Онлайн чтение книги Невеста была в черном The Bride Wore Black
Часть вторая. Митчелл

Глава 1

Женщина

Мириэм — ее фамилию в отеле «Елена» давно позабыли — была низенькой сварливой женщиной с лицом будто выдубленным на солнце. Она дорожила тремя вещами, которым оставалась неукоснительно верна: британским подданством (приобретенным пассивным образом, благодаря тому, что родилась она на Ямайке), парой сережек, выкованных из золотых монет, и «системой» уборки комнат. На первые две никто никогда никаких поползновений не предпринимал, а несколько робких попыток поломать ее «систему» закончились позорным провалом.

Номерная последовательность комнат не играла тут никакой роли. Как и их расположение в мрачных коридорах со скрипучими половицами. По сути, тут попахивало некоей мистической алгеброй, доступной лишь глубочайшей работе ума Мириэм. Никто не смел оспорить ее систему — по крайней мере, безнаказанно, — не вызвав долгой злобной тирады, которая — во всяком случае, такое уж создавалось впечатление — потом часами звучала в бесконечных лабиринтах коридоров, еще долго после того, как вызвавшая ее «причина» незаметно ускользала прочь, разбитая в пух и прах.

— Четырнадцатый пойдет за семнадцатым. Придется ему подождать, пока не закончу убирать семнадцатый. Сроду еще не убирала четырнадцатый первым.

Причем подобное предпочтение не имело ничего общего с чаевыми и подарками, которых, собственно говоря, в «Елене» почти не существовало. Привычка — вот, вероятно, самое простое объяснение, почему Мириэм поступала именно так, а не иначе.

Наконец, в урочный час маховик непостижимой «системы» качнулся к девятнадцатому номеру. Мириэм прошагала по шатким, полусгнившим половицам в самый конец коридора, держа цинковое ведерко в одной руке, длинную швабру, за которой тянулись клочья свалявшегося мусора, — в другой.

Остановившись перед дверью девятнадцатого, Мириэм перевернула ключ и дважды постучала им в деревянную панель. Простая формальность: застань она постояльца в номере, то пришла бы в не меньшую ярость, чем при посягательстве на ее «систему». «Девятнадцатый» никогда еще не бывал в комнате в этот час. «Девятнадцатый» просто не имел права там сейчас находиться.

Не объяснялся этот стук и строгим соблюдением заведенного в отеле распорядка. Это было чисто непроизвольное действие. Без него Мириэм войти в комнату уже просто не могла. Возвращаясь в конце рабочего дня домой, в свою меблирашку, она неизменно соблюдала тот же ритуал — стучала, будто молоточком, в филенку, — прежде чем всунуть ключ в замочную скважину собственной двери.

По-хозяйски распахнув дверь, уборщица прошла в совершенно не располагающую к себе комнатушку. Узор на ковре давно канул в небытие, на полу распласталось некое подобие серо-зеленой медузы. За окном взгляд сразу же упирался в побеленную кирпичную стену. Луч солнца пробивался сквозь оконное стекло под таким немыслимым углом, что казалось, вот-вот переломит свой хрупкий хребет. Без него комната выглядела лучше — в ней сохранялась хотя бы иллюзия чистоты, сейчас же вся она так и бурлила взвешенными частицами пыли.

Стену над кроватью заполонил сонм девичьих фотографий разнообразнейших размеров, все — наклеенные на картон, в рамках и под стеклом. Мириэм даже не соизволила поднять на них глаза. Та, с которой «девятнадцатый» ходил теперь, на стену ни в жизнь не попадет, полагала Мириэм. Самой-то сфотографироваться накладно, а у него и подавно денег нет, чтобы фотографию наклеили на картон и поместили под стекло в рамочку. Да и все равно на этой стене места почти и не осталось. А повесить на другую стену новые фотографии — он уже больно стар. Короче, с этим покончено, и точка.

Заправив постель, отчего пылинки закружились в солнечном свете как сумасшедшие, Мириэм прикрыла дверь комнаты, но не плотно. Ничего вороватого в том, как она это сделала, не было: в ней скорее взыграло чувство неповиновения, да так остро, что она даже выразила это вслух:

— И ведь все время прячет, всю дорогу. Кого он, право, подозревает? Больно кому это надо!

Отерев губы тыльной стороной ладони, то ли просушив их, то ли увлажив, она открыла дверь небольшой кладовки, наклонилась, порылась в куче засаленных сорочек в углу и извлекла из-под них бутылку джина — будто кролика вытащила из норы.

При виде бутылки она выразила не удовлетворение, а возмущение:

— Нет, право, кто, он думает, зайдет сюда, кроме меня? Знает ведь, что никто, кроме меня, сюда не заходит! Нет, это ж надо, так подозревать людей!

Она подняла бутылку, приложилась к горлышку, снова опустила ее. Выйдя с ней, подошла к умывальнику, открыла холодную воду. С проворством, свидетельствующим о долгой практике, Мириэм подставила горлышко открытой бутылки под струю и тут же его отдернула — подержав как раз достаточно, чтобы восстановить содержимое бутылки до прежнего уровня, не больше. Это было не так трудно, как казалось. На двух из четырех углов отчетливо проступали подозрительные карандашные пометки. Небольшое несоответствие она тут же исправила, снова приложившись к бутылке. К этому времени уборщица дышала уже тяжелее, возмущалась громче.

— Старый скряга! Жалкий скупердяй! — сердито проговорила она, придав голосу антильскую страстность и звякнув золотыми серьгами-монетами. — Чего не терплю, так это недоверия ко мне.

Она вернула бутылку на место, закрыла кладовку, распахнула на прежнюю ширину дверь комнаты и приступила к дальнейшему исполнению своих обязанностей, заключавшихся в тыканье шваброй-бродягой в разные места у основания стен — так человек, стоящий на камне посреди потока, накалывает на острогу лосося.

Занятая именно этим несколько озадачивающим маневром, Мириэм вдруг осознала, что за нею наблюдают. Повернула голову и увидела леди, заглядывавшую в комнату из коридора. Мириэм с одного взгляда поняла, что та не живет у них в отеле, и сразу же зауважала незнакомку. Ее наплевательское отношение и грубость к тем, кто жил в нем, могло сравниться только с ее приветливостью и почтением к тем, кто в нем не жил.

— Да, мэм? — сердечно поинтересовалась она. — Вы ищете мист' Митчелла?

Леди оказалась весьма дружелюбной и вежливой.

— Нет. — Она улыбнулась. — Я заскочила проведать одну свою подругу и не застала ее. Возвращалась к лифту и, боюсь, сбилась с пути…

Мириэм оперлась на ручку швабры, как отдыхающий венецианский гондольер на весло, надеясь, что леди так сразу не уйдет.

И та действительно не ушла. Даже сделала незаметный шаг поближе, но все еще оставалась далеко от порога. Она производила впечатление человека, который жутко заинтересовался Мириэм и их предстоящей беседой.

Мириэм, купаясь в лучах зеленовато-желтого солнца, явно довольная собой, только что не извивалась в экстазе вокруг швабры.

— Вы знаете, — доверительно произнесла леди с очаровательной интимностью манер, возможной между женщинами, — я всегда считала, что можно очень много узнать о человеке, просто заглянув в комнату, в которой он живет.

— Что да, то да, тут вы попали в самую точку, — горячо согласилась Мириэм.

— Взять хотя бы вот эту — раз уж вы все равно здесь убираете, а мне случилось проходить мимо. Так вот, я ничегошеньки не знаю о живущем здесь человеке…

— Мист' Митчелле? — подсказала Мириэм, уже совершенно очарованная. Подбородок ее опустился на круглый набалдашник ручки швабры.

Леди сделала небрежный жест рукой:

— Митчелл, или какая там у него фамилия, — я его не знаю и никогда не видела. Но позвольте только сказать вам, о чем говорит мне его комната, а если я ошибусь, вы меня поправите.

Мириэм смущенно поежилась в предвкушении грядущего восхищения.

— Валяйте, — подбодрила она леди.

Это было так восхитительно — словно гадалка читает по твоей руке, причем бесплатно.

— Он не слишком аккуратен. Вон галстук, накрученный на светильник…

— Он лодырь, — сварливо подтвердила Мириэм.

— Не слишком богат. Но об этом, разумеется, свидетельствует уже сама гостиница — слишком дешевая…

— Восемь лет подряд он опаздывает с квартплатой на полтора месяца! — разгласила мрачную тайну Мириэм.

Леди помолчала — не как человек, который хочет смошенничать, но как человек, который взвешивает свои слова, прежде чем взять на себя какие-то обязательства.

— Он не работает, — заключила она наконец. — Вон у умывальника утренняя газета. Он, очевидно, встает около полудня и немного читает, прежде чем уйти на весь день…

Мириэм кивнула, зачарованная, не в состоянии оторвать глаз от этого образчика рассудительности и грации. Выхвати сейчас кто-нибудь из-под нее швабру, она даже не заметила бы этого и так, наверное, и осталась бы стоять в согбенном положении.

— А уж ленив-то, ленив, правда ваша. Живет вроде как на пенсию, получает каждый месяц, а за что, даже не знаю. — Мириэм почтительно покачала головой. — Здорово, в самую точку!

— Он одинок, друзей у него немного. — Взгляд женщины скользнул вверх по стене. — Все эти фотографии вон там — они ведь признак одиночества, а не того, что он душа общества. Будь у него много друзей, когда бы ему было возиться с фотографиями.

Мириэм сроду не думала об этом в подобном свете. По сути, если эти фотографии вообще что-то для нее и значили — а она уже давно потеряла к ним всякий интерес, — так лишь как свидетельство некоей низости их владельца, его тайных пороков. Еще в самом начале их знакомства, уже очень давно, Мириэм даже пару раз выразила по этому поводу свое мнение вслух. И звучало оно так: «Старый грязный козел!»

— Даже, — продолжала меж тем леди, — если он и впрямь знал всех этих девушек близко — чего, вероятно, не было, — то это были кратковременные и не столь уж частые знакомства. Вон у той — буфы в волосах за ушами — они вошли в моду сразу же после войны, а вот такая короткая стрижка «под мальчика» — в начале двадцатых, распущенные волосы до плеч были популярны несколько лет назад.

Мириэм повернула голову и посмотрела на стену у себя за спиной: закругленный набалдашник швабры оказался теперь под одним ее ухом. Она даже почесала им себе голову, не изменив положения тела, лишь покачивая швабру взад и вперед.

— Он так и не нашел девушки, которую ищет: если бы нашел, фотографий здесь бы не было. Если бы нашел, их бы не было ни одной. Но они… — Женщина в задумчивости постучала себя пальчиком по нижним зубам. — Если все эти портреты соединить в один общий, то можно увидеть, что же он ищет.

— Во дает! — подивилась Мириэм, которая, очевидно, понятия не имела, что «девятнадцатый» вообще что-то ищет. А если и ищет, то уж нечто такое, о чем нельзя говорить в приличном обществе.

— Он ищет чудо. Иллюзию. Тип девушки, которой на этом свете просто не сыскать. Который просто не существует вне пределов его воображения. Не увязшее корнями в грешной земле создание, а нечто парящее над мелочными мирскими буднями, не в силах найти с ними точек соприкосновения. Одалиску. Мату Хари.

— Кого-кого? — настороженно переспросила Мириэм, резко повернув голову.

— Да вы только посмотрите на них. Ни одна не выглядит так, какая она на самом деле — или, скорее, какой была. Закутавшиеся в тюль, в ореоле фотографической дымки, они либо поглядывают поверх кружевного веера, либо кокетничают с отражением камеры в зеркале, либо покусывают лепестки розы… — Она улыбнулась какой-то сочувственной улыбкой. — Человек и его мечты.

— Навряд ли у него когда-нибудь появится такая, о какой он мечтает, — предположила Мириэм.

— Как знать. — Леди в дверях улыбнулась. — Как знать.

Затем она почтительно обратилась к Мириэм, очаровательно повернув головку:

— Скажите честно, я ведь много угадала верно и не очень-то ошиблась?

— Истинная правда, всю дорогу, — решительно поддержала ее Мириэм.

— Вот видите? Это я и имела в виду. Как много может рассказать комната о человеке, живущем в ней.

— Ну а как же! Так оно и есть!

— Ну, не буду вас больше отрывать от работы.

Она по-приятельски помахала Мириэм ручкой, тепло улыбнулась на прощанье и ушла.

Дверной проем опустел. Мириэм с сожалением вздохнула. Прислонив швабру к стене, подошла к двери, постояла, глядя, как девушка сворачивает за угол. Опустел и коридор.

Мириэм снова вздохнула — безутешней прежнего. До чего ж приятная беседа! Какая жалость, что закончилась она так быстро! Ну хотя б еще чуток! Чтоб хватило, скажем, пока Мириэм не уберет еще в одном номере.

Невидимая за поворотом, легонько защелкнулась дверь лифта, и леди ушла — теперь уже навсегда. Мириэм неохотно вернулась в комнату доделывать работу.

— До чего ж славная женщина, — задумчиво пробормотала она. — Да только больше сюда не придет никогда, об заклад бьюсь, и точка.

Глава 2

Митчелл

Митчелл вошел в обшарпанный вестибюль отеля в свое обычное время, под мышкой — сложенная газета. Остановился у конторки — посмотреть, нет ли какой почты для него. Дежурный окинул постояльца тем особым взглядом, который приберегается для того, кто хронически опаздывает с внесением квартплаты на полтора месяца. Митчеллу пришло три письма.

Первое оказалось запиской от Мейбелл, его подружки-блондинки из ресторана. Второе попало к нему по ошибке — ему полагалось лежать в верхней ячейке. Третье было либо рекламным проспектом, либо счетом — он сразу же понял это, едва взглянув на конверт. Адрес напечатан на машинке, обратного нет вообще. Потому-то Митчелл и не вскрыл его сразу. Счета и рекламные проспекты он за километр чуял.

Митчелл поднялся к себе, закрыл дверь и рассеянно оглядел комнату. Здесь он прожил двенадцать лет. За это время комната приобрела отпечатки некоторых сторон его личности. На стенах — множество фотографий девушек. Ни дать ни взять галерея. И не то чтобы он записной повеса, нет — он просто романтик. Все ищет свой идеал. Ему грезилось: она — ослепительно красивая, загадочная. Маски и веера, тайные свидания и… все такое прочее. А пока… ему перепадали лишь официантки от Чайлдса да продавщицы от Хирна. А ведь скоро искать ее вообще уже будет поздно. Скоро это уже не будет иметь никакого значения.

Он снял пиджак, конверт третьего письма белым углом торчал из бокового кармана. Выудил бутылку джина из-под грязных сорочек на полу в дальнем углу чуланчика (уж там-то до нее не добраться уборщице). Он позволял себе выпивать каждый вечер всего на два пальца, распределяя бутылку так, чтобы джина хватало на две недели. Он плеснул спиртное в глотку одним махом, даже не прикоснувшись губами к мерному стаканчику.

Вот и опять вечер, и уже ничего удивительного, ничего волшебного не произойдет. Сплошь и рядом — дешевка. Дешевая комнатушка в дешевом отеле, дешевый мужчина без пиджака, дешевый джин, дешевые ахи-охи. Пожалуй, лучше уж сразу позвонить Мейбелл, да и дело с концом. Знал ведь, что все равно позвонит. Тут уж не до жиру: либо Мейбелл, либо вообще ничего. Он знал, что именно она подумает, что именно скажет, во что вырядится. Пиво и ливерная колбаса.

Он снял телефонную трубку и назвал номер меблированных комнат, где жила Мейбелл. После этого всегда приходилось ждать, пока квартирная хозяйка громко кричала, чтобы Мейбелл спустилась из своей комнатушки. Он проделывал это столь часто, что уже знал, сколько именно придется ждать. Положив трубку у аппарата, он направился к пиджаку за сигаретой. Третий конверт, белевший в боковом кармане, попался ему на глаза. Митчелл вытащил его и вскрыл.

Из конверта выпал малиновый билетик. Больше там ничего не оказалось. «Театр „Элджин“. Ложа А-1. Действителен только во вторник вечером». То есть сегодня вечером. В уголке стояла цена: три с половиной доллара. Билет не мог быть действительным , наверняка какая-то подделка. Он и так и сяк повертел билет, но никакой уловки не обнаружил: о том, что надо вносить дополнительную плату, нигде не указывалось. Билет подлинный. Кто же его прислал?

Из телефонной трубки донеслись шипящие металлические звуки. Он вернулся к аппарату.

— Сейчас спустится, — пробурчала квартирная хозяйка на фоне тяжелых шагов: Мейбелл всегда спускалась в расстегнутых хлюпающих туфлях.

— Простите, — твердо сказал он, — я ошибся номером, — и положил трубку.

Митчелл принялся собираться. Когда он уже приглаживал волосы, вновь ожил телефон. Звонила Мейбелл:

— Митч, это ты только что звонил мне?

— Нет, — без зазрения совести солгал он.

— Ну, сегодня мы встречаемся?

— Да нет, — притворно заныл он, — по-моему, я заболел гриппом.

— Так, может, заскочить и составить тебе компанию?

— Нет-нет, ни в коем случае, — поспешно отрезал он. — Еще заразишься от меня, и прощай недельный заработок. — Он положил трубку, прежде чем она принялась изводить его другими ненужными милостями.

Когда он добрался до «Элджина» и предъявил билет, то был почти уверен, что билетер прогонит его. Но тот не только принял билет, а пропустил его даже с неким подобострастием, место ведь было в ложе.

Выходит, билет и впрямь действителен , в этом уже нет никакого сомнения. Но кто же его прислал? Окажется ли этот человек в ложе, когда он туда поднимется? А вдруг их там несколько, как же узнать, кто именно?

Однако в ложе, когда капельдинер провел его туда, Митчелл, к своему тайному разочарованию, вообще никого не обнаружил. В каждой ложе размещалось по четыре кресла, отгороженных друг от друга и от балкона сзади невысокими перегородками. В этой же ложе, центральной, сохранялась еще большая интимность, нежели в любом другом месте зала или даже в других открытых ложах.

Как-то странно было сидеть одному, когда рядом — три свободных кресла, и он то и дело поглядывал, не идет ли кто еще. Он даже был готов к тому, что капельдинер похлопает его по плечу и скажет, что произошла ошибка, кто-то еще предъявляет претензии на его билет и место придется освободить. Однако ничего подобного не случилось. Все другие ложи постепенно заполнялись. Только в эту, самую шикарную, никто не приходил. Огни погасли, и зал погрузился в голубые сумерки, зазвучала увертюра, а три пустых кресла так и остались невостребованными, будто их закупили заранее — с тем чтобы никто не занимал.

Представление началось, и по мере того как его волшебный мир разворачивался перед Митчеллом, тот, отдавшись чарующей силе музыки, стал понемногу забывать о странных обстоятельствах, благодаря которым оказался здесь. И вдруг — в какой именно момент первого акта она появилась, он не знал — он почувствовал, что рядом с ним кто-то сидит. О ее появлении не предупредил ни луч фонарика капельдинера, ни шуршание одежды. А может, он, увлекшись зрелищем, просто ничего этого не заметил.

Два кресла как раз за ними так никто и не занял… И представления он больше не увидел, лишь первую половину первого акта. После появления этой леди он не мог оторвать от нее взгляда. Красивая, Господи, до чего же красивая! Рыжеволосая, а лицо — будто камея. На плечи накинута темная бархатная пелерина, чуть более светлая изнутри; казалось, незнакомка восстает из мягких волн складок, точно… точно нимфа из морской раковины!

Он бы ни за что не осмелился заговорить с ней, но она сама вдруг повернулась к нему, держа у губ сигарету, будто не решаясь прикурить.

— Вы не возражаете? — спросила она с едва заметным иностранным акцентом. — Я полагаю, в этих ложах разрешается курить?

Так завязалось их знакомство.

Он все приготовил загодя. Но все же никак не мог поверить, что она не шутит и действительно придет в гости, сюда. Причем это предложила она сама, он и мечтать бы не посмел… Он объяснил ей, как подняться к нему в комнату, не через вестибюль внизу, где всегда полно любопытных, а по служебной лестнице в задней части дома — лестнице, о которой знали лишь старожилы вроде него. Тем не менее она сумела внушить ему, тактично и искусно, что это вовсе не интрижка. Разумеется, нет! Как можно заводить интрижку со своим идеалом? Идеалу можно лишь поклоняться.

Он сделал шаг назад, в десятый, наверное, раз оглядывая комнату. От всех этих девичьих фотографий, которые он снял, на стене остались пожелтевшие пятна — сколько же они там провисели? Зачем ему нужны все эти притворщицы теперь, когда наконец найдено настоящее? Он раздобыл высокую ширму и отгородил ею кровать. Больше ничего особенного с комнатой не сделаешь: как была обшарпанной клетушкой за восемь долларов в неделю, так и осталась.

Он нервно потер руки. В который раз бросил взгляд в зеркало: как смотрится новый галстук.

Зазвонил телефон, и, опрометью бросившись к нему, он чуть не споткнулся. Неужели не придет? Неужто передумала? И тут же разочарованно обмяк, досадливо поморщившись. Оказалось, это всего лишь Мейбелл.

— Как твой грипп-то? Я весь день о тебе тревожилась, Митч. Слышь, я прихватила в ресторане куриного бульончику, который идет у нас с комплексным спецобедом за доллар. Принесу его тебе. Когда человек слег, лучше ничего не сыскать…

Он чуть не затрясся от злости. Боже, ну почему именно сегодня! Из всех-то вечеров!

— Я думал, — неприветливо пробурчал он, — в среду ты в вечерней смене.

— Да я тут с одной поменялась. Сбегаю, думаю, к моему дорогулечке, покормлю его.

— Нет, как-нибудь в другой раз, сегодня я тебя принять не могу.

Она с готовностью зашмыгала носом:

— Ну что ж! Ты еще об этом пожалеешь!

Он равнодушно положил трубку, и тут раздался легкий деликатный стук в дверь. Такой долгожданный.

Он распахнул дверь. Вошла она… Романтика. Именно так, грезилось ему в течение многих лет, она и явится когда-нибудь. И та же самая знакомая бархатная пелерина, в которой она была в театре.

Что сказать, как повести себя? Никогда прежде ему еще не приходилось оставаться наедине с Идеалом.

— Вы… отыскали эту лестницу? Я… Может, мне следовало бы спуститься и встретить вас на углу?

Митчелл включил радио, но передавали спортивные новости, поэтому он тут же его выключил.

Из-под складок пелерины она извлекла бутылку. Причем сумела сделать это так, что само это деяние, которое показалось бы невыразимо дешевым и пошлым, соверши его кто-нибудь вроде Мейбелл, предстало сейчас в интригующем милом свете.

— Это для нас, — улыбнулась она. — Арак.[2]Арак — крепкий спиртной напиток (род водки), изготовляемый в Южной Азии из риса или сока пальмы. Пусть это будет моим вкладом в этот вечер.

Фольга на бутылке очень плотно обвивала горлышко, а пробку ему пришлось вытаскивать штопором.

Напиток оказался терпко-крепким, но помогал смотреть на мир будто сквозь розовые очки, да и беседовать стало гораздо легче, можно говорить все, что приходило в голову.

— Вы именно такая… Такая… какой мне всегда представлялись. Выходит, вы — чуть ли не плод моего воображения.

— По-настоящему умная женщина, подобно хамелеону, меняет окраску в соответствии с идеальным представлением о ней мужчины. Ее задача в том и состоит, чтобы определить, каков этот идеал. Те фотографии на стенах, они ведь совершенно четко говорили о том, чего именно вы искали в женщинах…

Уставившись на нее во все глаза, он чуть не выронил свой стакан:

— Откуда… откуда вы узнали, что на стене висели фотографии? Вы что, уже бывали в этой комнате?

Она пригубила напиток, слегка откашлялась.

— Нет, — сказала она. — Но ведь, судя по пятнам, легко понять, что там висели фотографии. А любой, кто делает это, — романтик и идеализирует женщин.

— О-о, — понимающе протянул он и снова поднял стакан. Его восприятие уже несколько притупилось. Он был слишком счастлив, чтобы придираться. — Странно…

— Что именно?

— Уже одним своим присутствием вы превращаете эту жалкую, убогую комнату в нечто… пленительное… волшебное… Благодаря вам я кажусь себе на двадцать лет моложе и чувствую… как я, бывало, себя чувствовал, когда на побывке прогуливался в стальном солдатском шлеме по бульварам и был уверен, что за любым углом найду…

— Что?

— Не знаю… ну, что-то удивительное. Хотя я ничего и не находил, это не имело значения, потому что впереди меня всегда ждал новый поворот. Само чувство — вот что было важно. Даже собственные шаги были исполнены музыки. Мне всегда хотелось вернуть это ощущение… но с тех пор так ни разу и не удалось испытать его… Это, должно быть, магия.

— Черная или белая?

Он рассеянно улыбнулся. Намека он, очевидно, не понял.

— Ну, мне пора. — Она встала, подошла к комоду. — Выпьем еще, на прощанье. По-моему, тут как раз осталось на один тост.

Она подняла бутылку и посмотрела на свет. Затем наполнила оба стакана и оставила их на минутку на крышке комода, которая служила подсобным столом, на приличном расстоянии друг от друга.

— Надо привести себя в порядок — прежде чем вы посмотрите на меня в последний раз. — Она улыбнулась, глянув через плечо.

В руке у нее щелкнула, открывшись, миниатюрная металлическая пудреница. Гостья наклонилась над крышкой комода к зеркалу. Сделала несколько торопливых движений, которые скорее свидетельствовали о намерении, нежели о действии, поскольку лица пудра не достигала. Получалось, что она пудрит воздух.

А он сидел, улыбаясь ей в блаженной доброжелательности.

Нос ее ничуть не стал белее — но ведь, вероятно, в том-то и состоит искусство его напудривания, чтобы не было заметно. Два-три белых зернышка упали на крышку комода темного дерева. Она наклонилась к ним — воплощенная аккуратность — и сдула их в небытие.

Затем подхватила стаканы и вернулась к нему.

Митчелл глядел на нее чуть ли не с собачьей преданностью:

— Не могу поверить… это действительно происходит, происходит со мной. Вы — действительно здесь. Вот так склоняетесь надо мной, протягивая мне стакан. Ваше дыхание горит у меня на виске. А воздух наполнен какой-то свежестью, будто в комнате благоухает один-единственный, но очень душистый цветок…

Говоря это, он поставил стакан на стол, она тоже, как будто все было предусмотрено и расписано заранее.

— Когда вы исчезнете за дверью… я пойму: ничего этого не было. Вы… вы будете сниться мне всю ночь, а утром я уже не буду знать, что же было явью, а что — сном. Да я и сейчас уже не знаю.

— Выпейте. — Когда он потянулся за стаканом, она бросила с неожиданной резкостью: — Нет, ваш вон тот. Вы что, забываетесь?

— За что?

— За грядущий сон. Пусть он будет долгим и приятным.

Митчелл взял стакан:

— За грядущий сон.

Женщина смотрела, как он глотнул и поставил недопитый стакан.

— Это не первая наша встреча, — задумчиво заметила она.

— Да, вчера вечером, в театре…

— Нет, не только там. Однажды вы меня уже видели. На ступеньках церкви. Вы не помните?

— На ступеньках церкви?! — Голова у него по-идиотски качнулась, он с усилием поднял ее. — Что вы там делали?

— Выходила замуж. Теперь припоминаете?

Рассеянно, поглощенный тем, что ему говорили, Митчелл допил свой стакан до дна.

— Я был на свадьбе?

— Ах да, вы были на свадьбе… весьма на то похоже. — Она резко встала, щелкнула выключателем радиоприемника. — А теперь немного музыки.

В комнату ворвались грубые гортанные звуки тромбона. Женщина задумчиво закружилась перед столом, вращаясь все быстрее и быстрее, ее юбка раздувалась и становилась все шире и шире.

Он приложил руку ко лбу.

— Что-то я вижу вас не очень четко… что такое… свет, что ли, гаснет?

Танец-соло все убыстрялся и убыстрялся, погребальный танец триумфатора.

— Свет горит, а вот вы угасаете.

— Грудь… она разрывается на части. Позовите на помощь… доктора…

— Ни один доктор уже не успеет.

Она уже напоминала вращающийся волчок, который, казалось, удаляется по длинному туманному коридору. Сначала она казалась ему нестерпимо ярким пятном, затем будто раскаленный добела, но уже остывающий металл. И постепенно ушла навсегда во тьму.

При последнем издыхании, уже лежа на ковре у ее ног, стеная и исходя пеной, он выдавил:

— …лишь хотел осчастливить вас…

— Хотел… хотел… — прошептал откуда-то издалека насмешливый голос.

И растаял в тишине.

Выйдя из комнаты, она прислонилась спиной к дверному косяку, уже готовая захлопнуть дверь, но замерла как вкопанная, оставив ее слегка приоткрытой: да, она снова может войти, если только пожелает.

Они посмотрели в упор друг на друга. Мейбелл, светловолосая, крупная, неряшливо одетая, держала в руках нечто цилиндрической формы в оберточной бумаге. Женщина в бархатной пелерине окинула ее бойким взглядом — так бросает вызов тореадор, внимательно и настороженно наблюдая за быком.

Мейбелл заговорила первой, надув размалеванные пухлые губы:

— Это для Митча. Раз не хочет меня видеть, так чего уж тут. Теперь-то я все понимаю, но скажите ему…

— Да?

— Скажите ему… пусть выпьет бульон, пока еще горячий.

Женщина в пелерине бросила взгляд через плечо на щель приоткрытой двери — слишком узкую, чтобы через нее можно было что-то разглядеть.

— Вас видели внизу, когда вы пришли?

— Да, конечно.

— Они видели, что вы несете этот суп?

— Да.

Как легко можно было заманить эту толстуху в комнату. Когда раздался первый — предупредительный — стук в дверь, женщина передвинула ширму, загородив тело. Как легко, в считанные мгновения, прежде чем эта глупая тетеря обнаружит своего Митча, можно было заставить умолкнуть ее навеки, дав глотнуть из того же стакана, из которого только что пил он. Или просто оставить ее там, пусть расхлебывает, да только она до того глупа, что ей нипочем не отвертеться от наказания.

Женщина в черной пелерине снова повернулась к Мейбелл. Дверь у нее за спиной теперь уже определенно закрылась.

— Спускайтесь туда, откуда вы пришли, убирайтесь отсюда, да поскорее. — Шепот прозвучал как предупреждение, а не угроза.

Мейбелл же просто вытаращила голубые кукольные глаза и тупо на нее уставилась.

— Быстрее! Каждая лишняя минута, которую Вы проведете здесь, будет засчитана против вас. Непременно прихватите с собой этот сосуд, причем не вздумайте открывать его. Соберите вокруг себя людей, дайте им понять, что вы не смогли попасть в комнату — обеспечьте себе защиту!

Она подтолкнула эту туго соображавшую клушу, и та поневоле засеменила к лифту. В конце коридора, на повороте, блондинка ошарашенно оглянулась:

— Нο что… что случилось? Что произошло?

— Ваш дружок лежит там мертвый, я убила его. А вас, глупышка, я всего лишь пытаюсь спасти от тюрьмы. Я ничего не имею… против других женщин.

Но Мейбелл даже не дослушала до конца. Издала звук, будто царапнули гвоздем по стеклу, и её как ветром сдуло.

Женщина в бархатной пелерине быстро, — но так, что никто бы не подумал, что она убегает, — направилась в другой конец коридора к створчатой двери, выходившей на неохраняемую заднюю лестницу.

Глава 3

Расследование по делу о смерти Митчелла

Начальник поручил расследование этого дела Уэнджеру только через неделю после происшествия. Сперва его доверили некоему Клиэри, который абсолютно ничего не добился.

— Послушай, Уэнджер, в отеле «Елена» интересное дело. Я только что просматривал представленные по нему донесения, и мне пришло в голову, что тут есть что-то общее с делом Блисса — помнишь несчастный случай, примерно с полгода назад? На первый взгляд они вроде бы совершенно непохожи. Тут явное убийство. А сходство я нахожу в том, что в обоих делах фигурирует женщина, которая сразу же как сквозь землю проваливается, несмотря на все следы, которые после себя оставляет. К тому же и здесь полное отсутствие какого-либо очевидного мотива. А для нас это весьма необычно. Вот я и подумал: будет неплохо, если Клиэри введет тебя в курс дела, расскажет о результатах, а ты побеседуешь с людьми, которых он нашел. Видишь ли, ты знаком с делом Блисса, а он нет, так что тебе легче обо всем судить. Если обнаружишь какую-то стыковку, пусть даже минимальную, дай мне знать, и тогда я полностью передам это дело тебе.

Клиэри начал так:

— Вот чего я добился за семь дней. Внешне все вроде бы складывается славненько, но совершенно лишено какого бы то ни было смысла. Это убийство иррационально — будто это дело рук маньячки. Да только у меня есть определенные доказательства, что она вовсе не такова: вы сами в этом убедитесь, когда все выслушаете. Итак, Митчелл умер от щепотки цианистого калия, подмешанного в стакан с араком…

— Да, я читал это в заключении эксперта.

— Вот расшифровка свидетельских показаний. Потом вы их можете прочитать. А суть я изложу по ходу разговора. Во-первых, в одном из его карманов я нашел корешок театрального билета. Я проверил билет и вот что выяснил: за два вечера до его смерти очень красивая рыжеволосая женщина появилась у кассы театра «Элджин» и сказала, что хочет купить целую ложу. Кассир спросил, на какой спектакль она хотела бы попасть, а та ответила, что это не имеет значения. Даме лишь хотелось быть уверенной, что ей достанется вся ложа, полностью. Это показалось необычным по двум причинам. Для большинства любителей театра важна дата: они берут самые лучшие места на особые спектакли, на определенное число. Во-вторых, количество мест в ложе тоже ее особенно не волновало: она не спросила, сколько ей дают — три, четыре или пять. Лишь бы заполучить ложу целиком. Кассир дал ей четыре места на ближайший вечер — как оказалось, на следующий. Естественно, этот эпизод ему запомнился.

Два билета так и не были использованы. Служители театра видели, как именно в этот вечер явился Митчелл, это — один билет. Женщина, которая оплатила ложу, тоже появилась там, но гораздо позже, уже после начала представления.

— Лишь один человек в состоянии неоспоримо свидетельствовать, что это была именно та женщина, которая купила все четыре билета, — перебил Уэнджер.

— Кассир. И именно его письменные показания лежат у вас под рукой. Заперев кассу на ночь, он наблюдал за спектаклем с лестницы балкона первого яруса: женщина прошла мимо — одна, и он сразу же узнал ее.

А сейчас мы подходим к наиболее важному моменту во всем этом деле. Я допросил капельдинера, ответственного за ложи. То, что он рассказывает, убеждает меня, что убийца и жертва были совершенно незнакомы друг с другом. Капельдинер запомнил, как усаживал эту леди, по нескольким причинам. У него меньше людей, чем в партере или на балконах, — это раз. Дама пришла необычно поздно — это два. Женщина поразительной красоты — и одна, что тоже показалось ему необычным, — это три.

Потому-то он внимательно, чтобы не сказать заинтересованно, наблюдал за ней, когда та заняла свое место. Ни мужчина, ни женщина не повернулись, чтобы поприветствовать друг друга. Они не заговорили и даже не кивнули друг другу. Капельдинер долго оставался неподалеку, чтобы удостовериться в этом. Благодаря опыту, накопленному за долгие годы работы в театре, он абсолютно убежден, что эти двое были совершенно незнакомы друг с другом.

И, по-моему, ставит все точки над «i» вот что. Будь они знакомы, Митчелл подождал бы ее внизу в фойе. Так поступил бы любой мужчина, даже самый настоящий мужлан.

И лишь в антракте капельдинер заметил, что они заговорили. Да и то робко и неуверенно, как люди, которые только-только завязывают знакомство.

Другими словами, эта встреча была подстроена.

— Если они были незнакомы, как же женщина переправила ему билет? Билеты покупала она, а Митчелл появился с одним из них.

— Анонимно, по почте. В одном из карманов я нашел и конверт. Билет был ярко-малиновый, а внутри конверта виден едва заметный розоватый след: кто-то потными руками — либо на почте, либо внизу за конторкой отеля, а может, и сам Митчелл — немножко увлажнил краску. Конверт тоже здесь.

После театра она как в воду канула. С тех пор у меня абсолютно ничего на нее нет. Никто не видел, как она входила в отель или вышла вечером, когда произошло убийство. Впрочем, это не так уж существенно, как может показаться, поскольку в задней части здания есть служебная лестница, которая выходит прямо в переулок — даже через вестибюль проходить не надо. Замок на задней двери защелкивается, ее нельзя открыть снаружи, но дверь можно оставить приоткрытой, чтобы, например, впустить кого-то. Эти предосторожности, вероятно, соблюдались по настоянию гостьи, поскольку она явно шла с намерением убить Митчелла. Ее видели еще один раз.

— Кто же?

— Девушка, с которой Митчелл водил компанию, официантка по имени Мейбелл Ходжис. Она появилась у дверей комнаты своего приятеля сразу же после его смерти. Время смерти установлено экспертизой. Когда она постучала в дверь, из комнаты вышла та самая женщина.

— И что же она сказала Ходжис?

— Призналась, что убила Митчелла, и посоветовала поскорее спуститься вниз, чтобы не оказаться замешанной в этом деле.

Уэнджер с сомнением почесал подбородок:

— Вы полагаете, этому заявлению можно верить?

— Думаю, что да. Описание примет этой женщины, которое дала Ходжис, ее внешности и одежды целиком и полностью совпадает с описанием, представленным мне служителями театра, так что, вы понимаете, она не могла все это выдумать. А это подводит нас к одному моменту, о котором я уже упоминал. Женщина эта вовсе не одержима маниакальной страстью к убийству: ведь ей представилась отличная возможность убрать эту девицу прямо там же. Впустить ее в комнату, только и всего — тело скрывала ширма. И времени у нее было много. А она взяла и заботливо предупредила девушку.

Вот и вся история. С одной стороны, материала более чем достаточно. Но где краеугольный камень? Его нет — нет никакого мотива.

— Никакого логически допустимого мотива нет, друг друга убийца и жертва не знали, а после нанесения удара женщина исчезает с молниеносной быстротой… Так-так… — подвел итог озадаченный Уэнджер. — В общем, шеф послал меня копнуть тут поглубже, и в одном я уверен: это дело наверняка соотносится с делом Блисса, они похожи как две капли воды.

Уборщица, отель «Елена», четвертый этаж:

— Прежде я никогда ее не видела, голову б дала на отсечение, что в нашем отеле она не живет. Видать, зашла к кому-то в гости. И просто идет себе по коридору. То было… э-э… недели за две до того, как то самое случилось-то. Остановилась и заглянула в комнату, а я там прибиралась. Я и говорю: «Да, мэм? Вы ищете мистера Митчелла?» А она: «Нет, но вот, говорит, я всегда считала, что много чего узнаешь о характере и привычках человека, если заглянешь в его комнату, ну, ту, в которой он живет». Уж так она вежливо и приятно говорила — слушать одно удовольствие. Глянула эта леди на фотографии девиц — он ими всю стену завесил — и говорит: «Вижу, нравится ему, чтоб женщины были… ну… как загадка. Да только, говорит, на них ни единого настоящего лица не видать. Все из кожи вон лезут, чтоб ему потрафить. И розы покусывают, и из-за веера глазками стреляют. Подари ему хоть одна из них свой обычный портрет, он бы его на стену, как пить дать, не повесил».

Вот и все. И, не успела я глазом моргнуть, как ее и след простыл. Ну а после уж я ее больше не видела.

Продавец, винный магазин «Глобус»:

— Да, помню, продавал эту бутылку. Такие напитки, как арак, — экзотика. Продаем не больше одной бутылки в год. Нет, попросила не она. Честно сказать, я наткнулся на эту бутылку на полке случайно, вот, думаю, неплохая возможность сбыть ее с рук, раз леди просит что-нибудь необычное и в то же время крепкое. Она сказала, что, мол, хочет преподнести ее другу, и чем экзотичней бутылка, тем больше шансов ему угодить. Водку и «живую воду» я ей уже показывал. Она решила взять арак. Призналась, что и сама его сроду не пробовала. Одно интересное замечание: уходя, она улыбнулась мне какой-то необыкновенной улыбкой и бросила: «Я замечаю, что стала делать много такого, чего никогда не делала прежде».

Нет, совершенно не нервничала. Собственно говоря, она даже отошла в сторону и попросила, чтобы я обслужил мужчину, которому срочно понадобилась бутылка ржаного виски. Сказала, ей нужно время, чтобы принять решение и сделать выбор.

* * *

Неделю спустя Уэнджера вызвал шеф:

— Значит, ты считаешь, что у этих двух дел много общего, так?

— Считаю, что так.

— Ну а в чем же именно?

— Да всего лишь вот в чем: в обоих фигурирует одна и та же неизвестная женщина.

— О нет, тут ты ошибаешься, этого просто не может быть, — подкрепляя слова энергичной жестикуляцией, возразил шеф. — Признаюсь, когда я беседовал с тобой на прошлой неделе, я и сам так считал. Но эта версия не пройдет, дружище, она не лезет ни в какие ворота! С тех пор у меня была возможность ознакомиться с ее портретами, которые представил Клиэри. От нашей версии камня на камне не остается. Пойди-ка возьми ее описание из дела Блисса, принеси сюда… А теперь взгляни на оба. Положи-ка их рядом.

Не прослеживается и сходного плана действий или чего-нибудь в этом роде! Одна столкнула с балкона молодого маклера. Другая подсыпала цианистого калия в стакан со спиртным нищему никудышнику в захудалом отеле. Насколько нам известно, оба мужчины не только не знали женщин, которые принесли им смерть, но и никогда не слышали друг о друге. Нет, Уэнджер, я считаю, это два совершенно разных дела…

— Связанных одной убийцей, — настаивал Уэнджер, которого шеф ничуть не убедил. — Налицо два, казалось бы, диаметрально противоположных описания, и я признаю, что возражать — все равно что искушать судьбу. И, несмотря на это, физические различия почти ничего не значат. Разбейте их на группы, и вы увидите, как легко свести их к общему знаменателю.

«Блондинка и рыжеголовая» — любая статистика скажет вам, насколько неуловим этот переход.

«Пять футов и пять и семь дюймов» — если на одной туфли с высокими каблуками, а на другой — без каблуков, это могла быть одна и та же девушка.

«Цвет лица свежий и желтовато-болезненный» — просто слой пудры — и готово.

Различие в окраске глаз может оказаться оптическим обманом благодаря теням для век.

Кажущееся различие в возрасте — это еще одна переменная, равным образом зависящая от внешних атрибутов: одежды, манеры поведения.

Что остается? Акцент? Даже я могу говорить с акцентом, стоит только захотеть.

Важно помнить вот что: ни один из тех, кто видел одну из этих женщин, не видел другую. По каждой из них в отдельности у нас куча свидетелей. Зато у нас нет ни одного свидетеля по обеим сразу. Нет возможности сравнивать. Вот вы говорите, нет никакого сходства в плане действий, но ведь оно во всем! Метод исполнения был действительно различным, это да; однако пусть это не вводит вас в заблуждение. У этих «двух неизвестных» женщин слишком много общего. У обеих отменная, чуть ли не сверхъестественная способность исчезать сразу же после преступления. На это способны единицы, уникумы. Обе выслеживают своих жертв заранее — очевидно, чтобы получше разузнать об их образе жизни и привычках. Одна появилась у квартиры Блисса, когда того не было дома, другая обследовала комнату Митчелла — тоже в его отсутствие. Если это не план, тогда что же это? Говорю вам: в обоих случаях мы имеем дело с одной и той же женщиной.

— Но каков же в таком случае мотив? — возразил шеф. — Не ограбление. Митчелл вечно платил за квартиру с полуторамесячным опозданием. А она купила ложу целиком по три тридцать за место, выбросила на ветер деньги за два места, лишь бы быть уверенной в том, что встретится с ним при благоприятных обстоятельствах. Идеальной версией была бы месть, но… он не знал леди в черном, а она — его. Мотив отыскать мы не в состоянии, и к объяснению, которое обычно используется при отсутствии мотива, мы прибегнуть не можем: она не маньячка. У нее была прекрасная возможность убить эту Ходжис, ведь эта девица из тех самых придурковатых клуш, перед которыми прирожденный убийца просто не в силах устоять. Однако она этого не сделала, более того, постаралась помочь девушке.

— Мотив кроется где-то в прошлом, где-то в очень далеком прошлом, — упрямо настаивал Уэнджер.

— Ты просеял прошлое Блисса чуть ли не день за днем и никакого мотива не обнаружил.

— Значит, я что-то упустил. Это моя вина, мотив тут ни при чем. Он есть, просто я его не увидел.

— Тут мы сталкиваемся еще с одной проблемой. Понимаешь, ведь даже будь эти двое мужчин живы, они и сами не смогли бы пролить свет на то, кто она, почему она это сделала… потому как сами ее не знали и, похоже, никогда прежде не видели.

— Эта мысль взбадривает, — мрачно бросил Уэнджер. — Не могу обещать вам, что решу эту загадку, хоть вы и препоручили дело мне. Могу лишь обещать, что не отступлюсь, пока не добьюсь своего.

Запись Уэнджера о Митчелле (пять месяцев спустя):