Онлайн чтение книги Чертоги памяти The Palace of Memory
4. Почему в бездне рыщут чудовища

Быстрее, котики!

И вот Дэнни мчится со всех ног на вокзал, снова слыша в ушах голос Розы. Хорошо вот так бежать, а не томиться в бездействии. Бег унимает страх и досаду.

Главный зал вокзала Аустерлиц кишит народом – туристами и путешественниками. Объявления дробятся, теряют четкость в холодном воздухе. Поди разбери – но он знает, куда держит путь: на платформу номер четыре, к ночному поезду на Барселону. Дэнни, петляя, проносится мимо семейных групп, проскальзывает мимо полицейского, пристроившись в хвост группке монахинь. Лучше поостеречься, не попадаться на глаза полиции, а то вдруг Лора уже подняла тревогу. Телефон в кармане мальчика выключен. Способна ли полиция отслеживать выключенные телефоны? А если вытащить батарейку? Добраться бы до Барселоны! Уж там я сумею убедить Замору, что просто-таки должен быть с ними! С ним вместе нам любое дело по плечу.

С каждой стороны заграждения перед платформой номер четыре стоит по конт-ролеру. Один как раз проверяет билет у запыхавшейся женщины в деловом костюме, второй обводит взглядом зал, высматривая опаздывающих пассажиров. Пронзительный взор, хищный крючковатый нос – по такому лицу ясно: ни гипнотические воздействия, ни прочувствованные уговоры его не проймут. Значит, надо отвлекать. Дэнни лихорадочно соображает. Иной раз, когда не хочешь привлекать к себе внимание, лучше всего поднять переполох, оказаться в центре событий – а потом перевести фокус на кого-нибудь еще.

Он ускоряет бег, вытаскивает из кармана бумажник, а потом резко сворачивает в сторону, словно гонится за кем-то, уезжающим на поезде с другой платформы.

– Эй! – вопит он во всю глотку. – Месье, прошу прощения! Вы тут обронили!

Все в нем – взгляд, рука, протянутый бумажник – указывает в сторону воображаемого уезжающего пассажира. Оба контролера поднимают головы и смотрят на Дэнни, но тут же переключаются на его воображаемого визави. И Дэнни не упускает этой короткой секунды. Резко разворачивается, переменив направление, и единым махом, почти беззвучно перепрыгивает через загородку, а там пускается бегом по платформе и юркает в первый же вагон. Через миг звучит сигнал к отправлению, по всей длине поезда шипят закрывающиеся двери.

С неистово бьющимся сердцем Дэнни бросается к первому же попавшемуся на пути туалету и запирается там. Пока все отлично. Теперь лучше перестраховаться и посидеть десять-пятнадцать минут – а потом можно будет найти свободный уголок, приткнуться туда и отдохнуть.

Однако план идет наперекосяк. Первый час дороги мальчик вынужден вести смертельную игру в прятки с контролером – тем самым остроглазым, с вокзала.

Его противник методичен и внимателен – несколько раз проходится по спальному вагону, проверяя билеты, отвечая на вопросы, разбирается с пассажирами, которых пропустил в первый раз. И все обшаривает, обшаривает быстрыми глазами вагон, словно выискивает что-то – или кого-то. Неужели, гадает Дэнни, это он за мной охотится? Нельзя, никак нельзя попадаться ему до Барселоны. А то арестуют, высадят на каком-нибудь безлюдном полустанке у подножия Пиренеев. Или отправят обратно в Париж.

Так что сперва мальчик пробирается в пустое купе, оттуда снова в туалет, потом в буфет и наконец, после того как бдительный контролер последние пятнадцать минут не проявляет признаков активности, забивается в щель за здоровенным чемоданом на багажной полке.

Натянув на голову капюшон, он старается согреться, устроиться поудобней, собрать всю решимость и храбрость в единый кокон вокруг себя. Вот теперь и правда – один, сам по себе… По крайней мере, пока не доберусь до Барселоны и не найду Замору. Но почему он не сказал мне про возрождение цирка?

Поезд покачивается, набирая скорость по пути к югу. Пассажиры один за другим расходятся по купе. Здесь было бы очень уютно, в этом ночном экспрессе, если бы ставки не были так высоки. Дэнни слышит шаги, смех, обрывки разговоров на полудюжине разных языков. Паузы между репликами становятся все длиннее, и постепенно поезд погружается в сон.

Дэнни и сам мечтал бы отдохнуть, но не готов рисковать, что его застанут врасплох, а потому потягивается, по очереди разминая различные участки тела, чтобы не затекли до мурашек. Совсем как в те времена, когда для очередного представления – «Карневиль» – ему надо было десять минут прятаться в чемодане, согнувшись в три погибели, чтобы вовремя выскочить в ходе одного из папиных трюков.

Чтобы отвлечься, мальчик начинает проигрывать в голове всю программу целиком, стараясь припомнить музыкальное сопровождение, световые эффекты, порядок номеров. Он видит, как Дарко взбирается на освещенную лучом прожектора китайскую мачту[9] Китайская мачта – вертикальный шест до десяти метров длиной. Акробат поднимается по нему, выполняя различные трюки. При этом шест еще гибкий и качается!, исполняя на ней головокружительные трюки, словно бросая вызов смерти. Гибкий шест покачивается сперва легонько, потом сильнее и наконец неистово ходит из стороны в сторону, пока гитарист Билли терзает струны раздолбанного «телекастера»[10]Модель электрогитары.. Буря аплодисментов потихоньку стихает, и шест замирает, точно корабельная мачта во время штиля, а Дарко выпрямляется, позирует, разглядывая горизонт, как заправский впередсмотря-щий.

Внезапно он выхватывает красный флаг и роняет его на землю, тем самым подавая знак начать внизу гонки на выживание, выпуская на волю Клоунов Хаоса в их трюковых электромобильчиках. Лица гонщиков скрыты масками черепов, они извергают в полусферу языки адского пламени и столбы дыма.

Клоуны. Поток воспоминаний Дэнни обрывается.

Так кого же из них все-таки я подозреваю? Как Дэнни ни напрягает память, он не может добавить ничего нового к давшимся такой ценой воспоминаниям, нахлынувшим на него, когда он спасся из «Водной камеры пыток». Лишь красное пятно на штанине у одного из них – и никакой подсказки, кто именно скрывался под маской.

Аки? Японский бунтарь, все лицо в пирсинге, быстрые смешливые искорки в глазах, пристрастие к шуткам и загадкам. Но и неприятие критики, вспыльчивость, готовность, воинственно ощетинившись ирокезом, мгновенно перейти в контрнаступление. Что еще? Еще у него нет половины безымянного пальца на левой руке – выглядит жутковато, но завораживающе. А если напьется, лучше обходить его стороной, мрачно говорил папа.

Или Бьорн? Самый сильный из трех. Африканский сиротка, усыновленный шведами. Девяносто процентов времени молчит, скрытный, задумчивый. Говорят, надежнее его на трапеции ловиторов[11]Цирковое название акробата, который ловит партнера во время совместного исполнения трюков. не бывает. И все же даже в раннем детстве Дэнни знал, что на Бьорна подчас накатывают припадки неукротимого гнева. Мальчику накрепко запала в память виденная как-то сцена: доведенный до кипения расистскими насмешками одного не в меру нахального подсобного рабочего, Бьорн медленно сжимал здоровенный кулачище – пока наконец не прошиб одним ударом деревянную стенку фургона.

А Джои? Все в нем яркое, все живое, острое. Рыжее пламя волос, быстрый и острый ум. Лучший актер из всей троицы, с отличной координацией. В свободное время увлекается паркуром[12] Паркур – полоса препятствий в городских условиях, преодолеваемая изобретательно, вольным стилем, когда стены, лестницы, фонарные столбы и прочее используются для прыжков, сальто и кувырков, способствующих быстрому и красивому перемещению. Изобретен и развит Дэвидом Беллем, Реймоном Беллем и Себастьяном Фуканом в восьмидесятых годах двадцатого века. – и еще как увлекается! В какой бы город их ни заносила судьба, он непременно находил время погонять по улицам, бесшабашно взлетая по отвесным стенам и крутым лестницам. Азартный, рисковый парень с сильным французским акцентом – который он для вящего эффекта еще и подчеркивает, да так, что иной раз и слов не разобрать. Тот еще бедокур, говаривала Роза. Сколько раз он вдруг начинал импровизировать посреди отработанного номера, чтобы «придать огоньку» – что иной раз плохо кончалось. Ходили слухи, будто в юности он связался с молодежной шайкой своего родного городка Монпелье и отбыл срок в колонии для несовершеннолетних. Возможно, с тех пор-то у него и остались здоровенные бесцветные пятна старых рубцов на обоих предплечьях: не то ожоги, не то следы автокатастрофы.

Дэнни встряхивает головой. Конечно, каждый из этой троицы ходил по краю, но он все равно не в силах представить, чтобы хоть кто-то из них вдруг захотел навредить папе. И маме. И все же за последние несколько лет в труппе порой возникали раздоры. В такие времена отец постоянно перешептывался с Дарко или Заморой, пытаясь притушить пламя, разгорающееся в фургонах и трейлерах, сбившихся вокруг циркового шатра.

Может, эти неприятности были куда сильней, чем мне казалось. Жаль, я в них не вникал.

Вспомнить бы! Напрячься и вспомнить!

Папа свято верил: все, что ты когда-либо видел, слышал, пробовал и чувствовал, откладывается где-то в памяти. Любое слово, любой зрительный образ, любая мимолетная мысль заперты в огромном темном лабиринте, состоящем из стеллажей, шкафов, коридоров и потайных комнат.

«Память – это сокровищница, – говаривал он, – только вот свет там горит не всегда. В глубинах ее темно, а иной раз в темноте рыщут чудовища. Не забывай о Минотавре!»

Но если тебе хватит отваги, ты можешь спуститься в эти сумрачные чертоги, осветить их – и тогда твари, что таятся в тенях, подслеповато щурясь, выйдут на свет.

И я наберусь отваги, думает Дэнни. Не перестану рыться в памяти, выискивать забытое, запихнутое в самый дальний угол.

Он старается устроиться поудобнее и по ниточкам, по обрывкам вытягивает из глубин то давнее представление. После того как Летучие Акробатки сдернули клоунов с разбитых машинок и в их объятиях гонщики превратились в белокрылых ангелов, музыка стихла. Билли занес виолончельный смычок над сверкающим лезвием музыкальной пилы и ломкими, дробящимися нотами принялся выводить мелодию «Clair de lune». «Лунный свет» Дебюсси.

И, подчиняясь этому сигналу, над ареной, над запрокинутыми лицами потрясенных зрителей вознесся огромный полумесяц, а на нем – мама в серебристом трико. Душераздирающий миг, когда она ступила с полумесяца на проволоку и та задрожала под ее весом. Абсолютно сосредоточенный взгляд. И никакой страховки. Мама почти всегда выступала без страховки. «Иначе, Дэнни, все это ничего не стоит», – шептала она.

Под это воспоминание Дэнни и засыпает, убаюканный стуком колес поезда. Засыпает, зная, что очень сильно рискует.

Рискует всем.

–  Allez! Votre billet, monsieur! [13]Ну-ка! Ваш билет, месье! (фр.)

Чья-то рука грубо встряхивает его за плечо. В отяжелевшие, саднящие после сна глаза бьет яркий солнечный свет.

– Levez vous! Maintenant! [14]Вставайте немедленно! (фр.)

Остроглазый контролер, гневный и нахмуренный, жестом велит Дэнни покинуть тайник за чемоданом:

–  Vite! [15]Живо! (фр.)

– Простите, – начинает Дэнни, силясь подняться, но правая нога у него затекла и не слушается. Потом от прилива крови по ступне начинают бежать мурашки, и он валится прямо на контролера.

– Простите, – повторяет он. – Я думал, тут можно спать.

–  Anglais? [16]Англичанин? (фр.)

Дэнни кивает.

– Где твой билет?

– Кажется, потерялся.

– Тогда ступай за мной. Мы в Барселоне. А тебя ждут крупные неприятности!