Онлайн чтение книги Создатели континентов The Continent Makers and Other Tales of the Viagens
II

— И… э-э… как тебе Земля, Бетти? — спросил Гордон Грахам.

— Слушай, что это у тебя с руками? — поинтересовался Айвор. — Где тебя так уделали? Дрался, что ли?

Гордон отрицательно покачал головой, не в силах оторвать взгляда от Джеру-Бхетиру, которая ответила:

— Изумительно, но здесь так много воды! Мне даже чуть страшновато, что мы всего лишь на острове, окруженном водой.

— У моих осирианских туристов всегда такие ощущения, — сказал Айвор. — У них на планете никаких океанов нет, и плавать они не умеют, даже подумать об этом не могут без содрогания. А вот на планете Тот, наоборот, сплошной океан с разбросанными по нему островами. И тамошние крысоподобные обезьяны…

— Хорошо плавают, — закончил за него Гордон. — Продолжай, Бетти.

— И у вас столько молодежи!

— Продолжительность жизни на Земле большая, поэтому пожилых людей тоже достаточно много. Нам приходится контролировать нашу численность, а иначе здесь протолкнуться будет негде. А как тебе наша культура?

— Я только хотел сказать… — начал было Айвор.

Джеру-Бхетиру словно не услышала, все ее внимание было приковано к его брату. Она воскликнула:

— Культура меня просто очаровала. Мы, кришнанцы, по сравнению с вами бедные и отсталые! И Земля нам кажется восхитительной сказочной страной. Но больше всего меня интересует психология людей. Это мое увлечение — так, кажется, у вас говорят. Во многом вы похожи на нас, а в чем-то различаетесь. Например, мне хотелось бы обследовать тебя.

— Ч-что? — покраснел Гордон. — Ты хочешь сказать, что мне надо лечь на кушетку и рассказать тебе все-все как на духу?

— Не теряй с ним времени понапрасну, — посоветовал Айвор. — Ничего интересного не узнаешь. У него душа чистая как стеклышко. Даже не как у десятилетнего ребенка, а словно ему годика полтора. А теперь мне надо…

— Да не слушай его, Бетти, — отмахнулся Гордон. — Айвор не способен оценить чистоты твоих помыслов. Кушетки наводят его совсем на другие мысли, и с научными исследованиями не ассоциируются.

— Смотря что понимать под научными исследованиями, — сказал Айвор. — Если вы хоть на секунду перестанете есть друг друга глазами, я попробую довести до вашего сведения, что мне пора отваливать по своим делам. Впрочем, я в любом случае ухожу. Вот моя половина платы по счету.

Гордон Грахам и Джеру-Бхетиру смущенно подняли глаза и заставили себя попрощаться с Айвором. Они еще немного поговорили о психологии, и наконец Гордон произнес:

— Пожалуй, он был прав. Лучше нам тоже пойти отсюда.

Она взяла его под руку, и они медленно пошли к выходу, но у самой двери их остановил свист кассира, напомнивший Грахаму, что он не заплатил за обед. Он глуповато рассмеялся, позволил кассиру себя обсчитать, и они с Джеру-Бхетиру вышли из ресторана. Землянин и кришнанка были настолько поглощены друг другом, что натолкнулись на две колонны и пять пассажиров, да и вход в метро отыскали только с третьей попытки.

Для Гордона Грахама мир вокруг превратился в благоухающий райский сад — ему казалось, что он встретил девушку своей мечты. Его прежние зароки? Ерунда! А что подумают его друзья? Если он вздумает жениться на существе другой расы? Пока это его нисколько не заботило. Можно будет поразмыслить над этим завтра. Он нашел редкую по красоте спутницу, которая его понимала и слушала. Какое значение имеет все остальное?

Они проехали по развязке «Конкорс-экспресс» до Бедфорд-парка, а потом двинулись пешком на восток, туда, где дорога Мошолу выходит к парку Бронкса, и заходящее июньское солнце светило им в спины. Среди новых многоквартирных домов там и сям стояли коттеджи, построенные много лет назад.

— Это должно быть где-то здесь, — промолвил Грахам. — Слушай, Бетти, а что это за Черчиллианское общество?

Она ответила:

— Тейерхия сказал мне, что они утверждают, будто бы драматург XX века Джордж Бернард Шоу никак не мог сочинить пьесы, которые ему приписывают, и намереваются доказать, что их автор — известный политический деятель того же периода по имени Уинстон Черчилль.

— Черчилль? Это не он был одним из первых британских лейбористских лидеров, который писал в начале 1900-х годов романы на социальные темы?

— Не знаю, Городон. — (Она всегда произносила его имя с лишней гласной, а ему эта ошибка казалась очаровательной.)

— Ладно, потом узнаем, но не забавно ли, что осирианцы интересуются такими вещами? А кто такой этот Тейерхия?

— Мои друзья в Боунтоне сказали, что он знаменитый предприниматель. Я встретила его на одной вечеринке, вместе с его партнером, торианцем Адзиком. Он носил Адзика на сгибе своего локтя…

— Послушай-ка! Ты точно знаешь, что этот Адзик — торианец? А не тотианец?

— А в чем дело?

— Торианцы слишком большие, чтобы кто-то мог носить их на руке. Мы их зовем людьми-страусами.

— Должно быть, ты прав. Торианец или тотианец — я все время путаю ваши земные названия обитателей других планет. Почему для них выбрали такие похожие названия?

— Так уж получилось. Понимаешь, мы назвали планеты нашей Солнечной системы именами римских богов еще до межзвездных полетов, а когда находили другие планеты, то использовали другие мифологии. Планеты твоей системы названы именами индийских богов; Эпсилона Эридана — скандинавских; Проциона — египетских…

— А почему вы давали собственные имена другим звездам и планетам? Это… немного самонадеянно.

— Понимаешь, когда мы спрашивали их обитателей, как они сами называют свои планеты, то получали ответы на сотне разных языков, и половину этих слов мы даже произнести не могли, а значение их было всегда одно и то же — что-то вроде нашего «дома» или «земли». Некоторые туземцы даже не имели звукового языка, а объяснились при помощи щупалец. Но давай вернемся к Тейерхии.

— Хорошо. Он носил тотианца — я правильно говорю? — на сгибе своей руки, как…

— Как плюшевого медвежонка. Так ты хотела сказать?

— Плюшевого медвежонка? В любом случае, мне не очень нравятся осирианцы, даже Тейерхия, который довольно вежлив. Их острые зубы пугают меня. И еще поговаривают, что они умеют гипнотизировать.

— Не знаю, не знаю, — усомнился Грахам. — Некоторые из них неплохие ребята, несмотря на чешую и свистящий акцент. Они очень импульсивны и сентиментальны, но интеллект у них такой же, как у землян или кришнанцев. Что еще рассказал тебе Тейерхия?

— Не много, потому что он… как это у вас говорят… быстро вырубился.

— Неужели?

— Да. Ты же знаешь, что они не могут пить из наших рюмок и бокалов и пользуются чем-то вроде бутылочек для масла. И когда нам сообщили, что Тейерхия известный предприниматель, он уже распластался в углу, а вокруг него лежала куча таких сосудов с длинными горлышками, и маленький тотианец сокрушенно клекотал по поводу происходящего.

Грахам ненадолго оторвал свой взгляд от Джеру-Бхетиру, чтобы посмотреть на номер дома. Он воскликнул:

О, мы уже прошли дальше, чем нужно. Давай вернемся назад.

Они наконец нашли нужный дом, оказавшийся старым частным особняком.

Из тени подъезда вышел человек и сказал:

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответил Грахам. — Это здесь проходят встречи Черчиллианского общества?

— Совершенно верно. Прошу прощения, это не вы геофизик Гордон Грахам?

— Да, я. А откуда вы узнали?

— О, вы гораздо более известный человек, чем сами думаете, мистер Грахам. И мы очень, очень рады вас видеть. Прошу вас.

В комнате, которая когда-то, видимо, служила гостиной, стояли рядами легкие кресла. В некоторых из них сидели люди, а другие беседовали, стоя кучками. Стены были увешаны большими фотопортретами Уинстона Черчилля, в галстуке и рубашке с накрахмаленным воротничком, как было принято в те давние времена.

Грахам подвел Джеру-Бхетиру к двум свободным креслам, и другой человек, дородный лысый мужчина, сказал:

— Добрый вечер, мистер Грахам.

Гордон был уверен, что ни первого, ни второго из поздоровавшихся с ним людей он никогда и в глаза не видел. Вообще происходило что-то непонятное ему. Сначала эта странная встреча со Скляром, потом схватка с двумя мужчинами, которые на них напали, а теперь еще и эта неожиданная известность. Он не сомневался, что никогда не бывал в этом месте, где сейчас заседали черчиллианцы. У него не возникло даже ощущения «возвратов памяти», или, как их еще называют, дежа-вю.

Лысый толстяк, к которому присутствующие обращались как к «мистеру Варшауэру», призвал собравшихся к порядку. Потом начался занудный разговор о членских взносах, присутствии на собрании членов общества и других столь же неинтересных гостям предметах. (Грахам все это время перешептывался с Джеру-Бхетиру и ловил на себе неодобрительные взгляды соседей.) Потом мистер Варшауэр представил мистера Донахью, невысокого светловолосого человека, как докладчика на этом собрании.

Мистер Донахью вышел вперед и произнес проникновенную речь о близком его сердцу предмете:

— …и что мы знаем об этом Бернарде Шоу, как он себя называл? У нас есть всего несколько биографий, по большей части крайне тенденциозных, которые во многом противоречат друг другу, да еще микропленки с фильмами, которые отсняли известные своей коррумпированностью и ненадежностью журналисты двадцатого века.

А кем был на самом деле этот так называемый Бернард Шоу? Если судить по отрывочным сведениям, которые можно признать достоверными, он совсем не походил на человека, имевшего выдающихся предков, которые в те времена социального неравенства были абсолютно необходимы человеку, чтобы достичь хоть каких-то высот в своем интеллектуальном развитии. Он был сыном простого булочника — а отнюдь не потомком родовитых аристократов или известных литераторов. Известно, что Шоу, как он себя называет, после того, как ему исполнилось 14 лет, ни разу не переступал порога школы. Более того, как можно говорить, что он своей эксцентричной орфографией предвосхитил современную недостойную реформу правописания, если он отказывался от учебы даже тогда, когда ему предлагали посещать занятия…

Грахам сразу понял, куда клонит Донахью, и больше его не слушал, погрузившись в созерцание профиля Джеру-Бхетиру.

— …пять лет служил клерком в агентстве по недвижимости. Вы можете себе это представить?! Разве мог автор «Пигмалиона» и «Кандида» работать в таких невыносимых условиях? Человек со столь чувствительной душой за неделю бы сошел там с ума! А когда он наконец оставил презренную должность сборщика арендной платы, чтобы попытаться зарабатывать на жизнь литературным трудом, то скоро убедился в отсутствии у него необходимых способностей. За первые девять лет своей новой деятельности он заработал всего шесть фунтов, или около 28 современных долларов Всемирной Федерации. Издатели отвергли один за другим четыре его так называемых романа. В одном из них он продемонстрировал свой дурной вкус, описав нравы дельцов профессионального бокса. Представьте, если можете, автора «Святой Иоанны», описывающего грубых и невежественных драчунов! Разве, наблюдая за их поединками, можно было создать такой неповторимый колорит, так красочно изобразить…

Грахам потряс головой, чтобы не заснуть. Заметив его движение, Донахью резко сказал:

— Вы что-то хотели спросить, молодой человек?

— Н-нет, — покраснел Грахам. — Я… я недавно плавал, и у меня вода попала в уши.

— Ну-ну. Резюмируем: наконец, кое-как научившись владеть пером, этот так-сказать-Шоу занялся самой низкой формой литературы — критикой. И даже здесь он не обнаружил ни малейшей твердости характера, чтобы довести хоть одно свое начинание до конца, но вместо этого бросался от одной публикации к другой…

Грахам позволил своей руке сползти вниз, пока она не нашла руку Джеру-Бхетиру и не сжала ее. Кришнанка не только не попыталась высвободиться, но и ответила ему своим пожатием. Сердце у него бешено заколотилось, и он совершенно не слышал слов мистера Донахью, да и не интересовала его эта лекция …

— Тогда кто же написал эти пьесы, если не так называемый Шоу? Кто на самом деле?

В то время в Британии жил один молодой человек, с поистине блестящим умом и творчески одаренный, но не имевший тогда возможности открыть заявить о своих амбициях ввиду всевозможных социальных и политических табу. А все дело в том, что он был аристократом, сыном лорда и внуком герцога, а сочинительство в те далекие дни не считалось достойным занятием для благородного человека. Для служителей Мельпомены двери аристократических салонов тоже были закрыты. Более того, пьесы, которые он задумывал, могли серьезно повредить его политической карьере, которая была ему уготована как исходя из его собственных выдающихся способностей, так и в соответствии с традициями его семьи…

Таким образом, мы можем — нет, должны! — согласиться с тем, что этот великий человек должен был заключить сделку с пресловутым Шоу, чтобы иметь возможность сочинять пьесы, не подписывая их собственным именем. Шоу, со своей стороны, был совсем не прочь предоставить свое имя для подобного использования, хотя у него самого не было и искры таланта…

В качестве последнего аргумента мистер Донахью написал мелом на доске названия нескольких пьес «так называемого Шоу» и расположил их друг под другом так, что из букв одного вертикального ряда сложились слова УИНСТОН СПЕНСЕР ЧЕРЧИЛЛЬ Дж. Б. Шоу (1856 — 1950), до того, как стал всемирно известным драматургом, действительно долго получал отказы из издательств. В 1925 году ему были присуждена Нобелевская премия по литературе, от которой он отказался, как впоследствии от дворянства и титула пэра. В 1931 году Б. Шоу был в России и встречался со Сталиным. Уинстон Черчилль (1874 — 1965), премьер-министр Великобритании в 1940-45 гг., как и Б. Шоу, в молодости был журналистом, написал много исторических и др. книг. Он был удостоен Нобелевской премии по литературе в 1953 году (не отказавшись от нее). Согласно преданию, Б. Шоу пригласил У. Черчилля на премьеру одной из своих пьес телеграммой следующего содержания: «Посылаю два билета на вечерний спектакль. Один для вас и один для вашего друга, если таковой имеется». Черчилль ответил: «Сегодня вечером прийти не смогу, приду на спектакль завтра, если таковой состоится».

Раздались громкие аплодисменты. Хлопали все, кроме Грахама и Джеру-Бхетиру, которые держали друг друга за руки и не были слишком уж вдохновлены речью мистера Донахью.

Грахаму она показалась крайне неубедительной, хотя он и не слишком хорошо знал литературу и историю Века Катастроф. В одном не приходилось сомневаться: Уинстона Черчилля он путал с двумя-тремя другими известными людьми, и ему надо было обязательно полистать в связи с этим энциклопедию.

Еще сильнее было его удивление, когда, взглянув на часы, он обнаружил, что собрание продолжается уже два часа.

Гости начали подниматься и расходиться. Некоторые окружили Донахью, чтобы поспорить с ним или выразить свое одобрение. Грахам повел Джеру-Бхетиру к выходу, но перед ними нарисовался толстый Варшауэр и произнес:

— Я так рад, что вы наконец у нас появились, мистер Грахам. Мы так вас ждали!

— Правда? — удивился Грахам. Действительно, как они могли его ждать, если он до нынешнего дня слыхом о них не слыхивал, никакими их сумасбродными литературными теориями не интересовался и вообще ничего общего с ними не имел?

— Да, правда, — сказал Варшауэр. — Пожалуйста, пройдемте со мной в правление. Другие руководители нашего маленького общества горят желанием с вами познакомиться.

— Но право, мы очень спешим… — протянул Грахам.

— Что вы, что вы, молодые люди, это всего на одну минуту. Только на одну. У нас есть небольшое предложение, которое наверняка вас заинтересует, а если оно вам не понравится, вы немедленно уйдете.

— Давай послушаем, чего хочет этот приятный человек, Городон, — стала уговаривать Джеру-Бхетиру. — Я совсем не спешу.

Грахам пошел наперекор своим дурным предчувствиям и позволил Варшауэру увести себя в другой конец дома. Там, в бывшей столовой, их ждали еще два человека. Варшауэр представил их Гордону Грахаму и его спутнице:

— Это мистер Лундквист, — (он показал на краснолицего, седого, с отвисшим подбородком человека). — А это мистер Эдвардс (коротышка с редкими рыжими волосами, который встретил Грахама у входа). — Давай, Крис.

— Чрезвычайно рад с вами познакомиться, — сказал Лундквист. — Как дела?

— Спасибо, отлично, — ответил Грахам. — Что это за предложение, на которое намекал мистер Варшауэр?

— Наша деловая беседа может несколько утомить юную леди. Джим, не сочти за труд, проводи ее в соседнюю комнату. — Когда Эдвардс с Джеру-Бхетиру вышли, он продолжил: — Согласитесь, доктор Грахам, что ученые у нас не получают достойного вознаграждения за свои труды?

— Право, не знаю. Но, наверное, вы в связи с этим могли бы привести какие-то аргументы. Зачем?

— Однако вы бы хотели получать больше, не так ли?

— А кто же не хочет? Но причем здесь Бернард Шоу и Уинстон Черчилль? — Грахам подумал про себя, что люди, которые с ним беседуют, не похожи на авантюристов, хотя он не настолько поднаторел в общении с авантюристами, чтобы судить об этом с уверенностью.

Лундквист улыбнулся:

— Совершенно ни при чем, дружище. Мы гораздо больше думаем о сделке в связи с вашей научной работой. Вы наверняка догадываетесь, о чем идет речь, — об этом проекте Гамановия.

— А? А причем тут он?

— Мы сейчас не может посвятить вас во все детали, потому что нашего босса сегодня вечером нет. Могу только сказать, что это дело связано с геофизикой и очень выгодно для вас. А сейчас хотел бы только пригласить вас сюда завтра в это же время, чтобы вы могли побеседовать с нашим боссом.

— А кто босс? Я думал, что это вы.

Лундквист осклабился:

— Не совсем.

Все по-прежнему оставалось очень неясным. Грахам спросил:

— А как вы обо мне узнали? Я ничего не публиковал о Гамановии, да и работаю над этим проектом постольку-поскольку, как консультант.

— О, мы уже давно за вами наблюдали. Между прочим… — Лундквист повернулся к Варшауэру, — что случилось со Смитом и Магаззо? Они около шести вечера позвонили с К. С. К. и сказали, что наблюдают за нашим другом, но их до сих пор нет. Не могли же они раствориться в воздухе.

Грахам частенько по жизни был лопух лопухом, но здесь мгновенно сообразил, что к чему. Лундквист наверняка выследил его усилиями той парочки, которую они со Скляром вырубили и засунули в мешки. Если Скляр тот, за кого он себя выдавал, то с этим Черчиллианским обществом что-то нечисто. Грахам поднялся.

— Прошу прощения, — выдавил он, — н-но мисс Джеру и мне надо идти. Прямо с-сейчас. Если у вас есть для меня какое-то предложение, пишите мне в Колумбийский университет. Бетти!

— Да, Городон? — Она открыла дверь из соседней комнаты. В ней Грахам увидел стол с шахматной доской и расставленными фигурами и два кресла, в одном из которых сидел Эдвардс. Он тоже поднялся и направился к двери. Грахам не торопясь снял очки, положил их в футляр и убрал в карман.

— П-пошли, Бетти, — сказал он и сделал шаг к дверям.

Однако толстяк Варшауэр преградил ему дорогу со словами:

— Ну-ну, один момент, доктор Грахам. Не надо так спешить. Вас не попросят ни о чем, что противно вашим принципам…

Только это он и успел вымолвить, потому что костистый кулак Грахама ударил его в нос, и голова Варшауэра с гулким стуком впечаталась в дверь. Ноги у него подогнулись, он осел на пол и остался сидеть, привалившись спиной к двери и раскинув ноги.

Грахам, однако, обнаружил, что, пока дверь прижата Варшауэром, открыть ее невозможно. Успей он отодвинуть толстяка в сторону, они с Джеру могли бы выскочить до того, как их схватят… Но едва он схватился руками за Варшауэра, как его оттащили назад. Повернувшись, он увидел, что его держит Эдвардс, который оказался весьма сильным коротышкой.

Грахам тем не менее нанес ему два плотных удара под ребра, в то же время крикнув:

— Беги, Бетти! Позвони в полицию! Зови на помощь!

Однако, вместо того чтобы закричать, Джеру-Бхетиру схватила кресло и приподняла его, намереваясь ударить Эдвардса. Но Лундквист выхватил у нее кресло и отшвырнул его в сторону. Потом он одной рукой схватил ее за ладонь, а другой достал из кармана что-то вроде баллончика с краской. Грахам узнал в нем осирианский электрошоковый пистолет.

— Лучше не надо, — предупредил Лундквист, направляя пистолет на кришнанку. — И ты тоже, Грахам. Угомонись, или я ее прижгу.

Грахам осторожно расцепился с Эдвардсом, который стал поднимать на ноги Варшауэра. Последний держал у лица окровавленный платок и бормотал:

— У него кулаки как молоты! Что это за ученые, к чертовой матери, если они одним ударом вырубают?

— А теперь, друзья, — сказал Лундквист, — поговорим о деле. Боюсь, что нам придется ненадолго задержать здесь мисс-как-там-ее, чтобы быть уверенными в продолжении сотрудничества. Будет лучше, если ты все сделаешь добровольно, а если нет, то все равно мы своего добьемся. Во время лекции ты вел себя так, словно эта маленькая осьминожка тебе очень нравится. Я прав?

Грахам, почувствовав, что он и так уже слишком много наболтал, стоял молча.

Варшауэр продолжал бормотать, подтягивая носом кровь:

— Мне надо сходить к врачу за лекарством.

— Полагаю, ты вряд ли захочешь увидеть ее убитой, а? — продолжил Лундквист. — Так что делай, что тебе говорят, приятель. Иди отсюда домой и никому не говори о том, что здесь случилось, и о Черчиллианском обществе тоже, и вообще ни о чем. Держи язык за зубами, усек? А завтра вечером придешь сюда, как я тебе сказал. Мисс-как-там-ее здесь не будет, но мы о ней позаботимся. Ну и будь уверен, что если захочешь что-нибудь выкинуть, то больше ее не увидишь. Понял, что я сказал?

— Ты имеешь в виду, что убьешь ее?

— Не совсем так. Убить можно человека, а она только ходячая помидорина с какой-то захудалой планеты. Но ты правильно понял мою мысль. Лады, дружище?

— О’кей, — устало промолвил Грахам.

Они с Джеру-Бхетиру еще раз обменялись взглядами. Он прочитал в ее глазах призыв броситься на Лундквиста, вырвать у его пистолет и перебить остальных. Грахам, однако, прекрасно понимал, что Лундквист по-прежнему начеку и нажмет на курок немедленно, как только почувствует неладное. В такой ситуации ему не дадут сделать ни шага.

Потом он вышел, слыша, как за его спиной причитает Варшауэр:

— …настоящий молот!