Онлайн чтение книги Темное дело
Глава 6. Жизненный уклад и портреты роялистов в эпоху Консулата

Когда Марта с быстротою тени устремилась к мостику через ров, чтобы поскорее уведомить графиню о грозящей опасности, в гостиной шато-де-Сен-Синь царила мирная обстановка. Обитатели дома и помыслить не могли о том, что на них вот-вот обрушится гроза, и их очевидная беспечность вызвала бы сочувствие у любого, кто знал истинное положение вещей. В высоком камине, над которым висело трюмо, поверху украшенное фигурками танцующих пастушек в пышных платьях, пылало пламя, какое могут себе позволить только в домах, расположенных возле леса. Рядом с камином, в глубоком позолоченном квадратном кресле-бержер, обитом зеленым камчатным шелком, расположилась молодая графиня; поза ее свидетельствовала о крайнем утомлении. Она только в шесть вечера вернулась из окрестностей Бри, откуда, заблаговременно разведав местность, проводила четырех молодых людей в надежное место; им предстояло отправиться в Париж. Г-на и г-жу дʼОтсер она застала за ужином, который подходил к концу. Девушка так проголодалась, что села за стол, не переменив испачканной амазонки и полусапожек. И после трапезы не стала переодеваться, настолько сильна была ее усталость, – прилегла, откинув белокурую кудрявую головку на широкую спинку кресла и устроив ноги на скамеечку. Грязные пятна на платье и сапожках постепенно высыхали. Замшевые перчатки, бобровая шапочка, вуаль и хлыст так и остались лежать на столике с выгнутыми ножками, куда она их бросила. Время от времени девушка поглядывала то на настольные часы работы Буля, стоявшие на каминной полке между двумя подсвечниками в форме цветов (спят ли четверо заговорщиков или еще нет?), то на карточный столик тут же, у камина, за которым играли в бостон г-н дʼОтсер с супругой, кюре деревушки Сен-Синь и его сестра.

И хотя эта четверка никак не задействована в нашей драме, она вполне может послужить иллюстрацией внешнего облика и умонастроений определенного круга французской аристократии, пережившего сокрушительный 1793 год. Но на этой «картине», в гостиной шато-де-Сен-Синь, история покажется нам, что называется, в дезабилье.

Г-н дʼОтсер, которому на тот момент исполнилось пятьдесят два года, был высок, сухопар, подвижен и отличался отменным здоровьем; казалось бы, живое воплощение выдержки и силы, если бы не взгляд больших, фарфорово-синих глаз, свидетельствовавший о чрезвычайном простодушии. Непропорционально большой промежуток между носом и ртом и похожий на галошу подбородок придавали его физиономии покорный вид, прекрасно гармонировавший с характером, как, впрочем, и остальные черты его внешности. Седая шевелюра, примятая шляпой, которую он по целым дням не снимал, выглядела так, словно на затылке у него была надета ермолка. Морщинистый лоб (жизнь в деревне и постоянные тревоги не проходят бесследно) был лишен всякого выражения, зато прямой нос придавал лицу значительность. Признаком силы духа были разве что густые брови, сохранившие черный цвет, и насыщенный цвет лица. И признаки эти не лгали: несмотря на мягкий и покладистый характер, г-н дʼОтсер был убежденным католиком и монархистом, и его веру не могли поколебать никакие соображения. Он скорее позволил бы себя арестовать, чем стал бы стрелять в служащих муниципалитета, и, не противясь, взошел бы на эшафот. Эмигрировать ему помешали три тысячи ливров пожизненной ренты, его единственный доход. Поэтому он повиновался существующему правительству, не переставая при этом любить королевскую семью и желать ее восстановления в правах; и при этом ни за что не согласился бы скомпрометировать себя участием в заговоре ради все тех же Бурбонов. Д’Отсер принадлежал к той породе роялистов, которые постоянно помнят, что их избили и ограбили; с тех пор они жили молча, экономно, пестуя свои обиды и не тратя сил понапрасну, не способные ни на отречение, ни на жертвы; готовые в любой момент приветствовать восторжествовавшую королевскую власть; приверженцы религии и священников, преисполненные решимости вытерпеть все унижения и несчастья. Не собственное мнение вело их по жизни, а чистой воды упорство. Они ничего не желали предпринимать. Вот и г-н дʼОтсер, бездеятельный и при этом лояльный, по-крестьянски скупой, однако сохранивший великосветские манеры, пылкий в чаяниях и сдержанный в речах и поступках, из каждой мелочи извлекающий выгоду, не подумал бы протестовать, назначь его власти мэром деревушки Сен-Синь. Он был ярким представителем той части дворянства, на чьем челе рукой Всевышнего начертано было «тля»; они со смирением взирали на то, как проносится у них над головами и над их родовыми усадьбами революционная гроза, чтобы в 1830 году, после Реставрации, выпрямиться во весь рост, гордясь припрятанными состояниями и своей ненавязчивой преданностью, и вернуться в свои загородные усадьбы. Наряд его, эта выразительная оболочка характера, был под стать и своему владельцу, и эпохе. Г-н дʼОтсер носил черный широкий плащ с маленьким воротником, введенный в моду последним герцогом Орлеанским по прибытии из Англии; в революционные годы это одеяние стало чем-то средним между ужасными накидками, бывшими в ходу у простонародья, и элегантными рединготами аристократов. Его бархатный в игривую полоску жилет, фасоном похожий на те, что в свое время носили Робеспьер и Сен-Жюст, оставлял открытой верхнюю часть жабо в мелкую складку, покоившегося на рубашке. Д’Отсер по-прежнему носил кюлоты, но сшитые из плотного синего сукна, с потемневшими железными пуговицами. Чулки из шелка-сырца плотно облегали его мускулистые, как у любого хорошего ходока, ноги, обутые в грубые башмаки с черными суконными гетрами. Воротничок он тоже по привычке носил муслиновый, с тысячей складок, у шеи скрепленный золотой пряжкой. Этот почтенный дворянин слыхом не слыхивал о политической эклектике, когда подбирал свой наряд, сочетавший в себе элементы крестьянского, революционного и аристократического костюмов, – он невиннейшим образом повиновался обстоятельствам.

Г-же дʼОтсер было сорок. Треволнения состарили ее прежде времени; глядя на ее поблекшее лицо, можно было подумать, что она постоянно позирует для портрета, а кружевной чепец, украшенный атласным бантом, придавал ее облику еще бо́льшую торжественность. Она продолжала пудриться, хотя уже прикрывала шею белым платочком, а платье носила красно-бурого оттенка, с очень широкой юбкой, напоминавшее печальный предсмертный наряд королевы Марии-Антуанетты. У г-жи дʼОтсер был маленький узкий носик, заостренный подбородок, почти треугольное лицо и глаза, которые много плакали; однако она не забывала слегка подкрасить губы, и ее серые глаза казались благодаря этому ярче. Она нюхала табак, и действо это сопровождалось многочисленными предосторожностями, которыми в былые времена так злоупотребляли кокетки; каждая понюшка представляла собой ритуал, объяснявшийся весьма просто: у мадам были красивые руки.

В последние два года г-н Гуже, некогда состоявший в ордене минимитов, бывший наставник близнецов де Симёз и друг аббата дʼОтсера, из приязни ко всему семейству дʼОтсер и молодой графине согласился принять приход Сен-Синь. Сестра его, мадемуазель Гуже, имела семьсот франков годовой ренты. Она поселилась вместе с братом, присовокупив их к скромному доходу приходского священника, и теперь вела его дом. Ни церковь, ни прилегающее к ней жилище священника не были в свое время проданы, поскольку ценности не представляли. Аббат Гуже жил в паре шагов от шато: забор его садика в нескольких местах соприкасался с парковой оградой. Дважды в неделю аббат с сестрой ужинали в господском доме и каждый вечер приходили туда же, чтобы составить партию дʼОтсерам (Лоранс не умела играть в карты). У аббата Гуже, старика с белыми волосами и белым же, как у пожилой дамы, лицом, была любезная улыбка и мягкий, вкрадчивый голос. Его невыразительные, похожие на кукольные черты украшал высокий умный лоб и до чрезвычайности проницательный взгляд. Он был среднего роста и плотного телосложения и носил так называемый придворный французский костюм 1870–1880-х годов – удлиненный черный сюртук с жилетом и кюлоты. Пряжки и пуговицы на кюлотах и башмаках у него были серебряные, чулки – из черного шелка, на жилет ниспадали пышные брыжи, придавая ему торжественный вид и нисколько не умаляя достоинства. Этот аббат, которому при Реставрации суждено было стать епископом Труа, за свою жизнь научился разбираться в людях, а потому угадал в Лоранс сильную натуру и по достоинству ее оценил; с первой же встречи он отнесся к юной даме с уважительным почтением, благодаря чему ей было значительно легче добиться независимости и подчинить своим желаниям строгую мадам дʼОтсер и ее добрейшего супруга, которым по существующему порядку вещей должна была бы повиноваться. На протяжении последних шести месяцев аббат Гуже наблюдал за юной графиней с вниманием, коим вообще отличаются священники (а с ними в проницательности не сравнится никто!); ему и в голову не могло прийти, что, перебирая пальчиками расстегнутые петлицы брандебуров на своем платье, эта двадцатитрехлетняя девушка думает о свержении Бонапарта, однако было ясно, что замышляет она что-то серьезное.

Мадемуазель Гуже была из тех дам, чей портрет можно обрисовать одним словом – так, чтобы человек с самым скудным воображением понял, о чем идет речь: она была дылдой. Она знала, что некрасива, и первой смеялась над своей непривлекательностью, показывая длинные зубы, такие же желтоватые, как ее лицо и костистые руки. Добрая по натуре и веселая, она носила старомодные казакины и широкие юбки с множеством карманов, в которых хранила ключи, чепец с лентами и накладные кудельки. Мадемуазель Гуже еще в молодости казалась сорокалетней, зато, по ее же собственным словам, последние двадцать лет ей каким-то чудом удавалось на эти же сорок и выглядеть. Она благоговела перед аристократией, не теряя собственного достоинства, и воздавала особам знатного рода полагающиеся им почести и уважение.