Онлайн чтение книги Посмертные записки Пиквикского клуба The Posthumous Papers of the Pickwick Club
ГЛАВА XLV, повествующая о свидании мистера Сэмюела Уэллера со своим семейством. Мистер Пиквик совершает осмотр маленького мира, в котором обитает, и принимает решение как можно меньше соприкасаться с ним в будущем

Как-то утром, спустя несколько дней после своего заточения, мистер Сэмюел Уэллер с величайшей заботливостью привел в порядок камеру хозяина и, убедившись, что он комфортабельно расположился со своими книгами и бумагами, удалился, чтобы провести час-другой с наибольшей приятностью. Утро было прекрасное, и Сэмюелу пришло в голову, что пинта портера на свежем воздухе поможет скоротать ему ближайшие четверть часа не хуже, чем всякое другое развлечение, какое он мог себе позволить.

Придя к такому выводу, он отправился в буфетную. Купив пиво и получив вдобавок газету трехдневной давности, он пошел к кегельбану и, сев на скамью, начал развлекаться очень степенно и методически.

Прежде всего он освежился глотком пива, а потом поднял взор к окну и платонически подмигнул молодой леди, которая чистила там картофель, затем он развернул газету, сложил ее так, чтобы судебная хроника была сверху, а поскольку это дело очень трудное и раздражающее, если дует хотя бы легкий ветерок, то Сэм, покончив с ним, снова хлебнул пива. Затем он прочел две строки и оторвался от газеты, чтобы взглянуть на двух субъектов, игравших тут же партию в мяч, по окончании которой он одобрительно крикнул: «Очень хорошо!» — и окинул взглядом зрителей, чтобы узнать, согласны ли они с ним. Это повлекло за собой необходимость взглянуть также и на окно; а так как молодая леди все еще была там, то простая вежливость требовала подмигнуть снова и, прибегнув к пантомиме, выпить за ее здоровье еще глоток пива, что Сэм и проделал. Состроив свирепую гримасу мальчугану, который, широко раскрыв глаза, следил за этой процедурой, он положил ногу на ногу и, держа обеими руками газету, начал читать всерьез.

Едва успел он сосредоточиться в надлежащей степени, как вдруг ему почудилось, что где-то в коридоре выкрикивают его имя. И он не ошибся, ибо оно быстро передавалось из уст в уста, и вскоре воздух огласился криками: «Уэллер!»

— Здесь! — громовым голосом гаркнул Сэм. — В чем дело? Кто его спрашивает? Или прислали нарочного сказать, что его дача горит?

— Кто-то спрашивает вас в прихожей, — объяснил стоявший поблизости человек.

— Пожалуйста, присмотрите, старина, за этой-вот газетой и кружкой, — попросил Сэм. — Я сейчас приду. Ей-богу, если бы меня вызывали в суд, так и то не могли бы поднять больше шума!

Сопровождая эти слова деликатным щелчком по голове вышеупомянутого молодого джентльмена, который, не подозревая о своем близком соседстве с разыскиваемой особой, вопил во всю глотку: «Уэллер!» — Сэм поспешно прошел по двору и взбежал по ступеням в прихожую. Здесь первое, что он увидел, был его возлюбленный родитель, сидящий со шляпой в руке на нижней ступеньке внутренней лестницы и через каждые полминуты оравший во все горло: «Веллер!»

— Ну, чего вы орете? — быстро спросил Сэм, когда старый джентльмен испустил еще один вопль. — Раскраснелся так, что смахивает на сердитого стеклодува. В чем дело?

— Ага! А то я уже начал побаиваться, Сэмми, — отозвался старый джентльмен, — не отправился ли ты на прогулку в Ридженси-парк.

— Бросьте, — сказал Сэм, — нечего поддразнивать жертву скупости, слезайте-ка со ступеньки. Чего вы тут расселись? Я здесь не живу.

— Я тебе покажу такую потеху, Сэмми, — начал старший мистер Уэллер, вставая.

— Постойте минутку, — перебил Сэм, — вы весь белый сзади.

— Правильно, Сэмми, сотри это, — сказал мистер Уэллер, когда сын стал его чистить. — Здесь могут принять за личное оскорбление, если человек будет разгуливать обеленным, а, Сэмми?

Тут мистер Уэллер проявил столь недвусмысленные симптомы сдавленного смеха, что Сэм поспешил положить этому конец.

— Да успокойтесь! — сказал Сэм. — Отроду не видывал такого старого чудака. Ну, чего вы надрываетесь?

— Сэмми, — сказал мистер Уэллер, вытирая лоб, — боюсь, как бы мне не дохохотаться до апоплексического удара, мой мальчик.

— Ну, так для чего же вы это делаете? — полюбопытствовал Сэм. — Что вы можете на это ответить?

— Как ты думаешь, Сэмивел, кто приехал сюда вместе со мной? — спросил мистер Уэллер, отступая шага на два, сжимая губы и поднимая брови.

— Пелл? — предположил Сэм.

Мистер Уэллер покачал головой, и его румяные щеки раздулись от смеха, который пытался вырваться на волю.

— Может быть, человек с пятнистым лицом? — высказал догадку Сэм.

Снова мистер Уэллер покачал головой.

— Ну так кто же? — спросил Сэм.

— Твоя мачеха! — сказал мистер Уэллер, и хорошо, что он это сказал, иначе щеки неизбежно лопнули бы от неестественного растяжения.

— Твоя мачеха, Сэмми! — повторил мистер Уэллер. — И красноносый, сын мой, и красноносый! Хо-хо-хо!

Тут с мистером Уэллером начались конвульсии от смеха. Сэм созерцал его с широкой улыбкой, постепенно расплывшейся по всей физиономии.

— Они пришли серьезно потолковать с тобой, Сэмми, — сообщил мистер Уэллер, вытирая глаза. — Ни слова не говори им о бессердечном кредиторе, Сэмми.

— Как, разве они не знают, кто он такой? — осведомился Сэм.

— Понятия не имеют, — отвечал отец.

— Где они? — спросил Сэм, на чьей физиономии отражались все гримасы старого джентльмена.

— В уютном местечке, — сообщил мистер Уэллер. — Попробуй залучить красноносого в такое место, где нет спиртного! Не удастся, Сэмивел, не удастся! Мы сегодня очень приятно прокатились сюда от «Маркиза», Сэмми, — продолжал мистер Уэллер, когда почувствовал себя способным изъясняться членораздельно. Я запряг старую пегую в эту повозку, что осталась от первого муженька твоей мачехи, поставили кресло для пастыря, и будь я проклят, — с глубоким презрением добавил мистер Уэллер, — и будь я проклят, если не вынесли на дорогу перед нашей дверью лесенку, чтобы по ней взобраться.

— Да вы шутите! — воскликнул Сэм.

— Я не шучу, Сэмми, — возразил отец, — жаль, что ты не видел, как он цеплялся за край экипажа, словно боялся рухнуть с высоты шести футов и разбиться на миллион частиц. Наконец, все-таки вскарабкался, и мы поехали, и мне сдается, — я повторяю: мне сдается, Сэмми, — что его малость потряхивало на поворотах.

— А не налетали вы случайно разок-другой на столбы? — предположил Сэм.

— Боюсь, Сэмми, — отвечал мистер Уэллер, подмигивая с наслаждением, — боюсь, что я разок-другой за них зацепил; он всю дорогу вылетал из кресла.

Тут старый джентльмен покачал головой и испустил хриплое, сдавленное бурчание, сопровождавшееся сильным распуханием физиономии и растяжением всех черт лица, каковые симптомы не на шутку встревожили его сына.

— Не пугайся, Сэмми, не пугайся, — сказал старый джентльмен, когда после многих усилий и судорожного топанья ногой вновь обрел голос. — Это я стараюсь смеяться потише.

— Ну, если так, — отвечал Сэм, — то лучше не старайтесь. Сами увидите, что это довольно опасная штука.

— Тебе не нравится, Сэмми? — полюбопытствовал старый джентльмен.

— Совсем не нравится, — отвечал Сэм.

— А все-таки эта штука, — сказал мистер Уэллер, а слезы все еще струились у него по щекам, — была бы очень большим подспорьем для меня, если бы я к ней привык, а иной раз сберегла бы немало слов для твоей мачехи и для меня, но боюсь, что ты прав, Сэмми: она слишком сильно клонит к апоплексии, слишком сильно, Сэмивел.

Этот разговор привел их к двери «уютного местечка», куда Сэм, приостановившись на секунду, чтобы бросить лукавый взгляд на почтенного родителя, который все еще хихикал за его спиной, вошел сразу.

— Мачеха, — сказал Сэм, вежливо приветствуя сию леди, — очень вам благодарен за это посещение. Пастырь, как поживаете?

— О Сэмюел! — возопила миссис Уэллер. — Это ужасно!

— Ничуть не бывало, мамаша, — отвечал Сэм. — Не правда ли, пастырь?

Мистер Стиггинс воздел руки и возвел очи горе, показывая одни белки вернее, желтки, — но не дал никакого словесного ответа.

— Не страдает ли этот-вот джентльмен каким-нибудь мучительным недугом? — спросил Сэм, обращаясь за объяснением к мачехе.

— Добрый человек скорбит, видя вас здесь, Сэмюел, — пояснила миссис Уэллер.

— О, вот оно что! — отозвался Сэм. — А я боялся, на него глядя, не забыл ли он поперчить последний съеденный им огурец. Садитесь, сэр, посидите — мы этого ни в коем случае не поставим вам в упрек, как заметил король, когда разгонял своих министров.

— Молодой человек, — торжественно произнес мистер Стиггинс, — боюсь, что вас не смягчило заключение.

— Прошу прощенья, сэр, — откликнулся Сэм. — Что вы изволили заметить?

— Я опасаюсь, молодой человек, что ваша натура нисколько не смягчилась от этого наказания, — повысив голос, сказал Стиггинс.

— Сэр, — отвечал Сэм, — вы очень любезны. Надеюсь, моя натура не из мягких, сэр. Очень вам признателен за доброе мнение, сэр.

Тут какой-то звук, до неприличия напоминающий смех, донесся с того места, где восседал мистер Уэллер-старший, в ответ на что миссис Уэллер, быстро взвесив все обстоятельства дела, сочла своим непреложным долгом обнаружить склонность к истерике.

— Уэллер, — сказала миссис Уэллер (старый джентльмен сидел в углу),— Уэллер! А ну-ка поди сюда!

— Очень тебе благодарен, моя милая, — отвечал мистер Уэллер, — но мне и здесь хорошо.

Миссис Уэллер залилась слезами.

— Что случилось, мамаша? — осведомился Сэм.

— О Сэмюел, — отвечала миссис Уэллер, — ваш отец приводит меня в отчаяние. Неужели ничто не пойдет ему на пользу?

— Вы слышите? — спросил Сэм. — Леди желает знать, неужели ничто не пойдет вам на пользу?

— Очень признателен миссис Уэллер за ее заботливость, Сэмми, — отвечал старый джентльмен. — Я думаю, что трубка очень пошла бы мне на пользу. Нельзя ли это как-нибудь наладить, Сэмми?

Миссис Уэллер уронила еще несколько слезинок, а мистер Стиггинс застонал.

— Эх! Этот злополучный джентльмен опять расхворался, — оглянувшись, сказал Сэм. — Что у вас болит, сэр?

— Все то же, молодой человек, — отвечал мистер Стиггинс. — Все то же.

— Что бы оно могло быть, сэр? — с величайшим простодушием осведомился Сэм.

— Боль у меня в груди, молодой человек, — пояснил мистер Стиггинс, прижимая зонтик к жилету.

Услыхав такой чувствительный ответ, миссис Уэллер, будучи не в силах подавить волнение, громко разрыдалась и высказала уверенность, что красноносый — святой человек, в ответ на что мистер Уэллер-старший осмелился намекнуть вполголоса, что, должно быть, он представитель двух приходов, снаружи — святого Симона, а внутри — святого Враля[148] …снаружи — святого Симона, а внутри — святого Враля — Уэллер-старший намекает на то, что ханжа Стиггинс внешне похож на волхва Симона, который, по библии, для вящей убедительности своего сана священнослужителя предлагал апостолам купить у них власть «подавать» дух святой через возложение рук..

— Боюсь, мамаша, — сказал Сэм, — что у этого джентльмена потому такая кривая физиономия, что он чувствует жажду при виде печального зрелища. Верно, мамаша?

Достойная леди вопросительно посмотрела на мистера Стиггинса. Сей джентльмен закатил глаза, сжал себе горло правой рукой и силился что-то проглотить, давая понять, что его томит жажда.

— Боюсь, Сэмюел, что на него подействовало волнение, — горестно заметила миссис Уэллер.

— Какой напиток вы предпочитаете, сэр? — спросил Сэм.

— О мой милый молодой друг, — отвечал мистер Стиггинс, — все напитки суета сует!

— Святая истина, святая истина, — изрекла миссис Уэллер, подавляя стон и одобрительно покачивая головой.

— Пожалуй, это верно, сэр, — отвечал Сэм, — но какую суету вы предпочитаете? Какая суета вам больше пришлась по вкусу, сэр?

— О мой молодой друг! — отозвался мистер Стиггинс. — Я презираю их все. Если есть среди них одна менее ненавистная, чем все остальные, то это напиток, именуемый ромом. Горячий ром, мой милый молодой друг, и три кусочка сахару на стакан.

— Очень печально, сэр, — сказал Сэм, — но как раз эту суету не разрешают продавать в этом учреждении.

— О, жестокосердие этих черствых людей! — возопил мистер Стиггинс. — О, нечестивая жестокость бесчеловечных гонителей!

С этими словами мистер Стиггинс снова закатил глаза и ударил себя в грудь зонтом; и нужно отдать справедливость преподобному джентльмену — его негодование казалось очень искренним и непритворным.

Когда миссис Уэллер и красноносый джентльмен выразили самое резкое осуждение этому бесчеловечному правилу и осыпали множеством благочестивых проклятий того, кто его придумал, красноносый высказался в пользу бутылки портвейна, подогретого с небольшим количеством воды, пряностями и сахаром как средства, благотворного для желудка и менее суетного, чем многие другие смеси. Соответствующее распоряжение было дано. Пока шли приготовления, красноносый и миссис Уэллер смотрели на Уэллера-старшего и стонали.

— Ну, Сэмми, — сказал этот джентльмен, — надеюсь, ты приободришься после такого веселенького визита. Очень живой и назидательный разговор, правда, Сэмми?

— Вы закоснели в грехе, — отвечал Сэм, — и я бы хотел, чтобы вы больше не обращались ко мне с такими неподобающими замечаниями.

Отнюдь не умудренный этой уместной отповедью, мистер Уэллер тотчас же расплылся в широкую улыбку, а так как это возмутительное поведение заставило и леди и мистера Стиггинса смежить веки и в смятении раскачиваться, сидя на стульях, то он позволил себе еще несколько мимических жестов, выражающих желание поколотить упомянутого Стиггинса и дернуть его за нос, каковая пантомима, казалось, принесла ему великое облегчение. При этом старый джентльмен едва не попался, ибо мистер Стиггинс встрепенулся, когда принесли вино, и коснулся головой кулака, которым мистер Уэллер в течение нескольких минут изображал в воздухе фейерверк на расстоянии двух дюймов от его уха.

— Что это вы набрасываетесь на стаканы? — воскликнул Сэм, проявляя удивительную сообразительность. — Вы не видите, что ударили джентльмена?

— Я это сделал нечаянно, Сэмми, — сказал мистер Уэллер, слегка смущенный таким неожиданным инцидентом.

— Попробуйте принять лекарство внутрь, сэр, — посоветовал Сэм красноносому джентльмену, который мрачно потирал голову. — Как вы находите эту горячую суету, сэр?

Мистер Стиггинс не дал словесного ответа, но его поведение говорило само за себя. Он отведал содержимое стакана, который подал ему Сэм, положил зонт на пол, отведал еще раз, благодушно поглаживая рукой живот, затем выпил все залпом, причмокнул и протянул стакан за новой порцией.

Да и миссис Уэллер не замедлила воздать должное смеси. Сначала славная леди заявила, что не может проглотить ни капли, потом проглотила маленькую капельку, потом большую каплю, потом великое множество капель: а так как ее чувства отличались свойством тех веществ, на которые сильно действует спирт, то каждую каплю горячего вина она провожала слезой и таяла до тех пор, пока не прибыла, наконец, в юдоль печали и плача.

Мистер Уэллер-старший наблюдал эти признаки и симптомы с явным неудовольствием, а когда после второго кувшина того же напитка мистер Стиггинс начал печально вздыхать, мистер Уэллер дал знать о своем недоброжелательном отношении ко всему происходящему, сердито забормотав невнятные фразы, в которых можно было разобрать одно только слова «кривляние», повторявшееся несколько раз.

— Я тебе скажу, в чем тут дело, Сэмивел, мой мальчик, — прошептал на ухо своему сыну старый джентльмен после долгого и упорного созерцания своей супруги и мистера Стиггинса. — Мне кажется, у твоей мачехи во внутренностях что-то неладно, да и у красноносого также.

— Что вы хотите сказать? — спросил Сэм.

— А вот что, Сэмми, — отвечал старый джентльмен, — они пьют, а это не дает им питания, и все превращается в теплую воду и вытекает у них из глаз. Можешь поверить мне на слово, Сэмми, в нутре у них неладно.

Мистер Уэллер подкрепил эту научную теорию многочисленными кивками и хмурыми взглядами, которые заметила миссис Уэллер и, заключив, что они выражают порицание ей самой, или мистеру Стиггинсу, или им обоим, уже собралась почувствовать себя еще хуже, как вдруг мистер Стиггинс, кое-как поднявшись со стула, начал произносить поучительную речь в назидание присутствующим и в особенности мистеру Сэмюелу, коего он в трогательных выражениях заклинал быть на страже в этом вертепе, куда он брошен, воздерживаться от лицемерия и гордыни сердца и строго следовать во всем его (Стиггинса) примеру. В таком случае он может рано или поздно прийти к утешительному заключению, что, подобно мистеру Стиггинсу, он будет самым почтенным и безупречным человеком, а все его знакомые и друзья останутся безнадежно заблудшими и распутными негодяями, каковая мысль, добавил мистер Стиггинс, не может не доставить ему живейшего удовлетворения.

Далее он заклинал его избегать прежде всего пьянства, и сей порок сравнил с мерзкими привычками свиньи и с пристрастьем к тем ядовитым снадобьям, о которых говорят, что они, будучи съедены, отбивают память. В этом месте своей речи преподобный и красноносый джентльмен начал выражаться на редкость бессвязно и, возбужденный собственным красноречием, пошатнулся и рад был ухватиться за спинку стула, чтобы сохранить вертикальное положение.

Мистер Стиггинс не предостерегал своих слушателей против тех лжепророков и жалких плутов от религии, которые, не обладая ни умом, чтобы излагать первоначальные доктрины, ни сердцем, чтобы их почувствовать, являются более опасными членами общества, чем заурядные преступники, ибо, конечно, они влияют на самых слабых и несведущих, вызывают гневное презрение к тому, что должно считаться самым священным, и до известной степени дискредитируют множество добродетельных и почтенных людей, возглавляющих многие превосходные секты. Но так как мистер Стиггинс долго стоял, перегнувшись через спинку стула, и, закрыв один глаз, упорно подмигивал другим, то следует предположить, что он обо всем этом думал, но хранил про себя.

Во время этой речи миссис Уэллер всхлипывала и проливала слезы после каждой фразы, а Сэм, усевшись верхом на стул и облокотившись о верхнюю перекладину спинки, очень учтиво и любезно взирал на оратора, изредка бросая многозначительный взгляд на старого джентльмена, который сначала был в восторге, но на середине речи заснул.

— Браво, очень мило! — воскликнул Сэм, когда красноносый, закончив речь, натянул рваные перчатки, причем так далеко просунул пальцы в дыры, что показались суставы. — Очень мило!

— Надеюсь, это принесет вам пользу, Сэмюел, — торжественно произнесла миссис Уэллер.

— Думаю, что принесет, мамаша, — отвечал Сэм.

— О, если бы я могла надеяться, что это принесет пользу вашему отцу! — промолвила миссис Уэллер.

— Благодарю тебя, моя дорогая, — отозвался мистер Уэллер-старший. — А как ты себя чувствуешь, моя милая?

— Зубоскал! — воскликнула миссис Уэллер.

— Во мраке пребывающий, — добавил преподобный мистер Стиггинс.

— Достойное создание! — сказал мистер Уэллер-старший. — Если я не увижу другого света, кроме ночного мрака этой-вот болтовни, то похоже, что я так и останусь ночной каретой, пока окончательно не уберусь с дороги. Ну-с, миссис Уэллер, если пегий долго будет стоять на извозчичьем дворе, он на обратном пути ни за что не остановится, и как бы это кресло с пастырем в придачу не перелетело через изгородь.

Услышав о такой возможности, преподобный мистер Стиггинс с нескрываемым ужасом подхватил свою шляпу и зонт и предложил отправиться в путь немедленно, на что миссис Уэллер дала согласие. Сэм проводил их до ворот и почтительно распрощался.

— Адью, Сэмивел, — сказал старый джентльмен.

— Что это за адью? — осведомился Сэмми.

— Ну, тогда до свиданья, — сказал старый джентльмен.

— А, так вот вы куда целитесь! — сообразил Сэм. — Ну, до свиданья.

— Сэмми! — прошептал мистер Уэллер, осторожно озираясь. — Поклон твоему хозяину, и скажи ему, чтобы он дал мне знать, если что-нибудь затеет насчет этого-вот дела. Мы с одним хорошим столяром придумали план, как его отсюда вытащить. Пьяно, Сэмивел, пьяно! — добавил мистер Уэллер, хлопнув сына в грудь и отступая шага на два.

— Что это значит? — спросил Сэм.

— Фортепьяно, Сэмивел! — отвечал мистер Уэллер с сугубой таинственностью. — Его можно взять напрокат, но играть на нем нельзя будет, Сэмми.

— А какой же тогда прок от него? — полюбопытствовал Сэм.

— Пусть он пошлет за моим приятелем столяром, чтобы тот взял его обратно, Сэмми, — отвечал мистер Уэллер. — Теперь смекаешь?

— Нет, — сказал Сэм.

— В нем нет никакой машины, — зашептал отец. — Он там свободно поместится и в шляпе и в башмаках, а дышать будет через ножки, они внутри выдолбленные. Нужно запастись билетами в Америку. Американское правительство ни за что не выдаст его, когда узнает, что он при деньгах, Сэмми. Пусть хозяин живет там, пока не помрет миссис Бардл иди пока не повесят Додсона и Фогга (мне кажется, Сэмми, что это случится раньше), а тогда пусть возвращается и пишет книгу про американцев. Это окупит все расходы с излишком, если он им хорошенько всыплет!

Мистер Уэллер с большим возбуждением изложил шепотом суть заговора, затем, словно из боязни ослабить дальнейшими речами эффект потрясающего сообщения, по-кучерски отсалютовал и скрылся.

Сэм едва успел обрести свое обычное спокойствие, которое было в значительной мере нарушено секретным сообщением почтенного родителя, как к нему обратился мистер Пиквик.

— Сэм! — сказал сей джентльмен.

— Сэр? — откликнулся мистер Уэллер.

— Я собираюсь прогуляться по тюрьме и хочу, чтобы вы меня сопровождали. А вон идет сюда арестант, которого мы знаем, Сэм, — добавил мистер Пиквик.

— Который, сэр? — осведомился мистер Уэллер. — Джентльмен с копной волос на голове или чудной узник в чулках?

— Ни тот, ни другой, — отвечал мистер Пиквик. — Это один из ваших более старых друзей, Сэм.

— Моих, сэр? — воскликнул мистер Уэллер.

— Думаю, что вы прекрасно помните этого джентльмена, Сэм, — отозвался мистер Пиквик, — если память на старых знакомых у вас не хуже, чем я предполагал. Тише! Ни слова, Сэм, ни звука. Вот он.

Во время этого разговора подошел Джингль. В поношенном костюме, выкупленном с помощью мистера Пиквика у ростовщика, он казался не таким жалким, как раньше. Мистер Джингль надел чистое белье и подстриг волосы. Однако он был очень бледен и худ, а когда медленно плелся, опираясь на палку, легко было заметить, что он жестоко пострадал от болезни и нищеты и до сих пор еще не набрался сил. Джингль снял шляпу, когда мистер Пиквик с ним поздоровался, и казался очень смущенным и взволнованным при виде Сэма Уэллера.

За ним по пятам шел мистер Джоб Троттер, в списке пороков которого во всяком случае не значилось отсутствие верности и дружеской привязанности. Он был по-прежнему ободран и грязен, но лицо его слегка пополнело за несколько дней, прошедших после первой встречи с мистером Пиквиком. Кланяясь нашему мягкосердечному старому другу, он пролепетал какие-то отрывистые слова благодарности и что-то забормотал о том, что он спасен от голодной смерти.

— Хорошо, хорошо! — нетерпеливо перебил мистер Пиквик. — Ступайте с Сэмом. Я хочу поговорить с вами, мистер Джингль. Можете вы идти, не опираясь на его руку?

— Конечно, сэр, — к вашим услугам — не очень быстро — ноги ненадежны — в голове неладно — все кружится — похоже на землетрясение — весьма.

— Возьмите-ка меня под руку, — сказал мистер Пиквик.

— Нет, нет, — возразил Джингль, — право же, не надо — нет.

— Вздор! — сказал мистер Пиквик. — Обопритесь на мою руку, прошу вас, сэр.

Видя, что он смущен, взволнован и не знает, что делать, мистер Пиквик быстро разрешил вопрос, взяв больного актера под руку, и увел его с собою без дальнейших разговоров.

Все это время физиономия мистера Сэмюела Уэллера выражала самое безграничное и неописуемое изумление, какое только можно вообразить. В глубоком молчании переводя взгляд с Джоба на Джингля и с Джингля на Джоба, он мог выговорить только: «Ах, черт побери!» Эти слова он повторил по крайней мере раз двадцать, и после этого усилия, казалось, окончательно лишился дара речи, а затем снова стал смотреть сперва на одного, потом на другого в безмолвном замешательстве и недоумении.

— Где вы, Сэм? — оглянувшись, сказал мистер Пиквик.

— Иду, сэр, — отозвался мистер Уэллер, машинально следуя за своим хозяином.

Он все еще не сводил глаз с мистера Джоба Троттера, который молча шел рядом.

Джоб сначала не поднимал глаз. Сэм, будучи не в силах оторваться от физиономии Джоба, налетал на проходивших мимо людей, падал на маленьких детей, цеплялся за ступеньки и перила, казалось вовсе этого не замечая, пока Джоб, украдкой взглянув на него, не сказал:

— Как поживаете, мистер Уэллер?

— Это он! — воскликнул Сэм; он окончательно установил личность Джоба, хлопнул себя по ляжке и пронзительно свистнул, давая исход своим чувствам.

— Мои обстоятельства изменились, сэр, — заметил Джоб.

— Похоже на то, что изменились, — подхватил мистер Уэллер, с нескрываемым удивлением созерцая лохмотья своего спутника. — Изменение, пожалуй, к худшему, мистер Троттер, как сказал джентльмен, когда ему разменяли полкроны на два фальшивых шиллинга и шесть пенсов.

— Совершенно верно, — согласился Джоб, покачивая головой. — Теперь уже без обмана, мистер Уэллер. Слезы, — добавил Джоб с мимолетно блеснувшим лукавством, — слезы — не единственный показатель несчастья, да и не самый лучший.

— Что правда, то правда, — выразительно произнес Сэм.

— Они могут быть притворными, мистер Уэллер, — добавил Джоб.

— Знаю, что могут, — согласился Сэм. — Есть люди, у которых они всегда наготове, нужно только вытащить пробку.

— Вот именно! — подтвердил Джоб. — Но эти вещи не так легко подделать, мистер Уэллер, операция мучительная, пока их получишь.

Тут он указал на свои желтые, впалые щеки и, засучив рукав куртки, обнажил руку: кость могла переломиться от одного прикосновения — такой тонкой и хрупкой казалась она под тонким покровом мускулов.

— Что это вы с собой сделали? — отшатнувшись, воскликнул Сэм.

— Ничего, — отвечал Джоб. — Вот уже много недель я ничего не делаю, пояснил он, — а ем и пью почти столько же.

Сэм выразительным взглядом окинул худое лицо и жалкую одежду мистера Троттера, потом схватил его за руку и потащил за собой.

— Куда вы, мистер Уэллер? — спросил Джоб, тщетно пытаясь вырваться из могучих рук своего бывшего врага.

— Идем! — сказал Сэм. — Идем!

Он не удостоил его дальнейших объяснений, пока они не добрались до буфетной, где он потребовал кружку портера.

— Ну, выпейте все до последней капли, а потом опрокиньте крышку вверх дном, — сказал Сэм, — я хочу посмотреть, как вы приняли лекарство.

— Но, право же, дорогой мистер Уэллер… — начал Джоб.

— До дна! — повелительно сказал Сэм.

После такого увещания мистер Троттер поднес кружку к губам и постепенно, почти незаметно, перевернул вверх дном. Один-единственный раз он приостановился, чтобы перевести дыхание, но не отрывал кружки от губ, а через несколько секунд уже держал ее перевернутою в вытянутой руке. Ничего не вылилось, только клочья пены отрывались от края и лениво падали на пол.

— Чистая работа! — одобрил Сэм. — Ну, как вы себя чувствуете теперь?

— Лучше, сэр. Как будто лучше, — ответил Джоб.

— Ну, конечно, — внушительно произнес Сэм. — Это все равно, что накачать газу в воздушный шар. Я простым глазом вижу, что вы потолстели после этой операции. Что скажете о второй кружке таких же размеров?

— Я бы отказался, очень вам признателен, сэр, — отвечал Джоб, — я бы предпочел отказаться.

— Ну, а что вы скажете о чем-нибудь более существенном? — осведомился Сэм.

— Благодаря вашему достойному хозяину, сэр, — сообщил мистер Троттер, — в три часа без четверти мы получили половину бараньей ноги, зажаренной вместе с картофелем.

— Как! Это он о вас позаботился? — с ударением спросил Сэм.

— Да, сэр, — ответил Джоб. — Больше того, мистер Уэллер: мой хозяин был очень болен, а он дал нам камеру — раньше мы жили в конуре — и заплатил за нее, сэр, и приходил ночью к нам, когда его никто не мог видеть. Мистер Уэллер, — сказал Джоб, на этот раз с непритворными слезами на глазах, — я готов служить этому джентльмену до тех пор, пока не свалюсь мертвый к его ногам.

— Вот как! — воскликнул Сэм. — Я вас должен огорчить, мой друг. Это не пройдет.

У Джоба Троттера был недоумевающий вид.

— Молодой человек, говорю вам: это не пройдет! — решительно повторил Сэм. — Никто не будет ему служить, кроме меня. И раз уж мы об этом заговорили, я вам открою еще один секрет, — добавил Сэм, расплачиваясь за портер. — Я никогда не слыхал, заметьте это, и в книжках не читал и на картинках не видал ни одного ангела в коротких штанах и гетрах — и, насколько я помню, ни одного в очках, хотя, может быть, такие и бывают, — но заметьте мои слова, Джоб Троттер: несмотря на все это, он — чистокровный ангел, и пусть кто-нибудь посмеет мне сказать, что знает другого такого ангела!

Бросив этот вызов, мистер Уэллер спрятал сдачу в боковой карман и, подкрепив свои слова многочисленными кивками и жестами, немедленно отправился разыскивать того, о ком говорил.

Они нашли мистера Пиквика в обществе Джингля, с которым тот очень серьезно беседовал, не обращая внимания на людей, собравшихся для игры в мяч во дворе. Это были весьма разношерстные люди, и на них стоило посмотреть хотя бы из праздного любопытства.

— Хорошо, — говорил мистер Пиквик, когда Сэм со своим спутником подошел ближе, — подождите, пока поправитесь, а теперь подумайте об этом. Скажите мне свое решение, когда окрепнете, и мы обсудим это дело. А сейчас идите в свою комнату. Вы устали и слишком слабы, чтобы долго оставаться на воздухе.

Мистер Альфред Джингль, утративший последние проблески своего прежнего оживления и даже ту мрачную веселость, какую он на себя напустил, когда мистер Пиквик впервые увидел его в бедственном положении, молча отвесил низкий поклон и, знаком приказав Джобу не следовать за ним, медленно поплелся прочь.

— Любопытная сцена, не правда ли, Сэм? — сказал мистер Пиквик, добродушно оглядываясь.

— Очень даже любопытная, сэр, — отвечал Сэм. — Чудесам никогда конца не будет, — добавил он, разговаривая сам с собою, — я жестоко ошибаюсь, если этот — вот Джингль не прибег к помощи чего-нибудь вроде водокачки.

Пространство, обнесенное стеною в той части Флита, где стоял мистер Пиквик, было достаточно велико и служило хорошей площадкой для игры в мяч; с одной стороны возвышалась, конечно, стена, а с другой — та часть тюрьмы, окна которой смотрели на собор св. Павла или, вернее, должны были смотреть, не будь здесь стены. Во всевозможных позах, усталые и праздные, сидели или слонялись многочисленные должники; большинство ожидало в тюрьме вызова в Суд по делам о несостоятельности, тогда как другие отбывали свои сроки и по мере сил старались убить время. Одни были ободраны, другие хорошо одеты, многие грязны, очень немногие опрятны, но все они шатались, слонялись и бродили здесь так же вяло и бесцельно, как дикие звери в зверинце.

Из окон, выходивших во двор, высовывались люди, которые громко разговаривали со своими знакомыми внизу, или перебрасывались мячом с предприимчивыми игроками на дворе, или наблюдали за игрою в мяч, или следили за мальчишками, выкрикивавшими результаты игры. Грязные женщины в стоптанных башмаках сновали взад и вперед, направляясь в кухню, находившуюся в углу двора; дети кричали, дрались и играли в другом углу. Стук кеглей и возгласы игроков сливались с сотней других звуков, везде шум и суета — везде, за исключением маленького, жалкого сарая в нескольких ярдах от этого места, где в ожидании пародии на следствие лежало неподвижное и посиневшее тело канцлерского арестанта, который умер прошлой ночью! Тело! Таков юридический термин для обозначения беспокойного, мятущегося клубка забот и тревог, привязанностей, надежд и огорчений, из которых создан живой человек. Закон получил его тело, и здесь лежало оно, облаченное в саван, — жуткий свидетель милосердия закона.

— Не желаете ли заглянуть в свистушку, сэр? — осведомился Джоб Троттер.

— Что вы имеете в виду? — в свою очередь спросил мистер Пиквик.

— Свистушка — там свищут, сэр, — вмешался мистер Уэллер.

— Что это такое, Сэм? Там продают птиц? — полюбопытствовал мистер Пиквик.

— Что вы, сэр, господь с вами! — сказал Джоб. — В свистушке продают спиртные напитки, сэр.

Мистер Джоб Троттер кратко объяснил, что под угрозой большого штрафа запрещено проносить в долговую тюрьму спиртные напитки, а так как этот товар высоко ценится леди и джентльменами, здесь заключенными, то некоторые расчетливые тюремщики решили из корыстных побуждений смотреть сквозь пальцы на двух-трех арестантов, получающих прибыль от розничной торговли излюбленным напитком — джином.

— Такой порядок, сэр, постепенно ввели во всех долговых тюрьмах, — добавил мистер Троттер.

— И он имеет одно большое преимущество, — вставил Сэм, — тюремщики изо всех сил стараются поймать контрабандистов, кроме тех, кто им платит, а когда об этом печатается в газетах, их хвалят за бдительность. Отсюда две выгоды: прочим неповадно заниматься торговлей, а тюремщики пользуются хорошей репутацией.

— Совершенно верно, мистер Уэллер, — подтвердил Джоб.

— Но разве никогда не обыскивают этих камер, чтобы узнать, не спрятан ли там спирт? — спросил мистер Пиквик.

— Конечно, обыскивают, сэр, — отвечал Сэм, — но тюремщики узнают заранее и предупреждают свистунов, а потом можете свистеть сколько угодно все равно ничего не найдете.

Тем временем Джоб постучался в дверь, которую открыл джентльмен с растрепанной шевелюрой; он запер ее, как только они вошли, и ухмыльнулся; в ответ ухмыльнулся Джоб, а также Сэм; мистер Пиквик, предполагая, что этого ждут и от него, не переставал улыбаться до конца свидания.

Джентльмен с растрепанной шевелюрой был, казалось, вполне удовлетворен такой молчаливой манерой вести дела и, достав из-под кровати плоскую глиняную флягу, вмещавшую около двух кварт, наполнил три стакана джином, с которым Джоб Троттер и Сэм расправились мастерски.

— Еще? — спросил джентльмен-свистун.

— Хватит! — ответил Джоб Троттер.

Мистер Пиквик расплатился, дверь открылась, и они вышли; растрепанный джентльмен дружески кивнул мистеру Рокеру, случайно проходившему мимо.

Затем мистер Пиквик отправился бродить по всем галереям и лестницам и еще раз обошел весь двор. Большинство обитателей тюрьмы, казалось, состояло из Майвинсов, Сменглей, священников, мясников и шулеров, встречавшихся снова, и снова, и снова. Во всех закоулках, и лучших и худших, была все та же грязь, та же суета и шум. Вся тюрьма как будто была охвачена беспокойством и тревогой, а люди толпились и шныряли, как тени в тревожном сне.

— Я видел достаточно, — сказал мистер Пиквик, бросаясь в кресло в своей маленькой камере. — У меня голова болит от этих сцен и сердце тоже болит. Отныне я буду пленником в своей собственной камере.

И мистер Пиквик твердо держался этого решения. В течение трех долгих месяцев он целыми днями сидел взаперти, выходя подышать воздухом только ночью, когда большинство его товарищей по тюрьме спали или пьянствовали в своих камерах. Его здоровье начало страдать от такого сурового заключения. Но, несмотря на непрерывные мольбы Перкера и друзей и еще более неотступные предостережения и увещания мистера Сэмюела Уэллера, он ни на йоту не изменил своего непоколебимого решения.