Онлайн чтение книги Высокое окно The High Window
29

За четыре квартала Эскамильо-Драйв ухитрилась повернуть трижды. Эта очень узкая улица петляла между домами (в среднем по пять в квартале), а над ней нависали покрытые густым бурым кустарником холмы, на которых в такое время года ничего, кроме полыни и толокнянки, не росло. В пятом и последнем квартале Эскамильо-Драйв плавно свернула налево, уткнулась в основание холма и тихо скончалась. Здесь было еще три дома, два по бокам, друг против друга, один — в тупике. Это и был дом Венниера. Фары высветили торчавший в двери ключ.

Узкий одноэтажный английский дом с высокой крышей, свинцовыми переплетами на передних окнах, сбоку гараж, перед гаражом автоприцеп. На маленькой лужайке перед домом нежится ранняя луна. Возле самого крыльца большой дуб. В доме темно, с фасада, во всяком случае, света не видно.

При таком расположении дома днем в гостиной вполне мог гореть свет. Светло здесь, наверно, бывает только в утренние часы. В качестве укромного местечка для свиданий у этого дома, безусловно, есть свои преимущества, но шантажисту забираться в такую глушь не следовало бы. От внезапной смерти, конечно, не застрахован никто, но Венниер поступал слишком опрометчиво.

Я въехал во двор дома, развернулся задним ходом, выехал из тупика и поставил машину на углу. Назад пошел по проезжей части, так как тротуара не было. Входная дверь из обитых железом толстых дубовых досок, стесанных на стыках. На месте дверной ручки накладной замок. В замке головка плоского ключа. Позвонил в звонок, и он глухо отозвался по комнатам, как бывает, когда звонишь ночью в пустой дом. Обогнул дуб и направил карманный фонарик на раздвинутые створки ворот гаража. Внутри машина. Обошел дом и заглянул в маленький голый дворик, обнесенный низкой, выложенной булыжником каменной стеной. Еще три дуба, стол, под одним из деревьев пара металлических стульев. Сзади, у забора, мусорный бак. Прежде чем вернуться к дому, осветил автоприцеп. Внутри вроде бы пусто. Дверь заперта.

Открыл входную дверь, оставив ключ в замке. Долго торчать здесь я не собирался. Все равно ничего не изменишь. Просто сам хотел во всем убедиться. Пошарил по стене за дверью в поисках выключателя, нащупал его и включил. Комната слабо осветилась несколькими парными настенными бра на кронштейнах. В их тусклом свете увидел большую лампу под потолком, ту самую, о которой говорила Мерл. Подошел включить ее, а потом вернулся выключить стенные бра. Под фарфоровым колпаком большая лампочка. Яркость света регулировалась тремя положениями выключателя. Повертел его, пока не включил лампу на полную мощность.

Комната продолговатая, сзади дверь, впереди, справа под аркой альков. В алькове небольшая столовая. На арке полураздвинутые портьеры, тяжелые, серо-зеленые, парчовые. Не первой свежести. На левой стене, посередине камин, напротив него и по бокам книжные полки. Невстроенные. По углам комнаты два дивана. Несколько стульев с разноцветной обивкой: золотой, розовой, коричневой. Один стул с подставкой для ног обит коричневой с золотом декоративной тканью.

На подставке голые ноги в желтых пижамных брюках и темнозеленых сафьяновых домашних туфлях. Медленно, внимательно скользнул глазами вверх. Темно-зеленый узорчатый шелковый халат, перетянутый поясом с кистями. Под раскрытым на груди халатом, на кармане пижамной куртки вышитая монограмма. Из кармашка аккуратно выглядывают накрахмаленные уголки белого льняного носового платка. Желтая шея, голова повернута набок, взгляд устремлен в зеркало на стене. Я подошел и взглянул в зеркало на исказившиеся в зловещей усмешке черты лица.

Левая рука лежит между коленями и стулом, а правая свисает вниз, касаясь кончиками пальцев ковра. И рукоятки маленького пистолета, примерно 32-го калибра, фактически без ствола. Правая сторона лица прижата к спинке стула, а правое плечо потемнело от крови. На правом рукаве тоже кровь. И на стуле. Много крови.

Голова в неестественном положении. Кому-то очень впечатлительному явно не понравилась ее правая сторона.

Я поднял ногу и легонько оттолкнул подставку в сторону, всего на несколько сантиметров. Голые пятки в шлепанцах съехали с узорчатой обивки. Как деревянные. Нагнулся и дотронулся до его лодыжки. Ледяная.

На столе справа от него недопитый стакан и пепельница, полная окурков и пепла. На трех окурках следы от помады. Ярко-красной, какой пользуются блондинки.

Рядом с другим стулом еще одна пепельница. В ней спички, много пепла, но окурков нет.

Пахнет духами и смертью. Смертью сильнее.

Я обошел весь дом, включая и выключая свет. Две спальни, одна обставлена светлой мебелью, другая — темной. Светлая спальня вроде бы нежилая. Красивая ванная с разноцветным кафелем и душевой за стеклянной дверью. Маленькая кухня. На кухонном столе полно бутылок. Много бутылок, много стекла, много отпечатков пальцев, много улик. Впрочем, насчет улик вопрос спорный.

Вернулся в гостиную. Стоя посреди комнаты и глубоко дыша ртом, стал прикидывать, который он по счету. Заявить об убийстве Венниера и признаться, что тело Морнингстара нашел тоже я. Нашел и убежал. Да, счет сильно не в твою пользу, Марло. На тебе уже три убийства. Шагаешь по трупам. Против тебя все — разум, логика, эмоции. И это еще не самое худшее. Ведь стоит мне признаться, я теряю независимость. Все, что я делал, останется в прошлом.

Весьма вероятно, Карл Мосс захочет укрыть Мерл, насколько это возможно, под своей мантией эскулапа. Или же, наоборот, решит, что чистосердечное признание, каким бы оно ни было, пойдет ей только на пользу.

Опять поплелся к обитому декоративной тканью стулу, стиснул зубы и изо всех сил встряхнул стул, чтобы оторвать его голову от спинки. Пуля попала в висок. Самоубийство? Но такие, как Луис Венниер, не совершают самоубийств. Шантажист, пусть даже напуганный, упивается своей властью.

Отпустил его голову и нагнулся, чтобы вытереть руку о ковер. Нагнувшись, увидел угол рамы картины, торчавшей из-под стола возле локтя Венниера. Подошел и достал ее, обернув руку в носовой платок.

Стекло треснуло поперек. Картина упала со стены. Я заметил маленький гвоздик. Нетрудно догадаться, как это произошло. Кто-то стоял справа от Венниера и склонился над ним; кто-то, кого он знал и совершенно не опасался, внезапно выхватил пистолет и выстрелил ему в правый висок. Испугавшись вида крови или отдачи пистолета, стрелявший отпрыгнул назад, к стене, и сбил картину. Она ударилась углом и отлетела под стол. А убийца то ли из осторожности, то ли от страха не стал к ней прикасаться.

Я взглянул на нее. Небольшая, ничем не примечательная картина. Какой-то человек в камзоле с кружевными манжетами, в круглой бархатной шляпе с пером высовывается из окна, собираясь, очевидно, позвать кого-то с улицы. Улицы на картине не видно. Цветная репродукция с какого-то никому не нужного оригинала.

Оглядел стены. Есть и другие картины: пара вполне приличных акварелей, несколько эстампов — эстампы, кажется, теперь не в моде, или нет? Всего с полдюжины. Может быть, эта картина ему нравилась? Мало ли. Человек высовывается из высокого окна. Давным-давно.

Взглянул на Венниера. Он мне никак не поможет. Человек высовывается из высокого окна. Давным-давно.

Зародившаяся догадка была настолько мимолетной, что я не придал ей никакого значения. Как будто перышком пощекотали, не более того. Как будто упала снежинка. Высокое окно, высовывается человек, давным-давно…

Есть! Как обожгло. Из высокого окна давным-давно… восемь лет назад… высовывается человек… далеко высовывается… падает… разбивается насмерть… И зовут его Хорас Брайт.

— Отлично придумано, мистер Венниер! — с искренним восхищением сказал я.

Повернул картину. На обороте проставлены даты и денежные суммы. Взносы почти за восемь лет, в основном по 500 долларов, несколько раз по 750 и дважды по тысяче. Общая сумма подсчитана мелкими цифрами. 11 000 долларов. Последний взнос мистер Венниер не получил. Когда деньги принесли, он был уже мертв. Не так уж много денег — за восемь-то лет. Должник мистера Венниера умел торговаться.

Картонный задник крепился к рамке стальными патефонными иглами. Две из них выпали. Вынул картонку, немного порвав ее. Под ней, между задником и картиной, вложен белый конверт. Запечатан, без адреса. Вскрыл его. Внутри две квадратные фотографии и негатив. Фотографии совершенно одинаковые. Человек далеко высунулся из окна, кричит, разинув рот. Руками держится за кирпичные выступы на оконной раме. У него за плечом лицо женщины.

Худощавый темноволосый человек. Черты его лица, как и лицо стоявшей за ним женщины, вышли неразборчиво. Высовывается из окна, кричит или зовет кого-то.

Я держал фотографию в руках и смотрел на нее. Ничего особенного сначала не заметил. Но знал: что-то в ней должно быть. Но что? Продолжал смотреть. И вскоре понял: здесь что-то не так. Мелочь, но очень важная. Положение рук мужчины на фоне стены, в том месте, где вырезана оконная рама. Руки ни за что не держатся, ничего не касаются. Над кирпичным выступом не руки, а тыльная сторона запястья. Руки в воздухе.

Он не высовывался. Он падал.

Я положил карточки обратно в конверт, сложил картонку и запихнул ее вместе с конвертом в карман. Рамку, стекло и картину спрятал в бельевой шкаф, под полотенца.

На все это ушло много времени. Перед домом остановилась машина. По дорожке послышались шаги.

Я нырнул за портьеру в альков.