Онлайн чтение книги Откровения Екатерины Медичи The Confessions of Catherine de Medici
Глава 10

Сады за стенами Фонтенбло сковал январский лед и засыпал снег, но здесь, в моих покоях, царил нестерпимый жар, волнами шедший от каминов и раскаленных жаровен.

Схватки начались рано утром, и родильная комната, отделенная от покоев тяжелым занавесом, превратилась в особый мир, где безраздельно властвовали женщины. Скорчившись на стуле с большой дырой в сиденье, я извивалась в приступах боли, не замечая густого запаха собственной крови и мочи.

– Тужьтесь, ваше высочество! – шипела мне на ухо Диана. – Тужьтесь!

Сейчас подам голос, велю ей убираться прочь… но боль обрушилась на меня с такой силой, что, казалось, сейчас расколет пополам.

Я взвыла… и внезапно меня охватило ощущение безмерной пустоты. Вязкие потоки вод хлынули из меня, и между бедер появился таз, в который упал послед.

Залитыми липким потом глазами я смотрела на Диану. Она вполголоса совещалась с повитухами. Затем воцарилась напряженная тишина.

Из последних сил я приподнялась, превозмогая боль во всем теле.

– Ребенок… мой ребенок… что с ним?

Диана обернулась. Она держала плачущего младенца, запеленатого в белый бархат.

– Это мальчик, – промурлыкала она и вынырнула из родильной, прижимая к груди моего новорожденного сына, наследника Генриха.

Враз обессилев, я рухнула на подушки. Свершилось. Наконец-то я произвела на свет своего спасителя.

Следующие два года выдались нелегкими. Истощая казну и вызывая народное негодование, мы вели войну, в которой невозможно было победить. Каждый новый налог, шедший на содержание армии, порождал бунты, и отовсюду Франциск получал донесения, что лютеранские проповедники проникают в страну из Нидерландов, подстрекая его подданных искать утешения в протестантской вере. Разоренный, полубольной, он в конце концов подписал мирный договор с Карлом V.

Я между тем ожидала исхода своей второй беременности. После рождения сына, крещенного в честь деда Франциском, Генрих по наущению Дианы так же регулярно посещал мою опочивальню. Наши плотские утехи по-прежнему были лишены истинной любви, но словно открылись створки невидимой плотины – времени, которое мы провели в одной постели, оказалось достаточно, чтобы зачать второе дитя.

Я понимала, что заключила сделку с нечистым, но зато мое будущее теперь не вызывало опасений.

В апреле 1545 года, претерпев всего каких-то три часа схваток, я дала жизнь своей дочери Елизавете. Ее появление на свет разочаровало тех, кто ожидал второго сына, однако сама я ликовала сверх меры и настояла на том, чтобы самой заботиться о дочери в первые месяцы ее жизни.

Елизавета была само совершенство – гладкая кожа Валуа, влажно-черные глаза. Я часами ворковала над ней, суля ей все, чего никогда не знала сама, – уют, безопасность, родителей, которые всегда будут любить ее. И когда она засыпала у меня на руках, я находила в эти минуты подлинное утешение от невзгод, бушевавших во внешнем мире.

Весна вопреки природе выдалась снежной – мело так, что снег погребал под собой целые деревни. Притом же язва, мучившая Франциска еще со времен венчания Мадлен, вновь открылась. Он проводил дни в постели, а я между тем утеплила комнатку в своих покоях и там устроила обоих малышей.

Впервые за все время мой двухлетний сын оказался в полном моем распоряжении. Маленький Франциск страдал тяжелым воспалением уха и целыми днями кричал от боли, так что нашим врачам пришлось дать ему опий. Диана пользовалась его слабым здоровьем как предлогом, дабы безраздельно заниматься его воспитанием, однако зиму она неизменно проводила в Ане, не желая подвергать свою нежную кожу пагубному воздействию ветра или мороза, и я надеялась за время ее отсутствия привязать сына к себе. Первоначальный мой восторг при виде его каштаново-рыжих кудрей и грациозности маленького фавна омрачило неприятное открытие: сын не знал, кто я такая. Он взирал на меня как на некое недоразумение.

– Я твоя мама, – сказала я, взяв его за подбородок, потом указала на Елизавету, которую держала на руках Лукреция: – А это твоя сестра. Елизавета.

– Дияна! – Франциск сперва вздрогнул, затем недовольно поджал губы. – Хочу к Дияне!

Я не стала слушать его воплей и терпеливо сносила приступы раздражения, потому что он был мой ребенок, мой сын.

Однажды, морозным вечером, когда я сидела с Елизаветой на руках и наблюдала за тем, как Франциск доламывает одну из моих лютен, пришло известие, что король желает меня видеть. Я тотчас пошла в покои свекра. Огонь в большом камине едва теплился, а буфет весь был заставлен тарелками с едой и кубками. Что-то было не так: Франциск никогда прежде не прощал своим слугам расхлябанности.

Затем я учуяла запах.

Король сидел у окна. Черный бархат подчеркивал худобу изможденного лица.

– Генрих Тюдор мертв. – Король поднял на меня глаза, хрустнули печати на документе в его руках, а потом он выронил пергамент на пол. – Скончался три дня назад, сожранный заживо язвой на ноге. Растолстел, как слон, поднимал руку на священников и не моргнув глазом избавлялся от своих жен. Его последней, шестой по счету супруге повезло пережить мужа. – Губы Франциска дрогнули в невеселой усмешке. – Десятилетний сын Генриха был коронован под именем Эдварда Шестого. Англию ждут нелегкие времена: я слыхал, что дяди Эдварда по материнской линии уже грызутся между собой за право регентства.

Я преклонила колени, почтя память усопшего монарха, хотя в глубине души полагала, что мир станет гораздо лучше без Генриха VIII, чьи омерзительные выходки уже десять с лишним лет внушали всем отвращение.

– Генриху было пятьдесят пять, – продолжал Франциск. – Он старше меня на три года. Помню, как мы повстречались впервые много лет назад. Он был высок, золотоволос и богат как Крез; перед его обаянием не смогли бы устоять и дьяволы из преисподней. – Он хохотнул. – Старый змей Карл мудрее нас. Он решительно не желает, подобно нам, догнивать на троне. Говорит, что когда станет чересчур слаб и болен, чтобы править, то уйдет в монастырь, а империю разделит между своим братом Фердинандом и сыном Филиппом. Австрию и германские княжества получит Фердинанд, Испания, Новый Свет и Нидерланды достанутся Филиппу. Все спланировано так, чтобы причинить мне как можно больше неприятностей… А впрочем, он наверняка уже слышал, что я тоже долго не заживусь на свете.

– Не говорите так! – Я порывисто шагнула к нему. – Вам нужно отдохнуть и набраться сил, только и всего.

– Ты никогда прежде мне не лгала, к чему же кривить душой сейчас? – Король предостерегающе вскинул руку. – Я умираю. Я это знаю, и ты знаешь. От тебя такое не укроется.

Я отвела взгляд. Теперь, когда я подошла ближе к нему, запах усилился – чудовищное, невыносимое напоминание о неизбежном. Как смогу я жить в мире, где больше не будет этого человека?

– Дочь моя, – проговорил он мягко, – отчего ты отводишь глаза?

– Потому что… потому что мне нестерпимо слышать такое. – Голос мой сорвался. – Вы не умрете.

– Да нет же, умру, причем довольно скоро. – Франциск поцокал языком. – Ну же, перестань плакать. Мне нужно кое-что тебе сказать.

Я утерла слезы и села с ним рядом.

– Генрих станет королем, – начал он, – а ты королевой. Таков закон жизни: когда солнце заходит, восходит луна. Вот только что за луну я оставлю после себя Франции! Подумать только, что из моих сыновей именно тот, кто меньше всего похож на меня, тот, которого я никогда не понимал, унаследует мою корону! Просто не верится!

– Я уверена, что Генрих любит вас. Вы же его отец. Как может он вас не любить?

– Верная Екатерина, неужели ты всегда будешь защищать его? – Франциск тяжело вздохнул. – Понимаю: это твой долг, твоя обязанность как супруги. Однако мне нет никакой нужды изображать то, чего я на самом деле не чувствую. – Он помолчал. – И все же вполне вероятно, что Генрих станет хорошим королем, если рядом будешь ты. Все минувшие годы я наблюдал за тобой: ты никогда не сдаешься и не признаешь поражения. Ты, Екатерина Медичи, обладаешь душой подлинного правителя, и я стыжусь того, что некогда едва не поддался настояниям своего Совета отослать тебя.

– Ваше величество поступили так, как считали наилучшим, – пробормотала я, думая о том, насколько была близка к такому катастрофическому исходу и что совершила, дабы защититься от него. – Если бы вы решили отослать меня, я приняла бы и это.

– Знаю. И еще знаю, что мой сын не заслуживает твоей привязанности. Надеюсь, когда-нибудь он все же докажет, что достоин ее. – Франциск вперил в меня прямой взгляд. – Не допусти, однако, чтобы эта привязанность затуманила твой разум. Берегись его любовницы, этой Мадам Сенешаль. Если ты дашь ей волю, она отберет у тебя все. Она отведет тебе роль породистой кобылицы, а сама будет править Генрихом и всем двором.

То был первый случай, когда Франциск напрямую заговорил о Диане. В его устах ее прозвище прозвучало как грязное ругательство.

– А еще не спускай глаз с его друзей Гизов. Они непременно захотят посредством Генриха заполучить власть. Гизы метят высоко; я бы не удивился, если бы когда-нибудь они пожелали править всей Францией.

С этими словами король повернулся к письменному столу, взял какой-то свиток и вручил мне:

– Вот, это тебе.

Я развернула свиток… и подняла на Франциска безмерно изумленный взгляд.

– Я конфисковал его много лет назад у одного должника. Теперь даже не припомню имени того бедолаги. У меня так и не дошли руки отстроить его, хотя местечко, надо признать, чудесное. Замок стоит на реке Шер, по соседству с садами и старым виноградником. Зовется он Шенонсо. Теперь он принадлежит тебе, поступай с ним как заблагорассудится.

Замок, мой собственный замок, подаренный человеком, которого я полюбила, как родного отца! То, что страшило меня, в этот миг стало ужасной явью. Франциск умирает. Скоро его не станет, и я никогда больше его не увижу. Никогда больше мы не будем смеяться вместе, не поскачем бок о бок на охоту, не разделим наслаждение живописью, музыкой, архитектурой. Он умрет, а я останусь одна, лишенная его защиты.

Думать об этом было так больно, что у меня перехватило дыхание.

– Я этого недостойна, – с трудом прошептала я.

– Нет, достойна. – Франциск обхватил ладонями мое лицо. – Не забывай об этом. Помни меня, Екатерина Медичи, помни вечно. Я не умру, покуда буду жить в твоей памяти.

Невозможно было скрыть близость его неизбежной кончины, воспаленные глаза, пугающую худобу. Послали за Генрихом, который как раз отправился на охоту. Я подозревала, что вновь беременна, однако сказать об этом мужу случая не представилось – едва он прибыл, мы вместе отправились в покои Франциска.

Полуживой скелет, лежавший на постели под алым пологом, был неузнаваем, сквозь натянутую кожу явственно проступали кости. Амбруаз Паре, наш придворный врач, знаком велел Генриху подойти. Я осталась стоять у алькова, крепко сжимая руку Маргариты.

Франциск потянулся к сыну, и Генрих замер в нерешительности. Он смотрел на умирающего отца, не в силах сохранять обычную невозмутимость. Они говорили вполголоса, и наконец Генрих, шатаясь, отошел от кровати. Когда он проходил мимо меня, я впервые увидела, какое страшное бремя нес он все эти годы – бремя ненависти к отцу, ненависти, которую он уже никогда не сможет искупить.

– Дочь моя… – Франциск улыбнулся Маргарите.

Глотая слезы, Маргарита взяла его за руку и поцеловала в лоб, а затем вышла из спальни – так стремительно, словно в спину ей дул невидимый ветер. Я осталась одна.

– Малышка, – невнятно прошептал Франциск, – присядь рядом со мной.

Я присела на край кровати, сжала его холодную руку. Глаза его закрылись.

– Ах, как хорошо…

К полуночи он впал в забытье, и мое место у ложа заняли доктор Паре и ближние дворяне короля. Я осталась ждать в смежной комнате; в два часа пополуночи меня вырвали из зыбкого полусна их рыдания.

Я медленно вышла в пустынную галерею. Из темноты выступила навстречу знакомая фигура, горестное лицо ее обрамляли растрепанные рыжие волосы. За нею следовали две бледные женщины в черном – последние, кто еще остался из «маленьких разбойниц».

– Он… уже? – Голос мадам д’Этамп дрогнул.

Я кивнула. Она прижала ладони к вискам, и с уст ее сорвался душераздирающий крик. Спутницы повели было ее прочь, но тут она повернулась ко мне и холодными как лед пальцами стиснула мою руку.

– Теперь твоя очередь. Помни все, чему научилась; помни, что, если мужчины могут сражаться друг с другом в открытую, нам надлежит вести свои войны приватно. Твои сражения еще только начинаются, но ты – королева. Без тебя она – ничто.

Я смотрела, как Анна д’Этамп навсегда уходит из моей жизни. Ее блистательная карьера подошла к концу; много лет она властвовала над двором, так безраздельно присвоив любовь короля, что даже его законная супруга, королева Элеонора, не смела и близко подойти к нему. Много лет ее обожали, ненавидели, боялись. Теперь ей предстоит доживать век одной, всецело во власти женщины, которая вскоре займет ее место при дворе. И мне было страшно за нее. Страшно при мысли о том, что может сделать с ней Диана.