Онлайн чтение книги Учитель для канарейки The Canary Trainer
5. Рассказ виконта

Говорят, если кто-то достаточно много времени провел на том перекрестке дорог мира, именуемом Кафе де ля Пэ, рано или поздно он непременно встретит знакомца. Как раз подобных случаев я и старался избегать. Тем не менее, мне пришлось уступить юному виконту выбор заведения, где мы могли бы предаться возлияниям. Как на дуэли, где вызванному предоставляют выбирать оружие, молодой человек решил, что определение места было его прерогативой. И, поскольку он привык посещать излюбленные заведения высшего света, выбор его меня ничуть не удивил. Однако вызвал некоторые неудобства, и я старался держать голову пониже над бокалом коньяка. Сквозь угловое окно я видел шесть праздно стоящих на улице паровых экскаваторов, подобно призрачным часовым, отдыхающих от трудов над будущим парижским метро.

Со своей стороны, виконт избрал порцию абсента, которую выпил одним глотком, и тут же заказал следующую.

— Мертв, говорите?

Стараясь излагать как можно более сжато, я рассказал ему о событиях, последовавших за его уходом из театра в тот вечер. Вместо ответа, он заказал еще по порции.

— Меня подозревают? — вдруг спросил он, не донеся очередной бокал до разбитых губ.

— Ваше алиби, похоже, отводит от вас всякие подозрения, — сообщил я, однако его это как будто не убедило.

— Ради Бога, я не убивал его. Да вы знаете, кто я такой? — с возмущением спросил он.

Из-за усталости, я ответил, не подумав.

— Кроме вашего происхождения и того, что вы — недавний выпускник Ecole Navale[43]43 Французская военно-морская академия, расположенная ныне в Ланвеок-Пульмик., сейчас ожидающий выхода «Рекена» в море, на поиски выживших членов экспедиции д’Артуа, я мало что знаю. У вас есть старший брат, и отношения у вас хорошие, но…

Он смотрел на меня, приоткрыв рот.

— Так вы все-таки следили за мной!

— Что? Нет, уверяю вас, — я пытался придумать правдоподобное объяснение. — Это просто новая наука, дедукция, — успел сказать я, прежде чем он снова прервал. — Я немного изучал ее.

—  Какая наука?

— Я смотрю на вас, и что я вижу? Я вижу молодого человека с выправкой, говорящей о военном обучении. То, что вы служите во флоте, я понял, заметив татуировку в виде якоря на вашей левой руке. То, что вы лейтенант, мне подсказал носовой платок, который вы носите в рукаве, а не в нагрудном кармане, а также кольцо с печаткой на безымянном пальце вашей правой руки. Хотя вы в штатском, находясь в помещении, вы не сняли головной убор, как будто это фуражка. Вы явно не на посту, но и не больны. Продолжительный отпуск, но почему бы? Почему — подумал я — у этого молодого лейтенанта столько свободного времени? Значит, он собирается в плавание, но приказ еще не отдан. Значит, дело затягивается. Я читал в газетах о задержках в связи с подготовкой «Рекена» к плаванию в Арктику и имел смелость предположить, что именно на нем вы и служите.

Он смотрел на меня еще некоторое время.

— Наука дедукции, — внезапно его черты разгладились, и он даже прищелкнул пальцами. — А! Ясно — как Дюпен!

—  Кто?

— Ну, знаете, Огюст Дюпен, знаменитый французский детектив.

Я едва не выразил свое возмущение этим идиотским замечанием, окончательно разрушив остатки своего алиби, но вовремя передумал и заказал вместо этого еще бокал коньяка[44]44 Холмс презирал Дюпена, считая его «крайне недалеким субъектом» (см. Этюд в багровых тонах )..

— Кто же вы тогда? — продолжал он, заказав еще порцию абсента.

— Скрипач.

— О!

— И могу вам помочь с мадемуазель Дааэ, — вдруг сказал я.

— Она отказывается говорить со мной, — пробормотал он. Я понял: если я хотел получить от него какие-то сведения, пока он еще способен был связно изъясняться, следовало поторопиться.

— Каким образом вы с ней познакомились?

— Ну, — протянул он, — как вы догадались, я тут жду отправки «Рекена». У нас бесконечные сложности с поставщиками арктического оборудования, и, можете себе представить, мой капитан не хочет, чтобы его постигла та же судьба, что и д’Артуа. Вот я и жду, — он пожал плечами, как человек, привыкший к подобным задержкам. — Месяц назад мой брат Филипп привел меня в Оперу, чтобы отвлечь. Я, собственно, о музыке ничего не знаю, но, мсье…

— Сигерсон.

— Мсье Сигерсон, как же эта девушка запала мне в душу, едва я увидел ее! Едва услышал, ибо, поистине, поет она, как канарейка, — он вспыхнул до корней волос. — Я понимаю, что это не те слова, которыми следует описывать музыку.

— О терминах не беспокойтесь. Продолжайте. Вы встречались с этой молодой женщиной?

— Я настаивал на встрече. Послал цветы и визитную карточку. Она согласилась увидеть меня. Я ей сказал, что она околдовала меня. И она, со своей стороны, дала мне понять, что неравнодушна к моим знакам внимания, однако…

— Однако — что?

— Она так таинственна, черт возьми! С одной стороны, так невинна, с другой — у нее сплошные секреты! Она клянется, что соперника у меня нет, но как я могу быть уверен? Я боюсь думать, что она мне лжет, но не могу избавиться от этой мысли! — при этом он стиснул одну руку в кулак и ударил в ладонь другой.

— Но какие у вас основания в ней сомневаться? Бюке?

— Да, я застал сегодня мерзавца на коленях в ее гримерной, — признал он, крутя в руках наполненный жидкостью бокал, — но, вышвыривая его, я знал, что это вторжение было его идеей. Конечно, мне и в голову бы не пришло, что он собирается наложить на себя руки.

Быстро пьянея, он уже, видимо, забыл то, что я рассказал о свидетельствах истинной судьбы Бюке.

— Кто же тогда?

— Расскажу вам самый ужасный пример. Я пришел послушать, как она пела Маргариту в Фаусте . Боже мой, как она пела! Никто такого доселе не слышал. Весь театр был в восторге, они сходили с ума, они превозносили ее до небес, где эхом отзывалось ее имя. Даже мой брат, который певцов знает лучше, чем я, сказал, что она в жизни так хорошо не пела. Драгоценности были — само совершенство. Что за гений, и как чудесно упакована, если вы… ну… поняли, о чем я, — закончил он, снова покраснев.

— Вы знаете, где она училась?

— Вот и я о чем — нигде она не училась, только у старика-отца, который уже умер. Никто не мог объяснить, откуда у нее такое огромное мастерство, а к концу вечера она просто упала в обморок , прямо на сцене, похоже, прием публики так поразил ее.

— А вы не думаете, что это могла быть, скажем так, театральная уловка?

— Я похож на дурака, мсье?

Я счел благоразумным покачать головой. Юный виконт прервал свой рассказ, чтобы заказать официанту пятый бокал абсента.

— После спектакля я пошел за кулисы. По пути в гримерную я встретил гардеробщицу с ее костюмом и услышал, как она бормотала: «Она сегодня не в себе». Я подождал, пока она ушла, и собирался уже постучать в дверь, когда услышал голоса!

— Ее голос?

— Да, но еще и голос мужчины! «Кристин, вы должны любить меня», — сказал он. А она ответила, кажется, захлебываясь слезами: «Почему вы так говорите, ведь я пою только для вас! » — при этом воспоминании юный виконт схватился за сердце. — Я думал, умру на месте, но на этом все еще не кончилось. «Вы очень устали?» — спросил голос. «О, этим вечером я отдала вам свою душу, и я мертва!» — ответила она. «Твоя душа прекрасна, дитя мое, — произнес голос с бесконечной нежностью. — И я благодарю тебя. Ни один император не получал столь прекрасного подарка. Ангелы плакали сегодня на Небесах».

— Как бы вы описали этот голос? Мужской голос?

— О, мсье, это был самый красивый голос, какой я только слышал, не считая ее голоса, он был полон сладости и томления! «Ангелы плакали сегодня на Небесах!»

По лицу виконта текли горячие слезы, пока он вспоминал эти ужасные слова, глядя в пустой бокал.

— И что вы сделали? — мягко подтолкнул его я.

— Стал ждать, когда он выйдет, вот что! — с вызовом ответил он, глядя на меня мутным взглядом и словно бы только и поджидая, что я вздумаю придираться. — Я собирался встретить моего соперника и вздуть его… или вызвать на дуэль, — добавил он несколько неуверенно. — Но он вообще не вышел, вот что странно, мсье! В конце концов, дверь отворилась, и вышла Кристин в своей накидке, и она была одна. Я спрятался, так что она меня не видела и быстро упорхнула по коридору. Едва она ушла, я бросился в гримерную. Она погасила газ, так что я находился в полной темноте. «Я знаю, что вы здесь! — крикнул я, бросаясь на дверь и прижимаясь к ней всем весом. — И я не позволю вам покинуть эту комнату, пока вы не откроете, кто вы!» Но я не слышал ничего, кроме биения собственного сердца и собственного дыхания. Я нащупал ключ, запер дверь и зажег газ. Комната была совершенно пуста, мсье, это так же верно, как то, что я сижу перед вами. Я искал его, как сумасшедший, я раскрыл шкаф, сдирая с вешалок платья, смотрел под диваном — все без толку. Он просто растворился в воздухе. И стоя там, дрожа, я слышал только тихую музыку.

— Музыку? Но ведь спектакль уже закончился.

— Да не из Оперы, — он сделал рукой нетерпеливый жест.

— Откуда же?

— Из… — он раздраженно пожал плечами. — Откуда я знаю? Из самого воздуха!

— Что за музыка? Пение?

— Да, пение, это был мужской голос и еще… — он взглянул на меня, как будто ожидая подтверждения, — орган, что ли?

— Вблизи? Далеко?

— Очень далеко, и это было очень красиво, как будто нашли выражение мои глубочайшие переживания, само биение моего сердца!

Исповедь довела его до изнеможения, но это был еще не конец. Он посмотрел мне в глаза и покачал головой.

— А потом случилось самое страшное. Я совершенно обезумел, я пошел домой к Кристин и барабанил в дверь дома, где она живет с доброй старушкой. Когда она открыла, я прямо обвинил ее в измене, объявил, что я все слышал и потребовал, чтобы она назвала имя моего соперника. Услышав это, она смертельно побледнела, едва не потеряла сознание у меня на руках, однако потом она пришла в ярость. Я и не думал, что она способна так злиться, — добавил он, качая головой. — Это она-то, такая добрая, такая чистая, — Виконт помолчал, словно собираясь с силами, чтобы закончить рассказ. — Сцена была ужасная. Она меня обвинила в том, что я подслушивал и полез в дело, которое меня не касается, — рассказывая это, он прикрыл рукой рот, почти детским жестом. — Когда я вернулся домой на следующее утро, меня ждала записка — от нее, — с горечью добавил он. — «Если вы меня любите, — гласила она, — не пытайтесь увидеть меня снова». Бог ты мой!

Из его глаз снова хлынули слезы, и, всхлипывая, виконт навалился на стол, накрыв руками голову, совершенно не думая о том, что на него смотрят другие посетители. Было ясно, что скоро он уже не способен будет думать ни о чем. Я быстро осмотрелся и понял, что должен как-то доставить его домой. Я нашел визитную карточку в кармашке для часов в его фраке, оплатил счет и попросил официанта помочь мне усадить его в кабриолет. Тот беспрекословно подчинился, очевидно, давно уже привыкнув оказывать подобные услуги посетителям кафе.

— Тридцать шесть, авеню Клебер.

Во время недолгой поездки я погрузился в раздумья, пока юноша крепко спал, положив голову мне на плечо. Дело было явно непростое, Уотсон. Видимо, у канарейки имелся учитель, невидимый поющий органист! И как же быть дальше? Никогда еще у меня не было столько препятствий в работе. Опять же, все мои инстинкты требовали, чтобы я в тот же вечер шел в морг и исследовал тело Бюке, но как бы я им представился? У меня в распоряжении не было принадлежностей для переодевания, ни париков, ни фальшивых носов, ни поддельных документов, да, строго говоря, и порученного мне дела тоже не существовало. Кто, спрашивается, был моим клиентом? Женщина, которую я никогда не видел? Кто заплатил бы мне гонорар? Да и было ли, для начала, само преступление?

Впрочем, в этом, по крайней мере, я был вполне уверен. Иначе куда делся остаток веревки? Как я жалел, что со мной нет вас, друг мой. Вы не светите, Уотсон, как я уже отмечал, однако вы являетесь проводником света. Некому мне было представить свои теории, и мне остро не хватало вас и вашей поддержки. У вас, друг мой, есть бесценная способность задавать правильные вопросы, говорить то, что нужно, и в нужный момент. Но мне оставалось обсуждать свои измышления только с самим собой.

С этой пропавшей веревкой ясно было одно: кто-то обрезал ее и унес. Оставался один вопрос: зачем? Какая разница была бедняге Бюке, висит он на веревке, или нет?

Мой усталый мозг мог предложить лишь один ответ: требовалось сообщить миру, что его смерть не была самоубийством. А значит, это было убийство.

А зачем было убивать главного рабочего сцены? Я так и слышу, как вы говорите: элементарно, мой дорогой друг, потому что он любил Кристин Дааэ.

Кабриолет остановился перед внушительной резиденцией, и, не без помощи возницы, мне удалось прислонить юного виконта к одной из коринфских колонн портика, пока я звонил в звонок. Спустя несколько мгновений в вестибюле загорелся свет, двери распахнулись, и передо мной предстала копия виконта, только выше, крепче, старше и с усами.

Граф де Шаньи окинул своего брата, а затем и меня ледяным взглядом.

— Уже поздно, — заметил он.

— Ваш брат многовато выпил, — ответил я. И добавил, чтобы смягчить собственные слова: — Он перенес тяжелое потрясение.

Граф молчал еще мгновенье, но потом внезапно перешел к действиям.

— Анри! — позвал он. Явился пожилой слуга и втащил виконта в дом, пока сам граф стоял в дверях, загораживая мне дорогу.

— Благодарю вас.

— Виконт влюблен в мадемуазель Дааэ, — сообщил я.

— Это пройдет, — заверил меня граф и захлопнул дверь у меня перед носом.