Онлайн чтение книги Королева демонов The Core
Глава 7. Евнухи. 334◦П.◦В.

Резь между ног вывела Аббана из того редкого забытья, что в новой действительности сходило за сон. Он сел на холодной земле, щурясь на огонь, и к мучениям добавилась боль в ступне.

Перво-наперво Хасик лишил его мужского достоинства. Аббан собрался с духом, ибо знал, что этого не избежать, но подготовиться к подобному не в силах ни один мужчина. Хасик отгрыз член зубами и заставил Аббана смотреть на это.

Аббан молил Эверама дать ему истечь кровью или подцепить лихорадку и умереть, но воины с опытом Хасика умели врачевать раны. Тот перевязал обрубок и прижег конец.

Меж бедер намокло, и Аббан подумал, что рана открылась. Оковы звякнули, когда он заполошно распустил тесемки изорванных штанов, чтобы проверить, не стало ли хуже, чем было.

Аббан мог молить о смерти, пока длилась пытка, но теперь, с членом или без члена, ему очень даже хотелось жить. Он оттянул ткань. Свежей крови на бинтах не обнаружилось, но они покрылись желтыми пятнами и набрякли.

Это было ничуть не в новинку. Аббан теперь мочился через тонкий штырь, воткнутый в обугленную плоть. Он больше не властвовал над позывами, и мочевой пузырь постоянно опорожнялся по ходу дня. Отныне между ног всегда было мокро и от него разило мочой.

По другую сторону костра рассмеялся Хасик:

– Привыкнешь, хаффит! Так приучишься мочить портки, что будет уютно, словно в сухих. И к вони ссанья ты тоже привыкнешь – станешь принюхиваться и ничего не чуять, даже если все вокруг будут жаловаться на запах.

– Это хоть как-то обнадеживает, – заметил Аббан, завязывая тесемки.

Переодеться ему было не во что, придется до поры терпеть и ходить мокрым.

– Радуйся, пока можешь, хаффит. – Хасик махнул на светлевшее небо. – Солнце скоро взойдет. В который уже раз?

Аббан стиснул зубы, но знал, что лучше ответить. Хасик питался его болью и страхом, как магией, которой насыщались шарумы. Пытки неизбежны, но он ничего не выгадает, усугубляя их.

– Четырнадцать, – сказал Аббан. – Священное число. Четырнадцать дней с тех пор, как ты убил сына Избавителя.

Хасик захохотал. Теперь он смеялся часто и пребывал в настроении более радужном, чем помнил за ним Аббан.

– И твоего. Ты, конечно, воображал себя умным и думал, что отравленное лезвие в костыле – полезная штука. Тебе понравилось, когда его засунули Фахки в очко, а он забился в судорогах с пеной у рта?

Он снова разразился смехом, когда Аббан сглотнул и – редкий случай – не нашелся с ответом.

Треск магии сопроводился вспышкой света. Их круг обходил одинокий лесной демон, выискивавший и не находивший брешь. Даже тупейшему шаруму к той минуте, когда он удостаивался черного, успевали вбить в голову необходимость простейших защитных мер, а Хасик представился человеком более умным, чем показывал раньше.

Заложив руки за голову, он откинулся на седло. Рядом валялась пустая бутылка из-под чинского хмельного зелья. Холодные глаза следили за рыщущим демоном.

– Почему бы с ним не покончить? – спросил Аббан. – Разве не ради этого живут шарумы?

Хасик сплюнул в сторону демона:

– За годы, проведенные в шарадже, ты так и не разобрался в нас, хаффит?

– Я понял, что вы больше любите резню, чем ненавидите алагай, – ответил Аббан. – Что вы предпочитаете врагов слабых, а не сильных, особенно изнеженных чинов. Но пьяный ты или трезвый, я не считаю тебя трусом, который боится одинокого демона.

Он ожидал, что Хасик озлится, но воин остался безучастен.

– Я ничего не боюсь, но покончил с дурацкой войной Эверама.

– Сейчас, когда на пороге Шарак Ка? – рискнул копнуть глубже Аббан.

Хасик, похоже, переживал редкий для него момент самосозерцания. Можно выведать что-нибудь полезное. Изувеченный Аббан не мог от него убежать. Единственный выход – каким-то образом убедить Хасика не убивать его, ибо в дальнейшем круг возможностей может расшириться.

– Вести нас на Шарак Ка полагалось Избавителю, – произнес Хасик. – Но Ахман позорно пал, а его сын был жалок. И кто остался? Даже если болтают не зря и Пар’чин еще жив, я лучше отправлюсь в бездну, чем последую за ним.

Он махнул рукой в сторону демона, следившего за их разговором тупым верблюжьим взглядом:

– Я сражусь с демонами, когда это будет выгодно, но больше не стану убивать их во имя Эверама. Что хорошего я видел от Создателя?

Аббан покачал головой:

– Если Создатель существует, то Он не лишен чувства юмора – мы только сейчас начинаем понимать друг друга.

– Может быть, это потому, что мы оба остались без елдаков. – Хасик причмокнул. – Клянусь, хаффит, я не пробовал мяса слаще. Меня подмывает вкусить еще.

– Все дело, без сомнения, в свинине, которой я питался, – ответил Аббан. – Если ты и правда отвернулся от Небес и обратился к радостям Ала, то ничего лучше не сыщешь.

– Смелые слова, хаффит! – рассмеялся Хасик. – Но ни одна мякоть[1]Игра слов: meat – по английски и «мясо», и «мякоть». не доставит мне большего удовольствия, чем та, что у твоих жен и девственниц-дочек.

– Как ты и говоришь, для нас обоих эти дни позади. Теперь мы евнухи и должны извлекать удовольствие из всего, что возможно. Найди мне свинью, и я приготовлю мясо, которого ты не забудешь вовек.

– Ты много лет пытался меня отравить, – сказал Хасик. – С чего ты взял, что сейчас получится?

Это была правда. В детстве, когда они обучались в шарадже, Хасик постоянно избивал Аббана. Однажды Аббан отплатил ему, приправив кашу ядом песчаной гадюки. Одна капля не убьет, но Хасик неделю корчился от боли над выгребными ямами.

Доказательств вины Аббана не нашлось, но Хасик был не дурак. Избиения участились. После той роковой недели Аббан без счета раз пробовал отравить Хасика понадежнее, но дюжий воин усвоил урок. Он перестал стоять в очереди к раздаче и попросту выдергивал из нее кого-нибудь наугад, чтобы отобрать миску.

Окоротить его смели немногие даже среди даль’шарумов, гордость которых часто одерживала верх над здравым смыслом. Тех же, кто шел на это, – зачастую подкупленных Аббаном – упоенно ломали на глазах у других.

– Убить тебя всегда было трудно, – признал Аббан. – Но это не повод отказаться от попыток.

– Ты не совсем бесхребетен, хаффит, пусть даже боишься напасть на меня лично. – Хасик раскинул руки. – Когда будешь готов – начинай. Я дам тебе ударить один раз без всяких последствий. Можешь даже отравить клинок, если угодно. Я все равно успею вылущить тебе глаза и скормить их тебе же. Успею высосать и откусить язык.

Звякнув цепями, Аббан вывернул карманы:

– У меня все равно нет яда. Но Эверам мой свидетель – я могу так зажарить свинью, что голова у тебя пойдет кругом, а рот наполнится слюной от одного дыма. Свиная шкура затвердеет в хрустящую, скользкую от жира корочку, а после мяса ты пожалеешь, что не отрекся от Небес раньше.

– Эверамова борода, хаффит! – воскликнул Хасик. – Ты меня убедил! Мы сегодня же найдем свинью и зажарим ее в честь первых двух недель, проведенных вдвоем.

Он извлек из-за широкого пояса небольшой молоток.

– Но сначала прочтем нашу утреннюю молитву.

Пока они разговаривали, лесной демон обратился в туман и скользнул в бездну. Над горизонтом показалось солнце, и Хасик наконец поднялся на ноги.

Молоток – ни в коей мере не оружие шарума – представлял собой простой рабочий инструмент, украденный во время бегства после разгрома войска Джайана в битве при Энджирсе.

Но Хасик вскинул этот молоток, как скальпель дама’тинг. Он рассеянно поиграл им, разминая пальцы, после чего опустился на колени у Аббана в ногах.

– Не надо, прошу тебя, – сказал Аббан.

– Что предложишь сегодня, хаффит? – спросил Хасик.

– Дворец. Такой, что посрамит величайших дамаджи. Я опустошу мои сундуки и воздвигну столь высокие башни, что ты сможешь говорить с Эверамом.

– Я говорю с Ним ежедневно, – сказал Хасик.

На ступне искалеченной ноги Аббана башмак сохранился, но другая давно была босой, так как слишком распухла и не влезала в обувь. Хасик обернул ее тряпками, чтобы не обморозить, хотя Аббан желал ей онеметь от холода, – по утрам станет легче выдерживать новую боль.

– Эверам, податель света и жизни, – заговорил Хасик, начертив в воздухе метку. – В день нынешний и каждый последующий благодарю тебя за то, что отдал в мои руки врага. Я приношу его тебе в жертву, как обещал давно, по одной кости зараз.

Аббан заскулил, когда Хасик сграбастал лиловый, распухший придаток и прижал его, выискивая целую кость. Он уже раздробил пальцы, затем занялся предплюсной и постепенно приближался к лодыжке. Аббан и представить не мог, что в человеческой ступне так много костей.

– Хватит выть, хаффит, – осклабился Хасик. – Шарумы ежедневно ломают пальцы, и хоть бы хны. Дождись, когда я доберусь до голени. И до бедра. Дождись, когда примусь за зубы.

Он со смехом опустил молоток. Боль была нестерпимой, и Аббан, едва в глазах потемнело, приветствовал забвение, как любовницу.

Сознание медленно возвращалось; Аббана Хасик перебросил через спину огромного скакуна, словно куль с мукой. Каждый шаг этой зверюги отзывался волнами головокружения и тошноты в придачу к неотступной боли.

На время он сдался, всхлипывая. Он знал, что для Хасика эти звуки были сродни райской музыке, но Аббан не умел принимать боль с той легкостью, с какой это удавалось шарумам.

Но даже сильнейшая боль постепенно становилась терпимой, особенно на мертвящем холоде. И вот тошнота отступила, а сам Аббан пришел в себя достаточно, чтобы почувствовать, как колют в щеку снежинки.

Открыв глаза, он увидел огромный рой «белых мух». Бушевал ветер, на севере собирались тучи. Близилась буря.

Они ехали дорогой на Старохолмье – мощеной магистралью вестников, которая некогда соединяла Свободные города Тесы с чинским Фортом Хилл, столетием раньше доставшимся алагай. Принц Джайан воспользовался ею – большей частью заброшенной – для продвижения своих воинов на север, чтобы атаковать Форт Энджирс.

Казалось, они едут через могильник. Джайан разорил придорожные фермы и хутора, и их обгорелые останки торчали в осуждение Аббану, который подстрекал глупого принца осуществить безумный план.

Хасик сплюнул:

– В зеленых землях полно свиней, а как понадобятся – шиш.

– Сверни налево у следующей развилки, – посоветовал Аббан.

– Зачем? – оглянулся Хасик.

Звякнув цепями, Аббан указал на далекий дым, расстилавшийся над деревьями:

– Джайан удерживал своих фуражиров в паре миль от дороги, но на моих картах обозначены тропы вестников, которые ведут к другим селениям и фермам, – до них он не дотянулся.

– Добрые вести, – сказал Хасик. – Глядишь, на ужин мне не придется ничего отрезать от тебя.

– Боюсь, я жестковат, да и мяса всяко немного, – ответил Аббан.

Хасик с усмешкой направил скакуна на грязную тропу, которая уходила в лес. С обеих сторон густо росли деревья, и даже днем в их тени было достаточно сумрачно, чтобы Аббан побаивался алагай.

По пути им встретилось несколько ферм – оазисы расчищенной земли среди лесов. Все они выгорели и опустели, скот угнали, а поля дочиста выкосили.

Аббан не удивлялся. В бойне у ворот Форта Энджирс погибли тысячи лучших даль’шарумов Джайана. Когда разлетелось известие о поражении, одни чи’шарумы набросились на хозяев, другие бежали, а остатки армии Джайна – тысяч десять шарумов – рассеялись по ветру. Сумеют ли они объединиться в силу мало-мальски внушительную, знал один Эверам, но дезертиров, несомненно, хватало, чтобы опустошить чинский край на годы вперед.

– Огненосное оружие позволило им удержать ворота, но у них не хватает силенок защитить гнезда помельче, – проговорил Хасик.

– Да, – кивнул Аббан.

– Мы живем днем сегодняшним, хаффит. Может статься, что завтра я все-таки выясню, сколько на самом деле мяса на твоих костях.

Очередная ферма, до которой они добрались, не пустовала. Аббан учуял дым, но не едкую гарь всепоглощающего пожара. Дымом тянуло от очага, приятно пахло пузырящимся жиром и северными приправами.

Но встретили они не северян. Во всяком случае, не только. Вдоль изгороди прохаживались двое шарумов, которые охраняли поля и двор, а также сбивали снег с меток. Другие надзирали за горсткой трудившихся во дворе чинов. Воины нарочито небрежно опирались о копья, но землепашцам хватало ума не проверять, сколь быстро они изготовят оружие к бою. Из дома и конюшен доносился шум.

– Похоже, они обустраиваются, – сказал Аббан.

– Мы не созданы для северных зим, хаффит, – произнес Хасик, хотя Аббан ни разу не слышал от него даже намека на недовольство холодом.

– Наверно, будет разумно… – начал Аббан, но Хасик, не удостоив его вниманием, перевел скакуна на рысцу.

Хасик успел открыть ворота и въехать во двор, когда раздался крик. Выбежали девять шарумов, окружили коня и наставили копья.

Хасик сплюнул на землю:

– На страже ни души. Кто командует этим сбродом?

– Сначала, воин, мы выясним имя твоего отца, – сказал один шарум.

Он был крупнее остальных, и в его тоне звучали начальственные нотки, хотя покрывало на шее было, как у всех, черное.

– Я Хасик асу Реклан ам’Кез ам’Каджи.

– Пес Джайана, не знающий, кому лизать руки, – сказал вожак. Остальные засмеялись.

Хасик присоединился к веселью:

– Это верно, хотя теперь у меня самого есть пес. – Он махнул рукой в сторону Аббана.

Все взоры обратились к хаффиту, и под коллективным взглядом Аббан сник совсем. Не приходилось сомневаться, что его только теперь заметили. Шарумы в первую очередь сосредоточивались на опасности.

– Хаффит Избавителя, – произнес первый воин, – уже не такой чванливый. Он и правда умеет превращать в золото песок и верблюжье дерьмо?

– Еще как умеет! – ответил Хасик. – Он может продать рыбакам воду, а лесорубам – дрова.

Воин искоса посмотрел Аббану в глаза:

– Это его не уберегло.

Хасик осклабился:

– Его бы ничто не уберегло, когда пробил мой час. А теперь, когда мы назвали наши имена, я снова спрошу твое.

– Орман асу Хован ам’Баджин, – ответил шарум. – Добро пожаловать в мой ксар. Не дворец, но есть рабы, и полно еды.

– Баджины не возвращаются в Водоем Эверама? – спросил Хасик.

– Эти баджины – нет, – подтвердил Орман. – Кто там теперь командует? Керан? Я не желаю быть приватиром и жить на воде.

– Тогда в монастырь, – предположил Хасик. – Дама Хеват там еще за главного?

Орман помотал головой:

– До поры – возможно, но у него нет людей, чтобы его удержать. Войска Джайана разбиты, и рыбакам страсть как захочется вернуть монастырь. Это ключ к Водоему Эверама, оттуда можно нанести удар. Зачем же неделю плестись по замерзающей, кишащей демонами дороге и ввязываться в безнадежную схватку, когда здесь тепло и уютно? Зеленые земли слабы и созрели для грабежа.

– Мудрые слова. – Хасик оглядел двор. – У вас есть свиньи?

– Их едят чины-рабы, – кивнул Орман. – Что, надо накормить твоего хаффита?

– Он кормится собственным жиром. Я сам хотел попробовать.

– Как угодно, если заплатишь. У нас и женщины есть. Чинки, взглянуть особо не на что, но, если набросить покрывало, будут не хуже других, согласись?

Один воин что-то шепнул Орману на ухо. Тот встряхнул головой, издал лающий смешок и посмотрел в глаза Хасику:

– Мне напоминают, что пса Джайана выхолостили. Наверно, женщины тебе ни к чему.

Аббан поцокал языком, тряся головой:

– Ты пожалеешь об этом, сын Хована.

Орман зыркнул на него:

– Что…

Но он задохнулся на полуслове и согнулся пополам, вцепившись в рукоятку ножа, который метнул Хасик. Лезвие до упора вонзилось в пах.

Другие воины бросились в бой. Они пронзили горло скакуну Хасика, но сам Хасик носил под платьем доспехи из меченого стекла, и сталь соскользнула с них. С копьем в руке он скатился со своего чудища, когда оно встало на дыбы. Аббан же слетел, тяжело рухнул наземь, и все его тело пронзила взрывная боль.

Хасик размытым пятном мелькал среди воинов. Затем они тоже превратились в размытое пятно. После этого все померкло.

Аббан очнулся на дощатом полу. В нескольких шагах от него горел очаг, и жар обкрадывал его, высасывая из ран немоту и возвращая боль. Над ним склонилась женщина, которая отирала ему лоб влажной тряпкой.

– Ты жив.

– Я жив, – согласился Аббан. – Хотя сейчас об этом жалею.

– Ну а я благодарю за это Создателя, – сказала она. – Новый хозяин пообещал, что если кто-нибудь умрет, то мои родные направят его по одинокому пути.

Аббан сощурился на свет:

– Новый хозяин? Хасик?

Женщина кивнула:

– Он убил троих баджинов. Остальным отсек ядра. – Она сплюнула. – И поделом.

– Сейчас смена правителя может казаться благом, но думаю, что по сравнению с ним ты сочтешь баджинов благословением, – заметил Аббан.

– В наш век лже-Избавителей для нас не осталось благословений, – возразила женщина. – Выжить – вот все, на что мы можем надеяться.

– В выживании всегда есть надежда, – сказал Аббан. – Передо мной не раз маячил одинокий путь, но вот, пожалуйста, – я лежу здесь и продолжаю дышать на Ала.

– Хозяин говорит, что ты его повар. Мужчины забьют свинью, а ты зажаришь. Это будет пир для его нового племени.

– Племени евнухов. – Аббан попытался сесть. – Полагаю, тебе нечем отравить мясо?

– Будь чем, я бы давно воспользовалась. – Женщина помогла ему сесть. – Я – Заря.

– Красивое имя, – сказал Аббан. – Я Аббан асу Чабин ам’Хаман ам’Каджи. Если мне велено подготовить пир, понадобится твоя помощь. Я не смогу стоять без костылей, да и с ними – едва-едва.

– У нас есть кресло на колесиках, которым пользовался перед кончиной мой дед, – сообщила Заря.

– Хвала Создателю! – сказал Аббан. – Буду признателен, если поможешь на него взобраться. Раз Хасику хочется пира, нам лучше не томить его в ожидании.

Заря кивнула, ненадолго вышла и вернулась с креслом – кустарной работы, грубо слаженным, но достаточно прочным, чтобы выдержать тушу Аббана.

– Сколько теперь воинов у Хасика? – спросил Аббан, когда она вкатила его в кухню.

Три женщины – одна постарше и две помоложе – уже готовили вечернюю трапезу. Кое-кто был в синяках, и все не поднимали глаз.

– Шестеро еще годятся для боя, хотя ходить им больно, – ответила Заря. – Еще у двоих сломаны кости. Троих бросили в снегу.

Пронзительный визг и вспышка света привлекли внимание Аббана к окну. Было темно, рамы заносило снегом. Стало ясно, что шарумы очищают участок от демонов, отчаянно торопясь напитаться целительной магией, которая ослабит боль в изувеченном паху.

«Заново не отрастет», – хотелось сказать им. Магия залечит раны и переломы, но не вернет отрезанного.

– А у тебя в семействе? – спросил Аббан.

– Семеро. – Заря кивнула на женщин. – Мои мать и дочери, зять, муж и свекор.

– Баджины убили кого-нибудь? – Аббан подался к стойке и принюхался к приправам.

Заря покачала головой:

– Они ни слова не говорят по-тесийски, но было ясно, что им нужны рабы, а не трупы.

Услышав это, молодая женщина разрыдалась, и сестра принялась ее успокаивать.

– Выживание – это надежда, – сказал Аббан.

– Ты не похож на других, – заметила Заря. – Вы с новым хозяином знаете наш язык, а с тобой обращаются…

– Я хаффит, – перебил ее он. – Трус. В глазах воинов я сто́ю не больше вас. Если пир не задастся, мы все поплатимся жизнью. Давай-ка взглянем на свиней.

Аббан задрожал, когда Заря выкатила его на вечерний снег, пересекла освещенный двор и направилась к бойне. Позади них во тьме бесшумно двигались шарумы, и вспышки меточного света время от времени выхватывали их силуэты.

Баджины перебили бо́льшую часть живности, но свиньями пренебрегли. Тех было семеро, упитанных и здоровых. Рот у Аббана наполнился слюной.

«Хороший покупатель заплатил бы по тысяче драки за штуку». Он покачал головой от бесполезности этой мысли. Базар остался далеко, и такова была инэвера – неизвестно, увидит ли его снова Аббан.

«Живи настоящим, иначе не увидишь будущего», – напомнил он себе.

На бойне находилось трое чинов – все избитые и скованные в движениях. Двое были в расцвете лет, а третий – стар, но еще крепок.

– Вот эту, – указал Аббан на лучшую в стаде.

Откормленный боровок завизжал под ножом. Аббан оставил мужчин заниматься делом, и Заря повезла его обратно в кухню составлять меню.

Во дворе их нашел Хасик.

– Рад видеть, что ты очухался, хаффит. Я не забыл про твое обещание.

Он пребывал в настроении чуть ли не светлом, как будто каждый оскопленный мужчина умалял его личный позор.

– Я всегда держу слово, – сказал Аббан. – Нужны ночь и день, чтобы как следует зажарить свинью.

Хасик кивнул и дотронулся до бриллианта в центре своего кай’шарумовского тюрбана. Внутри была крупинка от кости демона. Когда он заговорил опять, его голос вострубил над домом, двором и овином:

– Объявляю племени Евнухов пост до заката! Любой, кто прикоснется к пище раньше, чем я открою завтрашний пир, лишится не только елдака, но и языка!

– Ты бы вспомнил, чем такие насмешки кончились для меня, – заметил Аббан.

Хасик пожал плечами:

– Настанет день, когда я буду слаб и меня убьет человек или алагай. Но пока я силен и буду насмехаться как вздумается. – Он всмотрелся в ночь. – Их раны уже зажили. Пост и пир помогут им понемногу свыкнуться с новой жизнью.

– Кай мудр, – кивнул Аббан. – Они не забудут эту трапезу.

– Хорошо бы, – ответил Хасик. – Иначе чинки зажарят тебя следующим.

В овине Аббан отключился, убаюканный креслом-каталкой и купаясь в тепле углей и аромате жарившейся свинины. За недели плена он вплотную приблизился к тому, чтобы почувствовать покой и уют.

И это только усилило ослепительную вспышку мучительной боли, из-за которой он проснулся.

Глаза распахнулись, и он узрел Хасика, стоявшего перед ним на коленях с маленьким молотком, а за дверью овина занимался рассвет. Пока Аббан спал, Хасик поднял ногу хаффита со стула, положил ее на колоду и сломал во имя Эверама очередную кость.

Аббан закричал, и он рассмеялся:

– Мне никогда не надоест этот звук, хаффит! Я хочу, чтобы ты знал, каково это – каждое утро просыпаться в муках.

– Ты… – Аббан забился в приступе кашля.

– Что, хаффит?

– …даже… – Аббан пытался вздохнуть, и каждое слово тяжким грузом ложилось на язык, – не… дал… мне… предложить… тебе… взятку.

– Она была щедрой? – улыбнулся Хасик.

Аббан кивнул.

– Наслаждение… которое… боятся себе позволить… даже дамаджи.

Хасик выпрямился и скрестил руки:

– Это я должен выслушать.

– Дюжина хисах, – сказал Аббан. – Отобранных из-за поразительного сходства с Дамаджах, чтобы танцевать перед тобой на подушках.

Хасик побагровел, и Аббан понял свою ошибку.

– И что я буду делать с хисах без члена?

– Хисах иногда надевают особую упряжь, дабы выглядеть как бы с мужским копьем, – пояснил Аббан. – Я не солгал, когда пообещал тебе член из золота, который будет глаже, больше и тверже настоящего.

– Если бы я хотел опозориться такой сбруей, то отымел бы не Дамаджах, – зловеще возразил Хасик. – Нет, у меня бы голосил ты, хаффит. Даже громче, чем твои дочери и жены.

Он сунул молоток за пояс.

– Теперь ступай обратно готовить мой пир.

«Эверам, дай мне хоть каплю яда туннельной гадюки», – подумал Аббан, но он понимал, что кривит душой. Здесь, будучи калекой в земплепашеской глухомани среди мародерствующих дезертиров-шарумов, он совершит глупость, если отравит Хасика. Грозный кай’шарум был его единственной надеждой на выживание, пока они не достигнут красийских земель или сети Аббана в Лощине.

– Лучше терять по кости зараз, чем получить копьем в спину или чинскую петлю на шею, – пробормотал он.

И потому он с превеликим тщанием зажарил свинью, доведя кожу до состояния вкуснейшей скорлупы, соединенной с влажным, горячим мясом прослойкой талого сала. Он командовал женщинами, обучая их готовить кускус и другие блюда, угодные нёбу красийцев. Так, баджинский нут удалось худо-бедно заменить северной кукурузой, и Аббан приготовил ее в изобилии, стремясь уважить новый отряд Хасика.

У того же весь день было хорошее настроение. Аббан заставил поститься и чинов, ароматы дразнили всех обитателей фермы. К закату, когда баджинов позвали к столу, даже они проявили хищное нетерпение.

Шарумы взяли пару северных столов, обрубили ножки и уложили столешницы торец в торец. Когда прибыли остальные, Хасик уже преклонил колени на подушках во главе получившегося стола.

– Орман.

Он указал на одинокую подушку, лежавшую справа. Вожак баджинов свирепо сверкнул глазами, но заново ссориться с Хасиком не захотел. Он встал на колени и потупился. Другие воины последовали его примеру, расположившись на голом полу по четверо с обеих сторон.

Когда шарумы затихли, Хасик показал на дальний конец стола:

– Чины.

Трое энджирцев проследовали кружным путем, стараясь оставаться вне досягаемости шарумов. Скованные страхом, они тоже опустились на колени, где было велено.

Баджины нахмурились, а Орман подал голос:

– Мы будем ужинать с чинами?

Метнувшись молнией, рука Хасика сгребла бороду воина и с силой дернула так, что лицо впилилось в стол. Орман взревел и попытался вырваться, но Хасик зажал густые волосы в кулак. Он держал Ормана, пока воин не утихомирился.

– Не иначе, ты вообразил, что раз сидишь одесную, то имеешь право о чем-то спрашивать, – произнес Хасик. – Продолжаешь выдумывать всякую чушь?

Орман медленно помотал головой:

– Нет.

– Нет? – переспросил Хасик.

– Нет, господин, – ответил Орман.

Хасик хрюкнул и выпустил его бороду. Дальше он повел себя как ни в чем не бывало.

– Шарумам сесть.

Воины с солдатским мастерством сменили положение – перекатились с коленей и сели. Сколько их муштровали в шарадже? Чины остались на коленях и развели их, как приказал Хасик, в стороны. Баджины, похоже, этим утешились.

«Для меня места нет», – подумал Аббан, довольный тем, что можно незаметно укрыться в кухне. Он знай себе гонял женщин, которые уставляли стол дымящимися блюдами. Голодные мужчины не сводили глаз с еды и сосредоточенно принюхивались, пробуя «на вкус» аппетитные запахи, пока не дошло дело до самих кушаний.

Наконец вкатили свинью – на вертеле. Тающий жир собирался в лужу на подносе, подставленном под сочную тушу.

– Приготовьтесь поразить брюхо чудом, какое вам и не снилась, – сказал Аббан, улыбаясь взглядам, которые бросали на свинью мужчины.

Аромат свинины мог околдовать даже стойких шарумов. Его собственное брюхо стонало и урчало, не надеясь ее отведать.

– Подойди и сядь со мной слева, хаффит, пока я буду пробовать это чудо, – распорядился Хасик.

– Кай оказывает мне честь, – сказал Аббан.

– Чепуха, – возразил Хасик. – Я лишь хочу продлить твой пост. Ты слишком жирен, Аббан. Это для твоего же блага.

Аббан настолько проголодался, что ради свинины мог пожертвовать еще одной костью, но спорить было бессмысленно. Расправившись с Орманом, Хасик насытился его унижением. Но если ему вздумает перечить перед воинами Аббан, у Хасика не останется выхода, как только его убить.

«Или хуже», – подумал Аббан. Он сделал глубокий вдох. Пока его ставят ниже воина, но он подскочит в цене, едва Хасик распробует свинину.

Однако Хасик не подал команды приступить к трапезе. Он ударил в ладоши и закрыл глаза. Остальные немедленно зажмурились тоже.

– Благословенный Эверам, – проговорил Хасик. – Тот, кто почитает сильных. Благодарим тебя за этот пир. Возможно, вкушать свинину – не по твоим законам, но ты показал нам, что эти законы писаны для слабых.

Он выдержал паузу.

– Когда-то и я был слаб. Гоним желанием усладить плоть, хотя это снова и снова причиняло мне боль и страдания. Я отдался этой слабости. – Он выпрямился. – Теперь слабая часть отсечена и я наконец свободен. Свободен взирать на окружающий мир, не будучи немощным. Я впервые в жизни различаю в барханах песчинки и знаю, что стал сильнее.

Он посмотрел на баджинов:

– Нет сомнений, что все вы при случае вонзите мне в спину копье, но сейчас увидите, насколько и вы свободны. Какую силу мы обрели.

Он перевел взгляд на Ормана:

– Есть ли в окрестностях другие шарумы?

Орман кивнул:

– Дюжина ханджинов захватила ферму, которая подальше, если идти по дороге.

– У тебя и твоих людей скоро появится возможность распространить свой позор на ваших ночных братьев, – улыбнулся Хасик. – Вы увидите – ничто не облегчает муку лучше, чем возможность ее разделить.

Лица баджинов остались мрачными, но Аббан заметил, что эти слова разожгли в их глазах голод иного рода. Хасик не ошибся.

Переключившись на чинов, тот перешел на их язык:

– Эверам улыбается вам, чины. При новом порядке даже вы вправе претендовать на честь. Выбор за вами. Можете оставаться рабами или учитесь драться и присоединяйтесь к нам.

Молодые обмерли и бросили взгляд на своего патриарха. Тот замялся, но только на миг. Он поклонился, как научил Аббан, – уперся ладонями в пол и уткнулся лбом между ними:

– Мы будем драться.

– Тогда скрепим это пиром! – призвал Хасик.

Он поднял свиную ляжку, которую отрубил для него Аббан, и кожа треснула, когда он впился в нее зубами, вырывая здоровый шмат мяса. Глаза у него округлились, а дальше начался хаос: мужчины набросились на еду.

Аббан страдальчески наблюдал, как они набивают животы, но сохранил личину и наградил Хасика достаточно жалобным взглядом, чтобы тот остался доволен, дразня хаффита жирными губами и пальцами.

Северный эль лился рекой, пока они насыщались. Вскоре баджины уже смеялись, и даже чины немного расслабились. Когда тарелки опустели, и снова наполнились, и опустели опять, они начали жевать медленнее, и больше для удовольствия, нежели с целью утолить голод. Зазвучали походные песни, и Хасик откинулся на подушки.

Наконец женщины вынесли из комнаты пустые миски и обглоданный скелет, а Хасик взглянул на чинов.

– Вы ели мою свинью, – сказал он. – И теперь только одно мешает вам присоединиться к Евнухам.

Чины смятенно переглянулись, Орман же со смехом обнажил нож.