Онлайн чтение книги Чёрный тюльпан The Black Tulip
V. ЛЮБИТЕЛЬ ТЮЛЬПАНОВ И ЕГО СОСЕД

В то время как гаагские горожане раздирали на части трупы Яна и Корнелия, в то время как Вильгельм Оранский, окончательно убедившийся в смерти двух своих противников, скакал по дороге в Лейден в сопровождении полковника ван Декена, которого он нашел слишком сострадательным, чтобы и в дальнейшем считать его достойным доверия, каким удостаивал до сих пор, — верный слуга Краке, понятия не имевший об ужасных событиях, свершившихся после его отъезда, тоже мчался на прекрасном коне по обсаженным деревьями дорогам, пока не выехал за пределы города и окрестных деревень.

Оказавшись вне опасности и не желая вызывать никаких подозрений, он оставил своего коня в конюшне и спокойно продолжал путь по реке, пересаживаясь с лодки в лодку и добравшись таким образом до Дордрехта. Лодки ловко проплывали по самым коротким извилистым рукавам реки, которые омывали своими влажными объятиями очаровательные островки, окаймленные ивами, тростниками и пестреющей цветами травой, где, лоснясь на солнце, беспечно пасся тучный скот.

Краке издали узнал Дордрехт, этот веселый город, расположенный у подножия холма со множеством мельниц на нем. Он увидел красивые красные с белыми полосами домики с кирпичными фундаментами, омываемыми водой. На их открытых балконах над рекой развевались шитые золотом шелковые ковры, дивные творения Индии и Китая, а около ковров свисали длинные лески — постоянная западня для прожорливых угрей, привлекаемых сюда кухонными отбросами, что ежедневно выкидывали из окон в воду.

Краке еще с лодки сквозь вертящиеся крылья многочисленных мельниц заметил на склоне холма бело-розовый дом — цель своего путешествия. Дом этот четко вырисовывался на темном фоне исполинских вязов, в то время как гребень крыши утопал в желтоватой листве тополей. Он был расположен так, что падавшие на него, словно в воронку, лучи солнца высушивали, согревали и даже обезвреживали туманы, которые, несмотря на густую ограду из листьев, каждое утро и каждый вечер заносились туда ветром с реки.

Высадившись среди обычной городской сутолоки, Краке немедленно отправился к этому дому. Необходимо описать его читателю, что мы сейчас и сделаем.

Это был белый, чистый, сверкающий дом, впрочем, еще более основательно вымытый и начищенный внутри, чем снаружи. И жил в нем счастливый смертный.

Этим счастливым смертным, rara avis[2]Редкая птица (лат.). , как говорит Ювенал, был доктор ван Барле, крестник Корнелия. Он жил там с самого детства, ибо это был дом его отца и его деда, славных купцов славного города Дордрехта.

Торгуя с Индией, г-н ван Барле-отец скопил от трехсот до четырехсот тысяч флоринов; после смерти своих добрых и горячо любимых родителей в 1668 году ван Барле-сын нашел эти деньги совершенно новенькими, хотя одни из них были отчеканены в 1640 году, другие — в 1610-м. А это говорило о том, что то были флорины ван Барле-отца и ван Барле-деда. Поспешим заметить, что четыреста тысяч флоринов были только наличными, так сказать, карманными деньгами героя этой истории Корнелиуса ван Барле, поскольку от своих владений в провинции он получал ежегодно еще около десяти тысяч флоринов.

Когда достойный гражданин, отец Корнелиуса, умирал через три месяца после похорон своей жены (она скончалась первой, словно для того, чтобы облегчить мужу путь к смерти, так же как она облегчала ему жизненный путь), он, обнимая в последний раз сына, сказал ему:

— Если ты хочешь жить настоящей жизнью, то ешь, пей и проживай деньги, ибо работать целые дни на деревянном стуле или в кожаном кресле, в лаборатории или в лавке — это не значит жить. Ты тоже умрешь, когда придет твой черед, и если тебе не посчастливится иметь сына, то наше имя угаснет и мои флорины будут очень удивлены, оказавшись в руках неизвестного хозяина, эти новенькие флорины, которых никто никогда не взвешивал, кроме меня, моего отца и чеканщика. А главное, не следуй примеру твоего крестного отца, Корнелия де Витта: он всецело ушел в политику, самую неблагодарную из профессий, и, безусловно, плохо кончит.

Затем достойный г-н ван Барле умер, оставив в полном отчаянии своего сына Корнелиуса, равнодушного к флоринам и очень любившего отца.

Итак, Корнелиус остался одиноким в большом доме.

Напрасно его крестный отец Корнелий предлагал ему общественные должности; напрасно он хотел соблазнить его славой, когда Корнелиус, чтобы пойти навстречу желанию крестного, отправился вместе с ван Рюйтером на военном корабле «Семь провинций», шедшем во главе ста тридцати девяти судов, с которыми знаменитый адмирал готовился в одиночку бросить вызов соединенным силам Англии и Франции. Когда ведомый лоцманом Леже, он приблизился на расстояние выстрела из мушкета к боевому судну «Принц», на котором находился брат английского короля герцог Йоркский; когда нападение его патрона ван Рюйтера было проведено энергично и умело и герцог Йоркский, чувствуя, что его корабль захватят, едва успел перейти на борт «Святого Михаила»; когда он увидел, как «Святой Михаил», разбитый и изрешеченный голландскими ядрами, вышел из строя; когда он увидел, как взорвался корабль «Граф Сандвич» и погибло в волнах и в огне четыреста матросов; когда он убедился, что в конце концов, после того как двадцать судов было разнесено в куски, три тысячи человек убито и пять тысяч ранено, исход боя все же остался нерешенным и каждая сторона приписывала победу себе, так что все надо было начинать сначала и лишь к списку морских сражений прибавилось новое название — сражение у Саутуолдской бухты; когда он понял, сколько времени теряет человек, закрывающий глаза и затыкающий уши, стремясь мыслить даже в те часы, в которые ему подобные палят друг в друга из пушек, — тогда-то Корнелиус распростился с ван Рюйтером, с главным инспектором плотин и со славой. Он облобызал колени великого пенсионария, к которому чувствовал глубокое уважение, и вернулся в свой дом в Дордрехте. Он вернулся, обогащенный правом на заслуженный отдых, своими двадцатью восемью годами, железным здоровьем, проницательным умом и убеждением более ценным, чем капитал в четыреста тысяч и доход в десять тысяч флоринов, — убеждением, что человек всегда получает от Неба слишком много, чтобы быть счастливым, но достаточно — чтобы не узнать счастья.

Поэтому, стремясь создать себе счастье по своему вкусу, Корнелиус стал изучать растения и насекомых. Он собрал и классифицировал всю флору островов, составил коллекцию насекомых всей провинции, написал о них трактат с собственноручными рисунками и, наконец, не зная, куда девать свое время, а главное — деньги, количество которых ужасающе увеличивалось, стал выбирать среди увлечений своей страны и своей эпохи одно из самых изысканных и самых дорогих увлечений.

Он полюбил тюльпаны.

Как известно, то была эпоха, когда фламандцы и португальцы, соревнуясь в этом роде садоводства, дошли буквально до обожествления тюльпана и сделали с этим привезенным с востока цветком то, чего никогда ни один натуралист не осмеливался сделать с человеческим родом из опасения вызвать ревность у самого Бога.

Вскоре от Дордрехта до Монса только и говорили о тюльпанах мингера ван Барле. Его гряды, оросительные канавы, его сушильни, его коллекции луковиц приходили осматривать так же, как когда-то знаменитые римские путешественники осматривали галереи и библиотеки Александрии.

Ван Барле начал с того, что истратил весь свой годовой доход на составление коллекции; затем, для улучшения ее, он впервые посягнул на новенькие флорины, и его труд увенчался блестящим успехом. Он вывел пять разных видов тюльпанов, дав им названия: «Жанна» — имя своей матери, «Барле» — фамилию своего отца, «Корнелий» — имя своего крестного отца; остальных названий мы не помним, но любители, без сомнения, найдут их в каталогах того времени.

В начале 1672 года Корнелий де Витт приехал в Дордрехт, чтобы провести три месяца в своем старом доме, ибо известно, что не только Корнелий родился в Дордрехте, но и вся семья де Виттов происходила из этого города.

Как раз в это время Корнелий стал блистать, по выражению Вильгельма Оранского, самой полной непопулярностью. Однако же для своих земляков, добродушных жителей Дордрехта, он еще не был преступником, заслуживающим виселицы, и хотя они и были не очень довольны его слишком стойкими республиканскими взглядами, но все же, гордясь его личными достоинствами, приветствовали его местным вином.

Поблагодарив сограждан, Корнелий пошел посмотреть родной дом и распорядился, чтобы там произвели кое-какой ремонт, прежде чем приедет г-жа де Витт, его жена, с детьми.

Затем он направился к дому своего крестника, вероятно единственного в Дордрехте человека, еще не знавшего о прибытии инспектора плотин в родной город.

Насколько Корнелий де Витт вызывал к себе повсюду ненависть, рассеивая зловредные семена, именуемые политическими страстями, настолько ван Барле приобрел всеобщую симпатию, совершенно отказавшись от политики и всецело занявшись разведением своих тюльпанов.

Ван Барле любили и работники его, и прислуга, и он даже не представлял себе, что на свете может существовать человек, который желал бы зла другому человеку.

И однако же, пусть это будет сказано к стыду человечества, Корнелиус ван Барле имел, не подозревая этого, врага, куда более злобного, более ожесточенного, более непримиримого, чем имели инспектор плотин и его брат среди оранжистов, крайне враждебно настроенных против этой удивительной братской дружбы, безоблачной при их жизни и только что перенесенной по ту сторону смерти силой их взаимной преданности.

Увлекшись тюльпанами, Корнелиус стал тратить на них и свои ежегодные доходы, и флорины отца.

В Дордрехте, дверь в дверь с ван Барле, жил некий горожанин по имени Исаак Бокстель, который, как только достиг вполне сознательного возраста, стал страдать тем же увлечением и приходил в восторженное состояние при одном только слове тюльбан (как утверждает французский флорист, то есть наиболее сведущий историк этого цветка, сингальское «тюльбан» было первым словом, служившим для обозначения того венца творения, что теперь называют «тюльпаном»).

Бокстель не имел счастья быть богатым, как ван Барле. С большими усилиями, с большим терпением и трудом разбил он при своем доме в Дордрехте сад для культивирования тюльпанов. Он возделал там, согласно всем необходимым предписаниям, землю и дал грядам ровно столько тепла и прохлады, сколько полагалось по правилам садоводства.

Исаак знал температуру своих парников до одной двадцатой градуса. Он изучил силу давления ветра и устроил такие приспособления, что ветер только слегка колебал стебли его цветов.

Его тюльпаны стали нравиться. Они были красивы и даже изысканны. Многие любители приходили посмотреть на них. Наконец Бокстель выпустил в мир Линнея и Турнефора новый вид тюльпанов, дав ему свое имя. Этот тюльпан получил широкое распространение: завоевал Францию, попал в Испанию и проник даже в Португалию. Король дон Альфонс VI, изгнанный из Лиссабона и поселившийся на острове Терсейра, где он развлекался, в отличие от занимавшегося поливкой гвоздик Великого Конде, разведением тюльпанов, посмотрел на «Бокстель» и сказал: «Неплохо».

Когда Корнелиус ван Барле после всех своих прежних занятий страстно увлекся тюльпанами, он несколько перестроил свой дом, расположенный, как мы уже говорили, рядом с домом Бокстеля. Он нарастил этаж на одном из зданий своей усадьбы, чем лишил сад Бокстеля тепла приблизительно на полградуса и соответственно на полградуса охладил его, не считая того, что отрезал доступ ветра в сад Бокстеля и этим нарушил все расчеты своего соседа.

В конце концов, с точки зрения Бокстеля, это было не столь существенно. Он считал ван Барле только художником, то есть своего рода безумцем, который пытается, искажая чудеса природы, воспроизвести их на полотне; если он пристроил над мастерской один этаж, чтобы иметь больше света, — это его право. Господин ван Барле был художником, так же как г-н Бокстель был цветоводом, разводящим тюльпаны. Первому нужно было солнце для его картин, и он отнял полградуса у тюльпанов г-на Бокстеля.

Закон был на стороне г-на ван Барле. Bene sit[3]Желаю удачи (лат.). .

К тому же Бокстель установил, что избыток солнечного света вредит тюльпанам и что этот цветок растет лучше и ярче окрашивается под мягкими лучами утреннего и вечернего солнца, чем под палящим полуденным зноем.

Итак, он был почти благодарен Корнелиусу ван Барле за бесплатную постройку заграждения от солнца.

Может быть, это было не совсем так; может быть, Бокстель говорил о своем соседе ван Барле не совсем то, что он о нем думал, ведь сильные души в тяжелые минуты жизни находят удивительную поддержку в философии.

Но, увы, что сталось с этим несчастным Бокстелем, когда он увидел, что окна заново выстроенного этажа украсились луковицами, их детками, тюльпанами в ящиках с землей, тюльпанами в горшках и, наконец, всем, что характеризует профессию маньяка, разводящего тюльпаны!

Там находились целые пачки этикеток, полки, ящики с отделениями и железные сетки, предназначенные для прикрытия этих ящиков, чтобы обеспечить постоянный доступ свежего воздуха к ним без риска, что туда проникнут мыши, жуки, долгоносики, а также полевые мыши и крысы — эти любители тюльпанов по две тысячи франков за луковицу.

Бокстель остолбенел при виде всего этого оснащения, но он не постигал еще размера своего несчастья. Ван Барле знали как любителя всего, что радует взгляд. Он до тонкости изучал природу для своих картин, законченных, как картины Герарда Доу, его учителя, и Мириса — его друга. Может быть, он собирался писать картину — комнату садовода, разводящего тюльпаны, для чего и собрал в своей новой мастерской все эти принадлежности?

Однако же, хотя Бокстель и убаюкивал себя этой обманчивой идеей, он все же сгорал от пожирающего его любопытства. Как только наступил вечер, он приставил к стене, разделявшей их владения, лестницу и стал разглядывать, что делается у соседа ван Барле. Он убедился, что громадная площадь земли, раньше усеянная различными растениями, была взрыта и разбита на грядки; земля смешана с речным илом — сочетание, самое благоприятное для тюльпанов, и все было окаймлено дерном, чтобы предупредить осыпание земли. Кроме того, Бокстель убедился, что грядки расположены так, чтобы они согревались восходящим и заходящим солнцем и оберегались от солнца полуденного; что запас воды достаточный, и она тут же под рукой; что весь участок обращен на юго-юго-запад, — словом, соблюдены все условия не только для успеха, но и для усовершенствования дела. Сомнений больше не было: ван Барле стал разводить тюльпаны.

Бокстель тут же представил себе, как этот ученый человек, с капиталом в четыреста тысяч флоринов и ежегодной рентой в десять тысяч, употребит все свои способности и все свои возможности на выращивание тюльпанов. Он предвидел в смутном, но близком будущем его успех и заранее почувствовал такие страдания, что его руки разжались, ноги ослабли, и он в отчаянии скатился с лестницы вниз.

Итак, значит, не для тюльпанов на картинах, а для настоящих тюльпанов ван Барле отнял у него полградуса тепла. Итак, ван Барле будет иметь превосходное солнечное освещение и, кроме того, обширную комнату для хранения луковиц и их деток, светлую, чистую, с хорошей вентиляцией, — роскошь, недоступную для Бокстеля, который был вынужден пожертвовать для этих целей своей собственной спальней и, чтобы испарения человеческого тела не вредили растениям, смирился с тем, что ему пришлось спать на чердаке.

Итак, дверь в дверь, стена в стену, у Бокстеля будет соперник, конкурент, быть может, победитель. Этот соперник не какой-нибудь маленький, не ведомый никому садовод, а крестник Корнелия де Витта, то есть человек известный.

Как видно, Бокстель был менее рассудителен, чем индийский царь Пор, который, потерпев поражение от Александра Македонского, утешался тем, что его победитель — великая знаменитость.

Действительно, что будет, если ван Барле выведет когда-нибудь новый вид тюльпана и назовет его «Яном де Виттом», а другой перед тем назовет «Корнелием»? Ведь тогда можно будет задохнуться от бешенства.

Таким образом, в своем завистливом предвидении Бокстель, пророк собственного несчастья, угадывал то, что могло произойти.

И вот, сделав это открытие, он провел самую ужасную ночь, какую только можно себе представить.