастос сказал: "Ещё не время, но скоро, Теодорос". Нет, я не совсем одинока, Апокатастос – вот моя защита, Мария, милое дитя, очень испугалась и сказала, что всё это страшные вещи и ей боязно. Я напомнила ей о ночи Святого Иоанна, тогда она повеселела, уступила моим мольбам и осталась до позднего вечера. Я тоже успокоилась, мы пели, играли, шутили, смеялись. Даже игрушки из бумажника, цветок и лента, послужили нам для развлечения. Ах, радость была недолгой. Маг высунул голову и, только я хотела рассмеяться на его забавный вид ( он опять надел кружевной чепец), как вдруг вновь впала в то же ужасное состояние, маг неподвижно смотрел на меня своим ужасным взглядом, и мне казалось, что я даю кому-то пощёчины. Я ясно видела, что правой рукой непрерывно била по воздуху и ясно слышала звуки пощёчин. Ха, конечно, это подозрительность и злобность мага во всём виновата!

"Талисман сделает своё дело", – крикнул в этот момент Апокатастос. Во мне вновь проснулась радостная надежда. О, Теодорос!"

"Если происходит что-то несуразное, то, значит, вслед за тем случится какая-то ещё большая дикость. Теодор начал уже приходить в себя от боли и отчаяния, жизнерадостный ритмейстер фон Б. Добился не только того, что он отменил свои планы путешествия в Мекленбург и остался в Берлине, но даже заставил его несколько отступить от своей строгой диеты. Место салями занял хороший итальянский салат и отлично приготовленный бифштекс, вместо пива от Иости появилась рюмка хорошего портвейна или мадеры. Но так как аппетит не был сразу удовлетворён, то два часа спустя в ресторации Ягора ещё раз поели и выпили и нельзя сказать, чтобы умеренно. Единственное, что было одобрено ритмейстером, это ранние прогулки в Тиргартен, которые он, правда, собирался превратить в прогулки конные. Странное состояние барона ритмейстер объяснял глубокой ипохондрией и считал верховую езду лучшим средством против неё, как и вообще универсальным средством против всяких жалоб. Однако барон никак не хотел соглашаться ввиду недавно пережитой катастрофы, а также из-за предостережений Шнюспельпольда. Впрочем, о бароне с полным правом можно было утверждать, что небо не одарило его слишком сильным характером и что он, подобно слабому тростнику, должен был сгибаться перед бурей, чтобы не сломаться. Так случилось, что однажды, когда он как раз отобедал в ресторации Ягора в обществе ритмейстера фон Б. И тот велел привести двух оседланных лошадей, барон дал себя уговорить, сел на лошадь и отправился с ритмейстером в Шарлоттенбург. Всё шло спокойно, без всяких бед. Ритмейстер не уставал хвалить барона за изящную и ловкую еду, и тот был несказанно рад, что наконец оценили и это преимущество, которое дала ему природа и искусство. Друзья с удовольствием выпили прекрасного кофе у мадам Паули и снова сели на лошадей. Совершенно естественно было то, что ритмейстер пытался узнать, в чём собственно причина странных перемен в поведении Теодора, его странного образа жизни, и так же естественно то, что Теодор толком ничего не мог сказать об этом. Не мог и не смел. Он говорил только о том, что все беды и муки, которые ему приходится переносить (имея в виду, вероятно, пощёчины, полученные от невидимой руки), происходят от Натанаэля Симсона и его жадной, корыстной дочки. Ритмейстер, давно уже питавший отвращение к отцу и дочери, принялся с энергией поносить старого еврея, не зная точно, что собственно он сделал барону плохого; барон тоже всё больше распалялся, в конце концов готов был приписать барону решительно всё, что произошло с ним плохого, и решил отомстить страшной местью. Полный горечи и гнева барон приблизился к загородному дому Симсона. Друзья поскакали через владения Хофегера улицей загородных вилл.

В открытом вестибюле дома барон увидел стол, за ним сидели Натанаэль Симсон с дочерью и множество гостей, после роскошного обеда подали десерт. Уже стемнело, зажгли светильники. Тут барона осенила блестящая мысль. "Сделай мне, – сказал он тихо ритмейстеру, – сделай мне одолжение, поезжай не спеша вперёд, а я раз навсегда положу конец мерзким шуткам коварного еврея и его предприимчивой дочери." "Только без глупостей, дорогой брат, довольно позориться перед людьми!" – сказал ритмейстер предостерегающе и медленно двинулся вниз по улице, как и просил Теодор. Тогда барон тихо, очень тихо приблизился к ограде. Свисавшие ветви дерева закрывали его так, что никто в доме не мог его заметить. И он закричал, изо всех сил стараясь придать своему голосу гулкое, глубокое, призрачное и ужасное звучание: "Натанаэль Симсон, Натанаэль Симсон, ты жрёшь вместе с семейством? Яд в твою пищу, проклятый жид! Твой демон зовёт тебя!" Прокричав эти слова, барон хотел одним прыжком оказаться в кустах и скрыться, как дух. Но судьба сулила приключению иной исход. Лошадь вдруг заартачилась, встала на дыбы, и все старания барона заставить её сдвинуться с места оказались напрасными. Натанаэль Симсон уронил от испуга вилку и ножик, гости окаменели, один поднёс стакан ко рту и крепко держал его, забыв, что собирался пить, другой взял в рот кусок торта и забыл проглотить. Потом услышали топот копыт и ржанье лошади, тогда все вскочили с мест и бросились к ограде. "Ах, ах, так это вы, барон? Добрый вечер, господин барон! Не хотите ли сойти с лошади, прекрасный демон?" Все кричали, перебивая друг друга, и хохотали так, что свет такого не видал, в то время как барон в гневе и полном отчаянии напрасно старался спастись от вихря язвительных убийственных насмешек. Ритмейстер, услышавший шум, понял, что с другом случилось новое несчастье и тотчас вернулся назад. Увидав его, лошадь барона сразу же обошлась, как будто с неё спали колдовские чары, и понеслась с бароном к Лейпцигским воротам совсем не диким, а самым обычным галопом. Ритмейстер, не оставляя друга, скакал рядом с ним.

"О, лучше бы мне не родиться на свет, о, если бы не было этого дня!" воскликнул барон трагически, когда оба спешились около дома барона. "Чёрт, продолжал он, ударяя себя по лбу кулаком, – чёрт бы побрал верховую езду и всех лошадей вместе с ней. Самый страшный позор принесла она мне сегодня!" "Видишь, – заговорил ритмейстер спокойно и невозмутимо, – видишь, дорогой брат, вот ты опять пытаешься свалить на верховую езду и на благородное лошадиное племя то, в чём виноват лишь ты один. Если бы ты спросил меня заранее, может ли мой конь участвовать в демонических заговорах, я сказал бы – нет, и ничего бы не произошло". Страшное подозрение закралось в душу барона также и в отношении Шнюспельпольда, потому что к ужасу своему он заметил его среди гостей банкира.

"Господин барон!

Ваше поведение вчера у ограды моего загородного дома было отвратительно смешным. Никто не может обижаться, только Вас постигла беда и насмешки. Но и я, и моя дочь просим Вас в будущем не появляться в нашем доме. Я скоро возвращаюсь в город; если Вы, дорогой господин барон, опять хотите делать сделки с хорошими бумагами, прошу не пройти мимо моей конторы. Остаюсь преданнейшим и т. Д.

Берлин, такого-то…

Натанаэль Симсон

(за себя и дочь Амалию Симсон)".